отер,  в
эту годовщину мы всегда отступаем от правила. Мистер Никльби,  дорогой  сэр,
вы будете нашим гостем. Тим Линкинуотер,  дайте  вашу  табакерку  на  память
брату Нэду и мне о верном и преданном человеке, а взамен  возьмите  вот  эту
как слабый знак нашего почтения и уважения и  не  раскрывайте  ее,  пока  не
ляжете спать, и никогда ни слова об этом не говорите, а не то я убью черного
дрозда. Разбойник! Он еще шесть лет назад получил бы золотую клетку, если бы
это сделало хоть чуточку счастливее его самого или его  хозяина.  Брат  Нэд,
дорогой мой, я готов. В половине шестого, не забудьте, мистер  Никльби!  Тим
Линкинуотер, сэр, позаботьтесь в половине шестого о мистере  Никльби.  Идем,
брат Нэд.
     Болтая таким образом, в согласии с обычаем, чтобы лишить другую сторону
возможности выразить благодарность  и  признательность,  близнецы  удалились
вместе,  рука  об  руку,  наградив  Тима  Линкинуотера  драгоценной  золотой
табакеркой со вложенным в нее банкнотом,  ценность  которого  в  десять  раз
превышала стоимость самой табакерки.
     В четверть шестого, минута в минуту, согласно установленному  для  этой
годовщины правилу,  прибыла  сестра  Тима  Линкинуотера;  и  страшную  суету
подняли сестра  Тима  Линкинуотера  и  старая  экономка,  а  причиной  суеты
послужила  шляпка  сестры  Тима  Линкинуотера,  посланная  с  мальчиком   из
семейного пансиона, где жила сестра Тима Линкинуотера;  эта  шляпка  еще  не
была доставлена, несмотря на то, что ее  положили  в  картонку,  а  картонку
обвязали платком, а платок привязали к руке мальчика, и несмотря на то,  что
место назначения  было  пространно  указано  на  оборотной  стороне  старого
письма, а мальчику под угрозой жесточайших кар, которые едва мог  постигнуть
ум человеческий, приказали доставить картонку как можно скорее и  по  дороге
не мешкать.
     Сестра Тима Линкинуотера волновалась, экономка выражала соболезнование,
и обе высовывались из окна третьего этажа посмотреть, не видно ли мальчика,-
что было бы весьма отрадно и в сущности равносильно его приходу, так как  до
угла  было  меньше  пяти  ярдов,-   но,   когда   его   совсем   не   ждали,
мальчик-посыльный, неся с преувеличенной  осторожностью  картонку,  появился
как раз с противоположной стороны, пыхтя и  отдуваясь  и  раскрасневшись  от
недавнего моциона, что было не удивительно,  так  как  сначала  он  совершил
прогулку, прицепившись сзади к наемной карете, ехавшей в Кемберуэл, а  затем
следовал за двумя Панчами и проводил людей на  ходулях  до  двери  их  дома.
Впрочем, шляпка оказалась в хорошем состоянии - это было утешительно,  и  не
имело смысла его бранить - это тоже было утешительно. Итак,  мальчик  весело
отправился восвояси, а сестра Тима  Линкинуотера  сошла  вниз  представиться
обществу ровно через пять минут после того, как  непогрешимые  стенные  часы
Тима Линкинуотера пробили половину шестого.
     Общество состояло из братьев Чирибл,  Тима  Линкинуотера,  краснолицего
седовласого приятеля Тима  (который  был  банковским  клерком,  вышедшим  на
пенсию) и Николаса, представленного с большою важностью  и  торжественностью
сестре Тима Линкинуотера. Так как все были в сборе, брат Нэд позвонил, чтобы
подавали обед, и, когда обед вскоре после этого был подан, повел сестру Тима
Линкинуотера   в   соседнюю   комнату,   где   были   сделаны   великолепные
приготовления. Затем брат Нэд сел во главе стола, а  брат  Чарльз  в  другом
конце, а сестра Тима Линкинуотера села по левую руку брата Нэда, а  сам  Тим
Линкинуотер по правую его руку, а престарелый дворецкий,  с  апоплексической
наружностью и очень короткими ногами, занял позицию за спинкой кресла  брата
Нэда, простер правую руку, готовясь красивым жестом снять крышку с блюда,  и
застыл, прямой и неподвижный.
     - Брат Чарльз, за эти и все другие блага...-начал Нэд.
     - ...возблагодарим господа, брат Нэд! - сказал Чарльз.
