чтобы создать  у зрителей
нужное  впечатление...  Задним  числом  хотелось  ему  думать, что  от  души
говорил... Но с  другой  стороны -- случилось то, что  случилось, и было оно
рациональнее...
     Указ  ринулся вперед со  всей  возможной  резкостью  и  неожиданностью,
вытянув  кулаки в прыжке. Гек боком упал на стол и подался навстречу. Правой
снизу в  живот притормозил живую торпеду -- кулаки и лоб пролетели сверху --
левой  ладонью поймал квадратную челюсть и  резко, на  разрыв, дернул вбок и
вверх.  Все было  элементарно и  запросто:  через  секунду  Указ теплой  еще
колодой, животом  вниз, валялся на цементном полу,  а мертвые  глаза  словно
изучали потолок.  Гек наклонился к нему,  не вставая,  рывком вернул лицо на
место -- отлично, абсолютно без крови обошлось...
     -- Батюшки светы! Да он никак шею себе свернул! -- громко удивился Гек.
Он уже был на  ногах и в упор глядел на свиту поверженного Указа.  Секундное
замешательство, вызванное быстротой свершенной дуэли, возможно и  спасло  им
жизни:  они  ожидали,   что  Указ   встанет  и   настанет   ясность  --  как
действовать... Но Указ был мертв...
     --  Кому  еще  здесь мерещатся  скуржавые? Тебе? --  Хомут  протестующе
замычал, прижимая к животу доверенный ему пиджак. -- Тебе? Или тебе?
     Лунь, Амбал,  Сантьяго отскочили  назад, сбились спина к спине,  ожидая
мочилова от всей камеры.
     --  Ну  что  жметесь?  Или  следы  на вас?.. -- Махнул  рукой:  "Все  в
стороны!"... -- Вы четверо -- по жизни кто? В темпе!
     -- Нетаки. -- Лунь первый обрел голос и отвечал твердо.
     -- Без псины?
     -- Без. Со ржавыми идем.
     -- Верный маршрут. Повязки, хоровое пение, грабка зоны?
     -- Нет, нам это западло.
     -- Как и всем нормальным людям. -- Гек улыбнулся. -- Сим!
     -- Здесь я.
     --  Указа к  дверям.  Лежак  подложи,  как-никак --  уркой был.  Хоть и
дурак...  Господа  сидельцы!  Есть   шанс,  что  по  слабости  и  недомыслию
кто-нибудь из вас крякает  в фуражку.  Обращаюсь к ним. Подумайте  до  утра,
подумайте изо всех сил: стоит ли рисковать собою  из-за чужой ссоры.  Парень
неловко повернулся и свернул себе шею. А  среди лягавых есть и такие, что за
большие деньги родную маму отдадут, не  то что уточку этапную. Поразмышляйте
о  сем.... Вы четверо! Оснований вам не верить  -- пока нет. Можете, правда,
постучаться и свалить,  если замазаны. Если остаетесь  -- на  лежаки. Завтра
тусовка продолжится, и тогда займете положенные места. Вопросы?
     Вопросов не было. "Положенные места" -- звучало двусмысленно, таковые и
у параши бывают для некоторых категорий  сидельцев... Но стукнуть в дверь --
зашквариться  недолго и  почти наверняка... лучше  обождать... И  чего  Указ
завелся, как дурачок? Не иначе -- следочки на нем обнаружились, ведь как все
было, если вспомнить...
     Ох  и  долго  им пришлось  вспоминать  тот  случай:  не  раз  и не  два
допрашивали  их золотые  урки  на  этапах  и на  зонах  --  поодиночке  и на
сходняках,  с дотошностью, какая  ни адвокатам, ни следакам не  снилась. Кто
что и как сказал, кто  где сидел-стоял,  почему "Веточка", кого называл, как
выглядел медведь... Карзубый  погиб в побеге еще в восемьдесят втором, Чомбе
сидел в туберкулезном спецу и прислал малевку с подтверждением: "Случай был,
продолжения  не знаю". На  словах очень интересовался за  Малька. Дельфинчик
доматывал  предпоследний  год фибской одиночки, но сумел  получить запрос  и
дать ответ: "Я с ним кушал. Не нам судить".
