было достаточно, чтобы узнать Кали, хотя с
таким образом чудовищной богини Василий встретился впервые.
   Всегда  ее  изображали  как  молодую  женщину,  чья  внешность   была
отталкивающей - и в  то  же  время  чувственно-привлекательной.  Ведь  и
смерть сулит наслаждение страдальцу, который  зовет  ее!  Сейчас  же  он
увидел   перед   собой   лысую,   как    обезьяна,    голую,    иссохшую
старуху-демоницу, сидевшую на спине льва на корточках, широко  раздвинув
чресла, так что ее  отвратительные  недра,  похожие  на  глубины  ада  и
изваянные с величайшим тщанием, были разверсты и пугали своим видом едва
ли не больше, чем третий глаз в голом лбу, чем  жуткий  оскал  беззубого
рта, из которого вываливался длинный, будто у удавленника, язык. И  алая
жидкость,  капавшая  с  него,  наверняка  была  подлинной   человеческой
кровью...
   Черный камень, из коего было изваяно это  тощее  тело,  почему-то  не
блестел, а странным образом  поглощал  свет,  подобно  той  самой  тьме,
которой Кали окутает мир в конце этой кальпы , за что  и  будет  названа
Каларатри - ночь времени. Это и была Кали-Каларатри,  Кали-демоница,  и,
словно для того, чтобы усугубить исходящий от нее гипнотизирующий  ужас,
ваятель снабдил ее не четырьмя,  а  восемью  руками..,  очевидно,  чтобы
лишить несчастную жертву Кали всякой надежды на спасение.
   И сейчас, глядя в  лицо  этой  грядущей  тьме,  Василий  окончательно
уверился, что Тамилла каждым  своим  словом  лгала  ему.  Не  могла  его
ненаглядная Варенька даже против воли сделаться земным воплощением этого
чудовища! Вовсе не черной Кали обладал он под луной,  под  торжествующую
музыку поющего бамбука, а Чандрой - богиней... Пусть никогда не  узнать,
образ какого неведомого идеала он обнимал, но только не эту дьяволицу!
   В одной руке Кали сжимала кривую саблю, в другой - палицу, в  третьей
- раковину, и это розовое чудо, означающее  женское  жаждущее  естество,
особенно ужасно выглядело в мертвенной костлявой длани. В четвертой руке
был жертвенный нож. В пятой еще какое-то не То оружие, не то  ритуальный
знак в виде  ромба  -  Василий  не  знал,  что  это  такое,  а  подробно
разглядывать у него не было ни минуты. Его взгляд скользнул по остальным
рукам  Кали,  державшим  трезубец,  лук  с  оперенной  стрелой,  горящий
жертвенный светильник и, разумеется, отрубленную голову. Василий мог  бы
поклясться, что голова сия слетела с плеч жертвы совсем  недавно,  может
быть, только что. Светлые глаза еще хранили живой блеск, светлые  волосы
еще не поникли безжизненными, тусклыми прядями,  со  щек  еще  не  сошел
последний  румянец,  а  исхудалые  черты  еще  хранили  дерзкое,   шалое
выражение, которое Почему-то показалось  Василию  странно  знакомым.  Но
прошло еще несколько мгновений, прежде чем он сообразил, что видит  свою
собственную голову.
 
*** 
 
   Сумасшедшим движением  вскинул  руку  к  лицу,  но  в  последний  миг
спохватился, что у Кали в руке - просто восковое подобие, а он сам  себя
может исцарапать в кровь когтями вагхнака, - и  успел  остановиться,  не
схватился за щеки железной пятерней. Однако этот жест  спас  ему  жизнь,
потому что чакра, брошенная из  тьмы,  ударила  его  не  по  шее,  а  по
железной руке. И, резко взвившись, нарушила свой визжащий,  вращающийся,
точно выверенный обратный путь, пошла косо вверх,  потом  вниз,  сильно,
мощно  прорезав  тьму,  копившуюся  у  подножия  статуи.  Раздался  крик
испуганной боли  -  Василий  понял,  что  оружие  убило  пославшего  его
убивать.
   И только теперь он посмотрел вниз и увидел тех, кто стоял против него
на этом поле боя.., нет, в этой пещере смерти.
 
