Завтра и  решим  окончательно, чтобы в  понедельник
накаты этой падали на вас не возобновились. О`кей?..
     В тюрьме, как и на воле, была установлена рабочая пятидневка. Поэтому в
субботу и  воскресенье не работали. По выходным полагалась  часовая прогулка
во дворе, а по воскресеньям еще и служба в тюремной церкви -- для католиков.
В тот день  Гек,  неожиданно для  всех, объявил, что выйдет  на прогулку,  а
ребятам объяснил,  что после прогулки  они должны дружно отказаться сидеть с
ним в одной камере.
     -- И не бойтесь ничего. Ни во время, ни после прогулки никто не спросит
у вас, почему вы меня не укоротили. Верите мне?
     Ребята в глаза  не смотрели и уклончиво молчали. Конечно, они хотели бы
в это поверить... Но не он банкует в этой игре.
     Гек  все продумал, как умел,  и решил. Еще загодя он  подробно выяснил,
как  выглядят  обидчики --  троих  он  знал (двоих  метелил, одного  видел),
остальных  надеялся узнать  по описанию.  В конце  прогулки  его  ждал шизо,
карцер по-местному, поэтому  он  подмел все мясное, что у него  было, да еще
выменял на чай у Аврала кусок ветчины и проглотил, давясь, -- уж очень жирна
была...
     После тщательного  шмона их выпустили во  двор, к  остальным сидельцам.
Гек помнил  по первому  разу и знал из  разговоров  то место,  где кучкуются
"гангстера" из авторитетных, поэтому все  внимание его было направлено туда.
Ему,  как  бы это  сказать, повезло:  он  увидел  всех  троих,  кого знал из
обидчиков: те двое, избитые им  недавно, и Того Живот  -- здоровенный, почти
двухметровый  толстяк,  с "иксящими", внутрь скривленными  ножищами.  Он, по
слухам,  изуродовал Красного. Гек понимал,  что  в запасе  у него очень мало
времени,  поэтому он,  не обращая внимания  на удивленный гул,  сквозь сотни
нацеленных на него взглядов направился с кривой улыбкой к Того Животу.
     -- Эй,  Кишок-Желудок, ты мне,  вроде,  угрожал заочно? Скажи, что  это
клевета, умоляю тебя!
     Живот  повернулся  к нему с  радостным удивлением и,  не тратя слов  на
ответ, выбросил кулак по направлению Гека, целясь ему в лицо.
     Ценность  такого удара  заключалась только  в массе, его посылающей: от
прямого попадания упал бы даже гиппопотам. Но, поскольку в  драке  далеко не
всегда  побеждает самый массивный, силы оказались явно не равны. Гек оглушил
его ударом в  висок, но так, чтобы Живот не потерял  равновесия  и не  упал,
затем нанес два сильных и как можно более резких удара по бицепсам обеих рук
-- те повисли, как плети. А  дальше Гек парным ударом разбил ему нос, губы и
бровь  и полностью переключился на живот. Он  успел  нанести  не меньше пяти
сильнейших  прямых,  "стилетных" ударов,  прежде чем Живот согнулся и  начал
падать.  Истерзанные, никогда ранее  не испытывавшие подобных  мучений мышцы
живота не выдержали  и, судорожно сокращаясь, вытолкнули в штаны хозяину все
внушительные запасы кала,  которыми располагали его кишки.  Не сразу, но это
стало заметно зрителям, зачарованным зрелищем унижения исполина.
     Как Гек ни  торопился, но сирена  уже взвыла,  по стенам забегали.  Гек
ринулся к тем двоим,  которые  двигались навстречу, но все  еще находились в
десятке  метров.  Однако   толпа,  обезумевшая   от   предвкушения   близких
брандспойтов  и  дубинок,  сбила  Гека  с  трассы и поволокла  за  собою,  к
дисциплинарной  линейке  вдоль  длинной  стены,  где  только  и  можно  было
рассчитывать на невредимость.  Влекомый толпой, Гек вроде  бы узнал в соседе
слева  приметы  одного из  "карателей",  избивавших  его ребят, и  на всякий
случай  дал  ему  в  морду. Парень слетел с копыт, и  его  едва не затоптали
наседавшие  сзади. Гек  так  и не узнал впоследствии, ошибся  он или свернул
челюсть виноватому.