     Это  послание  от  авторитетного  Дельфинчика внесло  сумятицу в урочьи
ряды. Уж если чем Дельфинчик и выделялся среди центровых, то это  повышенной
наглостью, но никак не смирением.  "Я с ним кушал" -- ко многому  обязывает,
особенно  когда  речь при  этом  идет об  убийстве  и  публичном развенчании
ржавого. Но рядом стоящее "Не нам судить"...  Нет, почерк Дельфинчика, фуфла
тут нет...  Сходка в тридцать рыл  (как обычно --  в межзонной больничке  --
съехались  на "филоне"), не считая присланных язычков от других авторитетных
урок, склонявшаяся  уже объявить Ларея  гадом  (за то,  что поднял  руку  на
золотого)  и вынести ему приговор, -- смешалась. Да, Указ  лажанулся, может,
марафет  ему  мозги  проел...  Но  Ларей...  Но Дельфинчик... И  письмена  с
медведем.  Письмена  и звезды  от  Субботы!.. А завещание на  Крытой Маме от
Варлака  с  Субботой...  А  все  эти  легенды о  зонах... Действительно,  на
"Пентагоне",  фраты  бают, иные стали  порядки,  не  позорные... вроде  как.
Может,  Контора  ставит зехера?.. А может, и  нет?.. Бывали случаи,  когда и
сходка  попадала  в непонятное...  Нет,  спешить  некуда и  незачем, надобно
смотреть... Еще сходки будут...
     Если бы Гек ведал о прощальном крике Субботы, как знать -- может, иначе
бы  себя  вел, иначе  действовал... Но  слухи о Последнем Ване долгое  время
словно  бы  обтекали его, не  задевая...  Много ходило  слухов,  искажаясь и
обрастая небылицами,  так что  если он и слышал нечто подобное, то все равно
не узнавал  в них себя. Лишь  однажды намекнул он Дельфинчику о пробе своей,
но  это было давно...  И Указу покойному, пожалуй, но там  сам  черт ногу  в
толкованиях  сломит...  А  пока  он  твердо  держался  напутствия  Ванов  --
открыться, когда сам почувствует, что пора...
     Кряквы  были  в  камере, само  собой... Но  по здравом  размышлении  --
местному куму  --  ни стука, ни улыбки. Спал,  проснулся -- жмур лежит.  Все
спали, никто не видел. Сам и помер, наверное... Попозже, зонному куму, можно
рассказать;  глядишь  -- дачку  бросит  за информацию,  а посреди  дороги --
не-е-е... попка не лишняя, и голова тоже.
     Зонные  кумы узнавали -- и кто  на карандаш, кто в памяти оставлял. Что
такое  кум  на  зоне?  --  слуга двух враждующих  господ, Службы и  Конторы.
Плевать  в  любую  сторону  --  все  против  ветра  будет.  Сам  о  себе  не
позаботишься... Вот и  копили информацию впрок,  есть  не просит...  Тягнули
однажды капитана Робетта в Бабилон с плановым  отчетом, а там вдруг  генерал
Муртез  интерес проявил: слово  за  слово в  конфиденциальной обстановке  --
вернулся  майором, ждать  вакансии на  новую должность.  А  потому что сумел
заинтересовать сведениями о  новых  внутриуголовных течениях. Зачем  им  это
нужно  в далекой столице --  бог  ведает, у  них  своя  политика, а у нас на
дальних орбитах -- своя...
