и
я готов душу продать, чтобы напиться, почему я не  стал  вором,  мошенником,
взломщиком, карманщиком, почему не таскал пенсов с блюдца у  собаки  слепца,
вместо того чтобы быть вашим рабом и вьючной лошадью? Если каждое мое  слово
- ложь,  почему  не  был  я  вашим  любимцем  и  фаворитом?  Ложь!  Разве  я
когда-нибудь низкопоклонничал и пресмыкался перед  вами?  Отвечайте  мне.  Я
служил вам верно. Я исполнял  больше  работы  и  выслушивал  от  вас  больше
оскорблений, чем любой человек, которого вы могли бы  взять  из  приходского
работного дома, потому что я был беден и потому что я презирал и вас  и  эти
оскорбления. Я вам служил, потому что я был горд, потому что  у  вас  я  был
одинок и не было других рабов, которые бы видели мое унижение. Никто не знал
лучше, чем вы, что я - разорившийся человек, что  не  всегда  я  был  таким,
каков я теперь, и что мне жилось бы лучше, если бы я не  был  дураком  и  не
попал в лапы ваши и других негодяев. Вы это отрицаете?
     - Тише, - урезонивал Тим. - Ведь вы сказали, что не будете...
     - Сказал, что не буду! - крикнул Ньюмен, отстраняя его и отодвигаясь по
мере того, как Тим придвигался,  чтобы  не  подпустить  его  ближе,  чем  на
расстояние вытянутой руки. - Не говорите мне этого! Эй, вы, Никльби!  Ничего
притворяться, будто вы не обращаете внимания на мои слова, меня не обманете,
я-то вас знаю! Вы только что говорили о подкупе. А кто подкупил йоркширского
школьного учителя и, отослав раба, чтобы он не подслушивал, позабыл  о  том,
что такая чрезмерная осторожность может показаться ему подозрительной  и  он
будет следить за своим хозяином по  вечерам  и  поручит  другим  следить  за
школьным учителем? Кто подкупил отца-эгоиста,  чтобы  он  продал  свою  дочь
старому Артуру Грайду? Кто подкупил Грайда - в маленькой конторе, в  комнате
со стенным шкафом?
     Ральф крепко держал себя в руках, но он не мог не вздрогнуть,  хотя  бы
его через секунду должны были за это обезглавить.
     - Ага! - крикнул Ньюмен. - Теперь вы обращаете на меня внимание? А  что
заставило этого слугу шпионить за хозяином? Что заставило его  понять,  что,
если он при случае не пойдет ему наперекор, он  станет  таким  же  негодяем,
если не хуже? Жестокость хозяина к родным и  гнусный  замысел,  направленный
против молодой девушки - девушки, которая  вызвала  сочувствие  даже  у  его
разорившегося, пьяного, жалкого слуги и заставила его остаться на  службе  в
надежде чем-нибудь ей помочь,  как  уже  случалось  ему  раза  два  помогать
другим. Не будь этого, он облегчил бы свои чувства -  здорово  отколотил  бы
хозяина, а потом отправился бы к  черту.  Он  бы  это  сделал,  заметьте!  И
заметьте еще одно: я нахожусь сейчас здесь, потому что эти джентльмены сочли
это нужным. Отыскав их (я сам это сделал, меня  никто  не  подкупал),  я  им
сказал, что мне нужна помощь, чтобы вывести вас на  чистую  воду,  выследить
вас, довести до конца начатое дело, добиться  справедливости.  И  я  сказал,
что, совершив это, я ворвусь  в  вашу  комнату  и  скажу  вам  все  в  лицо,
по-мужски, как мужчина мужчине!  Теперь  я  кончил,  пусть  говорят  другие!
Начинайте!
     После этой заключительной фразы Ньюмен Ногс,  который  то  садился,  то
вскакивал на протяжении всей своей отрывистой речи и  от  этих  энергических
упражнений и волнения пришел в состояние крайне напряженное и  возбужденное,
внезапно, минуя все промежуточные стадии, застыл, прямой и  неподвижный,  да
так и остался стоять, глядя во все глаза на Ральфа Никльби.
     Ральф смотрел на него секунду, только секунду, потом  махнул  рукой  и,
постукивая ногой по полу, сказал сдавленным голосом:
     - Продолжайте, джентльмены, продолжайте! Как видите, я  терпелив.  Есть
на свете закон, есть закон. Я вас привлеку к  ответу.  Думайте  о  том,  что
говорите. Я вас заставлю привести доказательства.