     Охрана на стенах хлеб  свой  ела не зря. Даже  если  Гек и  захотел  бы
раствориться  в  толпе  -- ему бы этого не  удалось.  В  строгих наручниках,
измолотив  по пути дубинками, его  приволокли в карцер  и сбросили туда вниз
головой. Лететь было  -- с двух  ступенек, и  Гек почти  не ушибся, но вот с
наручниками дело было дрянь: при малейшем  усилии рук  -- они сжимались  все
туже.  Гек и раньше  слышал  о  таких,  но на  себе  попробовал впервые.  Он
прикинул: можно было бы выключить боль на пару минут и выпростать поочередно
кисти рук с вынутыми из  гнезд суставами --  авось кости бы не сломались. Но
дальше-то  что?  Раскрытое  умение  -- уже  не  козырь.  Он  решил  терпеть.
Поламывало -- ощутимо, но Геку удалось вызвать у себя нечто  вроде транса, и
боль  словно бы притупилась.  Потом опять стало больно,  и  отвлечься уже не
удавалось.  Гек решился на последнее пассивное средство -- он стал тормозить
сердечные  сокращения. Полегчало  сразу,  но само  сердце работало не в  том
режиме,  словно  бы с  перебоями  (нейрофизиолог объяснил  бы это конфликтом
периферийных  сигнальных  центров, но  Гек, не  искушенный в  формулировках,
просто страдал от анонимных неполадок и сильных  болей). Временами он впадал
в  забытье  и  совсем потерял счет времени. Наручники  с  его посиневших рук
сняли  только  под утро,  когда вспомнили об  этом.  Обычно  истошные  вопли
наказанных  таким  образом  сидельцев навязчиво об  этом напоминали,  а  тут
молчит и молчит, значит, ему хорошо...  Врач немедленно сделал какой-то укол
в вену, и Гек расслабился, а расслабившись -- поплыл...
     Очнулся он примерно через час. Руки ныли, но уже стали багровыми вместо
синих.  Он  лежал  на  деревянном топчане  все в  том  же  карцере. Звякнула
форточка, словно  бы вертухай  не отрывался  от глазка весь этот  час. "Как,
уже?.."  В коридоре послышался топот,  приглушенно  заданный вопрос сменился
пробубненным неясно ответом, в камеру вошли четверо: двое конвойных унтеров,
лепила в белом халате и смутно знакомый подполковник... -- кум, точно.
     -- Очнулся, Муций Сцевола? А знаешь  ли... а знаете  ли вы, что героизм
ваш мог бы обернуться ампутацией обеих рук? Я прав, доктор?
     -- Не  исключенная  вероятность. Я полагаю, что он все  еще не отошел в
полной мере от шока.
     --  Отошел.  Вон  какой  бык здоровый.  А  в  одежде  и не  скажешь, --
жилистый. Осужденный Стивен Ларей, вы меня слышите?
     -- Да.
     -- Вы меня понимаете, разговаривать можете?
     -- Смотря о чем.
     -- Вот видите, доктор, никакого шока, все  хорошо. Однако я попросил бы
вас, чтобы вы оставались в зоне пятиминутной досягаемости, на непредвиденный
случай.  Хорошо?  -- Доктор,  выставленный  из  камеры так  непринужденно  и
вежливо,  с легкой  душой  отправился  пить  чай из термоса, а  подполковник
Компона продолжил разговор.
     -- На вас, Ларей, просто какая-то печать стоит дилинквентного типа.