     Эли  Муртез едва не  задохнулся от волнения, когда услышал в рассказе о
свернутой  шее  упоминание о Бобе-Геке-Мальке:  вот  он --  достоверный след
связного  от старых Ванов на волю, вот он, оставшийся  Ван... Веяло  от всей
этой  истории  какой-то  мистикой,  неправдоподобщиной:  годы  идут-идут,  а
чертову Ларею  все "между  сорока  и пятьюдесятью,  крепко сбитый  такой"...
Робетта  в тот раз  подробно, насколько мог, рассказал ему  и  о пробах, и о
современной расстановке  сил в зонно-уголовных  джунглях;  Муртез  и  раньше
понимал все это, но только в общих чертах, без поправки на современность...
     Муртез  прошелся  по кабинету,  остановился  перед зеркалом  --  оттуда
пялился на  него с брезгливым  недоумением мужчина неспортивного  вида, тоже
ведь между сорока и пятьюдесятью, скоро сорок два прокукует...  Эх, глупость
выстроил  собственными  руками,  надо  было  бы  выдернуть  его,  Ларея,   в
специальный, "Служебный" каземат, или хотя  бы в "Пентагон": времени мало, а
ведь  зная невероятную  истину и наблюдая, так сказать, в  микроскоп,  можно
было  бы  многое  прояснить.  Риск  признания  наличия  живого представителя
официально   уничтоженной  "уголовно-террористической"  группировки   --  он
меньше, чем интерес к данному феномену... В крайнем случае, памятуя  о былых
догадках,  можно  было  бы замаскировать его  в разработке  под  английского
шпиона.  А  теперь,  пожалуй, шабаш... Если  узнает,  куда его определят, --
откажется... э-э-э...  подниматься  (?)  "на  зону" --  тогда еще есть шанс,
вернем  в Бабилон. А если согласится, то там ему и конец с кисточкой. Может,
через  оперативные  службы  его предупредить?  Задним  умом все мы крепки --
поздно, он уже -- то ли жив, то ли  не очень. Информация  с мест  -- большую
задержку имеет,  "конторские"  сотрудничают сопровождая свои услуги зубовным
скрипом, но не больно-то на них надавишь -- Сабборг сидит на мохнатой лапе у
самого  Старика... Дэнни,  впрочем, тоже, но ведь Дэнни,  а не Муртез... А у
Муртеза  и   основной  работы  выше   крыши,  по  Штатам,  по  Британии,  по
Мальвинам...  Лишь бы только Адмирал войны не затеял, тут уже  не  Аргентина
будет: мы -- бритам, они -- нам... Полыхнет так, что... Надо будет Дэнни все
и полностью доложить о фактах и догадках, в две головы лучше думается... Ах,
ты,  сраный гром и е... молния! Может быть,  уже и докладывать-то не о  чем?
Подождем с докладом, подождем...

     Гек скучал. Пару дней его развлекали допросы по поводу покойника Указа,
но никто  ничего не показал,  и списали человека по "несчастному случаю". Во
время  очередного шмона из камеры изъяли книги,  зубную  пасту,  карандашные
грифели и иную  "неположенку", которую знающие  свое дело вертухаи  привычно
находили в привычных "начках". Кое-что, наиболее важное в арестантском быте,
оставалось,  конечно:  карты,  кости, бритвы, те  же грифели  и  стержни  от
шариковых  ручек, деньги... И вертухаи  об этом  знали, и сидельцы понимали,
что  те знают  и опять нагрянут в неожиданный момент; но таковы были правила
игры:  одни  ловят,  другие прячут.  Если, скажем, поместить в  относительно
простом   тайнике    заранее   обреченные   на   обнаружение   предметы   --
"жертвоприношение", то  лягавые  остальное  полегче  ищут: результат-то  уже
есть,  отчетность  и так  в  порядке будет.  Но  и надзиратели  понимают: ну
случись  чудо,  вывернули  все  до  пылинки,  а потом  что?  --  запрещенных
предметов не обнаружено? Ну-ка, попробуй не найди еще один раз!..
