о,  чудилось,
изображения на ширме, которое не воплотилось нынче в  живые,  страстные,
стонущие картины. И как ни помутнен был рассудок пленника, как ни был он
истерзан невозможностью оказаться на месте своего  "наставника",  он  не
мог не  восхититься  -  или  ужаснуться  -  сдержанностью  черноглазого,
который раз за разом удовлетворял всех женщин: по  одной,  по  двое,  по
трое, сам оставаясь (по крайней мере внешне) совершенно  спокойным  -  с
этим его  непроницаемым  взором  и  презрительно  сжатым  ртом,  который
размыкался только для поцелуев. Иногда его взгляд скользил по  пленнику,
испытывающему муки, по сравнению с  которыми  все  страдания  Тантала  -
просто детский лепет, - и  наступало  мгновение  отрезвления:  в  черных
глазах туземца светился откровенный вызов! "Ты, белый человек, -  словно
бы говорил он, - мнишь себя центром Вселенной... Все белые люди  таковы!
Ты  явился  в  наши  земли,  заранее  уверенный,  что  превосходишь  нас
изощренностью своего ума, силою своего насмешливого, циничного нрава. Но
я сильнее тебя! Я превосхожу тебя тем, чего ты просто не  ведаешь..,  не
ведал никогда и никогда не изведаешь. Я умею владеть своими желаниями. Я
господин их, ты - их раб. Жалкий раб!"
   Он был жалким рабом своих желаний.., он с  содроганием  смотрел,  как
"наставник" любодействовал с пятью девушками сразу, причем одна  из  них
оседлала его, полусидящего  на  подушках,  и  вступила  в  самозабвенное
единоборство с его воином, в то время  как  остальные  четыре  любовницы
вкушали наслаждение, которое доставлял  им  черноглазый,  порхая  по  их
цветкам пальцами рук и ног.  Пленник  смотрел  -  и  был  рабом  желания
оказаться сейчас на месте "наставника"!
 
*** 
 
   Любовная игра была окончена, едва черноглазый  заметил,  что  пленник
уже окончательно изнемог. В  одно  мгновение  доведя  всех  красавиц  до
экстатических стонов, он знаком велел им удалиться,  а  сам  поднялся  с
подушек и предстал перед пленником  во  всей  своей  вызывающей  наготе.
Пленник  уже  догадывался,  что  величайшее  наслаждение  его   мучитель
испытывал в отречении от своих желаний, в  собственном  истязании,  -  и
почти  сверхъестественным  усилием  заставил  себя  поглядеть  на   него
спокойно и холодно.
   Этот поединок взглядов длился долгую,  бесконечную  минуту,  а  потом
губы "наставника" дрогнули в усмешке.
   - Неисполненные желания разрушают человека изнутри, - промолвил он. -
Но успокойся: твои страдания  закончены.  Завтра  дождь  -  возлюбленный
земли - сможет пролиться на ее ждущее лоно!
   - Чье? - пробормотал Пересохшими губами пленник, в воспаленном  мозгу
которого промелькнули поочередно все пять красавиц, виденные  им  нынче,
от банщицы до танцовщицы: которая же из них утолит его жажду?
   Мгновение "наставник" смотрел на него с откровенным презрением, потом
что-то глубоко страдальческое и вместе с  тем  зловещее  промелькнуло  в
черной глубине его глаз:
   - Тебе предначертано стать любовником богини.
 
*** 
 
   О, как пел в  тот  день  бамбук!  Лишь  только  повлеклось  к  закату
огромное раскаленное солнце, зазвенели вдруг  со  всех  сторон  турецкие
колокольчики, зазвучали веселой, быстрой мелодией, под которую ноги  так
и  норовили  пуститься  в  пляс.  С  другой  стороны  острова  доносился
протяжный вой: заунывный, грустный, словно  жалоба  волчицы,  утратившей
детенышей. Издали неслась как бы песнь человеческого голоса, переходя  в
плавные звуки виолончели и заканчиваясь не то  рыданием,  не  то  глухим
хохотом. А всему этому вторило с четырех сторон насмешливое эхо.
   Нервы пленника были натянуты как струны и словно  вибрировали  в  лад
этой  нечеловеческой  музыке.  Он  с  трудом  сохранял  на  лице   маску
спокойствия, с трудом сдерживался, чтобы не вырваться из цеплявшихся за.
него рук...