     -- Какого типа?
     -- Плохого. Вам оставалось  сидеть из трех лет -- два. А теперь еще лет
пять довесят, увы.
     -- Это еще за что?
     -- За Гаэтано Мендоза, которого вы покалечили намедни.
     -- Ничего не понимаю. Какого еще Мендоза? Может, я из-за "браслетов", в
беспамятстве что учудил?
     -- Того Живот его кличут, другие ублюдки, его дружки. Вспоминаете?
     -- Вроде слышал про такого. Видеть -- не видел.
     -- Верю. Но вот свидетели -- все как один пишут в своих показаниях, что
это  вы его так.  Ага...  Вот...  Гематомы,  разрыв тканей... Перелом  левой
руки... Вот: вышеупомянутый  Стивен Ларей первый  нанес  несколько  ударов в
область... На вас показывают. И Того утверждает то же самое, и охранники.
     -- Охранники -- свидетели? Подполковник, я хоть и мало смыслю в законах
да кодексах, но про охранников вы  что-то странное говорите, прошу прощения.
Того Живот  -- тот да. Ну так устройте мне очную ставку с  потерпевшим, и мы
спокойно во всем разберемся.
     Гек  угадал: судя по досадливому  жесту подполковника  -- никакой очной
ставки не предвидится. Хотя бандитам и  не возбранялось работать, обращаться
в полицию  и  сотрудничать  с  ней  в  известных  пределах, и  вербовать  из
отставников (а  иногда  и  не только)  членов своих команд,  но жаловаться в
администрацию на обидчиков мог только доведенный до отчаяния тюремный изгой.
Опозоренный  Того  Живот лежал  в  "тяжелой" палате тюремной  больницы  и  в
полубреду  мечтал  о  мести. Но  давать  показания,  выступать  пострадавшей
стороной... Да  ты  чо,  начальник!  Упал я  и расшибся. А тут,  как  назло,
желудок схватило...
     Та же  самая картина была и со свидетелями: в папке у Компоны ничего не
было, кроме личного  дела Гека и рапортов охранной смены о случившемся. Зато
слухи  об  урке, отделавшем самого здорового бандита тюрьмы,  пошли в  народ
широкими волнами. И никто уже  не предъявлял  Сторожу  и  остальным ребятам:
почему-де, мол, не укоротили  его... Поди укороти! Только подштанники свежие
приготовь для начала!
     -- Что  ж, ладно.  Говорю --  верю  вам, Стивен Ларей. Хотя  это  очень
трудно делать. Вы хорошо  держитесь  для своего возраста,  но  одолеть такую
махину... Право, я вас поздравляю!
     -- Не по адресу ваши поздравления. Я ни при чем.
     Но  подполковник продолжал, словно  бы не  слышал  идиотских  отрицаний
очевидного:
     --  Поймите, Стивен, в мои  обязанности входит не  только и не  столько
прищучить  и покарать  осужденных,  напротив:  уберечь от  правонарушений  и
конфликтов обе стороны баррикады -- вот  моя задача. Этот Того  --  пробы на
нем  негде   ставить   (Гек   невольно  ухмыльнулся   случайному   каламбуру
подполковника)... смейтесь-смейтесь, если вы такой недалекий. Он бандит, что
доказано  судом, и палач, по оперативным данным. И  хотя  Того Живот не  бог
весть какая шишка  и на воле, и здесь, но дружков-приятелей  у него полно. И
все  они захотят  вам  отомстить, потому  что,  в  отличие от меня,  считают
виновником вас. Вы понимаете  всю серьезность ситуации?  Вашей, подчеркиваю,
ситуации?
     -- Да понимаю, не дурак. Но я-то что могу поделать? Меня не спрашивали,
и вообще я ни при чем. Страдаю, можно сказать, безвинно.
