мне. А там, Бог даст, посмотрим, что можно для тебя сделать.  Я
думаю -- так и будет, если я и мои слова еще имеют вес в этом монастыре...
     -- Не сомневайся,  Тони, имеют! -- воскликнул длинноусый. -- Дон  Паоло
весит куда больше девяноста килограммов!
     Камера взорвалась  восхищенным  хохотом: все были в полном  восторге от
великолепной  остроты  длинноусого. Дон  нахмурился, напряг было губы, но не
выдержал  и тоже  расплылся  в улыбке. Гек лихорадочно пытался  понять смысл
чисто сицилийской шутки, на всякий случай тоже улыбнулся, но рта не раскрыл.
     Звякнул ключ, щелкнул замок,  раскрылась дверь: на пороге стоял  тот же
надзиратель.  Он поклонился  дону  Паоло  и кивнул  Геку... Они шли в полном
молчании. Гулко  звучали шаги  в  темных коридорах,  на  всем пути  никто не
попался им  навстречу. Как будут  расходиться остальные  гости  дона  Паоло,
Гекатор не знал, --  видимо, их разведут аналогичным образом. А  может,  они
уже сами дорогу знают.
     Гек  готов был  поклясться, что длинноусого  и еще  одного он никогда в
тюрьме не  встречал. С воли они приходят, что  ли? Мрачная  атмосфера ночной
тюрьмы усугубляла  чувство  нехорошей озабоченности, даже  тревоги. Гек  был
взвинчен  и подавлен  одновременно. Он многого ждал от  этого  долгожданного
вечера,  но чтобы вот  так,  с ходу,  никого не зная  "официально",  войти в
сицилийскую "семью"? Уж очень все это неожиданно и непонятно...
     Гек  ощущал себя  тряпичной куклой-петрушкой,  куда всякий волен сунуть
свою грязную руку и вертеть им  как  вздумается... Идти в  неизвестность  --
страшно, а остановиться и свернуть -- еще страшнее. Да и куда сворачивать --
знать бы?

Глава 5

     Дождик! К нам иди!..
     Нет ему угомону:
     Сбежал куда-то...

     -- Паолино, ради  всего святого, побереги себя! Нельзя же думать только
о других. Всем известно, какое у тебя отзывчивое сердце, -- а о том, как оно
болит, знаю только я... Ты и кофе пьешь без меры, да еще и на ночь, я просто
убеждена в этом... Твои адвокаты думают о чем угодно, только не о тебе. Ты и
так уже похудел и осунулся...
     Дон Паоло вспомнил вдруг причитания своей дражайшей половины и невесело
рассмеялся. Да, годы уходят безвозвратно, и ему уже давным-давно не двадцать
лет.
     А ведь было, было время, оно есть -- только протереть глаза, оглянуться
порезче...  эх...  И Стефания  была совсем другой  -- звонкая,  быстрая, как
птичка, не ела -- поклевывала...  И  сам-то он потный и лысый... И старый...
Если бы только кофе на ночь... Да со всеми этими заботами -- и со снотворным
попробуй усни!
     Если адвокаты не исхитрятся как-нибудь особенно ловко,  сидеть ему  еще
год, четыре месяца и два дня. А дела за воротами -- чем дальше, тем туже. Из
Корлеоне  в прошлом году передали крайне неприятную весть:  его близкий друг
получил  пожизненное  заключение.  Пять  лет  он  успешно  скрывался по всей
Италии,  то здесь, то  на севере, -- и кто-то предал... Лопнул банк, один из
крупнейших.  Друзья   с  обоих  побережий  потеряли  массу  денег  и  хорошо
отлаженный  канал  их перекачки.  В Бабилоне  смута -- ничего не понять, кто
виноват? А  здесь всякие там  Риези  наглеют на  глазах...  И  проблемы  эти
безразмерные  поднимутся в  полный  рост,  как только он  выберется  отсюда.
Молодежь  теряет  уважение  к старшим,  особенно  в больших  городах.  Да  и
собственные  сыновья,  чего  уж   душой  кривить,  мягкотелы   и   не  шибко
сообразительны. Все им легко достается за отцовской спиной, вот они и думают
о бабах да машинах, а не о делах, словно он вечен...