     После чего апоплексический дворецкий быстро снял крышку с суповой миски
и мгновенно развил необычайную энергию.
     Много было  разговоров,  и  не  приходилось  опасаться  пауз,  так  как
благодушие славных старых близнецов расшевелило  всех,  и  сейчас  же  после
первого бокала шампанского сестра Тима  Линкинуотера  начала  пространное  и
обстоятельное повествование о младенческих годах Тима Линкинуотера, не забыв
предварить, что она гораздо моложе Тима и знакома  с  этими  фактами  только
благодаря тому, что о них помнили и рассказывали в семье. По окончании  этой
истории  брат  Нэд  рассказал,  как  ровно  тридцать  пять  лет  назад   Тим
Линкинуотер был заподозрен в том, что  получил  любовное  письмо,  и  как  в
контору поступили туманные сведения,  будто  его  видели  прогуливающимся  в
Чипсайде с необыкновенно красивой старой девой; это было  встречено  взрывом
смеха, а Тим Линкинуотер, которого  уличили  в  том,  что  он  покраснел,  и
потребовали объяснений, отрицал справедливость упреков и заявил, что никакой
беды в этом нет, даже если бы это была  правда.  Последние  слова  заставили
престарелого банковского клерка и оглушительно захохотать  и  объявить,  что
такого прекрасного ответа он никогда еще не слыхал  и  что,  сколько  бы  ни
говорил Тим Линкинуотер, не скоро удастся ему сказать нечто подобное.
     Одна маленькая церемония, связанная с этим днем, и по существу своему и
по характеру произвела очень сильное впечатление на  Николаса.  Когда  сняли
скатерть и графины в первый раз пошли по кругу, спустилось глубокое молчание
и на веселых лицах братьев появилось выражение если и не меланхолическое, то
серьезное  и  задумчивое,  весьма  необычное  за  праздничным  столом.  Пока
Николас, пораженный этой внезапной  переменой,  недоумевал,  что  может  она
предвещать, оба брата вместе поднялись, и стоявший во главе стола наклонился
вперед к другому и, говоря тихим голосом, словно обращаясь  только  к  нему,
сказал:
     - Брат Чарльз, дорогой мой друг, еще одно событие связано с этим  днем,
которое никогда не должно быть предано забвению  и  никогда  не  может  быть
предано забвению тобою и мной. Эгот день, который дал миру  самого  верного,
превосходного и примерного человека, отнял у  мира  добрейшую  и  лучшую  из
матерей, лучшую из матерей для нас обоих. Хотел бы я, чтобы она могла видеть
наше благополучие и разделять его и была счастлива, зная, что сейчас  мы  ее
любим так же, как любили, когда были бедными мальчиками. Но этому не суждено
свершиться. Мой дорогой брат, почтим память нашей матери.
     "Боже мой! - подумал Николас.- А ведь есть десятки людей, равных им  по
положению, которые, зная все это и еще  в  двадцать  тысяч  раз  больше,  не
пригласят их к обеду, потому что они едят с  ножа  и  никогда  не  ходили  в
школу!"
     Но сейчас не время  было  философствовать,  потому  что  веселье  снова
вступило в свои права, и, когда графин портвейна был почти осушен, брат  Нэд
позвонил  в  колокольчик,  после  чего  немедленно  явился   апоплексический
дворецкий.
     - Дэвид! - сказал брат Нэд.
     - Сэр! - ответил дворецкий.
     -  Большую  бутылку  токайского,  Дэвид!  Выпьем  за  здоровье  мистера
Линкинуотера.
     Показав чудо  ловкости,  которое  привело  в  восторг  всю  компанию  и
ежегодно приводило ее в восторг уже  много  лет,  апоплексический  дворецкий
мгновенно предъявил спрятанную за  спиной  бутылку  с  ввинченным  штопором,
сразу откупорил ее и поместил  бутылку  и  пробку  перед  своим  хозяином  с
важностью человека, знающего цену своему мастерству.
     - Ха! - сказал брат Нэд, сначала осмотрев пробку, а затем наполнив свою
рюмку, в то время как старый дворецкий взирал самодовольно  и  благосклонно,
словно все это принадлежало лично ему, но гостям  предлагалось  угощаться  в
свое удовольствие.- На вид неплохо, Дэвид.
     - Так оно и должно  быть,  сэр,-  отозвался  Дэвид.-  Вам  пришлось  бы
потрудиться, чтобы найти стакан такого вина, как наше токайское,  и  мистеру
Линкинуотеру это хорошо известно. Это вино было  разлито  в  бутылки,  когда
мистер Линкинуотер в первый раз обедал здесь, джентльмены.