     -- Ох,  если бы вы знали, безвинный страдалец, сколько странного народа
вами  интересуется... -- Гек  навострил  уши,  но подполковник  спохватился,
высморкался  громко  и  трудно   в  огромный  сине-белый  носовой  платок  и
продолжил: -- Странно  вообще-то: наколки у  вас не случайные, держитесь  вы
фертом, а  судимость  ваша --  первая. Попадете в те места,  где за  наколки
отвечают, -- тоже ведь не сладко будет, даю вам в том гарантию.
     -- Те места -- это зоны?  Насчет них -- вы мне угрожаете  или обещаете,
не пойму вас?
     -- Объясняю. Причем очень терпеливо. -- Компона обернулся к конвойным и
жестом выпроводил их за дверь. Гек приготовился выслушать заветное кумовское
предложение и почти не ошибся.
     --  Мне нет  никакого  смысла  вас  вербовать, Стив. Стукачей у меня --
почти две полтюрьмы. Кроме  того --  здесь  ваша карта бита, а для периферии
стараться, агентов плодить, --  мне просто  лень. Я откровенен с вами. Но вы
бы  могли нам  помочь...  --  Гек с восхитительным детсадовским любопытством
воззрился  на  кума, но не издал ни звука. Тот, выждав несколько секунд, сам
был вынужден разбить молчание:
     --  Вам негде сидеть  на просторах нашей  родины. Уясните  себе  это. А
уяснив -- выслушайте  меня. Мы предоставим вам камеру и сокамерников,  какие
вас устроят. Мы  разрешим пользоваться всякими штучками -- кипятильник, чай,
посылки,  ларек  от  пуза, денег  добавим.  Я  слышал --  к  женским  ласкам
тянетесь, как и всякий  мужчина. И это обдумаем. Но -- помогите нам. Бандиты
обнаглели  по  всем фронтам,  что внутри, что  снаружи. Слишком мягкое у нас
правосудие, а их стрелять надобно, вот лучшее лекарство от  бандита. Мы их и
спросить как  следует не успеваем,  как залог вносят, звонки организуют черт
те с каких высот.  А вот  если  бы кто-нибудь сильный и  смелый сказал им --
стоп! Наворочал  -- признайся.  Преступал  -- ответь! И мы  бы помогли  друг
другу. Драку ту несчастную -- ну, забыли бы,  чтобы  туману вам не напускать
на  эту  тему.  Срок  вам  --  с  полгода,  год,  а  скостили  бы.  А  после
трудоустроили  бы в нашей сфере. Интересную бы работу подыскали, с выслугой,
с пенсией? А, Стив?
     --  А что у вас,  нет сегодня сушеров? Или одна вакансия открылась, для
меня специально?
     -- Я могу специально вам  их организовать, как наглому и не понимающему
хорошего  отношения  типу. Уверяю  --  это  будет похуже  наручников.  Да  и
наручники самофиксирующиеся могу вам организовать хоть... сегодня, сейчас...
Не верите?
     -- Верю.  Ваша власть,  ваши  законы. Хотите -- туда, хотите -- сюда их
вертите. Мне было  очень  больно в ваших хитрых браслетиках. Иной  озлобился
бы,  воспылал  бы  лютой ненавистью,  но я --  человек мягкий и  христианин.
Сказано в Писании  --  забудь про месть и подставь другую  щеку.  Воля ваша,
надевайте  наручники,  гноите  в  карцере,  а  я злобствовать  не собираюсь.
Господь вам судья, а вы мне...
     Поганый  Ларей!  Следовало ожидать,  что  не клюнет  он  и на  диктофон
лишнего не наговорит. Но ведь в трамбокамеру-то -- мог бы согласиться войти.
Они после него пели бы на допросах  как канарейки, бандиты сраные...  И  еще
местью угрожает, да без истерик, без летящей слюны.  А ну как выживет? И что
это  им  контрразведка  интересуется? Ладно,  на  две  ближайших  недели его
будущее обеспечено (день уже отсидел почти), а там -- добавим.

