многие  боялись, очень многие уважали как профессионала максимально
высокой пробы, но никто его  не любил,  никто не  скорбел о его смерти -- не
было у  него ни друзей,  ни родственников. Только  толстая Марго, непривычно
вся  в  черном, с  букетиком  незабудок  в пухленьких  лапках,  всплакнула о
непутевом  ирландце, но  думала  скорее  не о  нем  даже  -- о  бренности, о
растраченной  жизни,  о  собственном  будущем,  неясном  теперь,  а  поэтому
тревожном...
     Мировая общественность с  вялым ужасом восприняла криминальные вести из
Бабилона: в этой  стране  человеческая жизнь  --  копейка. Так  было, есть и
будет в обозримом будущем. Австралию тоже основали каторжные,  но ведь стала
она цивилизованной  и безопасной  для своих детей... Бабилон -- это Бабилон;
если каждый очередной  президент  безраздельно  и  безотчетно  распоряжается
жизнями всех  жителей, если  переполнены политические  и уголовные тюрьмы  и
лагеря, что можно ждать от граждан, для нескольких поколений которых понятия
"законность"  и   "конституция"   --  пустые   слова  на   красивой  бумаге?
Чрезвычайный и полномочный посол США в Аргентине, он же по  совместительству
посол в Бабилоне, выразил озабоченность насильственной смертью  ряда граждан
США  итальянского  происхождения.  Посол   Италии   дипломатично  промолчал,
поскольку  на итальянских  гражданах  клейма некуда  было ставить,  двое так
вообще находились в бегах.
     Дядя  Джеймс,  земля ему  пухом,  умел  смотреть  далеко вперед.  С его
смертью  кокаиновый проект заглох, но не умер. Идеи  витают  в  воздухе, как
выразился  кто-то  из мудрых,  кокаиновая идея  получила свое продолжение  и
смертоносный расцвет через  считанные годы,  с участием  других  действующих
лиц. Были тому  веские причины, которые  сильнее желания или  воли отдельных
человеческих  единиц, пусть и наделенных  временно обширными полномочиями  и
властью. Героиновый  бизнес катился  в  кризис:  власти  развитых государств
основательно взялись  за борьбу с торговлей  героином,  объединяя для  этого
немалые свои возможности.  Увеличивались ассигнования для спецподразделений,
увеличивались  тюремные  сроки  за  героин,  попадали  в  блокаду  районы  с
традиционным разведением опиумного мака, брались на  карандаш и  в тотальную
слежку героиновые дельцы (что превращало их  жизнь в быстротекущий кошмар  с
тюремным   финалом).  Действовала   и  пропаганда  через  средства  массовой
информации:   сидящие  на  игле   --   так  и   сидели,   их   трудно   было
распропагандировать или вылечить. Но они интенсивно вымирали, как водится, а
следующие поколения  наркоманов  приходили им  на смену куда  более скудными
потоками, люди боялись смертей и будущих ломок, поэтому сужался рынок сбыта.
     Но, видимо, человечество не  может долго  обходиться  трезвыми мозгами:
ему нужен табак  и алкоголь, мистика и пейотль,  ЛСД и  массовые психозы  на
массовых зрелищах. Вот тут-то и  обрел второе  дыхание кокаин -- "шампанское
среди наркотиков". Его  не надо колоть в вену, он не  отключает сознание, он
не вызывает сколько-нибудь серьезных ломок при отсутствии  привычных доз, он
обостряет восприятие, снимает усталость и повышает потенцию. Если знать меру
и не заходить далеко, -- уточняют и предостерегают самих себя любители этого
"шампанского".  Однако довольно быстро, хотя  и медленнее, чем  в героиновом
случае,  мера  кокаинового  увлечения  начинает  определяться  только  одним
фактором, одним-единственным: толщиной кошелька. Психологическое  привыкание
таково, что безо всяких ломок кокаиновый адепт запросто пожертвует здоровьем
и благополучием  детей и родителей в обмен  на "ангельскую пыль". Безобидным
такое   увлечение  кажется,   пока   есть   деньги   и   здоровье.   И  если
мультимиллионер, которому не  надо заботиться о хлебе насущном, может нюхать
кокаин без  ущерба для своего состояния, то здоровье телесное и психическое,
увы,  не  безразмерно  и  у  богача.  Цирроз  печени,  слабоумие,  паранойя,
импотенция  --  обычный  букет  последствий  кокаинизма.  Но  тем  не  менее
человечество созрело в те  годы  для новой эпидемии, имя  которой -- кокаин.
