ство  над  сидящей личностью  --  тебе-то, как
служивому, жаловаться не положено. А я  хочу за  генералом числиться,  не за
подполковником.  Неужто  не  заслужил за все свои мытарства  под  присмотром
низкопробных унтеров?
     -- Тебе харю начистить или как?
     -- Попробуй, парень-то здоровый, авось получится.
     Подполковник первый  отвел взгляд,  -- сволочь старая, на вольные связи
рассчитывает.  Да и сам душегуб.  Охрана-то его  скрутит, но  действительно:
если успеет  наручником  в  морду попасть --  замучаешься потом смехунов  на
дуэли звать. Его-то самого я не боюсь, конечно...
     -- А ты не под...бывай, когда не просят. Сам полтинник прожил, а ума не
нажил. Все ерепенишься, ухаря строишь из себя. Ни семьи,  ни разумного дела.
О смерти думаешь хоть когда-нибудь? С чем ее встречать будешь?
     -- С оркестром. Чтобы все как у людей, чин-чинарем.
     -- Земля слухами полнится, но знаешь -- не таким я тебя представлял.
     -- А каким же? -- вежливо поддержал разговор Гек.
     -- Более солидным, что ли... умным... Но это не суть. Сидеть в безделье
скучновато, работать собираешься или так... картишки, разборки?
     -- Пусть верблюд-бактриан на вас работает, а мне и так не скучно.
     -- Какой еще бак...триан? -- изумился подполковник.
     -- Двугорбый. -- Подполковник вдруг обязательно решил  про себя попозже
послать дежурного за словарем и найти там мудреное слово...
     -- Напрасно. Пайка у нас  скудная,  с передачами -- нечасто, сам знаешь
порядки. Общий язык с местными активистами ты вряд ли най...
     За дверями послышался  нарастающий шум. Пробарабанил торопливый стук, и
в кабинет влетел запыхавшийся и растерянный кум.
     -- Разрешите, господин подполковник!
     -- Что еще случилось?..
     Кум, не глядя на Гека, подсунулся к самому уху Хозяина и жарко зашептал
туда.
     -- Наряд, резерв?..
     -- Все подняты. Дать сирену?
     -- А где Режим, дежурный?
     -- У вахты... Все...
     Хозяин неожиданно легко, словно мячик, вымахнул из-за  стола и, как был
-- без фуражки, в расстегнутом кителе, -- ринулся в дверь. Но при всей своей
спешке -- успел скомандовать отрепетированным жестом в сторону Гека: охрана,
трое в  бронежилетах и с пистолет-пулеметами за  звуконепроницаемым стеклом,
повинуясь знаку, вошла в  кабинет,  взяв  оружие на изготовку.  Гек спокойно
расселся  на канцелярском  стуле  посреди  комнаты (в "главном"  кабинете не
водилось привинченных  к полу табуретов),  а сам соображал: что бы это такое
происходило снаружи? Ох, не ребята ли "штурмуют" зону снаружи -- нервишки не
выдержали?  Всегда так: без накладок  не обходится, мать и перемать. Сколько
народу погибнет, не зная и не понимая причин... Но это традиция --  простому
люду подыхать за чужие интересы.
     --  Руки   на   колени,   резких   движений  не   делать!   Огонь   без
предупреждения!..
     Если  бы Гек собрался воевать с  охраной, он  бы не дал докончить фразы
старшему  унтеру, а уже  начал бы  действовать.  Хотя, конечно, относительно
малое  пространство,  два с  половиной ствола (говорящий отвлечен, а значит,
наполовину ослаблен), выучка, броня --  существовал  реальный шанс  остаться
без мозгов... Но зачем дергаться вслепую -- надо подождать...
     Хозяин,  как  был,  вылетел  к  вахте,  впервые  не  получив  при  этом
положенную субординацией долю официального холуяжа от своих  подчиненных. Но
картина, перед  ним развернувшаяся, даже не  впустила ему  в голову мыслишку
запомнить  и наказать нерадивых: весь плац  перед вахтой густо, как тифозник
вшами, был покрыт телами сидельцев -- все мордой  в асфальт, руки за голову.
Остервеневшие овчарки захлебывались в  нетерпеливом визге, вахта, внутренний
наряд,  гарнизонный  конвой,  свободные смены,  резерв  --  все  ощетинились
автоматами, словно бы размазанные  вдоль по отрезку  периметра ограждения. А
из бараков  все еще бежали редкие  одиночки  и, добежав до невидимой  черты,
падали ниц, сплетая  пальцы на затылке. Постоянная отупляющая  и беспощадная
муштра личного состава, вкупе  с растерянностью офицеров, сотворили чудо: не
поднялась  пальба,  паника  не  выплеснулась  за  пределы внутренних  зонных
границ.