Глава 3

     Посмей сказать: нет!
     И сама тьма отступит
     Перед тобою.

     Добавили еще пятнадцать суток, а потом еще... и еще.
     Малоун, трудяга,  раскопал доисторические, но не отмененные уложения об
ограничении  верхнего  предела  времени,  в  течение   которого  осужденному
запрещается  встреча с адвокатом  или  представителем прокурорского надзора.
Кум и  режик еще не дошли до такой  наглости, чтобы добровольно накликать на
свою    голову   прокурорский    надзор   --   любимое   око   президентской
государственности,  свидание  Малоуну  дали.  Передавать посылку наказанному
осужденному  запрещалось, но  грызть  леденцы  (придирчиво  осмотренные) или
угощать ими клиента  во время беседы -- не  было таких инструкций. В течение
получаса  Гек  умял  их  не менее двухсот граммов,  больше  --  побоялся  за
желудок, отвыкший от "излишеств". Он с сожалением смотрел на  полиэтиленовый
пакет, наполненный  больше  чем  наполовину,  и  перехватил сочувственный  и
жалостливый взгляд Малоуна:
     -- Джозеф, ты-то что не ешь -- мне больше нельзя, кишки слипнутся. Что,
хорошо смотрюсь?
     -- Краше в гроб кладут.  Сам  я конфеты  ем,  но только шоколадные. Они
сытнее,  но  -- сюда нельзя их.  Вот.  Заканчиваю:  ускорить  невозможно  --
испортим все, чувствую. Того человека мы нашли. Он на пенсии, но связи есть.
Кац просит передать, что ледащий очень, из-под кнута... Овса нужно.
     -- Джо, этот код -- наш со стариком,  тебе вовек не разгадать,  про что
мы  речь  ведем.  Не  обижайся, а  ему  передай:  "Будет  овес, плюс  двести
одиннадцать, не увлекайся".  Лошадей  мы  с  ним  разводим, по переписке.  А
хочешь -- расскажу?
     --  Не-не-не,  -- замахал  руками Малоун, -- это ваш овес.  Да,  эти...
отстали.
     -- И то хлеб. Вот что. Выгляжу я,  похоже, препогано, однако силы есть.
Ты времени не теряй, мне тут солоно срок  дается,  но  пуще -- не спеши.  Ты
торопыга, не  удалось -- ты вторую, десятую  попытку сделаешь; в моем случае
второй попытки не дадут -- ни тебе, ни мне. Ну, осталось нам минут пять. Кто
родился?
     --  Девочка. Четыре  кило и  ростом пятьдесят  пять  сантиметров. Ох  и
крикливая! Смеется уже.
     -- Девчонка -- тоже человек. Как назвали? Или еще рано?
     -- Все, окрестили уже. Анна. Такое имя дали мы ей.
     -- Анна. Во Франции королева раньше была, вся из себя  красавица,  тоже
Анной звали. Помнишь про подвески историю?
     -- Н-нет, я газет не читаю. Наша тоже будет красавицей, в маму.
     -- С меня подарок. Это  вне гонорара. Сумма -- пять тысяч. Не возражай,
а то уволю. Скажешь Кацу, и не вздумай отказаться -- проверю. Купи ей -- что
сам решишь. Двигай, время.
     Малоун ушел, а Гек спустился в карцер. Леденцы прижились без проблем, и
на следующий день  Гек пожалел уже,  что поосторожничал  и не смолотил  весь
пакет.
     Марафон   продолжался:  заканчивались  очередные  пятнадцать  суток,  и
Компона тут же  добавлял следующие. Второе свидание с адвокатом прошло через
два дня после того, как Геку исполнился двадцать один год. Гек сверил дату у
Малоуна и порадовался, что не сбился со  счета. Гек  крепко исхудал  за  эти
месяцы, но все еще  весил  около семидесяти килограммов -- энергосберегающие
тренировки предохраняли мышцы от дряблости, но поглощали калории меньше, чем
при обыкновенном темпе жизни. На этот раз к леденцу добавилось яблоко, такое
сочное и жесткое, что у Гека десны засаднило. На этом все  радостные события
были исчерпаны.