     - Нет, Дэвид, нет,- вмешался брат Чарльз.
     - Прошу прощения, сэр, я сам сделал запись в книге вин,-  сказал  Дэвид
тоном  человека,  вполне  уверенного  в  приводимых   им   фaктax.-   Мистер
Линкинуотер служил здесь только двадцать лет, сэр, когда было разлито токай-
ское.
     - Дэвид совершенно прав, совершенно прав, брат Чарльз,- заметил Нэд.Все
собрались, Дэвид?
     - Они за дверью, сэр,- ответил дворецкий.
     - Пусть войдут, Дэвид, пусть войдут.
     Получив  такое  приказание,  старый  дворецкий  поставил  перед   своим
хозяином небольшой поднос с чистыми рюмками и, открыв дверь, впустил веселых
грузчиков и кладовщиков, которых Николас видел внизу. Их было  четверо.  Они
вошли,  кланяясь,  ухмыляясь  и  краснея;  экономка,  кухарка  и   горничная
составляли арьергард.
     - Семеро,- сказал брат Нэд, наполняя соответствующее количество рюмок,-
и Дэвид восьмой. Так! Теперь все вы должны выпить за здоровье вашего лучшего
друга мистера Тимоти Линкинуотера и пожелайте ему быть здоровым, жить  долго
и еще много раз счастливо праздновать этот день -  праздновать  ради  самого
мистера Лиикинуотера  и  ради  ваших  старых  хозяев,  которые  считают  его
бесценным сокровищем. Тим Линкинуотер, сэр, за ваше здоровье!  Черт  бы  вас
побрал, Тим Линкинуотер, сэр, да благословит вас бог!
     После этих весьма противоречивых  восклицаний  брат  Нэд  угостил  Тима
Линкинуотера тумаком по спине, от  чего  Тим  на  момент  стал  походить  на
апоплексического дворецкого, а затем брат Нэд мгновенно осушил свою рюмку.
     Как только была оказана честь этому тосту за Тима Линкинуотера, один из
самых дюжих и веселых подчиненных, растолкав своих товарищей, шагнул вперед,
очень красный и разгоряченный,  дернул  себя  за  единственную  прядь  седых
волос, спускавшуюся на лоб,  как  бы  почтительно  приветствуя  компанию,  и
произнес следующую речь, энергически вытирая при этом ладони синим  бумажным
носовым платком:
     - Раз в год нам дается это право, джентльмены, и, с вашего  разрешения,
мы им сейчас воспользуемся. Нет времени лучше, чем настоящее,  и,  как  всем
известно, две птицы в руке не стоят одной в кустах - или наоборот, но  смысл
от этого не меняется. (Пауза  -  дворецкий  в  этом  не  уверен.)  Мы  хотим
сказать, что никогда не бывало (смотрит на дворецкого) таких (смотрит на ку-
харку) благородных, превосходных  (смотрит  на  всех  и  не  видит  никого),
щедрых, великодушных хозяев, как те,  которые  так  прекрасно  угостили  нас
сегодня. И вот поблагодарим их за всю доброту, которая постоянно разливается
ими повсюду, и пожелаем им жить долго и помереть счастливо.
     По окончании сего спича -  а  он  мог  быть  гораздо  более  изящным  и
значительно менее отвечать цели - все служащие под командой апоплексического
дворецкого трижды прокричали "ура", каковое, к величайшему негодованию этого
джентльмена, оказалось не совсем стройным, ибо  женщины  упорно  выкрикивали
множество раз короткие пронзительные "ура". После этого служащие  удалились;
вскоре после них удалилась сестра  Тима  Линкинуотера,  а  спустя  некоторое
время все встали из-за стола, чтобы заняться чаем, кофе и игрой в карты.
     В половине одиннадцатого - поздний час для площади - появился поднос  с
сандвичами и чаша бишопа*, который, завершая действие  токайского  и  других
возбуждающих средств, произвел сильнейшее впечатление на Тима  Линкинуотера;
он отвел Николаса в сторону  и  конфиденциально  дал  ему  понять,  что  все
сказанное о необыкновенно красивой старой деве совершенно  правильно  и  что
она была действительно так хороша, как ее изобразили, даже еще лучше, но что
она слишком торопилась изменить свое положение и в результате, пока Тим уха-
живал за ней и подумывал о перемене своего положения, вышла замуж за кого-то
другого.
