о презервативах с ней можно было не
думать. Эти же -- хорошие в  основном бабы, но глупые и жадноватые. И какого
черта все они, как одна, норовят в  чулки с  пажиками нарядиться  -- думают,
что  красивее  становятся, что ли?  И  Рита была такая  же... В детстве  Гек
думал, что чулки с поясом -- это отличительный знак заведения Мамочки Марго,
но и  в Европе шлюхи так  же одевались... В Дом к Мамочке Гек  идти убоялся:
мало ли -- опознают татуировки. Рита их  часто видела... Вообще говоря, если
по уму, то ее при случае убить бы надо...
     -- Знакомьтесь,  Стивен Ларей,  мой главный  и постоянный  клиент.  Моя
супруга,  Луиза.  -- Малоун  натянуто  улыбнулся  и  забегал,  задергался по
кабинету,   перемещая  кресло,  путаясь  в  телефонных  шнурах,   в  поисках
кофейника, который за полчаса до этого сам же убрал в стенной шкаф.
     -- Очень приятно. Муж много рассказывал о вас...
     --  Рассказывал? Обо  мне?  --  Гек  комично  вытаращил  глаза.  -- Как
интересно!  Что  же он  этакого обо мне рассказал,  что вам от  этого  стало
приятно? -- Луиза Малоун смутилась и густо покраснела. Она  и не  собиралась
заходить на работу к мужу, но уже  на улице обнаружила, что не взяла из дому
денег, и решила заглянуть, чтобы далеко не возвращаться, к Джози. Он лапушка
и  не рассердится.  Об этом страхолюдном  мужчине  с волчьим  взглядом  она,
конечно, слышала от мужа. Теперь  он вышел  из тюрьмы, и, Господи, хоть бы у
Джози не было из-за него неприятностей. Не  надо никаких его денег, Господи.
Муж говорит, что ладит с ним, но мало ли...
     Гек видел  ее  испуганное,  напряженное лицо, и ему  стало  завидно  от
осознания  того, как один человек  может  так  беспокоиться и переживать  за
другого, близкого и любимого. Он улыбнулся, погладил себя  по  еще лысой, но
начинающей обрастать голове:
     -- Я недавно  освободился из мест заключения. Грехов у меня  множество,
но я настолько испорчен, что ни один не отдам вашему мужу, все себе подберу.
Кроме  того, если  бы  великолепный  Джозеф  Малоун из адвокатов перешел  бы
работать  в  прокуратуру,  то  ему  пришлось  бы  иметь  дело,  извините  за
выражение, с государственными чиновниками от  Фемиды,  а  грязнее  и опаснее
этого народца не сыскать и в  Голливуде, не то  что в тюрьме. Врач  ведь  не
смотрит -- кто  хороший, а  кто плохой: лечит всех, кто  под руку попадется.
Так  же и  адвокат  --  кто-то  должен оградить  меня  от  произвола местных
властей, пока я не выкарабкаюсь из этого болота. Вы меня поймете, надеюсь?
     Слыша  грамотную и  вежливую речь с потугами на шутки,  Луиза закивала,
немного успокоенная этими странными доводами, и почти забыла о его глазах.
     -- Это вы  меня  извините, что  я  вторглась так несвоевременно, так...
оторвала вас  от дела. Видимо,  секретарша  отлучилась и не поставила меня в
известность, что  ты занят. Еще раз прошу меня извинить; Джозеф,  можно тебя
на  минуточку?.. Ей-богу,  господин Ларей... Я  присмотрела  дочке платьице,
поехала,  пока  с  ней  нянечка  сидит,  а  кошелек  забыла...   Да,  хватит
безусловно,  мой дорогой. Я убегаю, не мешаю,  до  свидания. Джози, мы  ждем
папочку, не задерживайся!
     Малоун с облегчением закрыл дверь и развел руками:
     --  Женщины! Она училась  в пансионе у кармелиток,  знаете ли,  правила
хорошего  тона...   Я,   естественно,  упоминал  вас,   первопричину  нашего
благосостояния, но рассказывать...
     -- Да все нормально,  Джозеф. Если можно мечтать  о женитьбе, то только
на такой женщине, как твоя супруга. И я даже не красоту ее  имею в виду. Она
молодчина, а тебе счастливый фант выпал, тьфу-тьфу-тьфу!.. Ну так что?
     -- Я верю в  ваше благоразумие, Стив,  я согласен. И если даже иной раз
придется, как тогда, с чиновниками...