Первый период расцвета пришелся на конец девятнадцатого -- начало двадцатого
века, когда его спокойно и без рецепта можно было купить в любой аптеке. (О,
простодушная  молодость  человечества:  тогда  же,   в   начале  века,  было
изобретено  мощное  и  стопроцентно  излечивающее  от морфинизма  лекарство,
которое нарекли героином.) Перед Второй мировой войной кокаинизм стал редким
и  экзотическим  заболеванием,  привилегией  аристократических  салонов,   в
бунтарские  шестидесятые получил  свой  сектор  потребления  и  сбыта  среди
простого народа, пребывая, однако, в тени буйно известных -- марихуаны, ЛСД,
героина.
     Десятилетием позже  позиции  кокаина  существенно окрепли, но  это было
только начало. Боливия, Венесуэла, Колумбия,  Перу  способны были выращивать
на  своих территориях  растение  коку  в  гораздо  бо2льших  против прежнего
масштабах,  и  они  выращивали  ее. Штаты  и  Западная  Европа  готовы  были
пробовать что-нибудь "легонькое и бодрящее" и получили желаемое...
     Но все это расцвело позже, много позже, а  пока южноамериканский проект
усоп вместе с Дядей Джеймсом, Франком, Гиеной и  многими  другими делаварами
уголовного мира Бабилона.
     Нестор  за  время  адъютантства   впитал  в   себя  многое   от  своего
авторитетного шефа и нередко действовал,  подражая ему  в  большом  и малом.
Прежде всего он обзавелся "кадиллаком"  и собственным адъютантом. "Кадиллак"
был пока простой, не бронированный, серийной сборки, адъютант выполнял также
обязанности собутыльника, поле деятельности было гораздо у2же, но не  все же
сразу...  Зато со штаб-квартирой он  переплюнул неприхотливого Дудю:  Нестор
купил  на  имя сестры  огромную шестикомнатную квартиру  с двумя  кухнями  и
туалетами  на  четвертом этаже дома старой постройки. Дом этот находился  на
Седьмой улице,  прямо напротив курируемого  рынка, и был  известен горожанам
старинной и шикарной, но в то  же время общедоступной  аптекой. Даже комнату
Нестор выбрал с эркером, как у шефа. ("Ох и крутой был мэн, доложу я вам, --
у него все по  струнке ходили".) Прямо через  улицу, между  рынком и  домом,
стоял обшарпанный  пивной ларек, своего рода  клуб-бомжатник  для спившегося
отродья. Это сильно  отражалось на санитарном состоянии  парадной дома,  где
угнездился Нестор.  Тесный  лифт и заколоченный черный ход во двор  пропахли
мочой,  казалось  --  навсегда.  Прохожие  опасались ходить по вечерам  мимо
темных подворотен и арок вдоль улицы, постовые дежурили парами, с кобурами и
дубинками наготове.
     Может быть, Нестор и не смог бы поддержать разговор о тайнах мироздания
или  об  экологическом  равновесии  Атлантического океана,  но экологическую
проблему своей парадной он решил весьма  оперативно, хотя взялся поначалу не
с того конца. Несколько дней подряд два  его мордоворота с  утра и до вечера
дежурили на  лестничной  клетке с  единственной  целью: изобличать  желающих
помочиться в лифте  и его  окрестностях и, крепко отметелив,  вышвыривать на
улицу. Через  двое  суток постоянные посетители были  отважены, но  не  было
никакой  возможности  прекратить  поток  случайных моченосцев, даже молва не
помогала, напротив: старожилы сделали из этого  бесплатную потеху. На вопрос
залетного клиента: "Где бы поссать?" -- один из них обязательно отвечал:  "А
где хочешь, вон хоть напротив заскочи".  Доверчиво заскочившего через минуту
выбрасывали на пинках, а провокаторы смеялись от всего сердца.
     Пришлось  ночью  разнести  ларек в  щепки,  что, кстати,  сопроводилось
казусом.  Нанятые  владельцем   пострадавшего   ларька  четверо  толстомясых
хулиганов пришли качать права и нагонять страху на Нестора, которого они  не
знали в лицо и приняли  за купчишку-нувориша. На их  беду, в  квартире в это
время  оказалось  с  полдюжины  Несторовых парней,  да  снизу  подошли  двое
дежурящих,  почуявших  развлечение.  Куда  они  вляпались,  хулиганы  поняли
быстро, но все-таки  с опозданием. Их зверски, до больничной койки избили, а
на владельца ларька наложили, понятное дело, контрибуцию.