   Это были все те же смуглые красавицы, которых он уже  видел.  На  сей
раз все они были вполне одеты, ежели можно назвать одеждою  коротенькие,
выше талии, рубашечки, туго  обтягивающие  грудь,  и  намотанный  вокруг
бедер в несколько ярусов полупрозрачный серебристо-белый  шелк.  Однако,
словно решив вознаградить ,  себя  за  вынужденную  скромность  одеяний,
девицы надели столько украшений, что  все  открытые  участки  тела  были
почти сплошь унизаны широкими  золотыми  поясами,  обручами,  цепочками,
бессчетным количеством браслетов и колец.  Серьги  спускались  до  самых
плеч, и, словно красавицы задались целью всенепременно похвалиться всеми
своими драгоценностями, каждая из них продела по кольцу еще и в нос! Эта
несусветная причуда  надолго  приковала  внимание  пленника,  и  он  так
озаботился вопросом, не больно ли красавицам, а главное,  почему  прежде
не заметно было на их хорошеньких, остреньких  носиках  дырок  для  этих
кошмарных подвесок, - что даже несколько поуспокоился.
   Тем  паче  что  девицы  нынче  не  позволяли  себе  никаких  плотских
вольностей, а вели себя так, словно он был  идолом,  которого  надлежало
тщательнейшим  образом   приготовить   к   празднеству   и   поклонению.
Разумеется, все свершалось под неусыпным надзором конвоя, разнаряженного
в прах, однако не утратившего ни  малой  толики  свирепой  бдительности:
пальцы так и плясали на рукоятях мечей, а глаза стерегли каждое движение
пленника.
   Он подчинялся, неприметно озираясь и каждое  мгновение  ожидая  удара
клинком  под  ребро  или  чирканья  по  горлу.  Черт  их  разберет  этих
черномазых, что у них  означает  "сделаться  любовником  богини".  Может
быть, у него вырвут сердце и поднесут какой-нибудь раззолоченной идолице
на серебряном блюде! Хотя.., во вчерашних словах черноглазого не было  и
намека  на  убийство,  скорее  наоборот.  Словом,  пленник  принял   уже
привычную выжидательно-разведывательную позицию и  не  противился  ни  в
чем.
   Сначала его повлекли в бассейн и, поставив  на  дно  мраморной  чаши,
несколько раз окатили  разноцветными  водами,  причем  голова  сразу  же
мучительно заболела и пошла кругом от удушающего аромата розового масла.
Теперь он благоухал,  как  девка  в  веселом  доме,  готовая  к  встрече
покупателя ее прелестей, с  яростью  подумал  пленник  -  и  вздохнул  с
облегчением, когда ему было дозволено  выйти  из  сладкого  водоема.  Он
стоял - мокрый, голый - и смотрел, как девушки толкли в больших  ступках
желтый имбирь. Потом они размочили его в  воде  и  принялись  обмазывать
пленника со всех сторон. Он дернулся было оттолкнуть их, смахнуть с себя
эту гадость, однако тотчас же клинок изрядных размеров оказался прижат к
его горлу, и пленник, скрежетнув зубами, мученически завел глаза:  черт,
мол, с вами, делайте что хотите!
   Изжелтив нагое тело с ног до плеч, пленника снова повлекли в  бассейн
и опять принялись окатывать водой. На сей раз вода была прозрачная, и ее
аромат  не  вызывал  тошноты.  Он  был  скорее   горьковатым,   влажным,
волнующим... Ноздри пленника задрожали.
   Его снова вывели из бассейна, осушили  мягкими  шелками  и  принялись
одевать. Пока трое занимались облачением, две другие  девицы,  вооружась
каждая свернутым в трубку листом лотоса, капали ему на голову воду.
   Мысль о китайской пытке снова промелькнула в  усталом  мозгу,  однако
что-то подсказало пленнику, что это вполне невинный обряд:  может  быть,
приношение водяным богам. Ладно, пусть их! Он раздраженно  отер  с  лица
ручеек и без сопротивления позволил нарядить себя в розовые  шаровары  и
бледно-розовый тюрбан  с  бриллиантами.  Среди  туземцев,  облаченных  в
белое, он чувствовал себя нелепой игрушкой, конфетою  в  ярком  фунтике,
нарядной безделушкою.., словом, сущей бабою Вдобавок  на  него  напялили
еще и прозрачную белую распашонку. Пленник стискивал кулаки  и  поджимал
пальцы на ногах на случай, если  начнут  надевать  перстни:  стража  вся
сверкала и переливалась множеством золотых и бриллиантовых украшений.