     -- Не придется.  Взятки и  без  тебя дадут  и  возьмут. Ты  будешь моей
легальной, абсолютно законной, подчеркиваю, защитой.  Более того, в качестве
моего  --  и  моих  людей  --  адвоката  тебе  не  придется  сталкиваться  с
наркотиками,  политикой  и  сексуальными  преступлениями.  За  это  ручаюсь.
Законопослушным  гражданином,  так  вдруг,  может,  я  и не  сумею  стать  в
ближайшее время, но вдов и сирот не ограблю.  Да и  вообще,  для тебя я буду
честным человеком -- обыватилум-вульгарис.  И, если уж на то пошло, даю тебе
право: если ты  почувствуешь  нежелание  со мной работать  -- клянусь  своим
словом -- ни упрека, ни  крюка,  не  говоря уже об  угрозах, не будет. Мы не
один год знакомы, ты меня знаешь.
     -- Знаю. Потому  и соглашаюсь, пусть даже с колебаниями, простительными
в моем положении. Но ничего худого я о вас Луизе не говорил.
     -- Ну, по рукам!.. Так, раз с делами мы покончили -- можешь хвастаться.
Что ты там по телефону говорил про какую-то сказку?
     --  А вот  она! --  Малоун  подошел  к углу и сдернул  кожаный  чехол с
некоего устройства. Гек с удивлением поглядел на все это хозяйство.
     -- Это телевизор,  вижу. А это что  за фигня? Что  прибор -- понимаю, а
вот дальше...
     --  Это микро-ЭВМ, мой персональный компьютер. Сам из  Штатов привез --
три  тысячи  баксов! И это без программного обеспечения. За  него еще  штуку
накинули.
     -- Круто! Я  слышал про ком...пьютеры, правильно, да? Это чтобы считать
очень быстро.
     --  Не совсем,  --  засмеялся Малоун, плотоядно потирая  толстые ручки.
Считать -- вон  у меня на столе и у секретарши  калькуляторы стоят. А это...
Это чудо из чудес!
     -- А телевизор при чем?
     --  Это монитор,  чтобы я мог наблюдать за работой компьютера. А это --
клавиатура,  как  на  пишущей  машинке.  Правда --  английского  алфавита; и
команды  понимает  он  только  по-английски,   на  бабилосе   не   попишешь.
Восемьдесят четыре клавиши, с переключателем регистра.
     -- Восемьдесят три.
     -- Что?
     -- Клавиши, их здесь восемьдесят три.
     --  Да?  Ну,  может быть. Машина --  820, фирмы  "Ксерокс" --  зверь  в
работе, мощь и красота...
     --  Да что  он делает-то, если  не считает? И что  такое -- программное
обеспечение?
     -- Многое. Программы -- это правила, по которым действует  компьютер. Я
накупил разного, теперь у меня есть возможность хранить и набирать документы
в электронном виде. Печатная машинка и архив на одном столе. На  одной такой
дискетке можно сохранить  сорок страниц текста. А если  я  подключусь -- а я
добьюсь -- к нашей ЭВМ, адвокатской коллегии, -- то вообще...
     --  Интересно. А можешь включить?  Уж очень ты аппетитно  расписываешь,
даже  меня разобрало любопытство... -- Малоун с умоляющим жестом выхватил из
рук Гека черный плоский квадратик:
     -- Стив, ради  бога, аккуратнее,  дискетки очень  нежные,  боятся пыли,
пальцев... Вся информация на них, включаю...
     Замерцал зеленоватый  экран, побежали  какие-то цифры, значки... Малоун
увлечено показывал, как буквы записываются и стираются, как запоминаются, но
Геку уже  стало неинтересно: никаких чудес он не увидел, никаким электронным
мозгом тут и  не пахло  -- просто пишущая машинка с экраном, который зверски
мелькает, нагоняя головную боль.
     -- Как у тебя от него голова не болит? Он так мерцает дико...
     -- Да нет, вроде не  мерцает... Ну, конечно, полночи за ним посидишь --
так резь в глазах, а сейчас -- нормально.
     -- Ну-ну. Что ж,  если  нравится. Ты парень молодой, прогрессивный. А я
уже, сам понимаешь, в другом времени остался...
     -- Да  что вы,  Стив.  Вам еще  далеко  до старости, вот  отдохнете как
следует... -- Малоун надеялся, что его голос звучит вполне искренне.  Юношей
Ларея не назовешь... хотя за  четыре  года знакомства, с тех  пор как Малоун
впервые  увидел своего  первого клиента в  комнате для  свиданий, Ларей ведь
практически не  изменился, может разве в плечах стал пошире.  Даже  седины в
нем нет, что иногда встречается у некоторых людей до самой старости...