*** 
 
   Факелы вспыхнули, как по волшебству, и теперь не только  Кали,  но  и
свита ее была освещена.
   Лес копий, натянутых луков, оперенных стрел,  воздетых  мечей,  чакр,
готовых взвиться в полете! Два  каменных  слона  возвышались  в  глубине
залы, и на мгновение Василию  почудилось,  что  и  они  -  часть  войска
магараджи, восседавшего на спине одного из гигантов, высоко воздев руку,
в которой сверкала сабля Сиваджи.
   На другом слоне Василий увидел барабанщика, который именно в этот миг
ударил колотушкой  в  туго  натянутый  бок  накара  -  большого  боевого
барабана.
   Тяжелый, гулкий звук оказался таким мощным, что у Василия загудело  в
ушах, а барабан продолжал вздрагивать, исторгая гул, подобный камнепаду,
подобный  треску  джунглей,  ломаемых  ураганом,  или  реву  шторма,   в
бессильной ярости ударяющего об утес. И, повинуясь  этому  звуку,  волна
воинов  ринулась  снизу  по  ступенькам,  грозя  захлестнуть   ошалелого
храбреца, который и не подумал искать спасения в бегстве,  хотя  за  его
спиной тяжело колыхалась занавесь, а за нею был выход...
   "Позора не переживали!" - пропел  в  голове  Василия,  словно  боевая
труба, клич предка его, ратника Святослава Брусенца, полегшего на берегу
Непрядвы под плачи лебединые, а вторил  ему  голос  другого  прапрадеда,
баскака Булата, крещенного Аверином  после  того,  как  в  плену  принял
православие и женился на русской:
   "Последнее лекарство - огонь, последняя хитрость - меч!" У  него  еще
оставалась эта  последняя  хитрость,  и  Василий  восторженно  завизжал,
словно дикая степь окружала его.., снег, дикая степь да волчья стая:
   - Выходи один на один!
   Где там! Они лезли всем скопом!
 
*** 
 
   Они лезли всем скопом, и каждый так  рвался  первым  принести  жертву
своей ужасной покровительнице, что один мешал другому и  даже  сшибал  с
узкой отвесной лестницы. Но это мало уменьшало  количество  врагов,  ибо
срывались единицы, а снизу накатывались десятки.
   Однако Василий держался, фехтуя левой рукой  и  работая  вагхнаком  -
правой, когда какая-нибудь наглая черномазая  рожа  оказывалась  слишком
близко. Он мог жалеть только о том, что нет  третьей  руки,  для  другой
сабельки,  однако  и  одной  положил  уже  немало  ворогов,  непривычных
рубиться  с  левшой  и  терявших  драгоценные  мгновения  на  то,  чтобы
перестроиться в маневре.
   Ну что ж, как рубаки все эти орущие туземцы и в подметки не  годились
бонапартовским  ветеранам,  которые  зубами  рвали  армии  союзников  на
подступах к Парижу и, видя перед собою хитреца-левшу,  с  усмешкой  тоже
перебрасывали саблю в  левую  руку:  "Avec  plaisir,  s'il  vous  plait,
monsier!" .
   Существовала маленькая разница: там Василий был со товарищи, а  здесь
- как бык взъяренный, но одинок.
   И вот-вот прилетит снизу еще одна чакра, или стрела, или копье...  Он
как-то  вдруг,  внезапно  понял,  что  обречен,  а  значит,  обречена  и
Варенька, но, вместо того чтобы родить страх в  его  сердце,  эта  мысль
удесятерила его силы.
   Он спустился на ступеньку, еще на две... Вдруг гулко ударил барабан -
и Василий оказался один на лестнице:  наступающие  отхлынули,  и  только
трупы остались на ступеньках.
   Они опять сгрудились во тьме, а  магараджа  вытянулся  во  весь  свой
плюгавенький росточек, вскинул саблю Сиваджи...
   - Попался, голубочек! - радостно выдохнул Василий, смахнув с  пальцев
вагхнак. Он уже занес руку, чтобы размахнуться,  послать  чакру  вперед,
чтобы смертоубийственное лезвие чиркнуло по горлу этого коварного...
   И рука его опустилась.
 