     Тусовка   прошла   успешно,   народ  занял   положенные   места,   люди
приходили-уходили, а  Гек  вторую неделю ожидал  последнего этапа  на  место
назначения.  Из  команды  покойного Указа почти все ушли в  этап,  оставался
только  Лунь,  который  после трех  оглядочных суток окончательно уверился в
Геке  и держался рядом, вызывая ревнивые  косяки у  Сим-Сима,  поскольку тот
считал себя вправе числиться первым помощником при шефе.
     Но  Гек  относился к  обоим ровно и особо не  выделял никого. Скука его
отчасти носила нервный  характер: ожидание хуже  наказания (банальная истина
-- все равно истина). Показывать неуверенность и напряжение -- категорически
нельзя,  чтива  нет,  в камере  тишина  и  покой: чуть что не так  -- Лунь и
Сим-Сим вместо утюгов работают, рвение проявляют. Байки травить -- разучился
Гек, нет охоты, а других  слушать -- тысячу раз он все эти приколы и легенды
слышал. Как-то запел один  парнишка песню: "Так я сел в девятый раз, потеряв
при этом глаз, потому  что  -- Черная Суббота...". Гек дослушал ее до конца,
стал расспрашивать -- откуда песня, кто сочинил, да знаешь ли, о чем и о ком
поешь? Парнишка не знал, окружающие тоже, для них Черная  Суббота --  просто
кличка  для рифмы, а главное -- веселый  мотивчик очередной блатной песенки,
невесть когда и неизвестно кем сочиненной... Гек не стал им ничего пояснять.
К чему?..
     -- Ларей! А тебя ведь на двадцать шестой определили. Это правда?
     -- Правда.
     -- Ну и... как же ты теперь?.. Зона-то псиная?
     -- Скуржавые там, все правильно.
     -- Упрешься рогом?
     -- Поднимусь.
     -- А... как же?..
     -- Да  вот так. Кофе-какао  пить с ними  не намерен, не думай. Просто я
всеми  фибрами  ощущаю,  что  выбора мне  нет:  откажусь --  еще  хуже  чего
придумают.  Меня  ведь не только лягавые пасут,  есть  нюхачи  и  покруче  и
попротивнее.
     -- А ты почем знаешь?
     --  Во  время шмона  в первой  пересылке мгновенно  нашли  у  меня  два
потайных  кармашка  на  теле,  да  даже и  не  нашли  -- кумовья  сразу туда
сунулись.  А  знали  об этом только некие  мальчики из столичной  Службы  --
заметь, не  из Конторы,  --  которые  пасли меня,  еще  когда  я припухал  в
Пентагонной больничке.  До этого,  до  суда, ни на одном шмоне  не находили.
Видимо, после инструкция пришла. Почему пасут -- знать не знаю,  шпионов им,
видать,  не  хватает. А что  зона скуржавая,  так  это --  пока... Случаются
ситуации и похуже.
     --  Похуже  -- редко бывает для нашего брата,  если  вообще  бывает.  И
зона-то -- проклятая, жить на ней -- западло...
     --  Лунь,  дружище, только  не вздумай учить меня правильной жизни.  Да
сядь,  я  не  в  претензии за вопрос. Но  учись  думать своей  головой: зона
проклята, и проклята за дело. Но если  бродяги  будут обходить ее стороной и
только из-за забора кулаком туда грозиться -- что получится? Как там порядок
восстановится -- Божиим промыслом, что  ли? Фраты и обиженка как сидели, так
и  будут  сидеть, думая, что  их  порядки --  общепринятые.  Лягавые --  как
правили со своими псами,  так и будут править. Навеки, что ли, в  нашем доме
чуланы загаженные смердеть будут? Половина зон в стране -- псиные...
