асправа короткая: свись -  и  нет
правой руки! Так  что  лестница  пришлась  чрезвычайно  кстати.  Василий
проворно скатился по ней - и тотчас его  окутала-объяла  душистая  тихая
тьма.
   Он  как-то  сразу  оказался  на  дорожке  -  под  ногою  чуть  слышно
похрустывал песок  -  и  торопливо  зашагал  на  юг  (помнится,  бассейн
располагался именно в той стороне). Безлюдье царило кругом,  безлюдье  и
ночь, однако Василий не мог перестать воровато озираться и красться. Ему
все время чудилось, что  вот-вот  послышится  грозный  окрик  и  набежит
какой-нибудь разъяренный стражник. А вдруг Василий невзначай забредет  в
сад женской половины? Тут-то ему и придет  конец,  по  этому  что  стоит
только поглядеть на обличительную вы, пуклость на брюках,  как  все  его
постыдные замыслы мгновенно сделаются видны. И хотя Василий не ошалел до
такой степени, чтобы насиловать жен  и  наложниц  своего  гостеприимного
хозяина, он не мог сдержаться  ихихикнул,  представив,  какая  пикантная
сложилась бы ситуация, забреди он невзначай в курятник магараджи.
   Кто-то ему говорил, может быть даже Реджинальд,  будто  туземки  спят
вовсе голенькие. Понятное дело: жара.
   Спят,  значит,  как  есть  голенькие,   скомкав   легкие   простынки,
раскинувшись...
   Василий судорожно, жадно вздохнул -  и  тут  же  подавился,  замер  с
вытаращенными глазами, вглядываясь вперед, где уже близко замерцал  овал
водоема. Вот фонтанчик посредине  -  тихо  журчит,  струится  вода,  вот
высокий беломраморный парапет, на  котором...на  котором  сидит,  подняв
лицо к звездам, стройная, гибкая фигура.
   Да ведь это женщина! Ей-богу! ***
 
   Василий хлопнул себя по лбу и едва не расхохотался.
   Так вот в чем дело!..  Ай  да  магараджа!  Молодец  он  все-таки.  Не
оплошал. А Василий - полный  дурак,  потому  что  позабыл  одно  простое
правило, которому частенько следовал в своем имении.
   Красивых и смелых  девок  у  него  и  среди  дворни,  и  в  ближайшей
деревеньке было немало, и вот,  когда  съезжались  в  Аверинцево  друзья
молодого хозяина - люди все тоже молодые и пылкие, - Василий накануне их
приезда вызывал к себе помощника управляющего  Ерофеича  и,  значительно
подняв палец, говорил:
   - Ерофеич! Едут ко мне восемь человек (здесь он  перечислял  фамилии,
хорошо знакомые Ерофеичу по прежним визитам).
   - Не извольте беспокоиться, барин, - степенно отвечал Ерофеич. - Чай,
не в первый раз!
   Засим они расходились - каждый по своим делам,  однако  Василий  знал
что  Ерофеич,  прервав  хлопоты  по  уборке  дома  и  заказу  несметного
количества блюд в поварне, улучит минутку вызвать к себе восьмерых самых
красивых и чистоплотных девок и отдаст им распоряжения  примерно  такого
рода:
   - Лушка! Ты будешь  в  бельведере.  А  ты,  Марфута,  прогуливайся  у
прудов. Галька, ты чтоб в аллейке яблоневой  туда-сюда  хаживала,  ну  а
тебе, Ефросиньюшка, не миновать, как и в прошлый  раз,  песни  петь  под
балконом...
   Определив таким образом дислокацию всем девицам и накрепко  повторив:
"Тотчас после первых петухов!" - Ерофеич уходил продолжать свои дела, ни
о чем более не тревожась: девки дело свое знали и справляли отменно!
   Сколь было известно Василию, подобные порядки велись и в имениях  его
друзей, и каково же было чудно ближе к полуночи, после обильного ужина и
щедрых возлияний, спуститься в сад прогуляться  перед  сном  -  и  вдруг
невзначай столкнуться лицом к лицу с  прелестницей,  которая,  изобразив
испуг, кидалась было прочь от молодого барина,  задоря  его  нескромными
смешками и взвизгиваниями, но через несколько шагов  ноги  у  нее  вдруг
подкашивались - и она опрокидывалась навзничь в траву, причем просторный
сарафан (разумеется, ненароком) задирался так,  что  распаленному  взору
открывалось пышное,  соблазнительное  белое  тело,  обнаженное  как  раз
доколе надобно, и стыдливая девка более норовила лицо рукавом  прикрыть,
чем озаботиться одернуть нескромно завернувшийся сарафанчик или прикрыть
сдобное плечико, выскользнувшее из широкого выреза рубахи...
   Разумеется, и в Индии у них такие же порядки. Однако  магараджа,  без
сомнения, - знаток человеческой  природы!  Решил  более  не  посылать  в
опочивальню гостя навязчивую обольстительницу, а предоставил ему  самому
отыскать  себе  утеху.  Счел  небось:  ежели  руси-радже  приспичит,  он
непременно отправится прогуляться в сад,  ну  а  тут..,  извольте,  ваше
сиятельство!
   Стоило Василию осознать, что красавица (он, разумеется, не  видел  ее
лица,  однако  очертания   фигуры,   обтянутой   тонким   шелком,   были
изумительны!)  -  стоило  ему,  стало  быть,  осознать,  что   красавица
предназначена ему, как  возбуждение  его  достигло  предела.  Все  цепи,
которыми разум пытался сдерживать бурление естества, вмиг разлетелись на
мелкие кусочки, и желание  полностью  овладело  его  сознанием.  Василий
ринулся вперед.
 