*** 
 
   Какая-то темная волна прошла  по  телу,  окатила  его  нерассуждающим
ужасом. Тоска сжала сердце.
   Василий уронил чакру - звон металла по ступенькам показался отчаянным
далекимзоврм.., на который он уже не мог отозваться.
   Медленно поднял голову - и пошатнулся. Слабость, внезапно  овладевшая
им, была так сильна, что он едва не свалился на ступеньки. Да еще что-то
непрестанно било его в грудь, ударяло  по  голове,  толкало,  заставляло
лечь,  лечь,  сдаться.  Мерные  удары   барабана   заставляли   лестницу
вздрагивать, и Василий уже с трудом удерживался на ногах.  Еще  секунда,
и, несмотря на тупую, но сильную, как удары молота, боль  в  висках,  им
стало овладевать невыразимое чувство покоя;  он  смутно  осознавал,  что
лишается чувств.
   В глазах его все плыло, но какой-то тусклый красный  огонек  внезапно
приковал к себе взгляд. Он двоился - и Василий  не  сразу  осознал,  что
смотрит в два красных, алчных глаза. Это  были  глаза  Кали,  и  под  ее
взором Василию показалось, что он связан, опутан, что  его  беспомощного
влекут на заклание неведомые силы.
   И хотя он не мог уже пошевельнуть ни одним пальцем, ни произнести  ни
одного звука, он не испытывал ни  малейшей  боли,  не  было  даже  искры
страха в душе: одно только полное затишье всех чувств.
   "Неужто это смерть?" - мелькнуло у него  в  голове,  и  чей-то  чужой
голос ответил:
   "Да, о да, вечная смерть!"
   Он поник головой, ощущая, что нет ни сил, ни желания противиться.  Он
знал, что жизнь  еще  теплится  в  его  теле,  однако  не  испытывал  ни
малейшего сожаления от того, что этот слабенький огонек скоро погаснет.
   Что-то холодное соскальзывало  с  руки.  Латунная  рукавица  ханды..,
последняя хитрость - меч... Эти слова больше ничего не значили для него,
ничего.
   Он сделал еще один неверный, колеблющийся шаг - и в этот  миг  что-то
пронзило его левое плечо. Василий взревел от боли, качнулся, хватаясь за
плечо, словно хотел сорвать тяжелую длань, вцепившуюся в него. Чудилось,
боль - рука смерти легла ему на плечо! Сознание вспыхнуло, ожило,  мышцы
напряглись. Он понял: в плечо попала стрела или нож. Его убивали  сзади,
предательски!
   Он повернулся, чтобы увидеть лицо этого последнего врага, убийцы, еще
более коварного, чем сам магараджа...
   Перед ним стоял Нараян.
   И он еще успел рвануться к горлу этого  предателя,  прежде  чем  мрак
овладел всем его существом.
 
4. Третья смерть 
 
   Не бойся, не умрешь - ведь ты рожден
   Для жизни долгой... Боль я изгоняю
   Заветным словом:
   Да придет дыхание.
   Сознанье пусть затеплится в тебе!
 
   Прохладное дуновение коснулось лба, и Василий ощутил, что  грудь  его
поднимается и в нее входит воздух. Он с  болью  закашлялся,  словно  это
обыкновенное  движение  было  чем-то  забытым,   непривычным..,   грудь,
чудилось; замлела, оставаясь так долго  каменно  неподвижной.  Веки  его
трепетали, желая подняться, С невероятным  усилием,  словно  приподнимая
неимоверную тяжесть, Василий приоткрыл глаза и тотчас зажмурился  снова,
потому что нестерпимо яркий свет, заливавший мир, так и хлестнул по ним,
выбив жгучие слезы.
   Он отвык дышать, отвык видеть. Губы не  повиновались  -  говорить  он
тоже отвык. И хотя откуда-то знал, что у него должны быть руки  и  ноги,
их он тоже не ощущал.
 
   Да воссоединятся телеса!
   Да возродятся зрение и сила!
   Из забытья, как некогда, восстань!
 