     Гек положил Малоуну  пятнадцать тысяч в месяц, не считая дополнительной
оплаты в предусмотренных  случаях, с тем чтобы Малоун всегда  и  приоритетно
был готов  выполнять при Геке  обязанности юриста.  Пятнадцать тысяч  -- это
примерно три  тысячи  долларов. На такие  деньги и  в Штатах можно  безбедно
существовать, а  здесь жизнь куда дешевле. И потом, остальную практику можно
продолжать почти в  прежних объемах, в конце  концов, нанять помощника.  Это
принесет  еще  столько же.  Тридцать  тысяч  за  офис, семьдесят  на  оплату
работникам,  шестьдесят  туда-сюда -- налоги,  скрепки,  ремонт унитазов, --
останется двести тысяч в  год -- не предел,  но  как  ни  крути -- совсем не
плохо. Это если  без  дополнительной  оплаты...  Теперь  можно  думать  и  о
собственном доме, и в  Европу съездить с Луизой  вдвоем... Малоун пересчитал
клавиши -- верно,  восемьдесят три штуки,  когда Ларей успел их сосчитать? И
где он мерцание увидел -- все абсолютно в норме, разве что  боковым  зрением
можно что-то такое различить...
     Да, теперь Геку предстояло найти  щедрый финансовый родник-источник: не
на игру же, в самом деле, садиться. Самому жить, Малоуну  платить, зону свою
бывшую греть время от времени -- обещал.  И он  решил пойти по  проторенному
пути   --  защита  интересов  одних  граждан  от  интересов   других,  прямо
противоположных. В  районе, где Гек  снимал себе пристанище,  правила  банда
Дяди Грега,  по  заглазному прозвищу  Падаль. Это было его  любимое слово: и
ругательство, и обращение к нижестоящим, и отзывы о посторонних.  Вот только
как собственную  кличку он это слово не жаловал и грозился убить любого, кто
при  нем  оговорится...  Банда  была  не так  уж  велика  и влиятельна, если
сравнивать  с  ей  подобными,  сфера  влияния   ограничивалась  пятью-шестью
кварталами, расположенными  вдоль  улицы  Веселой,  но  в  винегретных  этих
кварталах доминировала абсолютно.
     Старуха  Бетти, домовладелица, где Гек снимал квартиру,  платила тяжкий
оброк,  полторы   тысячи  в  неделю.  С  жильцов  она   собирала  в  среднем
восемь-девять тысяч ежемесячно, да три магазинчика в подъездах платили ей по
полторы тысячи арендных, затраты и налоги составляли четыре тысячи с лишним,
так  что ей  на  жизнь оставалось  две  тысячи  в  месяц, хорошо  --  две  с
половиной. Иногда  парочкам площадь сдавала  на время,  но это все гроши. На
такие деньги можно было безбедно жить, даже богато, по меркам полутрущобного
района, но старуха Бетти страдала еженедельно,  собственными  руками отрывая
от себя защищенную  старость, беззаботную жизнь и приличные похороны. И кому
платить-то, она же всех их знала сопляками мокроштанными, а теперь -- поди ж
ты, ножик к горлу  тычут, смеются над ней. А ведь она еще могла бы и счастье
сыскать, найти  себе хорошего  деда,  солидного  и  непьющего,  ей-то  всего
шестьдесят -- жить и  жить.  А кто замуж возьмет?  Богач побрезгует ее двумя
тысячами, когда узнает про истинные доходы владелицы четырехэтажного дома, а
голь да шантрапа ей самой даром не нужна...
     Беда пришла в пятницу, в день очередного платежа.
     -- Деточка,  --  прогундосил ей на прощание  Робин Штатник,  черномазый
сборщик дани в этом квартале, -- со следующей недели готовь две штуки.
     -- Как, Господи Боже святый! Да где же я столько возьму! Робин, да ты с
глузду съехал. Да мне...
     --  Засохни,  ведьма  старая,  инфляция  на  дворе.  Во  всем  мире все
дорожает. Ты и раньше убивалась  на весь квартал, когда тебе штуку заряжали,
--  а  ничего,  живешь ведь?  --  Штатник  раздвинул губастый рот  и показал
старухе  безвременно  прореженный  частокол  длинных  черно-желтых зубов. Он
только  что подкурился  и  пребывал в  благодушном настроении.  Ему хотелось
горланить во всю глотку, вот он и  горланил, не печалясь по поводу того, что
их торг могут услышать посторонние люди.
     -- Не вой, не вой, крыса! А то  буфер отрежу... -- Он засвистел песенку
из  Би  Джиз  и  направился  дальше.  Бетти,  потрясенная  новостью,  грузно
опустилась  на  ступеньки лестничной площадки,  да  так и  сидела,  не  умея
справиться с непослушными ногами.  Слезы  тихим потоком лились  из ее  глаз.