*** 
 
   Женщина, услышав, как он ломится напрямик сквозь благоуханные заросли
тубероз, вскочила, вглядываясь  во  тьму,  испуганно  выставила  ладони,
потом вскрикнула сдавленно  и  повернулась  было  бежать,  да  поздно  -
Василий налетел на нее и смял в объятиях.
   Ее взлетевшие руки были схвачены его руками,  а  рот,  разомкнувшийся
для крика, жадно стиснут его распаленным ртом. Он даже лица  ее  не  мог
разглядеть - не до того было,  право  слово!  -  а  только  вгрызался  в
мягкие, податливые губы, безмерно наслаждаясь их вкусом, а руки его мяли
груди, тискали плечи,  лихорадочно  комкали  скользкую  шуршащую  ткань,
норовя добраться до голого тела.
   Она рвалась, билась, стонала, да где!  Он  вовсе  потерял  голову,  и
сейчас никакая сила не смогла  бы  разомкнуть  его  объятия  и  прервать
поцелуй.
   Он словно пил ее уста, как сладостное вино, и восторг мешался  в  его
воспаленном мозгу с изумлением.
   Какие у нее губы, какие нежные,  прохладные!  Как  она  восхитительно
вздыхает и при этом невольно впивается в его жадный язык! У него  сердце
зашлось, когда она вдруг впилась зубками в его нижнюю губу  -  и,  точно
испугавшись, не причинила ли боль, быстро лизнула ее, приласкала.
   Да,  вдруг  с  удивлением  осознал  Василий,  она  уже  не   пытается
вырваться, а сама целует его, и руки ее не отталкивают, а прижимают. Как
он и предполагал, первое сопротивление  было  лишь  данью  приличиям,  а
потом красавица решила исполнить свой долг - да заодно  и  сама  вкусить
наслаждение. Василий готов был голову прозакладывать,  что  пылкость  ее
поцелуев и жар объятий вызваны не только послушанием  хорошей  служанки.
Он возбудил ее так же, как возбудился  сам.  Вот  дама  расстегнула  его
рубашку и, приподняв свои груди, прильнула к его груди так, что  слились
их соски, и принялась нежно поводить  плечами,  так  что  эти  волшебные
прикосновения, достигающие,  чудилось,  самого  сердца,  лишали  Василия
дыхания... А как она потиралась чреслами о его чресла!.. Василий едва не
сошел с ума от счастья, ощутив эти недвусмысленные знаки ее страсти.
   Воистину терпению его  настал  конец,  и  если  он  не  хочет  сейчас
излиться,  не  достигнув  цели,  то  должен  немедленно  овладеть   этой
прекрасной и страстной незнакомкой!
   Подхватив, посадил ее на парапет бассейна. Высота парапета  была  как
раз такая, какая нужна. Василий ринулся вперед,  одной  рукою  нашаривая
застежку на боку, а другой пытаясь задрать туго  обвившие  женское  тело
складки сари. Однако проклятый шелк  бестолково  скользил  в  пальцах  и
нипочем не желал поддаваться. Дурацкое одеяние! Одновременно и  юбка,  и
рубашка, и шаль!
   Может быть, если  начать  разматывать  сари  с  головы,  дело  пойдет
быстрее? Правда, для этого придется прервать их безумный поцелуй...
   Василий на мгновение оторвался от восхитительных губ (о господи,  они
были именно такими, о каких он мечтал всю жизнь, и груди  были  как  раз
такими, как надо, и все ее изгибы, и тонкий, чуть горьковатый аромат  ее
тела, и даже вздохи - они были  бесподобны,  прелестны,  обольстительны!
Вот если бы вчера магараджа прислал именно  ее...)  и  повлек  с  головы
шуршащий шелк. Девушка со стоном потянулась к  нему,  словно  умоляя  не
размыкать объятий, и Василий, лихорадочно шепнув:
   - Сейчас, сейчас, моя радость! -  открыл  глаза,  чтобы  отцепить  ее
серьгу, мешавшую снять покрывало с  ее  волос.  У  него  все  вихрилось,
сливалось перед взором, однако он увидел, что и она  взглянула  на  него
своими затуманенными, словно бы отливающими серебром глазами, и  в  этот
миг покрывало наконец-то соскользнуло  с  ее  головы,  и  целый  водопад
светлых, тоже серебристых в звездном свете волос хлынул на ее плечи.
   - Господи, - прошептал Василий,  обмирая  и  глядя  на  эти  точеные,
одухотворенные черты. - Боже мой!..
 