     - Полагаю, что все-таки это была моя вина,-  сказал  Тим.-  В  один  из
ближайших дней я вам покажу эстамп, который висит у  меня  наверху.  Он  мне
стоил двадцать пять шиллингов.  Я  его  купил  вскоре  после  того,  как  мы
охладели друг к другу. Вы никому не говорите,  но  это  самое  поразительное
случайное сходство, какое только можно себе представить, вылитый ее портрет,
сэр!
     Был уже двенадцатый час, и, когда сестра Тима Линкинуотера заявила, что
ей следовало быть дома по крайней мере час  назад,  послали  за  каретой,  в
которую ее усадил с большими церемониями брат Нэд,  тогда  как  брат  Чарльз
давал подробнейшие указания кучеру и, вручив ему шиллинг сверх  полагающейся
платы, дабы он с величайшей заботливостью отнесся к леди,  едва  не  задушил
его рюмкой спиртного необычайной крепости, а затем едва не вышиб дух из  его
тела энергическими усилиями снова привести его в чувство.
     Наконец, когда карета отъехала и сестра Тима Линкинyoкера  благополучно
отправилась  восвояси,  Николас  и  друг  Тима  Линкинуотера  попрощались  и
предоставили старому Тиму и достойным братьям располагаться на отдых.
     Так как Николасу пришлось  пройти  некоторое  расстояние  пешком,  было
далеко за полночь, когда он вернулся домой, где мать и Смайк не  ложились  в
ожидании его прихода. Давно уже настала пора, когда они обычно  укладывались
спать, и они поджидали его по крайней мере два часа, но  для  них  время  не
тянулось медленно, так как миссис Никльби развлекала Смайка  генеалогическим
отчетом о своей родне с материнской стороны,  включавшим  краткие  биографии
основных ее членов, а Смайк сидел и  недоумевал,  о  чем  это  идет  речь  и
заучено ли это из книги, или почерпнуто из головы миссис  Никльби;  так  что
они провели время очень приятно.
     Николас не мог лечь спать, не распространившись о высоких  достоинствах
и  щедрости  братьев  Чирибл  и  не  поведав  о  блестящем  успехе,  которым
увенчались в тот день его труды. Но не успел он сказать и десяти  слов,  как
миссис Никльби после многочисленных лукавых подмигиваний и кивков  заметила,
что мистер Смайк изнемогает от усталости и она вынуждена  настаивать,  чтобы
он не сидел ни минуты дольше.
     - Право же, он на редкость покорное создание,- сказала миссис  Никльби,
когда Смайк пожелал им спокойной ночи и вышел из комнаты.- Я знаю,  ты  меня
извинишь, Николас, дорогой мой, но я не люблю  это  делать  при  постороннем
человеке, в особенности при молодом - это было бы не совсем  прилично,  хотя
я, право, не понимаю, что тут плохого, разве что это, конечно, не очень  мне
к лицу, хотя иные утверждают, что чрезвычайно к лицу, и я, право,  не  знаю,
почему бы это было не к лицу, если он изящно сшит и края  собраны  в  мелкие
складочки; конечно, от этого зависит очень многое.
     С таким предисловием  миссис  Никльби  вынула  ночной  чепец  из  очень
большого молитвенника, где он лежал, аккуратно сложенный, между  страницами,
и принялась его завязывать, не переставая болтать и, по своему  обыкновению,
перескакивая с одной темы на другую.
     - Пусть говорят, что хотят,- заметила миссис Никльби,- но ночной  чепец
- вещь очень удобная, и я уверена, ты бы в этом признался, Николас,  дорогой
мой, если бы у тебя был колпак с тесемками и ты носил бы его по-человечески,
а не надевал на самую макушку, как  приютский  мальчик.  Ты  не  думай,  что
нелепо и недостойно мужчины уделять внимание своему ночному колпаку; я часто
слышала, как твой бедный дорогой папа и преподобный мистер...  как  его  там
звали... он, бывало, говорил  проповедь  в  той  старой  церкви  с  забавным
шпилем, с которого ночью слетел флюгер через неделю после твоего рождения...
я часто слышала, как  они  говорили,  что  в  колледже  молодые  люди  очень
заботятся о  своем  ночном  колпаке*,  и  оксфордские  ночные  колпаки  даже
прославились, такие они крепкие и добротные. И там  молодому  человеку  и  в
голову не придет лечь спать без ночного колпака, а я думаю, всеми  признано,
что эти молодые люди знают, что хорошо, что плохо, и они отнюдь не неженки.