     - Доказательства есть, - возразил брат Чарльз, - доказательства в наших
руках. Вчера вечером этот Снаули сделал признание.
     - Кто такой "этот Снаули", - сказал Ральф, - и какое отношение  к  моим
делам имеет его "признание"?
     На этот вопрос, заданный с невозмутимым видом, старый джентльмен не дал
никакого ответа и заявил, что с целью показать, сколь серьезно отнеслись они
к делу, необходимо сообщить ему не только об обвинениях,  выдвинутых  против
него, но и о доказательствах, имеющихся у них, и о способе, каким  они  были
получены. Когда вопрос был таким образом поставлен открыто,  вмешались  брат
Нэд, Тим Линкинуотер и Ньюмен Ногс -  все  трое  сразу,  -  долго  и  путано
говорили наперебой, после чего изложили Ральфу в ясных выражениях следующее.
     Ньюмен получил торжественное заверение от одного лица, которое в данный
момент здесь не присутствует, что Смайк не был сыном Снаули, и этот  факт  в
случае необходимости  может  быть  подтвержден  под  присягой;  после  этого
заверения они впервые начали сомневаться в справедливости притязаний Снаули,
которые в противном случае у них не было бы  никаких  оснований  оспаривать,
поскольку  они   подкреплялись   свидетельскими   показаниями,   оставшимися
нсопровергнутыми. Раз заподозрив наличие заговора, они без труда открыли его
первоисточник  -  злобу  Ральфа  и  мстительность  и  алчность  Сквирса.  Но
подозрение и  доказательство  -  вещи  разные,  и  вот  один  юрист,  весьма
проницательный и ловкий в такого рода делах, посоветовал  им  сопротивляться
притязаниям  стороны,  требующей  возвращения  юноши;  он   посоветовал   им
действовать медленно и осторожно и в то же время  осаждать  Снаули  (на  его
участии, это было ясно, строился весь заговор), довести его, если  возможно,
до противоречивых показаний, тревожить  его  всеми  доступными  способами  и
использовать его страх  и  заботу  о  собственной  безопасности  так,  чтобы
побудить его открыть весь план и выдать своего нанимателя и  всех,  кто  был
замешан. Все это было проделано весьма  успешно,  но  Снаули,  искушенный  в
науке хитростей и интриг, противился  всем  их  попыткам,  пока  неожиданное
стечение обстоятельств не повергло его вчера вечером на колени.
     Случилось это так. Когда  Ньюмен  Ногс  доложил,  что  Сквирс  опять  в
Лондоне и между ним и Ральфом  состоялось  совещание  столь  секретное,  что
Ньюмена услали из дому, чтобы он  ни  слова  не  подслушал,  -  за  школьным
учителем начали следить в надежде обнаружить что-нибудь такое,  что  пролило
бы свет на предполагаемый заговор. Но Сквирс не поддерживал никаких сношений
ни с Ральфом, ни со Снаули, и это совершенно сбивало с  толку;  слежка  была
прекращена, и они отказались бы от дальнейшего наблюдения за  ним,  если  бы
однажды вечером Ньюмен, оставаясь незамеченным,  не  наткнулся  случайно  на
улице на  Сквирса  и  Ральфа.  Следуя  за  ними,  он,  к  изумлению  своему,
обнаружил, что  они  заходят  в  жалкие  меблированные  комнаты  и  таверны,
содержавшиеся разорившимися игроками, где Ральф почти повсюду был  известен;
Ньюмен установил также, что  они  разыскивают  старуху,  приметы  которой  в
точности соответствовали приметам глухой миссис Слайдерскыо.  Теперь,  когда
дела приняли более серьезный оборот, слежку возобновили с удвоенным рвением.
Был приглашен полицейский агент, который поселился в той же гостинице, что к
Сквирс; он и Фрэнк Чирибл следили за каждым шагом  школьного  учителя,  пока
тот не обосновался в комнате в Лембете. Когда мистер Сквирс переехал  в  эту
комнату, агент переехал в дом, расположенный напротив,  и  скоро  обнаружил,
что мистер Сквирс к миссис Слайдерскью постоянно встречаются.