   "Пусть лучше голову проломят, но серьгу  в  нос  совать  не  дам!"  -
мрачно посулил он сам себе. Однако похоже было, что любовнику богини сие
по чину не полагалось, и пленник смог перевести дух.
   Его окуривали тлеющим сандалом, когда появился черноглазый: тоже весь
в белом, блистающий бриллиантами  так,  что  смотреть  было  больно.  Не
взглянув на пленника, сделал знак - стража встала плотно, шагу в сторону
не сделаешь! - и этот сомкнутый строй  замаршировал  по  дворцу.  Что-то
подсказывало пленнику, что он последний раз видит белый мрамор,  красный
порфир, причудливую мозаику, кружево резьбы. С кривой улыбкой окинул  он
взором опостылевшее великолепие, и вдруг впервые пронзила  его  мысль  о
дальнейшей участи.
   Что сделают с ним потом, когда он уже исполнит свое "предначертание"?
Не  потому  ли  он  не  сомневается,  будто  не  воротится   сюда,   что
предчувствует свою погибель? Ах, вырвать бы у одного из этих  сверкающих
идолов клинок, да было бы где размахнуться руке, - тогда еще неизвестно,
кто оказался бы возлюбленным богини  Смерти  нынче  ночью!  Но,  похоже,
стража не испытывала к нему никакого почтения, несмотря на  величие  его
"предначертания", потому что все сабли были  угрожающе  обнажены  и  при
малейшей заминке легонько. покалывали  кожу.  "Надо  надеяться,  они  не
перестараются и я не явлюсь к даме весь в кровавых пятнах, будто комаров
шлепал!" - фыркнул пленник - и удивился, как стало легче на душе.
   Они вышли на веранду. Луна еще не всходила, однако черное  небо  было
сплошь покрыто звездами, и пленник без труда разглядел стройные  зеленые
фикусы и высокие перистые тамаринды. Под одной из пальм раскинулся пруд,
в котором нежились лилии и лотосы, а над прудом стояла беседка.
   Пленник  всмотрелся.  У  входа  в  беседку   склонялись   в   поклоне
прислужницы, а в глубине ее виднелась неясная фигура, с  головы  до  ног
укутанная серебристой вуалью, такой плотной, что очертаний тела было  не
различить.
   Сердце глухо, тревожно стукнуло...
 
*** 
 
   Пронесся порыв ветра, возвещая скорое появление  луны,  и  примолкший
было невидимый бамбуковый оркестр  разыгрался  пуще  прежнего.  Полились
звуки, неудержимою волной нахлынули.  Сквозь  свист  морской  бури,  гул
волн, завывание снежной вьюги прорвались величественные аккорды органа и
загремели,  заглушая  все  вокруг:   то   сливаясь,   то   расходясь   в
пространстве, наполняя душу страхом и восторгом враз.
   Только теперь пленник заметил, что луна уже взошла. О боже! Волшебная
краса! Словно царь  Мороз  пролетел  над  дворцом  и  покрыл  его  стены
узорчатым инеем! У пленника дух захватило, но ему  не  дали  времени  на
созерцание и втолкнули в беседку.
   Да, дворец был великолепен,  но  это...  Снова  белый  мрамор,  снова
мозаика  из  бриллиантов  и  сапфиров,  но   еще   и   потолок   затянут
темно-голубой тканью, а для того, чтобы совершенно уподобить  его  небу,
усеян драгоценными камнями вместо звезд.  Воистину,  обиталище  достойно
богини.., если эта высокая фигура, скрытая белым, богиня.
   Она не тронулась с места при его появлении. Резко пахло  курительными
палочками; их светлый дым то стелился  над  серебристо-белым  полом,  то
взмывал вверх, словно зачарованные змеи, обвивая неподвижную фигуру. Она
не шелохнулась - только тихо вздохнула, и  пленник  вдруг  остро,  почти
болезненно ощутил, что там, под этим покрывалом, - женщина и она ждет..,
ждет его!
   Черноглазый  с  поклоном  приблизился  к  богине,  протянул   ладонь.
Заиграли, замерцали складки  покрывала:  из-под  них  показалась  тонкая
бледная рука. Эту руку черноглазый соединил с рукою пленника,  обвив  их
какой-то длинной травою, а затем два стражника выступили  вперед,  держа
по  чаше  с  жидкостью,  игравшей  лунным,  опаловым  блеском.   Пленник
отворотился было от края, прижатого к его губам, но темные лица туземцев
позеленели, а глаза заискрились недобрым фосфорическим огнем.