     Лунь  поразмыслил и,  ощутив,  что Ларей не прочь поговорить и настроен
спокойно, недоверчиво покачал головой:
     -- Так, да не так. Туда надо этапом идти, большим этапом, чтобы нетаки,
золотые,  фраты  -- заодно  стояли.  Сучню --  под корень, прихвостней --  к
параше.
     -- Красиво говоришь.  Только чтой-то давненько туда правильные этапы не
ходили. Времена  Большой  Рвакли  миновали,  всем теперь нравится  спокойная
жизнь. А гангрена расползается.  Но есть такое  слово  -- диалектика, хотя я
сам  скорее метафизик.  А диалектика --  это  примерно как твое "так, да  не
так",  только  по-научному. Рвакля  утихла,  но значит,  и  "жучкины"  пробы
потеряли  лягавской патронаж. То  есть -- у  администрации они по-прежнему в
помощниках, но поддержки, той,  старинной и безоговорочной --  нет. И еще...
Слушаешь, нет?
     Лунь жадно затряс головой, внимая философским откровениям старого урки.
С  верхнего яруса свесил круглую голову Сим-Сим. Вокруг шконки собралось еще
с полдюжины  слушателей,  молодых  парней, из  числа  сочувствующих  урочьим
идеям. Гек покосился, но разгонять аудиторию не стал.
     -- Так вот.  А еще  свершилась революция  в зонном царстве-государстве,
которую все  ощутили, да  никто не заметил.  Раньше ведь как было: лягавская
Контора  -- люди государственные; Главпес велит  им использовать сидельцев в
качестве дармовой рабочей силы, да еще госзаказы назначает. Не  выполнишь --
останешься без погон, а то и без  шкуры... Ну, те  -- вниз спускают, раздают
задания по зонам да по командировкам, а там -- ниже, по отрядам да бригадам,
с тем же стимулом: выполнишь -- пайка, не выполнишь -- могила.
     Но  в главбудке  -- новый Главпес  (слушатели поежились,  но продолжали
внимать), на  дворе  --  новые  времена. Разрешили  на  воле  широко  бизнес
разворачивать, к кормушке другие рыла пробились. Им теперь эти  самые заказы
только подавай: он станок за  сто тысяч купит, да к ним вольняшку-другого за
сто тысяч годовых  приставит, они наворочают, как тысяча кустарей-сидельцев,
да еще с качеством и без саботажа.  Что дешевле и выгоднее? Ведь  сиделец --
он только условно бесплатен: землю под зону -- предоставь, охрану,  колючку,
электричество, персонал... О качестве работы я и не  говорю... И о воровстве
архангелов наших...  Вот и  получилось, что работы  в  зонах  поубавилось, а
соответственно и понукалова. Теперь работа больше на пряник стала  походить,
чем на кнут. Верно я говорю, ребята?
     -- В цвет. --  Худой, жердеобразный Кубарь, мотающий уже третий срок за
мошенничество, осторожно, но с неторопливым достоинством вступил в разговор.
-- Раньше -- ты в отказ, а тебя гнут, ты мастырку -- тебя в БУР. А теперь --
в  очередь стоят, да нарядчика максают, чтобы только работу дал. Теперь даже
деньгами, хоть и малыми,  платить стали  за работу. Есть работа -- в лавочку
ходишь. Нет работы  -- жди кешер  с  воли  или подыхай: кормят нынче погано,
хуже  прежнего намного... Но проба,  которая на зоне,  скажем, свой  кусок с
работяг  всегда  имеет.  Фрат --  горбит,  блатной  --  спит.  Скуржавые  --
беспредельщики, все  жилы тянут.  Стальные не лучше. Золотые --  те  малость
полегче орудуют.
     Лунь мгновенно ощерился в его сторону:
     --  Парашу несешь! Ржавые  с фратов  добровольно  в  общак  имеют,  без
гнулова!