     Так или иначе, но через месяц от запаха в парадной не осталось и следа.
Бомжи и алкаши перебазировались к другому гадючнику, по вечерам уже никто не
кричал и не буянил в пределах  прямой видимости, эти идиоты шкафорылые сразу
норовили  выскочить и  ударить в лоб, не разбирая правого и виноватого, одно
слово -- бандиты! Участковый тоже оказался понимающим парнем...
     Подкидыш все-таки  примкнул к Нестору, но на правах старого  приятеля и
"молочного  брата" (по адъютантству)  потребовал себе кусок побольше, чем  у
простого  "пацана".  Нестор не  долго  морщил  лоб,  а  предложил  Подкидышу
расширить владения за счет цветочного  пятачка  в двух  кварталах от  рынка,
возле станции метро. Выбирать не приходилось, и Подкидыш  с ребятами на двух
моторах  попробовал. Видимо, он  родился  под  счастливой  звездой:  прежние
"хозяева" постепенно развалились и сгинули в тюрьмах и разборках, по инерции
часть  торговцев  платили дежурному  по рынку, а многие  не платили  вообще.
Хулиганы же и  бандитствующие соседи не  могли себе  представить, что  такое
бойкое место никому не принадлежит.
     Подкидыш за  два дня  решил все  проблемы.  Он  получал  отныне  твердо
установленную  таксу  с  "метра",  он  же  оплачивал  "услуги"  полицейского
патруля, треть  собранного  отдавал Нестору  (это называлось -- в  общак), а
остальное делил между  собою и несколькими  ребятами, которые  работали  под
ним. Такое распределение прав и  обязанностей имело  свои плюсы и минусы.  С
одной  стороны, сюзерену типа  Нестора  не надо было заботиться о  цветочном
пятачке -- на это есть Подкидыш, знай деньги  получай, с другой стороны,  по
прошествии времени  Подкидышу могла прийти в голову мысль: а за  что это  я,
собственно говоря, плачу Нестору  так много... и вообще  -- почему  я должен
ему платить?
     Аналогичные соображения  со временем  проникали  в головы и подчиненным
самого Подкидыша  -- ведь они, в  отличие от  старшого, ежедневно, почти без
выходных, и  в дождь и стужу  горбатились здесь, а получали куда меньше, чем
могли   истратить.   Устойчивость   системы,   редко   насчитывающей   более
трех-четырех уровней  подчинения,  базировалась на личности  вожака. Если он
силен,  умен,   свиреп  и   решителен,  если  у  него  есть  организаторские
способности  и  знание  людей  --  его  контора  сильна  и  велика. Если  он
состарился, заленился, оторвался  от  нужд  и  чаяний  своей  братвы, тяжело
заболел  или еще каким-либо образом ослаб  -- об  него вытрут ноги и побегут
дальше за другим вожаком. Но чаще съедят.
     Так возникали и  рушились  преступные княжества и королевства Бабилона,
Иневии,  Нью-Йорка   и  Неаполя...  Несколько  иначе  складывалась  жизнь  в
преступных  сообществах,   построенных  по  клановому,  родовому,  семейному
принципу. Мафиозные  сицилийские семьи, гангстерские ирландские и еврейские,
в  меньшей степени колумбийские и мексиканские  скреплялись  родственными  и
земляческими узами. Состарившийся  глава "семьи"  сохранял главенство руками
зятьев и  сыновей, братьев и  племянников.  Он  мог уйти  на  покой и  мирно
передать бразды правления им же назначенному преемнику. Такая система хорошо
работала  в сицилийских и еврейских кланах. Ирландцам мешал природный буйный
нрав:  против общего врага они действовали  отчаянно и  люто, но если врагов
поблизости  не  было -- они, во избежание простоев,  начинали драться  между
собой.    Во   времена   сухого    закона    в   Штатах   именно   клановые,
семейно-земляческие банды сумели  доказать  свою повышенную жизнеспособность
по  сравнению с  другими, когда  на улицах американских городов гангстерская
война  шла  по  принципу  "все против всех". История  преступных  штатовских
сообществ тех времен вынесла свой вердикт: победили сицило-итальянские банды
мафиозного  толка. Они  были  почти  столь  же  свирепы и  решительны, как и
ирландцы,  а по  коварству  и хитрости не  уступали евреям.  Евреи, впрочем,
сумели занять свою  нишу  в преступном мире  Нью-Йорка,  Лас-Вегаса  и  ряда
других городов. Они признали главенствующую роль сицилийцев и успешно с ними
сотрудничали до тех пор, пока под влиянием пресловутого американского образа
жизни не начали вырождаться и разваливаться изнутри сами сицило-американская
и еврейская преступные системы.