   - Не страшись, - едва слышно произнес "наставник". - Ты  должен  быть
возбужден к соитию приношением жертвы возлиянием.  Подумай  о  том,  что
тебя ожидает. Цветами осыпаны  ноги  богини,  плодоносно  ее  прекрасное
тело. И над Всем этим ты  господин  нынче  ночью!  Принеси  жертву  -  и
уподобься богу Индре, который просверлил устья  рекам  и  рассек  мощные
чресла гор!
   Пленник выпил из чаши, от волнения не чуя вкуса.
   Он хотел посмотреть, как будет пить богиня сквозь свое покрывало,  и,
сделав последний  глоток,  обернулся  -  чтобы  покачнуться  от  резкого
приступа головокружения: она уже была без  покрывала,  она  смотрела  на
него!
   Единственным ее одеянием были гирлянды белых цветов вокруг бедер и на
голове, и сама она была похожа на белый лунный цветок.  В  ослепительном
серебряном свете серебрились ее волосы и глаза, и пленник был  потрясен,
заметив, как лунно, нежно светится ее полунагое тело,  в  то  время  как
тела танцовщиц и стражей казались еще  более  смуглыми,  почти  черными.
Воистину, она была богиня.., и сердце пленника перестало  биться,  когда
он осознал, что эта волшебная красота сейчас будет принадлежать ему.
   Прислужницы подступили к нему, совлекая одежды.
   Мелькнула мысль: стоило ли так  тщательно  его  наряжать,  чтобы  так
быстро снять все наряды, - но это  была  последняя  мысль,  связанная  с
тщетой человеческого существования.
   Он трепетал, как бамбук под ветром, и все  тело,  все  существо  его,
чудилось, источает песнь разгорающейся страсти.
   Но пленник вдруг осознал, что не сможет овладеть  богиней  здесь,  на
глазах  настороженно-покорных   стражей,   прислужниц   -   и   особенно
"наставника", под его  нравоучительные  постулаты.  В  памяти  мелькнули
сладострастные картины, зреть которые его принуждали.
   О нет, он не ученик, который покорно исполнит  навязанный  ему  урок!
То, что произойдет между ним и богиней,  будет  принадлежать  только  им
двоим: мужчине и женщине. Да, он станет любовником богини.., но  ведь  и
богиня сделается любовницей человека!
   Стража посторонилась - возможно, для того, чтобы им  было  просторнее
возлечь на  усыпанный  подушками  и  устланный  шелковыми  коврами  пол.
Пленник не мог не воспользоваться удачей. Мгновения хватило  ему,  чтобы
подхватить богиню на руки и, в два  прыжка  достигнув  водоема,  рухнуть
вместе с нею в серебряно-белую, искристую,  исполненную  лунного  сияния
воду.
   Странные,  неверные  лунные  тени  заиграли  на  взвихренной   волне,
сливаясь в  причудливые  узоры,  и  пленнику,  опьяневшему  от  желания,
почудилось, будто водоем полон другими парами, также безумными от любви,
и вот уже все начали творить любовь  -  сначала  едва  касаясь,  подобно
мотылькам, а потом сплетясь в тесное кольцо, будто змеи.
   Но лунный свет сыграл с пленником дурную шутку.
   Ослепленный, он потерял осторожность и слишком стремительно привлек к
себе богиню. Ноги их сплелись, его меч  раздвинул  драгоценные  врата..,
богиня вскрикнула, опрокидываясь в волны, - и пленник понял,  что  одним
мощным  ударом  своего  клинка   вскрыл   накрепко   закрытую   раковину
девственности.
   О, если бы он понял! Если бы он только смог понять!
   Он-то думал, что  богиня  искушена  служением  любовников,  а  она..,
невинное дитя, доставшееся неосторожному грубому святотатцу!
   Он был так  поражен,  что  даже  забыл  на  миг:  сам-то  не  получил
удовлетворения и освобождения. Но сейчас это как бы ничего не значило.
   Луна светила богине в лицо, и глаза чудились серебряными. Капли на ее
лице - это вода или слезы? Он осушал их губами  бережно,  едва  касаясь,
вновь пьянел от прикосновения к ее телу.
   Он взял богиню на руки и  поцеловал.  Она  коротко  вздохнула,  будто
всхлипнула, и губы покорно приоткрылись. В глубине ее рта таился  нектар
страсти, и пленник упивался им  до  тех  пор,  пока  дыхание  богини  не
прервалось.