     Наконец -- заметили Хозяина. Начальник по режиму  затрусил к нему,  кум
первый забормотал  комментарии.  Режимник,  забыв об уставной форме доклада,
принялся его перебивать. Хозяин затряс щеками.
     -- Ма-лчать!  -- Все  замолкли. Подполковник  ткнул палец в пуговицу на
мундире у режимника. -- Застегнитесь. Продолжайте...
     А случилось следующее. Когда  Ларея  повели внутрь здания, режимник дал
команду  разогнать  толпу, что и было  успешно выполнено в считанные минуты.
Плац  опустел.  И  только  майор Фредерик  Смит, начальник режима,  собрался
проинспектировать  кухню,  где все уже  было  сервировано и приготовлено для
него, как тут и началось невиданное по масштабам и неслыханное на все зонные
времена  ЧП: изо всех щелей и бараков, сначала поодиночке, а потом стаями, к
вахте рванули сидельцы. И не простые --  все как  на  подбор: роги, подроги,
активисты,  десятники,  банщики,  кочегары,  библиотекари  и прочие  местные
шишкари, а  в просторечии -- венчанные  скуржавые  и их ближайшая  пристяжь.
Никто за  ними  не гнался, не  протыкал черепа и  спины  ломами. Не было  ни
пожаров,  ни  скрежета ломаемых дверей, ни  предсмертных  воплей  -- не было
восстания. Из  дверей  бараков  робко,  но  постепенно  смелея,  выглядывали
простые  сидельцы -- поглазеть. Кое-кто  вооружился чем  бог послал,  но они
были поумнее и следили за происходящим из  барачных оконцев. В их числе была
и  поддержка  Ларея, но  и  они  все  еще  не  могли  до  конца врубиться  в
происходящее.   Скуржавые  подбегали  к  вахте   и  падали,  чтобы  избежать
немедленной пули за  "попытку к побегу". Они знали порядки и знали, как надо
просить защиты у  лягавых. Многим из  них это было не  впервой.  Но  никогда
ранее бегство "пробы" не происходило так лавиноподобно и без боя.
     Режимник  все  еще  зудел, на ходу  возвращая  в  свою  речь  привычные
служебные обороты, но всем  все  и так стало ясно. И что именно случилось, а
главное  -- почему. Причина сидела на стуле в кабинете у Хозяина и  мучалась
по этому поводу догадками.
     Подполковник  выслушал доклад, кивнул  головой  и шагнул  вперед, чтобы
никто не загораживал ему панораму: спины, задницы, мешки  с личным барахлом,
пальцы,  словно  вязаночки  хвороста на  беспокойных затылках...  Замять  не
удастся. Хотя... Трупов нет, или  их немного. Прецеденты бывали.  Взбесились
мерзавцы, права качают -- развратились поблажками. Таких на этап и в  гнилую
дыру. Этап, правда,  здоровенный выйдет,  рыл на шестьсот-семьсот. Но и зона
огромная. Просто в  канцелярии  подмандят  -- кум перечить не посмеет,  -- и
отложим ранее  намеченных на поздние времена.  Тут мы  прикроемся. Актив? За
него  кум... тьфу, оперуполномоченный по зоне в  ответе, не  меньше,  чем я.
Даже  больше. А я за всю зону  отвечаю,  не  за повязки.  Режим --  это  его
работа,  Фреда-режимника,  чтобы  соблюдался  и сейчас, и потом, и черный  и
белый.  Ходят  слухи,  что  с  заказами  можно  договориться,  если  как  на
предыдущей лареевской  зоне.  Но здесь  --  не там: крови нет, вот  главное.
Придет пора -- и генерала  примерим, должность  позволяет. Проживем,  а  бог
даст -- и Ларея окочурим.  Компра -- тьфу, труха, через год осыпется. Но гад
ползучий! Это явная подстава, и даже примерно понятно от кого. Кто  его  мне
сосватал  --  вычислим.  Господи!  Нормальная  ведь  жизнь  была!  Место  --
накатанное, перспективное, спокойное, хлебное! Все теперь коту под  хвост...
И кому только... Ох, если бы... Ну почему у меня!!!
     Подполковник очнулся от дум  и увидел, что все окружающие смотрят в его
скрипящий  рот.  Он поводил подбородком, попытался улыбнуться  --  не вышло.