   Так.., уже лучше. Тысячами иголочек закололо все тело:  это  ожила  в
нем кровь,  ринулась  делать  свое  животворящее  дело,  однако  Василий
чувствовал, что еще далековато до того, чтобы "из забытья, как  некогда,
восстать", - слишком долго он пробыл во мраке.., в  том  мраке,  который
обрушился на него, когда стрела Нараяна пронзила ему плечо.
   И сейчас словно бы еще одна стрела вонзилась в него - на  сей  раз  в
голову. Эта стрела была изумление.
   Он изумленно  вспомнил,  что  потом  куда-то  долго  бежал  вместе  с
Нараяном - не то  преследуя  его,  не  то  преследуемый  им.  Он  смутно
сознавал, что все еще находится во  дворце  магараджи,  однако  путь  их
бегства  пролегал  не   по   залам   и   покоям.   Это   были   какие-то
полуобвалившиеся кельи, невообразимые лазы, напоминающие  ходы,  которые
прорывают себе мускусные крысы и по которым потом скользят только  змеи.
Это был как бы новый дворец, невыносимо протяженный, невыносимо  тесный,
и путь этот был настолько мучителен, что Василий приказал себе не думать
о нем сейчас. Но в памяти еще  мелькали  отрывочные  картины,  там  была
какая-то каморка - совершенно пустая, если  не  считать  черных  пауков,
похожих по величине на самых крупных раков. Зачуяв  людей,  они  сотнями
забегали  по  стенам,  висли  в  воздухе,  падали  на  головы   незваным
пришельцам и шмыгали по  углам.  Василий  вспомнил,  что  начал  давить,
топтать этих мерзейших существ, однако Нараян остановил его и... О боже,
они заговорили, они о чем то заговорили!.. Да,  Нараян  процедил  сквозь
зубы, что грех  перед  природою  и  собственной  совестью  лишать  жизни
убегающее от человека даже и опасное животное, тем  паче  такую  мелкую,
жалкую тварь, как паук.
   А Василий.., значит, он был  скорее  жив,  чем  мертв,  если  у  него
хватило сил еще и съязвить:
   - Уж не боишься ли ты в будущей жизни переселиться в черного паука?
   - Нет, но все-таки предпочел бы сделаться пауком, нежели безрассудным
глупцом. Не имея разума, глупцы поступают с собою как с врагом, совершая
злое дело, которое приносит горькие плоды!
   Помнится, по  уничтожающему  взгляду,  брошенному  Нараяном,  Василий
понял,  в  чей  огород  камушек.  За  такие  слова  Нараяну   предстояло
заплатить.., но простреленное плечо, о котором Василий на время  бегства
вроде как забыл, снова  начало  жечь  будто  огнем,  потому  он  отложил
взимание долгов до лучшей поры  и  полез  за  Нараяном  в  новую  келью,
заваленную мелкими  каменьями  и  землей  так,  что  Василий  усомнился,
удастся ли им когда-нибудь эту свалку разобрать. Они,  впрочем,  даже  и
пытаться не стали, однако каким-то образом очутились в  некоем  каменном
мешке, и  тогда  Василия  вдруг  осенила  страшная,  противоестественная
догадка: что, если Нараян ведет его не по каким-то там тайным покоям,  а
сквозь стены дворца? И это было  его  последней  мыслью.  Больше  он  не
помнил пути, ничего не помнил...
 
   Со всей своею плотью и душою
   Иди сюда! Не внемли слугам Ямы!
   Воспрянь от мрака смерти! Возродись!
 
   Кто это зовет его?.. Любопытство овладело Василием до такой  степени,
что он превозмог боль, резь - и заставил-таки себя снова открыть глаза и
посмотреть... увидеть Нараяна, который стоял  над  ним,  воздев  руки  к
восходящему солнцу - чудилось,  оно  лежит  на  его  простертых  ладонях
живым, огненным, спелым яблоком! - и провозглашал:
 
   Восстань, твердыни жизни обретая!
   Свет солнечный - да оживит тебя!
 
   И Василий поверил, что он все-таки жив.
 