     -- Помолчи, малый, не так ты  много  видел, чтобы меня выправлять.  А я
скоро  полтора червонца барачного  стажа  накручу,  да за  свои слова всегда
готов ответить. Но что правда  -- то правда, на промзону силком никого гнать
не надо по нынешним-то временам.
     --  Именно (Гек,  к  огорчению Луня, оставил без внимания не слишком-то
лицеприятную  оценку блатного мира  из уст Кубаря).  А потому и надсмотрщики
над рабами  -- стали менее  нужны.  Но по  инерции  старая телега долго  еще
катиться будет, пока на камень не наедет...
     -- Какой камень?
     -- Каменный. Ну, все. Напыхтели -- дышать нечем. Расходись, братва, а я
придавлю часок перед обедом... Лунь, ты понял мою мысль?
     Лунь тотчас вернулся к шконке, где сидел Гек.
     --  Наверное да,  хотя, может, не совсем. А ты  не боишься, что заложат
твои речи?
     --  Не боюсь.  Я сейчас  куда больше волнуюсь за свои ближайшие дни:  я
поднимусь на зону No 26/3, но боюсь,  что  среди розовых  лепестков  на моем
пути будут попадаться и тернии, в смысле шипы...
     Гек  отвалился  на цветастую,  тощую,  но  все же не казенного  образца
подушку  --  в  карты  выиграл  третьего  дня,  да   сон   не  шел.   Делать
предварительные заявления хорошо и нетрудно, а реально выжить  в предстоящие
годы  --  это   задача  не  из  самых  простых.  Пришел  язычок  с  воли  --
утешительного  мало.  Ребята  шустрят  вокруг двадцать шестого спеца, но все
снаружи.  А как  оно там внутри повернется -- ой-ей-ей...  Да еще  водолаз в
углу бубнит и бубнит, то ли проповедует, то ли исповедует...
     -- Сим, позови-ка сюда Анафему...
     Бывший  католический  священник,  в  насмешку   прозванный   сидельцами
Анафемой,  действительно  сидел на  свой шконке и проповедовал в узком кругу
прозелитов,  вспомнивших  бога в  тяжких условиях  отсидки. Сам  он  слыл на
голову ушибленным и мало приспособленным к жизни человеком.  Срок он получил
за то,  что попытался продать  золотую церковную утварь  на черном рынке, но
попался  с поличным. Земная власть из уважения к  церкви отвесила  ему всего
семь  с половиной  лет, а духовное начальство  лишило его сана  и чуть ли не
отлучило  от церкви. Отец Амелио, ныне Анафема, рассказывал, что  -- да, был
грех, но деньги он собирался раздать своим прихожанам,  лишившимся имущества
и крова  в результате  наводнения. Сидельцы хохотали, но верили  "падре", уж
очень он был чудаковат и непрактичен. На пересылку он попал после того,  как
на  утреннем  разводе  публично  предал  анафеме  главного  на своей восьмой
допзоне блатного Хрыча.
     Зона   была  скуржавая,  и  порядки  там  царили   соответственные,  но
священнику по  традиции полагался  полный кус  и  прочие  послабления. Чудак
чудаком, но у отца Амелио хватило ума, чтобы не переть на  рожон  и внедрять
проповеди Христовы только добровольцам  из нуждающихся.  И вот однажды ночью
его разбудили и представили перед самим Хрычом,  битым уголовником,  некогда
разжалованным  из  золотых,   да   не  пожелавшим  принять  участь  простого
фрата-трудилы. Теперь он  истово  служил скуржавой  вере  и  даже сподобился
перевестись, как исправляющийся, на более "курортный" допрежим, где и правил
по своему людоедскому разумению. Отца Амелио против воли ввели в  курс дела:
два шныря, по очереди дневалящие в Хрычовом бараке, проворовались -- тяпнули
сотню из тумбочки у самого  Хрыча. Вернее, проворовался один, но неизвестно,
кто именно. Кража  случилась на стыке дежурств, твердой отмазк