*** 
 
   Она была прекрасна,  воистину  прекрасна,  однако  не  ее  редкостная
красота заставила Василия воззвать к вышним силам.
   Он вдруг узнал ее.
   Перед ним была Варенька.
 
*** 
 
   Мгновение оба ошалелыми глазами смотрели друг на  друга,  и  вдруг..,
вдруг небо над ними раскололось и мириады разноцветных огней вспыхнули в
вышине. По всему саду закрутились огненные колеса,  с  балконов  слетали
разноцветные вихри. Все грохотало, все гудело, все взрывалось вокруг!
   - Что это?! - в ужасе воскликнула Варя, но ответом ей был новый  залп
звезд, новый удар грома. Потом грохнуло  в  третий  раз,  в  третий  раз
озарились букетом огней небесные бездны - и  наступила  щемящая,  рвущая
слух тишина.
   - Что это, ради бога?! - прошелестела Варя, и Василий  ответил,  едва
шевеля вспухшими, нацелованными губами:
   - Фейерверк в честь какой-то их богини, черт бы ее  подрал,  забыл..,
а, в честь Кали!
   - В честь Кали? - повторила она, бессмысленно вглядываясь в его  лицо
своими и впрямь серебряными глазами. - А что, сегодня какой-то праздник?
   И вдруг, словно только сейчас спохватившись, она принялась поправлять
свои смятые одеяния, а сама все смотрела  на  Василия,  как  испуганная,
потерявшаяся девочка...
   И это зрелище бесстыдного  лицемерия  наполнило  его  такой  яростью,
которая начисто вытеснила из сознания и  тела  всякие  остатки  желания.
Теперь им владела только ненависть: ненависть к ее запекшимся  губам,  и
беспорядочно скомканной одежде, и этим ее дрожащим рукам -  ненависть  к
ее  волшебной,  чарующей  прелести,  ненависть  к  себе!  Да,  он  вдруг
возненавидел себя - но в этом виновна была Варя, а значит, он должен был
ей отомстить!
   - Какой-то праздник? - хрипло, зло повторил он. - А то не знаете!
   Она растерянно хлопнула глазами:
   - Откуда же мне знать?  Весь  вчерашний  день  я  проспала,  а  нынче
проснулась среди ночи, почувствовала себя лучше и вышла в  сад  немножко
воздухом подышать, как вдруг...
   Лицо ее резко потемнело, и Василий понял, что  это  кровь  прилила  к
щекам. Надо думать, и он выглядел не лучше, потому что все лицо его  так
и пылало. В висках пульсировала боль, а собственный голос казался чужим:
   - Как вдруг я на вас налетел, не правда ли? О, простите  великодушно!
Меня извиняет то, что я принял вас за одну из тутошних услужливых девиц,
вроде той, которая вчера ночью навестила меня в моей  постели.  Гораздая
девица, ничего не скажешь!
   Он нарочито сладострастно ухмыльнулся и даже  облизнул  губы:  просто
потому, что они совсем пересохли, однако Варя не могла не подумать,  что
он облизывается от приятных воспоминании, и судорога  отвращения  прошла
по ее лицу.
   Это окончательно взбесило Василия. Он скорчил испуганную гримасу:
   - Но вы меня, заради Христа, простите, Варвара Петровна!  Ежели  б  я
только мог вообразить, что это вы, я к вам бы и на пушечный  выстрел  не
приблизился!
   Она изумленно, во всю ширь, распахнула свои серебристые глаза, а губы
слабо дрогнули, словно готовы были  шепнуть:  "Почему?!"  -  но  Василий
опередил вопрос новым словесным потоком:
   - Нет, вы должны  мне  непременно  сказать,  что  вы  меня  простили,
любезнейшая (о сколько ядовитейшего яду вложил он в это слово!)  Варвара
Петровна! И умоляю вас - никому не говорите о моем афронте! Нет, конечно
вы можете пожаловаться батюшке, а ежели он сочтет, что чести  вашей  был
все-таки нанесен чувствительный урон (новая порция яду!), я  готов  дать
ему любую порядочную сатисфакцию... Однако молю:  не  заикнитесь,  храни
вас бог, об этих невинных шалостях нашему досточтимому хозяину. Умоляю!
   - Да что ж вы его так боитесь-то? - спросила Варя с выражением такого
презрения на лице, что Василию нестерпимо  захотелось  ее  ударить..,  а
может быть, себя, он как-то не понимал хорошенько.
   - Ну как же мне его  не  бояться?  Он  ведь  послушное  орудие  ваших
желаний, верно? И хотя казнь этого несчастного вчера  осуществлялась  по
указу  магараджи,  однако  пожелание-то  он  выполнял   ваше!   Отменное
гостеприимство,  достойное  подражания!  Жаль   только,   .что   вы   не
присутствовали при этом зрелище: любо-дорого  было  поглядеть,  как  тот
несчастный садовник превратился в кровавое месиво!  А  не  откроете  ли,
каким это образом вы так крепко прибрали к своим  нежным  ручкам  нашего
хозяина? Может статься, прогулочками при свете звезд?..
 
