тело так быстро...
     - Не правда ли? - вмешалась  миссис  Никльби,  совершенно  не  заметив,
каким саркастическим тоном были сказаны  последние  слова  Ральфа.-  Честное
слово, я бы никогда не поверила, что возможна  такая...  Кэт,  дорогая  моя,
завтра в половине седьмого ты будешь обедать у твоего дяди.
     Торжествуя,  что  первая  сообщила  эту  изумительную  новость,  миссис
Никльби  великое  множество  раз  кивнула  головой   и   улыбнулась,   чтобы
недоумевающая Кэт уяснила, насколько эта новость удивительна; а затем миссис
Никльби сделала крутой поворот, перейдя к обсуждению вопроса о подготовке  к
визиту.
     - Дайте подумать,-сказала славная леди.- Твое черное шелковое платье  с
этим хорошеньким шарфиком  будет  вполне  приличным  нарядом,  дорогая  моя,
простая лента в волосах, черные шелковые чулки... Ах, боже мой, боже мой!  -
воскликнула миссис Никльби, перескакивая к другому предмету.- Если бы только
у меня были эти мои несчастные аметисты... ты их  помнишь,  Кэт,  милочка...
знаешь, как они, бывало, сверкали...  Но  твой  папа,  твой  бедный  дорогой
папа... Ах, какая жестокость была пожертвовать этими драгоценностями!
     Обессиленная этой мучительной  мыслью,  миссис  Никльби  меланхолически
покачала головой и прижала платок к глазам.
     - Право же, мама, они мне не нужны,- сказала Кэт.-  Ззбудьте,  что  они
когда-то у вас были.
     - Ах, Кэт, дорогая  моя,-  с  досадой  возразила  миссис  Никльби,-  ты
рассуждаешь, как дитя! Послушайте, деверь: двадцать четыре серебряных чайных
ложки, два соусника, четыре солонки,  все  аметисты  -  ожерелье,  брошки  и
серьги - все было спущено сразу! А я-то чуть ли не на коленях умоляла  этого
бедного доброго человека: "Почему ты ничего не предпримешь, Николас?  Почему
ты как-нибудь не устроишься?" Я уверена, всякий, кто был в  то  время  около
нас, отдаст мне должное и признает, что я это говорила не один, а  пятьдесят
раз в день. Разве я этого не говорила, Кэт, дорогая моя? Разве  я  хоть  раз
упустила случай внушить это твоему бедному папе?
     - Нет, мама, никогда,- ответила Кэт.
     Нужно отдать справедливость миссис Никльби,  она  никогда  не  упускала
случая (и нужно отдать справедливость всем замужним леди, они редко упускают
случай) внедрять подобные золотые  правила,  единственным  недостатком  коих
являются некоторая неопределенность и туманность, их окутывающие.
     - Ах! - с жаром воскликнула миссис Никльби.- Если бы  с  самого  начала
последовали моему совету... Ну что ж, я всегда исполняла свой долг, и в этом
есть какое-то утешение.
     Придя к такой мысли, миссис Никльби вздохнула,  потерла  руки,  возвела
глаза к небу и, наконец, приняла  вид  спокойный  и  смиренный,  давая  этим
понять, что ее  подвергали  гонениям,  как  святую,  но  что  она  не  будет
утруждать своих слушателей упоминанием об  обстоятельствах,  которые  должны
быть известны всем.
     - А теперь вернемся к предмету,  от  которого  мы  отвлеклись,-  сказал
Ральф с улыбкой, которая, как и все  другие  внешние  признаки  его  эмоций,
казалось,  только  пробегала  крадучись  по  лицу,  но  не  играла  на   нем
открыто.Завтра  у  меня  соберется  небольшое  общество...  джентльмены,   с
которыми в настоящее время я веду дела, и ваша мать обещала, что  вы  будете
исполнять обязанности хозяйки дома. Я не очень-то привык к  званым  вечерам,
но это связано с делами, и иногда такие пустяки имеют существенное значение.
Вы не возражаете против того, чтобы оказать мне услугу?
     - Возражает? - воскликнула миссис Никльби.- Кэт, дорогая моя, почему...
     -  Простите!  -  перебил  Ральф,  жестом  предлагая  ей  замолчать.-  Я
обращался к моей племяннице.
     - Конечно, я буду очень рада, дядя,- сказала  Кэт,-  но  боюсь,  что  я
покажусь вам неловкой и застенчивой.
     - О нет! - сказал Ральф.- Приезжайте, когда хотите, наймите  карету,  я
за нее заплачу. Спокойной ночи... Э... да благословит вас бог!