Глубоко вздохнул, посмотрел на сумрачное небо,  а потом  опять  на спины и с
опаляющей ненавистью выдохнул в окружающих:
     --  Поздравляю  вас,  господа офицеры,  с новым постояльцем.  Кромешник
прикатил.
     Громко и раздраженно  говорил подполковник  --  голос командирский. И в
наступившей  тишине  --  только собаки все  еще  потявкивали  --  слова  его
раскатились по ушам и языкам рядом стоящих людей и сидельцев.
     Кромешник.
     Слово было сказано. То, что  черным заветом хранилось  на груди у Гека,
то, что копилось легендами  и ползучими  слухами столько лет опутывало зоны,
тюрьмы  и  пересылки,  -- словно тираннозавр, выпрыгнуло из прошлого на свет
божий и стало оглушительной  явью.  Зловещей  кометой взошел  над лягавскими
резервациями  и  клетками  Последний Ван --  реликт ушедшей эпохи, чернейший
князь  из  уголовного  племени,  начисто  выжженного  роком  и  политической
инквизицией пресветлого государства Бабилон, мифический Кромешник -- сгусток
мути, ужаса и войны.
     Отныне  прежние заглазные клички, типа  Чтива Бабилонского  и  Казнилы,
слетят шелухой и не вспомнятся никогда.  Стив Ларей -- только так и не иначе
будет звучать  его имя,  оно же титул, в его  присутствии. Кромешником будут
звать его враги (и его люди тоже,  но не часто, за глаза, когда  вероятность
быть застуканным невелика).
     Громок был голос Хозяина, но не настолько, чтобы его  услышали из БУРа,
стоящего  чуть ли не  в полукилометре от вахты. И  наоборот.  Однако  именно
оттуда,  словно  в ответ на  мрачное  поздравление, рвался  к  скудному небу
отчаянный хриплый вой. Это кричал Фиксан, главпахан  "Аргентины", получивший
последний верноподданнический язычок о случившемся на его  зоне,  теперь уже
бывшей его зоне.  Он выл и кричал,  и слов было  не  разобрать,  да и к чему
теперь его  слова,  кто их  будет  слушать?  Он  сидел  в  БУРе пятый месяц,
оставалось всего ничего -- полтора месяца  БУРа и два года  срока. Он выл, и
вой этот не нуждался в переводе -- не бывать ему никогда паханом, не  бывать
и скуржавым. И в перечне  живых ему тоже недолго числиться: из БУРа на вахту
не сбежать. Блеклый день, ни лучика, ни клочка синего неба. В любой день,  в
любой час любого  времени года -- страшно умирать.  Но когда день  так сер и
безнадежен -- ты словно бы еще больше обделен судьбою. Надо уходить, умирать
самому, чтобы не успели добраться те, от кого не будет пощады в лице быстрой
смерти.  Вены  пилить не  больно, надо только решиться  и не  дать  надежде,
сволочной девке, обмануть тебя  и  передать в  руки тем,  кто давно и сладко
жаждет  слез  твоих  и  последних  мучений. Ах,  не  утешить себя  мыслью об
отмщении и бренности  всего  земного.  Они будут жить -- и спать, и  есть, и
курить, и... Они  тоже умрут, но позже, пусть на миг,  сутки, на  год --  но
позже, чем ты.
     Фиксан выл, и  слезы бежали по свинцовым  щекам.  Он медлил, с мойкой в
руках, пытаясь насладиться хотя бы тем, что он все еще жив и плачет, что его
пальцы все  еще чувствуют холодок бритвы,  а глаза видят тусклый свет жизни.
Но  в  углу  штрафного  барака  уже  составилась команда заговорщиков,  и не
суждено было Фиксану уйти добровольно, тихо обмякая  в объятиях вызванной им
бабушки с  косой. Он  умрет медленно,  той же ночью, связанный,  с заткнутым
ртом,  и  всю  оставшуюся  жизнь  в  его  судьбе  не будет  ни  одного  хоть
сколько-нибудь светлого пятнышка, свободного от страданий.

Глава 11

     Ноги привыкли
     Лужи и версты мерять...
     Ждет ли кто меня?
     --  Что-нибудь случилось?  --  Гек все  так  же сидел  на стуле посреди
кабинета, охрана демонстрировала неусыпную бдительность; а ведь за минуту до
возвращения Хозяина унтеры опустились до пустячных разговоров с осужденным.
     --  Ничего особенного. Если не считать, что несколько  сот слабонервных
сидельцев решили сменить место жительства. Проба уходит, Ларей. Тебя, видишь
ли, испужались. Все по закону  -- сформируем  этап,  и  марш-марш, поближе к
солнечному югу, если им здесь не сидится.