     Тогда обратились к Артуру Грайду. О  краже  давно  уже  стало  известно
отчасти благодаря любопытству соседей, а отчасти благодаря  его  отчаянию  и
бешенству; но Грайд категорически отказался дать согласие на  арест  старухи
или способствовать ему и пришел в такой ужас при мысли о вызове  в  суд  для
дачи показаний против нее, что заперся у себя в доме и не желал общаться  ни
с кем.  Тогда  они  собрались  на  совет  и  пришли,  в  поисках  истины,  к
заключению,  что  Грайд   и   Ральф,   пользуясь   Сквирсом   как   орудием,
договариваются о возвращении тех  украденных  бумаг,  какие  не  могли  быть
преданы  огласке  и,  возможно,  разъясняли  намеки   касательно   Маделайн,
подслушанные Ньюменом; и тогда они решили,  что  миссис  Слайдерскью  должна
быть арестована, прежде чем она с этими  бумагами  расстанется,  а  также  и
Сквирс,  если  можно  будет  его  обвинить  в  каких-нибудь   подозрительных
действиях. Итак, получив ордер на обыск и сделав  все  приготовления,  стали
наблюдать за окном мистера Сквирса, пока в окне не потух свет  и  не  настал
час,  когда  он,  как  было  предварительно  установлено,  имел  обыкновение
навещать миссис Слайдерскью.
     Тогда Фрэнк Чирибл и Ньюмен  прокрались  наверх,  чтобы  подслушать  их
разговор и в благоприятный момент дать сигнал агенту. В какой  благоприятный
момент они явились, как  они  подслушивали  и  что  услыхали,  читателю  уже
известно. Мистера Сквирса,  все  еще  оглушенного,  с  находившейся  у  него
украденной бумагой быстро увели, а миссис Слайдерскью также была арестована,
Снаули был тотчас уведомлен об аресте Сквирса  (ему  не  сообщили  причины),
после чего этот достойный человек, добившись обещания, что  не  подвергнется
каре, признал всю историю со Смайком мошенничеством, в котором замешан Ральф
Никльби. Что до мистера Сквирса, то он  был  в  то  утро  подвергнут  судьей
допросу, и так как не мог удовлетворительным образом объяснить, почему в его
руках  находится  бумага  и  почему  он  поддерживал   сношения   с   миссис
Слайдерскью, то и был посажен вместе с нею под арест на неделю.
     Теперь обо всем этом было рассказано Ральфу  обстоятельно  и  подробно.
Как бы ни повлиял на него рассказ, но он не проявил  ни  малейших  признаков
волнения. Он сидел совершенно неподвижно, не отрывая хмурого взгляда от пола
и прикрывая рот рукой. Когда рассказ был окончен, он быстро  поднял  голову,
словно собираясь что-то сказать, но брат Чарльз снова заговорил, и он принял
прежнюю позу.
     - Я вам сказал сегодня утром, что меня привело к вам дело милосердия, -
начал старый джентльмен, положив руку на плечо брата.  -  В  какой  мере  вы
замешаны в этой последней сделке и какие серьезные обвинения может выдвинуть
против вас человек, находящийся сейчас под  арестом,  вам  лучше  знать.  Но
правосудие должно принять  меры  относительно  лиц,  замешанных  в  заговоре
против бедного, беспомощного, несчастного юноши. Не в моей власти  и  не  во
власти моего брата Нэда  спасти  вас  от  последствий.  Все,  что  мы  можем
сделать, - это предостеречь вас вовремя и дать вам возможность избежать  их.
Мы бы не хотели, чтобы такой пожилой человек, как вы, был опозорен и наказан
своим ближайшим родственником. И мы бы не хотели, чтобы  он  забыл  об  узах
крови, как забыли о них  вы.  Мы  умоляем  вас,  -  брат  Нэд,  я  знаю,  ты
присоединишься к этой мольбе, а также и вы, Тим Линкинуотер, хотя вы  сейчас
и притворяетесь упрямцем, сэр, и сидите нахмурившись, как будто вы с нами не
согласны, - мы умоляем вас уехать  из  Лондона,  найти  пристанище  в  таком
месте, где бы вам не грозили последствия этих преступных замыслов  и  где  у
вас было бы время, сэр, искупить их и исправиться.
     - И вы полагаете, - сказал Ральф, вставая, - и вы  полагаете,  что  вам
так легко раздавить меня?  Вы  полагаете,  что  сотни  прекрасно  обдуманных
планов, сотни подкупленных свидетелей, сотни ищеек, выслеживающих меня,  или
сотни ханжеских проповедей, составленных из  елейных  слов,  могут  на  меня
повлиять? Благодарю вас за то, что вы мне открыли ваши планы:  теперь  я  ко
всему подготовлен. Вы имеете дело с человеком, которого не знаете. Ну что ж,
попробуйте. И помните, что  я  плюю  на  ваши  громкие  слова  и  лицемерные
поступки, не боюсь вас и бросаю вам вызов: делайте самое худшее, что  только
можете сделать!