     Умер Кац. Вместе с ним пропали доверенные ему деньги -- около ста тысяч
талеров,  но  не в них  была главная досада Гека. Старик  -- таких теперь не
делают -- несмотря на повадки средневекового менялы, знал и умел, и при этом
мог.  Малоун  вроде  был таким  же, но  от двоих  и  пользы получалось вдвое
больше.  Денег  оставалось  в сейфах  еще  четыреста пять  тысяч,  не считая
швейцарских, но до швейцарских  -- так  просто не добраться  без Гека, а  до
местных  -- некому, кроме Малоуна. И с Хантером  дожимать  дело -- тоже  без
Малоуна  никак. Но тогда лопнет вся  идея -- не подпускать  его  к нарушению
законности. Этим, конечно,  можно бы поступиться, но -- Малоун... Как он это
воспримет и согласится ли на это, морально не ломаясь?
     Однако Малоун, молодчага, во всем уже определился.
     --  С-стивен (ему все  еще  с  трудом давалось обращение  по  имени, на
котором настоял Гек), надеюсь, вы не перемените хорошее мнение обо мне, если
узнаете, что я,  гм,  встречался с группой  Хантера,  вот. Клин  --  клином,
знаете ли. Полгода в карцере -- они садисты, инквизиторы, эсэсовцы...
     --  Тише,  тише. Мне, по правде говоря,  из  карцера-то  идти  особенно
некуда. Но долго мне  тут не продержаться,  жми, дорогой. Я о тебе  хорошего
мнения...
     Гек не знал, что упрямство Компоны под стать его собственному: отбросив
осторожность,  хранящую  его  от  врагов  и  негласной  ревизии,  Компона  с
маниакальным постоянством  накидывал Геку карцер --  слой за слоем -- встык.
Заканчивались  пятнадцать -- начинались пятнадцать. Через  семь месяцев Гека
отвели  в камеру к  "обиженным", но уже  через пять минут трое не изнуренных
голодом парней стали тарабанить  в дверь и выламываться  из камеры -- силы у
Гека все еще были. Гека снова определили в карцер,  и он сидел. Однажды, еще
раньше,  на  третьем  месяце,  он  в  невероятном прыжке с  опорой  на стену
дотянулся  до лампы дневного света  и  сумел ее раскокать.  Ртуть  собрал  и
запустил под  дверь,  так что микроскопические шарики  выкатились в коридор.
Началась  суета, дезинфекция, угрозы. А что они могли  ему  сделать  -- ниже
карцера  не  спустишь...  Перевели  в другое  помещение, потом, через  срок,
вернули,  но  лампочка  уже была  обыкновенная,  стоваттная,  и  Геку  стало
полегче.
     Слухи  о  нем  то  утихали,  то вновь  возникали.  То,  что  он остался
безнаказанным после конфликта  с "гангстерами", придавало ему  ореол крутого
мужика, заступника за простых сидельцев. Те, кому довелось побывать в других
зонах, помимо "Пентагона", объясняли,  что этот Ларей  живет  по "правильным
понятиям", а местная шушера -- шакалье и беспредельщики. Говорили шепотом, с
оглядкой, но говорили. Те, кто  жил  с ним в одной камере, тоже  изъяснялись
намеками,  что,  мол, с  ним  легче сиделось, хотя и строже,  -- все было по
справедливости... А теперь к тому же вокруг него складывался ореол мученика,
тюремного стоика, святого.
     Местные вожди бессильны  были пресечь эти слухи. Спасибо куму, конечно,
за них трамбует урку, но лучше бы его им отдали. Не опустить -- так зарезали
бы. Не