Надо  помолиться, да в  петлю  головой, все  одно не жизнь. А не  примет  ее
Господь  к  себе,  за  то что руки  на  себя наложила,  значит,  и  на  небе
справедливости нет. Была бы она мужчиной, ох была бы она мужчиной... Или был
бы у нее сын... А в  полицию обращаться -- разорят. И  те зарежут. И  сидела
старуха Бетти, и  лила  горючие слезы, не  замечая,  что  загородила  дорогу
постояльцу с четвертого этажа.
     -- Я слышал ваш разговор, матушка, -- обратился он к старухе  Бетти, --
вам  что,  действительно  непосильна  эта плата,  или  вы  торгуетесь  таким
образом?
     Старуха  подняла   голову:   этот   мужчина,   ее   жилец,   серьезный,
положительный, не  буянит,  часто  в отъездах, платит аккуратно,  она его  с
давних пор  помнит, когда он  у нее  на третьем  этаже снимал квартиру, тоже
однокомнатную. Не похоже, чтобы он над ней потешался.
     -- Непосильна  -- не то слово.  Хоть в петлю лезь.  И  полезу, и письмо
посмертное  пошлю, лично  Господину Президенту. Может, их после  меня хоть к
ногтю-то прижмут. А  мне уж не дожить, -- и Бетти зарыдала в голос, время от
времени утираясь беретом, снятым с круглой седой головы.
     -- А раньше вы сколько платили?
     -- А тебе-то что? -- всхлипывая, спросила она. Удивление от непривычной
участливости жильца  медленно  стало  проникать  в  ее сознание.  --  Тысячу
платила, теперь две хотят. Тебе-то что?
     --  Странно,  а  мне показалось -- полторы платили  вы  до сегодняшнего
разговора. А пятьсот монет в неделю вас бы устроило?
     -- Что тебе надо, вот что скажи? И при чем тут ты?
     --  Прежде  всего  я  вам  помогу встать,  во-от... И  пойдемте к  вам,
поговорим о деле. Не орать же нам на все этажи, подобно тому отвратительному
юноше...
     Разговор  состоялся. Старуха Бетти пылала  к своим мучителям ненавистью
настолько  лютой,  что впервые ужас перед  бандитами уступил в ее душе жажде
возмездия. Незнакомец просил немного: пятьсот талеров в неделю, и не  сразу,
а  по окончании "хлопот", а  также,  тоже впоследствии,  долгосрочную аренду
квартиры номер пять на первом этаже, где сейчас бакалея Салазара.
     Через  четыре  дня   Бетти,  распатронив  загашник,  уехала  на  север,
отдохнуть  зимой на летнем  солнышке. Уж пропадать, так  напоследок  радость
себе доставить...
     Гек всю неделю обзванивал и объезжал мало-мальски перспективные адреса,
хотел подобрать ребят в подручные. Но неудачи всюду преследовали его, только
Красный, пентагоновский однокамерник, безоглядно принял приглашение.  Он два
года  как откинулся и промышлял то кражами, то такелажными работами в порту.
Был он низкорослый, щуплый, профессии хорошей не  знал. Но Гек помнил за ним
определенную  честность и верность  в  товариществе.  Это  многого стоило  в
глазах  Гека,  и он  решил, что  для  начала  управится и  так. А уж Красный
смотрел на него как на икону.
     В субботу  Гек  заранее спустился  на второй  этаж,  где проживала сама
Бетти. И сел на  ступеньки,  там, где она сидела ровно неделю назад. Красный
был отправлен сидеть в  бар-харчевню на углу, опорную базу местных бандитов,
гангстеров, как они теперь назывались в народе. Штатник опять был весел и не
ждал худого от визита к скопидомной толстухе.  Он  поднимался по  лестнице и
вдруг  уперся  взглядом в глаза  пожилого, за сорок, плечистого мужика. Дурь
сразу выскочила из Штатника, хотя мужик не произнес еще ни слова...