*** 
 
   Жив, несмотря на все старания этого лживого  существа  погубить  его,
сперва предав, потом пронзив стрелой, потом - заживо замуровав в  стене,
потом... Потом, получается, вылечив от раны (Василий осторожно пошевелил
плечом, но ощутил только слабую боль да сдавление тугой повязки) и снова
вернув к жизни?
   Если тело Василия чувствовало себя вполне сносно,  то  сознание  было
еще замутнено. Вдобавок дурманил запах, сочившийся сквозь повязку. Пахло
какой-то травяной горечью, словно бы растертой полынью - или нет? Ох,  у
него не было сил ни доискиваться до составных частей  этого  запаха,  ни
размышлять над причудами  поведения  Нараяна!  Гораздо  проще  оказалось
разомкнуть спекшиеся уста и выдохнуть с хрипом:
   - Предатель!
   Нараян опустил руки, отвел взор от солнца  и  взглянул  на  человека,
безжизненно простертого на земле. Василий не видел выражения  его  лица,
ибо оно было затенено, однако в голосе Нараяна зазвучала жалость, словно
он беседовал с неразумным дитятею:
   - Бесхитростный скакун! Быстрый конь, что  выигрывает  награду  своим
умением! Боги наделили тебя силой и мужеством,  но  что  ведомо  тебе  о
темных замыслах - и замыслах светлых?
   Никто и никогда не осмеливался  говорить  с  Василием  Аверинцевым  в
таком тоне! Чего он совершенно не мог  переносить,  так  это  жалости  и
снисходительности к себе, а потому мгновенно сошел с  ума  от  ярости  и
вскочил, забыв о боли  и  слабости,  блистая  ненавистью,  словно  остро
отточенный клинок:
   - Ты выстрелил мне в спину! Скажи, кто еще, кроме гнусного предателя,
стреляет в спину человеку, против которого и без того  выставлено  целое
войско?! Ты низко, подло, из-за угла пустил в меня стрелу...
   - И спас тебе жизнь, - спокойно добавил Нараян. - Как неумелый боец в
задоре хмельном, ты хотел победить всех врагов сразу - и был бы повержен
силой вазитвы, если бы я не вернул тебе сознание. Только сила и мудрость
аскета, которыми ты не обладаешь, могут противостоять вазитве -  да  еще
боль. Я должен был причинить тебе самую сильную боль, чтобы спасти тебя.
   Василию всегда говорили, что он слишком покладист, да он и  сам  знал
за собой эту готовность уступить разумным доводам. Ведь Нараян, черт  бы
подрал его непостижимую душу, совершенно прав, будь он трижды проклят! С
содроганием вспомнил Василий ту страшную силу, которая  сковала  его  по
рукам и ногам, почти лишив сознания.., путы ее были в одно мгновение ока
рассечены лезвием боли!
   Он нахмурился как мог свирепее, потому что нельзя же было так, сразу,
ни с того ни с сего, дать Нараяну понять, что он готов отвести все  свои
войска с передовой, и угрюмо буркнул:
   - Ты любишь морочить мне голову. Что за вазитву еще выдумал?
   Эх,  ну  какая  злая  сила  сделала  глаза  этого   человека   такими
непроницаемыми, а его голос - таким невозмутимым?! Мраморное изваяние не
казалось бы спокойнее, отвечая:
   - Вазитва - это колдовская сила взгляда. Факиры, йоги, аскеты  служат
богам и в благодарность наделяются даром укрощать и даже  убивать  диких
зверей одною лишь силою взгляда. Однако против человека  сей  дар  богов
направляют только дакини, жестокие  и  свирепые  демоницы,  составляющие
свиту Баваны-Кали. Одна из них  искушала  тебя,  но,  не  добравшись  до
твоего сердца, едва не погубила твое тело.
   - Тамилла! - наконец хоть до чего-то догадался Василий  и  был  почти
счастлив, что некое подобие мысли  все-таки  озарило  его  закоснелое  в
бесплодных попытках понимания чело. - Дакини, о которой ты  говоришь,  -
это Тамилла! Вот чертова кукла! Значит, это ее глазищи горели,  как  два
кровавых огня? А я-то, признаться, думал, это сама Кали уставила на меня
свои гляделки.., правда, почему-то только две, а не три.
   -  Ты  был  недалек  от  истины,  ибо  Тамилла  -  земное  воплощение
Баваны-Кали во всех обрядах тхагов-душителей.
   - Вот как? Но она уверяла меня, будто Варенька... будто они  похитили
Вареньку и меня, чтобы изображать Кали, жаждущую очищения  от  крови,  -
растерянно пробормотал Василий.
   Наконец-то хоть одно простое, человеческое  чувство  отобразилось  на
лице Нараяна. Это было презрение - насмешливое презрение... То  есть  он
все-таки оказался способен на целых два человеческих чувства!
   - Да, мало кто поистине понимает значение Кали!
   Мало кто может видеть ее без страха за свою жизнь.
   Кали черна, ибо она - вход в пустоту.  Ее  чернота  состоит  из  всех
цветов и поглощает все цвета. Ее нагота привлекает и отталкивает. Ее три
глаза означают, что она абсолютно властна над тремя  составными  частями
времени: прошлым, настоящим и будущим. Ее четыре  руки  простираются  во
все стороны света: на запад и восток, на север и юг. Ее  высунутый  язык
говорит о чувственной и всепоглощающей природе...  Но  может  ли  кто-то
представить себе, чтобы Кали  пожелала  очиститься  от  крови  жертв,  а
значит, пожелала расстаться со своей сущностью?
   - О, будь она проклята! - вскричал Василий, безнадежно махнув  рукой.
- Я отчаялся понять! Мне не до этого! Скажи, где моя  жена?  Ты  знаешь?
Она жива?
   Нараян медленно кивнул.
   -  О,  слава  господу!  Эта  тварь  Тамилла  подсунула  мне  ожерелье
Кангалиммы, будто бы поднятое со дна крокодильего  рва,  куда  в  порыве
отчаяния бросилась Варенька.
   Но я не поверил, я заставил себя не поверить ей,  иначе  умер  бы  на
месте! Но где она? Скажи, если знаешь!
   - Чандра во дворце магараджи Такура, -  произнес  Нараян,  и  Василию
показалось, будто он получил удар тяжеленной палицей в подбрюшье.
   Он слепо рванулся куда-то вперед, но  рука  Нараяна  уперлась  ему  в
грудь.
   - Не бойся. Магараджа сластолюбив, но он не тронет Чандру.