     А этот Тони совсем неплох.  Резв чересчур и бездушен. И необразован, но
разве не  вся молодежь такова? Зато по-хорошему смел и умен. Традиции  чтит,
не болтун... В парне чувствуются и сила, и  характер: когда-нибудь он мог бы
стать  доном...  Но  он  им  не станет, нет.  Сицилия  кишит  предателями  и
доносчиками, чтобы здесь жить и добиваться высот -- нужны верные, беззаветно
свои  люди. Это вопрос крови, деньгами и страхом всего  не  решить. Но это и
неплохо. Он будет служить  и не помышлять  о предательстве, ибо  человек без
роду  и  племени, сицилиец  наполовину,  принятый  в  семью  через  головы и
недовольное урчание других, только в нем, в доне Паоло, сможет обрести опору
и защиту.  А  если с  ним  что и случится,  то  потеря невелика -- никто  не
взыщет...
     Где-то в октябре дон Паоло пригласил  Гека  на партию  в  шашки. К тому
времени Чичероне освободился по звонку, и его место в свите дона Паоло занял
Гек.  В  силу  своего  нового  положения  он  не  был  только  мальчиком  на
побегушках,  как  Чичероне;  скорее  он  находился  на  положении   любящего
племянника, ухаживающего за  пожилым богатым  дядюшкой. Ничего криминального
ему не  поручали. Но зато  каждый вечер Гек обязан  был рассказывать дону  о
тюремных  новостях, о  судьбах и характерах  заключенных,  об  их проблемах,
чаяниях  и  всем  таком  прочем.  Он был крайне  любопытен  и  всегда  очень
внимательно  слушал Гекатора. А  Гекатору  для  этого приходилось  поступать
поперек  себя:  часами  выслушивать  нудные излияния собеседников, мечтающих
заручиться сочувствием дона, изображать из себя рубаху-парня, собирать слухи
и  доносы, да при этом  помалкивать самому,  что, кстати, получалось у  Гека
проще всего.  А вечером наоборот: дон в основном  слушал, а  Гек молотил без
умолку, безуспешно  пытаясь угадать, что из рассказанного пригодится дону, а
что  пройдет  мимо  ушей.  Дон  прилично   играл  в  шашки,  легко  побеждая
окружающих, но на Геке  нарвался: тот обыграл его одиннадцать раз подряд при
девяти  ничьих.  Дону  даже  не  удалось размочить результат.  Злоба  и гнев
бушевали  в  изношенном  стариковском сердце, однако он  не  дал  воли своим
эмоциям: объективно Тони не виноват -- душой не кривил, не подлаживался и не
поддавался, чтобы угодить своему патрону. С  той  поры повелось у них играть
не больше одной  партии,  причем  в поддавки,  где  Гек был не  сильнее дона
Паоло.
     Игра шла вяло, с большими перерывами, и сегодня говорил дон.
     -- Ты что-нибудь слышал про "Счастливый квартет"?
     -- Нет, дон Паоло.
     -- А про Счастливчика?
     -- Боюсь соврать... Это американец, по-моему?
     -- Всему миру он был известен как американец, но родом он из наших.
     -- Да, я читал что-то. Его в аэропорту отравили лет десять тому назад?
     -- Тринадцать лет. Да только никто  его не  травил, свалил Счастливчика
инфаркт.  Но  это действительно случилось, когда он  ждал  рейс из  Штатов в
Неаполе. Я там был и видел все своими глазами. Так проходит слава земная, --
теперь его никто  не  помнит! А ведь я никогда  более не  встречал человека,
которого  уважал  бы  так  глубоко и искренне, как  дона  Сальваторе, упокой
Господь его душу, даже сравнивая его с нашими  великими стариками.  И он, ты
знаешь,  терпеть   не  мог,  когда  его  так  называли:  "дон   Сальваторе",
предпочитал "мистер  Лучано" или  Чарли --  для друзей. Только  что-то  я не
припомню,  чтобы  здесь  кто-нибудь из  местных  назвал его Чарли. Доны наши
звали его Сальваторе, а он  их Калоджеро, Джузеппе... Ох, я, помню, вертелся
как змея  под колесом: протягивает мне руку -- дело было вскоре после войны,
я  был еще молодой, но постарше тебя,  -- говорит: "Приветствую  друзей!"  Я
беру  протянутую  руку, вижу,  перстень-то  на другой руке!  А я  был  тогда
деревня деревней, с важными особами редко доводилось беседовать, да-а... Ну,
тут-то я и отмочил: скособочился возле руки и громко так: "Целую ваши ручки,
дон мистер  Луканиа!" Настоящая-то  фамилия  у  него Луканиа  была... Он как
засмеется: "Кум  Пепе,  какие у тебя ребята  чудные, да с юмором! Как  зовут
тебя, добрый молодец?" -- "Паолино", -- говорю чуть ли не шепотом,  горло от
волнения перехватило,  а  сам  вижу,  как  дон  Пепе  кровью налился  и меня
взглядом буровит. У меня душа в пятки...
     "Павлин?!"