     В  этом   смысле  государство  Бабилон  было  уникальным  местом,   где
государственная  преступность, в лице бесконтрольной  диктатуры,  гармонично
сочеталась  с  уголовной  преступностью,  представленной   всевозможными  ее
разновидностями.
     Крупнейшие города -- Бабилон, в меньшей степени Иневия и курортные Фибы
--   являлись   бандитскими   заповедниками.   Местные   и   пришлые,   типа
сицило-американских, банды строились по территориально-патриархальному типу,
где стая,  предводительствуемая вожаком, прочесывала свои охотничьи угодья в
поисках добычи, охраняла их от соседей, при случае  расширяла  за счет более
слабых   соседей,  обрекаемых  на  уничтожение.  Постепенно  в   этом  мирке
складывались свои традиции, обычаи и ритуалы, нередко нарушаемые, но  тем не
менее   общепринятые.   Так,  например,   если   лидеры   влиятельных   банд
договаривались о  встрече  и переговорах, то  вне  зависимости от  состояния
войны или  мира между ними каждая сторона не  могла быть  представлена более
чем  тремя делегатами, а  сами переговоры  должны были  проходить  только  в
закрытом  помещении.  Считалось  дурным тоном давать  интервью  журналистам,
серьезно торчать на наркоте и гомосечить.
     Большим  достижением  для  столичных бандитов  было организовать  своим
людям  неизбежные  отсидки  в  комфортных условиях "Пентагона",  бабилонской
тюряги,  которую по привычке еще называли крыткой, хотя таковой она  уже  не
являлась. Здесь совпали интересы политической верхушки, не желающей смешения
провинции  и  развращенной  крамольниками столицы,  и  интересы  бандитского
уголовного  мира,  которому   отнюдь  не   улыбалось  доходить  в  южных   и
юго-восточных  зонах.  В Пентагоне  были  представлены  все  или  почти  все
криминальные гнездовья  Бабилона. Они содержались  раздельно  друг от друга,
при вынужденных контактах не дружили, но и не воевали, даже если на воле шла
война.  Подкуп  надзирателей мог проходить разными  способами  и путями,  но
обязательно согласованными между группировками, чтобы не взвинчивать цены на
услуги и  не ставить себя в тяжелую зависимость от властей. Побеги из тюрьмы
были категорически запрещены, чтобы не привлекать внимания властей к обжитой
и прикормленной "зоне" (хотя  "зоной" ее  называли только в городе и в самой
тюрьме, и нигде больше).
     В  Бабилоне  совершали  преступления  не  только  бандиты.  Обезумевшие
наркоманы  воровали,  грабили  и  убивали,  чтобы  иметь  деньги  на   дозу,
хулиганили  на  ночных улицах  компании пьяных шакалят, семейные ссоры часто
завершались  кухонным ножом,  по статистике  самым  распространенным орудием
убийства. Действовали в городе и профессиональные урки:  домушники, скокари,
щипачи  (с  некоторых пор  принявшие наименование "карманники"), изредка  --
медвежатники. Эти  никому  не  платили оброка  и  ни  у кого  не  спрашивали
разрешения  на  свою  деятельность.  Бывали случаи, когда  обворовывали даже
кого-нибудь из  Дядей  или  их  родственников. Конечно,  подымалась на  ноги
братва, шел свой подпольный розыск похищенного, переговоры, дознания и т. д.
Пойманному виновнику приходилось очень  туго  -- чаще всего его убивали,  но
попробуй его поймай:  он птица перелетная, сегодня здесь, а завтра там. Если
же воришку  прихватывали власти,  то  на "Пентагоне" ему не сидеть... Иногда
пробовали,   находились  экспериментаторы...   Но   "классовая"   бандитская
солидарность не  оставляла жизненного пространства для  таких смельчаков,  в
лучшем случае их  опускали  -- насиловали,  чаще --  опять же убивали. Но  и
бабилонским на  бескрайних  просторах юга не было места для  отсидки, их  не
принимала живыми ни одна  "проба" страны -- ни "ржавые",  ни "скуржавые", ни
"медные", ни даже "жестяные"...