*** 
 
   Внезапно означенный  свет  звезд  померк  в  глазах  Василия,  и  ему
почудилось,  что  все  лицо  его  какого  сдвинулось,  поплыло   вправо.
Потребовалось не меньше минуты, чтобы  он  смог  осознать,  что  получил
сильнейшую пощечину по левой щеке, и прошло еще  какое-то  время,  чтобы
сквозь гул в ушах прорвался ломкий от ненависти голос Варвары:
   - Советую вам убираться отсюда, пока живы. Недалеко калитка,  ведущая
в сад женской половины. Ведь если вас здесь  настигнет  стража,  то  мне
просто не о чем будет просить магараджу: участь ваша решится сама собой!
   И она исчезла среди кустов.
 
*** 
 
   Василий с трудом перевел дыхание, поднял голову и  долго  вглядывался
невидящими глазами в небо, прежде чем сообразил, что звезды уже исчезли.
   Понятно, уже близок рассвет, вот они и скрылись...
   А может быть, им стало просто тошно смотреть на него.
 
10. Глаз курумбы 
 
   Василий уже усвоил, что в Индии пускаются в путь спозаранок, а иногда
и ночью, потому что со здешним солнцем нельзя шутить даже  зимой..,  ну,
скажем, в то время года, когда просто очень жарко, а не одуряющее пекло.
Он был уверен, что отъезд иноземных гостей  свершится  достаточно  тихо,
чтобы не потревожить сон  хозяина,  утомленного  ночными  развлечениями,
однако каково же было его изумление, когда он увидел  в  переднем  дворе
магараджу при полном  параде!  Тут  же  стояли  Реджинальд  и  Бушуев  с
дочерью, как идолы, обвешанные длинными гирляндами из жасмина.
   Не успел Василий даже слова сказать, как магараджа набросился на него
и надел ему на шею сначала цветочное, а затем жемчужное ожерелье.  Потом
Василию было вручено страусиное перо, украшенное изрядным  изумрудом,  а
стан его оказался опоясан саблей в оправленных золотом ножнах. Затем  он
был навьючен, как мул, двумя длинными шалями с каймой зеленой и голубой,
черной шалью, балахоном из красного с  золотом  кашемира,  еще  какой-то
шелковой тканью с золотыми узорами,  белой  кисеей  на  тюрбан  и  тремя
кусками тончайшего полотна.  Все  это,  с  ожерельем,  пером  и  саблей,
составляло полное обмундирование индийского всадника.
   Грозный взгляд Реджинальда остановил Василия как раз в тот миг, когда
он с  ужасом  собирался  вернуть  все  эти  сокровища  ополоумевшему  от
щедрости хозяину, и он с приклеенной улыбкой выслушал тираду  магараджи,
что клинок не слишком хорош,  что  он  мог  бы  подарить  радже  Васиште
хороший хоросанский клинок,  да  слышал,  что  в  Русии  хоросанские  не
редкость, а такурских вовсе нет.
   Василий начал было благодарить, однако в рот  ему  оказался  запихнут
листочек  пансопари,  иначе  говоря  -  бетеля,   начиненного   орешком,
гвоздикой, кардамоном, сахарной пудрой, перцем  и  еще  бог  весть  чем.
Василий знал, что на прощание гость обязан  вместе  с  хозяином  скушать
бетель, а потому стоически прожевал эту гадость.
   Трое  остальных  европейцев  смотрели  на  него   с   плохо   скрытым
злорадством. Значит, они тоже были удостоены подобной чести!  Перехватив
косой взгляд Вари, Василию удалось удержать вылезающие из орбит глаза  и
даже изобразить улыбку. Никогда она не давалась ему с большим трудом,  и
вовсе не из-за противного бетельного вкуса.  Непонятная  тревога  начала
его точить сразу, едва он увидел  статную,  стройную  фигуру,  окутанную
бледно-голубым покрывалом.