     Так расстались они на этот раз. Но худшее было еще впереди.


ГЛАВА LX,
     Опасность надвинулась, и совершается наихудшее

     Вместо того чтобы идти домой, Ральф бросился в первый попавшийся ему на
улице кабриолет и, приказав  кучеру  ехать  по  направлению  к  полицейскому
участку того района, где стряслась беда с мистером Сквирсом, вышел  из  кэба
недалеко от участка и, расплатившись с кучером, прошел остальную часть  пути
пешком. Осведомившись о предмете своих забот, он узнал,  что  удачно  выбрал
время для  визита,  ибо  мистер  Сквирс  как  раз  в  этот  момент  поджидал
заказанную им  карету,  в  которой  намеревался  отправиться,  как  подобает
джентльмену, в предназначенное ему на неделю жилище.
     Попросив разрешения поговорить с арестованным, Ральф  вошел  в  комнату
вроде приемной,  где  мистеру  Сквирсу  благодаря  его  ученой  профессии  и
чрезвычайной респектабельности разрешено было провести день. Здесь при свете
оплывавшей и закопченной свечи он с трудом мог разглядеть  владельца  школы,
крепко спавшего на скамье в дальнем углу. Перед ним на  столе  стоял  пустой
стакан, который наряду с сонным состоянием мистера Сквирса и  очень  сильным
запахом бренди возвестил посетителю, что мистер Сквирс в  бедственном  своем
положении искал временного забвения в этой житейской утехе.
     Не очень-то легко было его разбудить - таким летаргическим  и  глубоким
был его сон. Медленно и постепенно придя в себя,  Сквирс,  наконец,  сел  и,
показывая посети телю очень желтое лицо, очень красный нос и  очень  колючую
бороду (общее впечатление усиливалось благодаря  грязному  носовому  платку,
запятнанному  кровью,  который  прикрывал  макушку   и   был   завязан   под
подбородком), горестно посмотрел на Ральфа, а затем чувства его  излились  в
следующей выразительной фразе:
     - Ну, приятель, теперь вы свое дело сделали!
     - Что у вас с головой? - спросил Ральф.
     - Это ваш слуга, ваш шпион и похититель  детей  проломил  ее,  -  хмуро
ответил Сквирс, - вот что такое с ней. Значит, вы, наконец, пришли?
     - Почему вы за мной не послали? - спросил Ральф. - Как  я  мог  прийти,
пока не узнал, что случилось с вами?
     - Мое семейство, - икнув, воскликнул мистер Сквирс,  поднимая  глаза  к
потолку. Моя дочь, которая достигла того возраста, когда чувствительность  в
полном расцвете... Мой  сын,  юный  Норвал*  в  частной  жизни,  гордость  и
украшение обожающей его деревни... Какой удар для моего семейства!  Гербовый
щит Сквирсов разломан на куски, и солнце их закатилось в волны скеана!
     - Вы пили и еще не проспались, - сказал Ральф.
     - За ваше здоровье, старикашка,  я  не  пил,  стало  быть  вас  это  не
касается, - отозвался мистер Сквирс.
     Ральф поборол негодование, вызванное наглым тоном  владельца  школы,  и
снова спросил, почему он за ним не послал.
     - А что бы я выиграл, если бы послал за  вами?  -  возразил  Сквирс.  -
Невелика для меня польза, если бы узнали, что я с вами заодно,  а  выпустить
меня на поруки они не хотят, пока не соберут дополнительных сведений об этом
деле... И вот я сижу здесь прочно и крепко, а вы  благополучно  разгуливаете
на свободе.
     - Так будет и с вами через несколько дней, - с  притворным  добродушием
отозвался Ральф. - Вам они повредить не могут, приятель.