     "Паолино,  дон...  мистер..."  --  и  уже не столько  страшно,  сколько
стыдно.  Одна была в  тот  момент мечта: провалиться сквозь землю  до самого
ада, и немедленно...
     "Паолино...  А то я было ослышался, извини... На слух легко перепутать.
Ну-ну, мы оба  ошиблись и вместе исправимся. Я  буду звать тебя  Паоло, а ты
зови... зови меня дон Чарли. Уговорились?"
     "Да, дон Чарли, -- говорю. -- Простите меня за неловкость..."
     "Уже простил. Пепе, ну что ты надулся, ей-богу, все уладилось. Не ругай
парня, он не виноват, что у  нас  в Штатах иные порядки,  нежели у вас... И,
кстати,  искать  больше никого не надо,  он  мне вполне подходит, пусть этот
Паолино при мне побудет, о`кей?"
     Вот так мы с ним познакомились. И доном Чарли звал его только я один на
всей  Сицилии! И меня с тех пор почти никто не зовет Паолино. И дон Пепе жив
до сих пор,  но очень  стар, все  время  болеет  и  давно отошел от  дел. Но
нахлобучку все же он мне тогда устроил...
     Время шло. Дон Чарли занялся "порошком", возглавил это дело, а мы долго
еще,  как говаривал дон Пепе, грызли  другую кость, по старинке горбатились.
Потом наши  тоже подключились,  но к  тому  моменту  судьба нас  развела, мы
двигались  в  одном  направлении,  но  пути наши  не  пересекались.  Изредка
встречались  мы  как партнеры,  я всегда  радовался этим  встречам,  но  что
поделать -- у меня был другой босс, а у него другие помощники. К ним-то  я и
подвожу свой рассказ, Тони... Знаешь ли ты дона Анджело?
     -- Это который здесь же сидит, в очках?
     -- Сидит он не в очках, он их носит. Так ты его знаешь?
     --  Я знаю, о  ком вы говорите, дон Паоло, но  лично не знаком. При нем
еще пара мордоворотов отирается?
     --  Их сейчас перевели в другое место... Так вот, Тони, он один из тех,
кто ходил под доном Чарли, упокой Господь его душу. Когда дон Чарли был жив,
все  катилось как по маслу. И места на всех  хватало, и денег.  А  когда  он
умер, его ребята оказались в затруднительном положении, поскольку обрушились
мосты  и  связи  международные.  А  бизнес,  как  ты  понимаешь,  не  терпит
остановок; ну и отодвинули в сторону Анджело с братцем, еще кое-кого -- весь
квартет счастливый. А  эти орлы не  придумали ничего  лучшего, как с помощью
динамита  и  машин-ганов  урвать себе кусок чужого пирога.  Заварилась такая
поганая каша -- вспоминать тошно... Многие  достойные люди  погибли, из тех,
кого я знал и с кем дружбу  водил. Сам я в те годы уже кое-что  значил, меня
уважали. К  тому времени заимел небольшую фабричку стекольную, с  депутатами
свел  знакомства. Мне эти войны --  как покойнику  зубные  протезы, но  и  в
стороне не отсидишься!  Одним словом, этот  дон Анджело оказался выродком. А
когда еще и братец его бесследно исчез, тут уж он совсем с цепи сорвался. Мы
и доныне расхлебываем плоды его ублюдочных претензий.
     И покуда  эта  падаль  дышит одним с  нами  воздухом,  Тони,  множество
честных, нормальных  людей обречены жить  в тревоге  за свое  благополучие и
благополучие родных и близких. Что ты на это скажешь, Тони?
     -- Дон Паоло, вы лучше меня разбираетесь в людях,  но клянусь  вам, что
мне он с первого взгляда,  даже  чисто физически был неприятен. Его  взгляд,
голос, манеры -- все вместе и по отдельности...
     -- Опять "клянусь"! Не  заставляй меня повторяться и учить тебя хорошим
манерам, Тони.  Это проявляет тебя отнюдь не  с лучшей стороны... Так что бы
ты мог мне посоветовать в сложившейся ситуации?
     -- Не знаю. Но я во всем готов следовать вашим советам, дон Паоло.
     -- Ну а сам-то что думаешь, до моих советов?
     -- Дон Паоло, если вы скажете, чтобы я его охранял, то я с него пылинки
сдувать буду, что бы при этом я не думал...
     --  Ты, наверное,  воображаешь  о  себе,  что  очень  хитрый,  да?  Ох,
смотри...
     -- Дон Паоло, какое бы решение вы ни приняли,  я не  могу... ну, не мне
его оспаривать,  а  уж  тем более забегать вперед. Это не  от хитрости,  дон
Паоло, кл... поверьте мне!