     -- Такова жизнь -- этап сюда, этап туда... -- Гек ничем не выдал внешне
своего ликования, хотя и  не вполне понял сути случившегося, но в этом можно
будет позже разобраться. Если не врет лягавый, если ловушки не расставил...
     -- Буза тем не менее случилась. Из-за тебя, Ларей.
     -- Я-то при чем? Из кабинета, что ли, бузу устраивал?
     -- Не прикидывайся чайником, не с мальчиком  базаришь. Как  жить дальше
будем, а, Ларей? Или тебе больше имя Кромешник нравится?
     -- Я  не ботаник, знать не знаю никакого кромешника. А жить  -- порознь
будем. Я  в  своем бараке  -- ты  в  своем.  -- До  Гека  начало  помаленьку
доходить.  Намеки  ближайших,  обрывки  слухов, до этого проскакивающие мимо
сознания,   сложились  вдруг   из  беспорядочного   разноцветья  осколков  в
картину-мозаику. Признали.
     Подполковник спохватился, отослал на место охрану и вновь угнездился за
столом, в широком кресле, обшитом черной скрипящей кожей.
     -- Будь  ты хоть  черт-перечерт,  но  если  моя жизнь  из-за тебя раком
встанет, помни -- терять мне будет нечего -- пулю в лоб! И начну с тебя.
     -- Начни с валидола. А чертом обзываться не надо. Черти, если не врешь,
в южный этап определились. Какие твои проблемы, не пойму?
     -- На зоне должен быть порядок.
     -- Согласен.
     -- И не твой, а законом установленный порядок.
     --  Я своих  порядков  отродясь  не  устанавливал. Я  соблюдал  исстари
введенные.
     -- Не выворачивай слова, не солидно. Бузу укоротишь?
     -- Ситуация... Я же не понимаю, о чем ты говоришь.
     --  Понимаешь.  Мне нужна нормальная жизнь,  а не мясорубка. Обеспечишь
спокойствие на зоне -- значит, договоримся. А нет...
     -- Что тогда?
     -- Я конкретно хочу услышать твой ответ, Ларей.
     -- Что смогу -- то смогу. По своему разумению. Без кумовских советов. И
не только кумовских. Попробую  не допустить бузы и большой резни.  Остальное
-- не в  моей власти, как и не в твоей. Человеческую  природу не  приручишь,
сам понимаешь.
     -- Заказы на зону будут?
     --  Я от производства далек. Но спрошу  совета  кое у  кого. Повязок --
точно не будет.
     -- Плевать. Ты-то сам -- чего хочешь?
     -- Домотать неполную сотню оставшихся недель -- и на волю.
     --  И только?  Ну ладно, дело  твое,  как  говорится...  Куда  бы  тебя
определить?
     --  В  четвертый  барак.  Я  --  человек  старый,  оброс  привычками  и
приметами. Цифра четыре -- хорошая для меня.
     --  Да хоть в сорок  четвертый, зона  большая.  В режиме -- поблажек не
будет, учти. И побеги желательно пресекать.
     --  Насчет  побегов  --  к куму  обращайся, не  ко  мне.  Не лови  меня
задешево, роль вербовщика для тебя мелковата, господин подполковник.  И еще,
от души советую,  как человек поживший: поаккуратнее с этими... промежниками
или  там кромешниками... Посадят в дурдом и начнут лечить с такой скоростью,
что за неделю про папаху забудешь, не говоря уж о лампасах. Чего нет -- того
и не было. Это не я, это ваш Главпастух так учит, а у него что  ни слово  --
то серебряник. Где тут поссать?..
     Это верно.  Сдуру  вырвалось.  Урка  прав: донесут,  бл...и,  цепляться
начнут... Но ничего, надо только  впредь попридержать язык  насчет Ванов,  а
кум -- куда денется, намертво повязаны -- подтвердит где надо, что с иронией
были   озвучены  дурацкие  повсеместные  сплетни  и  предрассудки.   В  виде
форменного издевательства над ними.
     Гека поместили,  согласно его желанию,  в четвертый барак. Плевать  сто
раз ему  было на счастливые приметы, просто четвертый барак подходил ему  по
местоположению (было время заранее  тщательно изучить  будущее поле битвы, к
счастью, так и не состоявшейся), а цифры совпали случайно.