   Никогда он никого не целовал так, как ее! Он просил прощения поцелуем
и клялся  в  вечной  любви,  он  сулил  безмерное  блаженство  и  умолял
довериться ему, он повествовал ей о тех райских восторгах, которые  ждут
их в саду наслаждений... Чудилось, всю жизнь свою,  все  ожидание  любви
открыл он ей этим поцелуем! И она  открыла  ему  свой  страх  и  желание
изведать неизведанное, познать непознанное, и, когда она  оторвалась  от
его губ и откинулась на ложе лунной  волны,  он  уже  знал:  она  готова
принадлежать ему всецело и радостно примет его приход.
   Серебряный чистый свет лился  с  небес  потоками,  словно  поцелуи  и
любовная игра преобразили Вселенную и открыли в ней некие тайные  врата,
куда войти могут лишь двое - двое избранных для любви.
   Он  привлек  ее  к  себе.  Где-то  на  краешке   сознания   мелькнуло
воспоминание о страже, "наставнике", танцовщицах, легкое удивление,  что
они даже не попытались укротить его своеволия...  Впрочем,  окажись  они
сейчас рядом, вцепись в него, угрожай всеми своими саблями и немедленной
смертью, все равно не смогли бы разнять сплетенные, будто  два  вьющихся
растения, тела, разомкнуть объятий рук, грудей, бедер, ног.
   До  слуха  донесся  сладостный  звук  органа,  и  пленник   Мимолетно
улыбнулся, не зная, то ли бамбук под ветром поет, то ли любовь, творимая
под луной, источает волшебные мелодии.
   Какая-то пелена медленно опускалась на них. Это был  сон  или  легкая
сеть.., пленник не знал. Он тонул,  он  медленно  умирал,  но  последним
касанием, последней дрожью немеющих пальцев еще цеплялся за ту,  которая
была ему теперь дороже жизни,  -  за  свою  богиню,  которая  стала  его
любовницей.
 
2. Священные воды Ганги 
 
   Ночь угасала. Ни одного облачка не  было  видно  на  небе,  где  одна
задругой меркли звезды. Свет наливной луны поблек; на востоке загоралось
первое зарево рассвета. Все светлее, все синее  становилось  еще  сонное
небо. На нем мрачно  темнели  очертания  древних  храмов:  не  то  вечно
спящих, не то вечно и нелюдимо бодрствующих. Звезды таяли, таяли в синей
глубине. Царица ночи величаво опустилась за дальние горы. И  вдруг,  без
малейшего перехода от тьмы к свету, над  горизонтом  затрепетал  краешек
солнца, и тотчас же багрово-огненный шар вынырнул  на  востоке,  на  миг
приостановился, как бы  озираясь,  а  затем  дневное  светило  очутилось
высоко над землей, мгновенно рассеяло мрак и охватило  своими  огненными
объятиями весь мир. Осветились храмы  и  дворцы,  палатки  и  бамбуковые
навесы, великолепные сады, уступами спускавшиеся к реке.
   Лысый аист низко пролетел над рекой, словно приветствуя толпу народа,
стоящую на берегу. Кого здесь только не было! Старики и зрелые  мужчины,
старухи в черном и белом, юные женщины,  в  своих  разноцветных  одеждах
казавшиеся   охапками    цветов,    брошенными    на    берег    широкой
зеленовато-голубой реки... К берегам пристроено было множество маленьких
деревянных плотиков, на которых стояли дети. Они плескали на себя  воду,
ожидая, пока родители возьмут их на руки и войдут в священные  воды  для
омовения.
   Молодая девушка распустила волосы и полоскала их с той же  важностью,
с какой старый аскет мыл свою седую бороду и морщинистое лицо...
   Брамины в белом, голоногие  и  простоволосые  браминки,  воинственные
кшатрии и жалкие шудры - представители всех каст стояли в  Ганге  бок  о
бок, равные перед божеством,  а  потом,  выйдя  из  воды,  садились  под
какой-нибудь навес и  отдавали  свой  лоб  на  волю  художника,  который
расписывал его синей и красной краскою, увековечивая  касту,  к  которой
принадлежит человек. Разносчики со множеством пустых кружек, подвешенных
на шестах, вбегали в реку, погружаясь чуть ли не с головой,  выбегали  с
уже полными посудинами и со всех ног спешили разнести  воду  по  улицам.
Один из них налетел на какого-то оборванца, недвижимо стоящего  у  самой
воды, всеми толкаемого, глазевшего на происходящее с  таким  изумлением,
словно только что народился  на  свет  и  ничего  не  ведал  об  обычаях
утреннего омовения  водою  священной  Ганги,  кое  непременно  для  всех
индусов, без различ