     Когда-то,  очень  давно, еще до войны,  преступный  мир страны Бабилон,
отбывающий наказание на  лесоповалах,  рудниках и приисках, был весьма прост
по  своей структуре:  основу составляли с  одной  стороны  "фраты",  они  же
"ломики" -- простой народ, сидящий по вине, безвинно ли, но не по призванию,
и  ржавые  урки   с  другой  стороны  --  "бродяги",   "чесноки",   то  есть
уголовники-аристократы, живущие  по  своим законам,  для которых  тюрьма  (в
широком  смысле слова) -- дом родной. Первые были  -- проба жестяная, вторые
--  золотая. Первые  ишачили на себя и  на  вышестоящих,  вторые  составляли
"теневой кабинет", вершивший внутренний  суд и  расправу согласно тюремным и
блатным законам.  Первых  было  гораздо  больше,  вторые  были  сплоченнее и
предприимчивее... Существовали и прослойки, помимо двух основных классов, --
"кожаные",  "парафины",  "скуржавые", они же "особаченные",  "нержавейка"...
Кожаные, самая низкая проба, -- пассивные педерасты либо изнасилованные. Они
презираемы  всеми, и  обижаемы, и  избиваемы.  Но не  дай  бог возмутиться и
восстать кожану, защитить свое попранное достоинство -- убьют без разговоров
и обсуждений. Ненамного выше парафины -- неопрятные, опустившиеся собиратели
помоев и  объедков,  к  ним прикасаться  -- западло. И хотя ложки  у  них не
дырявые,  но спят они в  районе  "насеста", то  есть в том  углу  барака или
камеры, где обитают кожаны.
     Скуржавые  --  это  те  из  золотых,  кто  скурвился или  иным способом
настолько  провинился, что  ему  не  просто "дали по ушам" --  разжаловали в
жестяные, но объявили всеобщим  врагом и гадом,  променявшим урочью честь на
тридцать "скуржавчиков".  Нержавейка --  те из  простого ломового  люда, кто
истово придерживался золотой пробы  в своих  взглядах,  состоял подхватчиком
при  ржавых,  но  сам таковым  еще не  являлся. Нержавейкой  их прозвали, по
некоторым версиям, и  за то еще,  что они,  в отличие от ржавых,  могли  без
ущерба  для  своей  репутации  вставлять  себе  зубы  не  из  золота,  а  из
бериллиевой  бронзы или вообще из  нержавейки. Но  наиболее козырной пробой,
ныне  вымершей, призраком из смутных легенд, являлись  "Большие Ваны".  Сами
ржавые считали себя их наследниками. Так было в заповедные предвоенные годы,
о которых очень любят вспоминать и ностальгировать старые урки. Было  --  да
сплыло. Все перевернула война...
     Бабилон  смутно представлял себе европейскую политику, в Лигу Наций  не
входил, отказался и участвовать в создании оси  Берлин--Рим--Токио--Бабилон.
Господин Президент не верил никому -- ни Гитлеру,  ни Сталину, ни Рузвельту.
Черчилля же он просто ненавидел, подозревая того в попытках вновь превратить
Бабилон в  колонию.  Поэтому  Гитлер и решил захватить суперплацдарм  на юге
Атлантики --  богатейшую  по  сырьевым  запасам  страну,  которая в  военном
отношении разве что чуть сильнее Марокко, но  без англо-американской защиты.
Так  в  августе 1941  года началась операция "Валгалла", в которой принимало
участие до четырехсот тысяч немецких солдат и  офицеров -- сухопутные войска
и  ограниченная  поддержка  с  воздуха и моря. Для  быстротечности  операции
придан  был и  танковый корпус (укомплектованный  наполовину). Однако Гитлер
явно   недооценил  полководческий  гений   Господина  Президента.   Господин
Президент взялся сам руководить военными действиями, наугад сочетая разумные
и  волевые  решения. Весь пролив Дрейка был нафарширован подводными  минами,
чтобы на Бабилон-столицу не случилось атак  с моря. Была объявлена тотальная
мобилизация, промышленность  переключилась  на  военные рельсы,  из-за  моря