     "Аргентина", с ее масштабами и людскими ресурсами, напоминала небольшой
город,  поделенный на  жилой  поселок с  исключительно мужским населением  и
промышленную   зону   со   множеством    разнокалиберных   производств,   от
лесопереработки   до   электромеханических  мастерских.  Половина  цехов   и
участков, некогда  процветавших, стояла мертво,  другая существовала кое-как
за  счет  госзаказов.  Гек понимал,  что  ему  придется напрячься  и  в этом
направлении.
     Личный авторитет сидельца любого калибра -- величина  непостоянная, его
необходимо  подтверждать  и поддерживать ежедневно делами, личным  примером,
образом жизни.  Сотрудничать с зонными  властями он не  мог и не хотел -- не
положено,  однако и  они должны  получить  свой кусок, чтобы  не вмешивались
больше меры в дела подопечного заколючного мира, а также и для  того, чтобы,
обретя  этот  кусок, защищать  его и  зону от внешнего  врага  --  столичных
боссов, инспекторов,  проверяющих и иных давил. Ребята из  Иневии и Бабилона
уже рыли  в этом направлении, подталкивая  "дружественные"  фирмы  заключать
контракты  и давать заказы. В  накладе, если  не  считать  обычного  периода
организационной неразберихи в начале  любого дела,  никто не оставался: труд
сидельца   дешев,  себестоимость  заказа  невысока,  сторонних  криминальных
наскоков  и  вымогательств  нет...  А  официальные  фирмы  служили  отличным
прикрытием для золотой контрабанды и наладки левых "производств". Пострадали
только местные ловчилы, которых столичные пришельцы беспощадно отодвинули от
"темных" поставок на зону чая, курева, бухла и прочей запрещенки.
     Прикормленное  начальство  лениво   и  с  трудом  разоблачало  проделки
высокопоставленных сидельцев -- инженеров, мастеров, учетчиков и нарядчиков:
бузы нет, деньги есть -- пусть копошатся до поры...
     Деньги --  лакомая сила. Есть они  -- и к  твоим услугам индюк-чай хоть
трижды в день, колбаса,  сигареты, теплые шмотки, самые  миловидные на  всей
зоне  "девочки",  слуги  из  шестерок,  письма  на  волю   и  обратно,  даже
внеочередные  свидания.  Кто  с воли "подкачку"  имеет, кто здесь на хлебном
месте  сидит.   Работяга   вламывает  на   совесть,  часть  денег  нарядчику
отстегивает  (тот мастаку, тот еще выше), опять же в общак сдает, каптерщика
подмажет --  но и на себя остается, если работа есть. Иной трудила и на волю
в семью посылает, оставаясь кормильцем и опорой своим родным. Придурня -- от
мастера и выше  -- по-настоящему крупные бабки гребет, на  сотни тысяч в год
залопачивают мужички, опять же если все в порядке. Нетаки разнятся доходами,
в  зависимости от  авторитета  и способностей,  но  тоже не бедствуют, разве
только в картишки продуются на год вперед.
     Но  деньги  -- это не все. Любой сиделец, от распоследнего шестерилы до
начальника производства, знает, как хлипко его нынешнее благополучие: фук --
и нет его.  Масса тому  причин может  быть  -- болезнь,  месть  от  зависти,
конфликт  с  лягавским  начальством,  или  просто оплошаешь  и в  непонятное
угодишь. В большинстве случаев деньги способны выручить или хотя бы ослабить
удар.  Но  существуют  две ямы,  из которых обратного билета нет:  серьезное
нарушение арестантских  законов  (работа  на  кума или  кража  из  тумбочки,
например, -- одна из них). А вторая,  почти брат-близнец  первой, -- вызвать
гнев Ларея-Кромешника. Ларей производством не занимается,  в промзону, кроме
как по своим, одному ему известным делам  не ходит и  мастеров не трясет. Он
пахан паханов,  зырковых,  угловых и  прочей высокопоставленной черноты.  Те
"держат" зону, а  он  -- их. Он хранит  и распределяет  общак,  вершит суд и
расправу,  он определяет --  что кому положено, а  что не  положено. Он дает
зоне жизнь и закон. Он разбирает конфликты на верхнем уровне в  своей зоне и
на  других,  откуда  идут  ему  просьбы  разобраться  и  рассудить важнейшие
вопросы;  ему  не до простого сидельца.  Но бывает и  по-другому: подсядет в
курилку,  потреплется  с фратами и трудилами, как равный,  не заносясь и  не
через губу. Пристяжь стоит поодаль и в разговор не мешается. Хватит духу  --
изложи свои претензии. Выслушает,  проверит и  припечатает  решение. С одной
стороны -- выгодная штука:  после его слова в твою пользу -- никто даже зуба