     - Думаю, что ничего  особенного  они  мне  не  могут  сделать,  если  я
объясню, каким образом я завязал добрые отношения с  этим  трупом,  старухой
Слайдер, - злобно ответил Сквирс. - Хотел бы я, чтобы она околела,  и  чтобы
ее похоронили, и выкопали из могилы, и рассекли  на  части,  и  повесили  на
проволоке в анатомическом музее еще до того, как я о ней услышал. А вот  что
сказал мне сегодня утром, слово в слово, этот человек с напудренной головой:
"Подсудимый! Так как вас застали в обществе этой женщины, так как у вас  был
обнаружен этот документ, так как вы вместе с нею были  заняты  мошенническим
уничтожением других документов и не можете дать никакого удовлетворительного
объяснения,  я  вас  задерживаю  под  арестом  на  неделю,  пока  не   будет
произведено дознание и мы не получим свидетельских показаний. И в  настоящее
время я не могу отпустить вас на поруки". Так вот теперь я говорю, что  могу
дать  удовлетворительное  объяснение.  Я  могу  предъявить  проспект   моего
заведения и сказать: "Я - Уэкфорд  Сквирс,  как  здесь  указано,  сэр.  Я  -
человек, высокая нравственность которого и  честность  правил  гарантируются
безупречными рекомендациями. Просто-напросто моими  услугами  воспользовался
друг, мой друг мистер Ральф Никльби, Гольднсквер. Пошлите  за  ним,  сэр,  и
спросите его, что он имеет вам сообщить. Вам нужен он, а не я".
     - Что это за  документ  был  у  вас?  -  спросил  Ральф,  уклоняясь  от
затронутой темы.
     - Что за документ? Да тот самый документ, - ответил Сквирс. -  Об  этой
Маделайн... как там ее фамилия... Завещание, вот что это было.
     - Какого характера? Чье  завещание?  Какого  числа  подписано?  Что  ей
оставлено? Сколько? - быстро спросил Ральф.
     - Завещание в ее пользу, вот все, что я знаю, - ответил Сквирс, - и это
больше, чем знали бы вы,  если  бы  вас  треснули  мехами  по  голове.  Ваша
проклятая осторожность виной тому, что они завладели  им.  Если  бы  вы  мне
позволили  сжечь  его  и  поверили  на  слово,  что  оно   уничтожено,   оно
превратилось бы в кучку золы под углями, а не осталось бы целым и невредимым
во внутреннем кармане моего пальто.
     - Разбит по всей линии! - пробормотал Ральф.
     - Ax! - вздохнул Сквирс, у которого после бренди с  водой  и  удара  по
голове странно путались мысли. -  В  очаровательной  деревне  Дотбойс,  близ
Грета-Бридж, в Йоркшире, юношей принимают на пансион, одевают,  обстирывают,
снабжают книгами и  карманными  деньгами,  доставляют  им  все  необходимое,
обучают всем языкам, живым и мертвым, математике,  правописанию,  геометрии,
астрономии, тригонометрии,  каковая  является  видоизмененной  тригиномикой!
В-с-е значит: все без исключения. К-о-н-ч-е-н-о - наречие, значит: ни о  чем
другом уж и речи нет. С-к-в-и-р-с - Сквирс, имя существительное, воспитатель
юношества. А в целом - все кончено со Сквирсом.
     Его  болтовня  позволила  Ральфу  вновь  обрести  присутствие  духа,  и
рассудок немедленно подсказал ему необходимость рассеять опасения  владельца
школы и уверить его, что ради безопасности следует хранить полное молчание.
     - Повторяю, вам они повредить не могут, - сказал  он.  -  Вы  возбудите
дело о незаконном аресте и еще извлечете из этого пользу. Мы  придумаем  для
вас историю, которая помогла  бы  вам  двадцать  раз  выпутаться  из  такого
пустячного затруднения, как это. А если им нужен залог  в  тысячу  фунтов  в
обеспечение того, что вы явитесь, в случае если вас вызовут в  суд,  вы  эту
тысячу получите. Все, что вы должны делать, - это скрывать правду. Сейчас вы
под хмельком, и может быть, не способны понять дело так ясно, как поняли  бы
в другое время, но вам нужно действовать именно так и владеть собой,  потому
что промах может привести к неприятностям.
     - О! - сказал Сквирс, который хитро смотрел  на  него,  склонив  голову
набок, словно старый ворон. - Так вот что я  должен  делать,  да?  А  теперь
послушайте и вы словечко-другое. Я  не  хочу,  чтобы  для  меня  придумывали
какие-то истории и не хочу их повторять. Если увижу, что дело  оборачивается
против меня, позабочусь, чтобы вы получили свою долю, можете не сомневаться.
Вы никогда ни слова не говорили об опасности! У нас с вами речи  не  было  о
том, что меня могут втянуть в такую беду. И так спокойно, как вы  полагаете,
я к этому относиться не намерен! Когда вы меня впутывали все  больше  в  это
дело, я не возражал, потому что мы  с  вами  были  связаны,  и  если  бы  вы
разозлились то, пожалуй, могли бы повредить моему заведению, а если  бы  вам
вздумалось быть милостивым, вы могли бы немало для меня сделать. Ну  что  ж!
Ес