     -- Ну так что бы ты мне посоветовал?
     -- Убить. Убить дона Анджело.
     Старика  передернуло от открыто произнесенного, да  еще  и повторенного
слова  "убить".  Крови он не боялся никогда, сам убивал многажды, но вековые
традиции, выучка  и  опыт, диктующие  осторожность  во  всем, вычеркнули  из
профессионального  лексикона   дона  Паоло  и   его  коллег   слова,   прямо
обозначающие деяния, жестко преследуемые законом. Он,  конечно, понял тайное
возмущение своего ординарца, намеренно  нагло нарушившего табу на неприятный
термин, но не рассердился. Он оценил уважительную ловкость и деликатность, с
которой Тони, ведя свою часть разговора,  пытался уйти от ответственности за
принятое не им решение. И выдержки  не  потерял, и огрызнулся даже, мерзавец
сопливый! Но  придраться не к  чему. Он  специально  загнал  парня в угол  и
теперь  с  некоторым  удовлетворением  признал  про  себя: у  парнишки  есть
характер.
     --  Быть по сему. Но уж если  ты все решил, так, может,  и исполнителей
назначишь?
     --  Я  ни  на что не претендую, дон Паоло, но  я вижу: вы  сердитесь на
меня. Скажите за что, я постараюсь загладить свои ошибки!
     -- Лучше я дам тебе один совет, Тони.  Он пригодится тебе на всю жизнь,
сколько бы она  ни продлилась:  никогда  не вставай  на цыпочки,  равновесие
потеряешь...  Ладно,  я  не  сержусь, перейдем к делу. Я  заранее проведал о
твоем решении и подготовил тебе в помощь двоих ребят...
     Дона Анджело  зарезали в коридоре тюремной  больницы. Все было в крови:
стены, пол, носилки. По обыкновению, никто ничего не видел. И если бы  Гек и
те, кто были  с ним, догадались  оставить на  месте происшествия нож...  Кто
знает  -- вдруг это сам  дон  Анджело, не  в силах терпеть  страдания  из-за
больных почек, наложил на себя руки?
     -- А-а, Тони! Рад тебя видеть, сынок. Как поживает твой аппендикс?
     -- Ложная тревога, дон Паоло. Приступ прошел, и резать не стали.
     -- Я слышал, что камешек сам вытряхнулся из башмака?
     -- Да, дон Паоло. Видимо, он очень многим натер ноги.
     --  Угу.  Ну,  садись:  сыграем.  Фу,  от  тебя  лекарствами  разит  за
километр...
     И все. И как будто ничего не случилось. Разве что с  десяток бульварных
газет попытались вдохнуть сенсацию  в сообщения о  смерти  опального главаря
одной  из самых  свирепых  и  своевольных преступных группировок.  Каждая из
газет строила  собственные  версии  убийства.  Дон  Анджело,  вопреки своему
имени, слыл  отнюдь  не ангелом по  обе стороны океана, хотя  в Штатах о нем
знали только  из  прессы.  Но во  время  большой войны шестидесятых он сумел
противопоставить  себя   всем:   новым   ребятам   из  восточного   Палермо,
традиционным  донам старых  времен, традиционным  донам  из молодой поросли,
гангстерам  из Штатов и даже своему заместителю по собственной "семье". Даже
известный нью-йоркский раскольник Боннано, своего рода аналог дона Анджело в
Штатах, и тот хотел его крови. Где уж тут было выжить.
     Престиж дона Паоло, и до этого  незыблемый, еще более укрепился: отныне
в   пределах  тюрьмы  не  было  узников,  не  зависящих  от   его   воли   и
благорасположения.  Друзья поспешили в очередной раз  продемонстрировать ему
свое  уважение: резко  возрос  поток  посетителей  с  улыбками, подарками  и
цветами.  Сам  начальник тюрьмы стал искателен и вежлив  как никогда, хотя и
ранее у дона  Паоло  не было  ни  малейшего повода,  чтобы  упрекнуть его  в
нелюбезности и черствости к нуждам почтенного пожилого синьора, томящегося в
неволе. Кое-что перепало и Геку: теперь он питался куда вкуснее, имел больше
свободного времени. Кроме того, дон Паоло организовал  для  молодых людей из
своей  свиты,  включая Гека, свидания  с  проститутками тут  же  в тюрьме, в
специально обустроенных камерах. Он даже взял на  себя все  расходы, так что
раз в неделю юные холостяки предавались развлечениям,  бесплатным и в то  же
время  бесценным по  тюремным меркам.  Дон  Паоло слыл  моралистом и  добрым
католиком: он не содержал любовниц, никогда не пользовался услугами шлюх, но
он  знал жизнь и с пониманием относился к потребностям молодежи, и  так  уже
лишенной  самой желанной  и  сладостной  ценности  в  жизни -- свободы.  Гек
сориентировался быстро:  он  выбрал двадцатилетнюю мулатку,  крепко сбитую и
выносливую, и отводил душу только с ней. Лайза слабо понимала по-итальянски,
это вполне его устраивало.