     Гек  ударил пару  раз и  уволок к себе  мычащего,  слабо трепыхающегося
Штатника, а там подверг его допросу с пытками. Все интересовало  Гека: место
Штатника  в  иерархии,  количество  сборщиков, количество  точек сборки, кто
главный на  местном  уровне,  сколько платила  старуха (это чтобы затушевать
договоренность  с   ней),  с  кем  из  полиции  имеют  дело,  сколько  берет
квартальный...  Первые  полчаса  Робин только ругался и угрожал.  На  вторые
полчаса Гек залепил ему рот пластырем поверх кляпа, а сам стал раз за  разом
несильно и точно бить в пах и  пережимать  при  этом  ноздри. Когда  Штатник
закатил глаза и изобразил обморок, Геку  было достаточно грамотно пошевелить
мениск на ноге,  и Штатник моментально  ожил,  в исступлении  мотая кудлатой
головой.  Из  глаз  его  текли искренние  слезы.  Робин  был нужен абсолютно
невредимым, поэтому к настоящим пыткам, с  кровью и разрывом тканей,  Гек не
прибегал. К исходу первого часа знакомства он освободил ему рот.
     -- Ну, Робин-Бобин  Барабек,  теперь поговорим спокойно. Вопрос первый:
сколько  вам  платила  старуха?  Вопрос  второй:  сколько объектов  в  твоем
ведении?..
     Робин  заговорил.  Он  молотил без  умолку,  только  чтобы  мучения  не
возобновлялись. Врал  -- напропалую, лишь  бы вырваться отсюда, а там -- там
будет расчет за все! Гек поймал его на вранье в  нескольких ответах, заранее
известных, и когда прошел второй час -- подвел предварительный итог.
     --  ...А я-то тебе было поверил,  надеялся, что  ты  покинешь  этот дом
здоровым человеком, а не беспомощным калекой. -- Он опять залепил ему рот и,
глядя в залитые ужасом глаза Робина, приветливо ему улыбнулся.
     Но и на этот  раз он был предельно аккуратен. Гек бил  его  в солнечное
сплетение,  лишал  воздуха, надавливал за ушами и в паху. Только на этот раз
все это сильнее, чаще и дольше -- ровно час. К исходу второго часа  у Робина
кончились  слезы, и Гек решил, что теперь можно  добавить немного  крови.  С
этой целью он  с помощью плоскогубцев выломал  ему один  коренной зуб, давая
таким  образом возможность  Штатнику  промычать  мольбу  о пощаде.  Тот  был
практически в той  же  степени жив и здоров, как и до своего визита сюда, но
уже ощущал себя изломанным инвалидом.
     Гек  опять  заткнул  ему  рот  и  принялся  разгибать  пальцы, экономно
демонстрируя Штатнику случаи его вранья.
     -- ...Так нехорошо,  Робин. Между нами должно быть полное доверие. А ты
лжешь и плачешь,  как баба!  Именно что как  баба.  Цепочки, колечки,  патлы
длинные  в косичках. Ты часом не педераст? --  Гек взялся за молнию на своих
брюках и словно бы в задумчивости подергал ее вверх и вниз.
     Даже  сквозь  кляп  и  пластырь  наружу прорвался  дикий  жалобный  вой
сломленного  Робина  Штатника,  грозы  микрорайона, образца  для  подражания
мелкой уличной шпаны.
     --  Последний раз спрашиваю:  готов ли ты  искренне и полно ответить на
все   мои   вопросы?   Или   мне   отловить   кого-нибудь   другого,   более
сознательного?..  Ага,  хорошо.  Но если  хоть  один раз  соврешь -- станешь
педерастом... ненадолго. Понимаешь намек?..
     Робин  отвечал торопливо и без вранья, инстинктивно все  же  умалчивая,
если можно  было  о  чем-то  умолчать.  Но  Гек  заранее  смирился  с  такой
возможностью   и   старался   задавать   вопросы  плотнее,  с   минимальными
информационными  прорехами.  Любознательный,  как  выяснилось,   Робин  знал
довольно много,  и марихуана еще не  побила ему память на  имена,  события и
даты. Теперь его можно было бы и убить... Но...
     -- ...Значит, договорились. Отпускаю тебя живым, здоровым и где-то даже
невинным.  Только  чур --  ты  проводишь  меня  до  вашей  штаб-хавиры...  С
ошейником,  дружок,  непременно  с  ошейником,  иначе  пристрелю, как  гада!
Пош-шел!..
     Уличные  фонари  и  окна в домах  более  или  менее  исправно  освещали
прихваченную легким морозцем улицу, не пустынную  в этот час, но и не битком
забитую прохожими. От парадной, где  проживал Гек, до харчевни, опорной базы
"падалевцев", было никак  не более двухсот метров, но  за то время, пока Гек
дошел туда, ведя Робина на поводке и на четвереньках, вокруг  них  собралась
внушительная  толпа, так что  к концу  короткого маршрута шествие напоминало
стихийную демонстрацию протеста из иностранных телерепортажей.
     Уже  у  самой  стеклянной  вертушки дверей Штатник, осмелев  от стыда и
родных стен, попытался  встать на