   И не то чтобы он забеспокоился от возможности скандала, который могла
устроить Варя, прилюдно обвинив его в посягательстве на ее честь.  Более
того, он не сомневался, что ничего такого не произойдет. Все-таки  вчера
не только он целовал и стискивал ее в объятиях - и его целовали,  и  его
жарко обнимали тоже!
   Поэтому  обличение  Василия  означало  обличение  ее  самой.  Но  все
угрызения совести, которые терзали его остаток  ночи  и  нынешнее  утро,
вдруг навалились скопом и принялись  мучить.  Раскаяние  -  вот  что  он
чувствовал, когда глядел на  скромно  склоненную  голову,  видел  тонкую
кисть, обрамленную цветочным запястьем, - ужасное раскаяние за грубость!
И ему пришлось, чтобы скрепить сердце, поглядеть  на  трех  великолепных
слонов, стоявших поодаль. Вот  такой  же  слон  влачил  вчера  по  сухой
каменистой земле злополучного садовника!
   Василий  радостно  ощутил,  что  вновь  ожесточается,  с   ненавистью
покосился на Варю - и обнаружил, что она тоже смотрит на слонов, а  лицо
ее при этом имеет самое хмурое выражение. Он мог бы спорить, что девушка
сейчас подумала о том же, о чем думал и он: о казни садовника!
   Заметив, что Василий глядит на нее, Варя независимо вскинула голову и
с надменным видом повернулась к магарадже, который как  раз  подал  знак
поднести ему сосуд с неизменным розовым маслом.
   - Скажите,  достопочтенный,  -  произнесла  она  таким  неприязненным
тоном, словно говорила не с владыкой огромной и богатейшей провинции,  а
с паршивым шудрой. - Что за праздник был  устроен  тут  вчера  и  какого
казнили на нем человека?
   Василию показалось, что он услышал  явный  стук,  и,  покосившись  на
Реджинальда, увидел, как у того отвисла челюсть. В следующее  мгновение,
спохватившись, Реджинальд вернул  ее  на  место.  Василий  схватился  за
подбородок, но с его лицом вроде бы все было нормально.
   А вот магараджа несколько поблек.
   - Вам, прекрасная гостья, не стоит думать об этой  жалкой  собаке,  -
сказал он задушевно, хотя и слегка задушенно. - Он заслужил смерть  -  и
умер. Я надеюсь, что Кали  благосклонно  приняла  эту  жертву  и  отныне
распространит свое покровительство и над домом моим, и над моей  семьей,
и над моими дорогими друзьями. - Магараджа сделал широкий  жест,  словно
заключая в этот благословенный круг всех здесь присутствующих.
   Однако Варя, протестующе выставив ладонь, резко отшатнулась, выпалив:
   - Я бы ни за что не  хотела  оказаться  под  покровительством  черной
Кали! Да она, всевидящая, и не пожелает охранять меня: ведь ей прекрасно
известно, что я не имею никакого отношения ко вчерашнему убийству!
   Сердито  сверкнув  глазами.  Варя  резко  натянула  на  лицо  краешек
покрывала и повернулась к Василию.
   У того вдруг заломило левую щеку...
   - Кажется, я была вам  обязана  жизнью,  сударь?  Вы  спасли  меня  в
розовом саду? - воинственно спросила она - с таким выражением, как  если
бы возмущенно вопросила: "Черт бы вас подрал, как вы посмели спасти  мне
жизнь, дурак?!"
   - Я тут ни при чем, поверьте, -  с  ненужной  торопливостью,  как  бы
оправдываясь, забормотал Василий. - Очень своевременно появился какой-то
черноглазый змеечарователь, который проделал довольно расхожий  фокус  с
камушком. На базарной площади в Беназире за это  берут  четыре  медяшки.
Так что не стоит благодарности, я ее не заслужил!
   Варя б