     Гек полюбил  читать. Тюрьма располагала довольно сносной библиотекой, и
Гек,  пользуясь  отблеском   привилегий  своего  дона,  погрузился   в   мир
напечатанных грез.  Читал он бессистемно и жадно -- что под руку  попадется.
Постепенно определился круг его интересов: он остался совершенно  равнодушен
к детективам, терпеть не мог мелодрам, но полюбил мемуары,  сказки-фэнтэзи и
авантюрные псевдоисторические романы. Занимали его и  специальные монографии
в  самых  различных  областях человеческого  бытия, но здесь  увлекался  его
разум, сердце же  билось ровно.  А вот трилогия Дюма о мушкетерах  буквально
потрясла его.  Сначала он  взялся было  за "Двадцать лет спустя",  но вскоре
догадался, что есть  начало,  вернулся,  наспех проглотил "Три мушкетера", а
потом уже погнал дальше. Две  недели он ходил как угорелый, даже во сне живя
и споря со своими героями.
     Дон  Паоло  (сам  он ничего  не  читал,  кроме  Библии,  да  и  то  под
настроение, перед сном)  обмолвился однажды с  неодобрением, что книги, мол,
только  средство обменять  свои деньги на  чужие  бредни.  Но поскольку  Гек
безукоризненно  выполнял  возложенные  на  него  обязанности,  дон  поначалу
снисходительно  отнесся   к  слабости,  недостойной  зрелого   мужчины,   но
простительной для юноши, не умеющего отделять главное от второстепенного.
     Гека несколько раздражало чрезмерное обилие случайностей  в сюжете,  то
встающих препятствиями на пути у мушкетеров, то (гораздо чаще) помогающих им
в трудную минуту.  Атос  -- тот вообще был  полное фуфло: упрямый и спесивый
болван,  способный лишь гордиться  своей родословной, где только  мог ставил
остальных ребят в трудное  положение. И  сына ни  воспитать,  ни сберечь  не
сумел...  Портос  --  ну  что  Портос...  Гек  понимал,  почему  его  любили
остальные: дурак, но за друга жизни не  пожалел. Хорошо  иметь такого друга,
по-настоящему хорошо  --  к такому спиной повернуться  не страшно. Арамис --
это да!  Супер-пупер  во всех отношениях, не ведающий  преград! Гек  ревниво
сравнивал  качества  Арамиса  и  Д`Артаньяна  и  переживал,  если  сравнение
оказывалось не  в  пользу  Д`Артаньяна.  Когда  же  Д`Артаньяну  пришла пора
умирать, Гек едва  не  плакал: сволочь Дюма, лучше бы он завалил Арамиса,  а
Д`Артаньяна  оставил в  живых,  ну  что ему  стоило...  Не умел  автор  и  с
хронологией обращаться: по одним  данным  две недели прошло, а  по другим --
месяца три. Но в целом романчик -- блеск!
     Первый  "запой"  прошел, и  Гекатор  стал  разборчивее;  постепенно  он
перешел к мемуарной литературе, к трудам древних, увлекся энциклопедическими
словарями.  Но поделиться  впечатлениями  о  прочитанном  не  представлялось
возможным с  кем бы  то  ни было: книги и  то,  что в них написано, попросту
никого не интересовали. А с другой стороны, и Гекатору не приходила в голову
мысль что-либо обсуждать с посторонними.
     Наконец старому  дону  надоело  видеть витающего  в  мире дурацких грез
названого сынка:
     -- Что на этот раз читаешь?
     -- Макиавелли, "Государь".
     -- Дон Паоло!
     -- Извините, дон  Паоло! -- Гек поспешно вскочил, книжица шлепнулась на
пол.
     -- Ты, я вижу,  скоро совсем  свихнешься  на  книгах  своих!  Этот твой
Макиавелли подох лет сто тому назад,  и ничего того, что нужно для  жизни на
Сицилии в конце столетия  нынешнего, он не сообщит, даже если ты сожрешь всю
книгу, страница за страницей!
     "Старый ты козел!" -- подумал Гек.
     -- На  меня  скоро пальцем  будут  показывать:  развел тут... Оксфорд у
пара