     Николас  засмеялся  и,  не  распространяясь  на  тему  этого   длинного
разглагольствования, вернулся к приятному разговору о маленькой вечеринке по
случаю  дня  рождения.  А  так  как   миссис   Никльби   тотчас   же   очень
заинтересовалась  ею  и  задала  множество  вопросов  касательно  того,  что
подавали на обед, и кто там был, и что  сказали  "мистеры  Чириблы",  и  что
сказал Николас, и что сказали "мистеры Чириблы", когда он это сказал,Николас
со всеми подробностями описал празднество, а также события этого утра.
     - Сейчас уже поздно,- сказал Николас,- но я такой эгоист,  что  мне  бы
хотелось, чтобы Кэт не спала и слышала это. Когда я шел сюда, я только о том
и думал, чтобы ей обо всем рассказать.
     - О, Кэт легла спать,- сказала миссис Никльби, положив ноги на  решетку
камина и ближе придвинув к нему  кресло,  словно  приготовляясь  к  длинному
разговору.- Да, вот уже часа два  тому  назад,  и  я  очень  рада,  Николас,
дорогой мой, прости, что уговорила ее не дожидаться  тебя,  потому  что  мне
очень хотелось воспользоваться случаем и сказать  тебе  несколько  слов.  Я,
натурально,  беспокоюсь,  и,  конечно,  это  чудесно  и  утешительно   иметь
взрослого сына, которому можно довериться и с которым можно  посоветоваться.
Право, не знаю, какой смысл иметь сыновей, если им нельзя довериться!
     Николас подавил зевок, как только его мать заговорила, и  посмотрел  на
нее с напряженным вниманием.
     - Была одна леди по соседству с нами,- сказала миссис  Никдьби,-  я  ее
вспомнила, заговорив о сыновьях,- была одна леди по соседству с нами,  когда
мы жили в Даулише, кажется ее фамилия была Роджерс...  да,  я  уверена,  что
Роджерс... если только не Морфи, я в этом не уверена...
     - Так вы о ней хотели поговорить со  мной,  мама?  -  спокойно  спросил
Николас.
     - О ней?!  -  вскричала  миссис  Никльби.-  Боже  милостивый,  Николас,
дорогой мой, какой ты странный! Но  так  всегда  бывало  и  с  твоим  бедным
дорогим папой, точьв-точь так же: всегда рассеянный, ни  на  минуту  не  мог
сосредоточиться на чем-нибудь одном. Я его как сейчас вижу! - сказала миссис
Никльби, вытирая глаза.- Он смотрел на меня, когда я говорила ему  о  делах,
как будто у него все мысли в голове перепутались. Всякий, кто нагрянул бы  к
нам в такую минуту, подумал бы, что я его смущаю и  сбиваю  с  толку,  а  не
разъясняю ему дело. Честное слово, подумал бы!
     - Мне очень жаль, мама, что я унаследовал это печальное  свойство  туго
соображать,- ласково сказал Николас,- но я изо всех  сил  постараюсь  понять
вас, если только вы приступите прямо к делу.
     - Бедный твой папа! - призадумавшись, сказала миссис Никльби.- Он так и
не узнал никогда, чего я от  него  добивалась,  а  потом  было  уже  слишком
поздно.
     Несомненно, так именно обстояло  дело,  ибо  мистер  Никльби  до  самой
смерти не обрел этого знания.  Не  обрела  его  и  миссис  Никльби,  что  до
известной степени многое объясняет.
     - А впрочем,- продолжала миссис Никльби, осушив слезы,-  это  не  имеет
никакого отношения, ровно никакого  отношения  к  джентльмену  из  соседнего
дома.
     - Я бы сказал, что и джентльмен из соседнего  дома  не  имеет  никакого
отношения к нам,- заметил Николас.
     - Не может быть никаких сомнений в том,  что  он  джентльмен,-  сказала
миссис Никльби.- У него и манеры джентльмена и наружность джентльмена,  хотя
он ходит в коротких  штанах  и  серых  шерстяных  чулках.  Может  быть,  это
эксцентричность, а может быть, он гордится своими ногами. Не  вижу  причины,
почему бы ему не гордиться. Принц-регент* гордился своими ногами,  и  Дэниел
Лемберт, тоже дородный человек*, гордился своими  ногами.  А  также  и  мисс
Бифин*, она... нет,поправилась миссис Никльби,- кажется, у нее  были  только
пальцы на ногах, но это одно и то же...
     Николас посмотрел на нее, изумленный  таким  введением  к  новой  т