     Казалось, благословение застряло в горле у мистера Ральфа Никльби,  как
будто эта дорога была ему незнакома и оно не знало, как оттуда выбраться. Но
оно все-таки выкарабкалось, хотя и неловко, и, избавившись  от  него,  Ральф
пожал руку своим двум родственницам н быстро ушел.
     - Какие резкие черты лица у твоего  дяди!  -  сказала  миссис  Никльби,
совершенно потрясенная взглядом,  который  он  бросил  на  прощанье.-  Я  не
замечаю ни малейшего сходства с его бедным братом.
     - Мама!- укоризненно проговорила Кэт.- Как могла вам  прийти  в  голову
такая мысль?
     - Да,- задумчиво  сказала  миссис  Никльбн.-  Право  же,  нет  никакого
сходства. Но у него очень честное лицо.
     Достойная  матрона  сделала  это  замечание  без  колебаний  и   весьма
выразительно, словно в нем заключалось немало тонкости и проницательности. И
в  самом  деле,  оно  было  достойно  того,  чтобы  отнести  его  к  разряду
изумительных открытий этого века. Кэт быстро подняла глаза и так  же  быстро
опустила их снова.
     - Скажи, ради бога, дорогая моя, что это ты так  притихла?  -  спросила
миссис Никльби, после того как они довольно долго шли молча.
     - Я просто задумалась, мама,- отозвалась Кэт.
     - Задумалась...- повторила миссис Никльби.- Да, в самом  деле,  есть  о
чем подумать. Твой  дядя  почувствовал  к  тебе  сильное  расположение,  это
совершенно ясно, и, если после этого на твою долю  не  выпадет  какая-нибудь
изумительная удача, я буду немножко удивлена, вот и все.
     Затем она принялась рассказывать всевозможные истории о  молодых  леди,
которым их эксцентрические дяди совали в ридикюль банкноты в тысячу  фунтов,
и о молодых  леди,  которые  случайно  встречали  в  доме  дяди  любезных  и
необычайно богатых джентльменов и после недолгого, но пламенного  ухаживания
выходили за них замуж. A Kэт, слушавшая сначала равнодушно, а потом начавшая
забавляться, почувствовала, пока они шли домой, что и в ее  душе  постепенно
пробуждаются радужные мечты ее матери, и подумала о том,  что,  быть  может,
виды на будущее станут светлее и впереди их ждут лучшие дни. Такова надежда,
небесный дар  страждущим  смертным,  подобно  тончайшему  небесному  аромату
проницающая все, и  хорошее  и  дурное,  вездесущая,  как  смерть,  и  более
заразительная, чем болезнь!
     Бледное солнце,- а зимнее солнце в  Лондоне  очень  бледно,-  могло  бы
просиять, когда, заглянув в тусклые окна большого старого  дома,  оно  стало
свидетелем необычной сцены, происходившей в скудно меблированной комнате.  В
мрачном углу, где в течение многих лет безмолвно громоздилась гора  товаров,
служа приютом колонии мышей и оставаясь пыльной  и  неподвижной  массой,  за
исключением тех случаев, когда,  отзываясь  на  грохот  тяжелых  повозок  на
улице, она начинала трястись и вздрагивать,  а  у  ее  крошечных  обитателей
блестящие глазки блестели от страха еще ярче, и, внимательно  прислушиваясь,
с трепещущим сердцем, они замирали, пока не уляжется тревога,- в этом темном
углу были разложены с величайшей заботливостью все  скромные  принадлежности
туалета Кэт, предназначавшиеся для  этого  дня;  каждая  вещь  сохраняла  ту
неописуемую живость и индивидуальность, какими в глазах, привыкших к красоте
обладательницы наряда, отличается еще не надетое  платье  либо  по  какой-то
ассоциации, либо потому, что оно словно сохраняет ее  очарование.  На  месте
тюка с гнилым товаром лежало черное шелковое  платье.  Туфельки  с  изящными
носками стояли там, где прежде лежала гора железного хлама, а  куча  жесткой
выцветшей кожи, сама того не ведая, уступила место маленьким черным шелковым
чулкам, предмету сугубых забот миссис Никльби. Крысы, мыши и прочая  мелюзга
давно по гибли с голоду или переселились на лучшую квартиру,  а  вместо  них
появились перчатки, ленты, шарфы, шпильки и другие замысловатые  вещицы,  не
менее изобретательные в способах терзать человечество, чем крысы и  мыши.  И
среди всех этих вещей скользила Кэт, одно из самых  прелестных  и  необычных
украшений этого сурового, старого, мрачного дома.
     В час добрый или недобрый, пусть судит сам читатель,- нетерпение миссис
Никльби далеко опередило часы в этом конце города, и Кэт оделась и  воткнула
последнюю шпильку в волосы по крайней мере за  полтора  часа  до  того,  как
нужно было бы только начать об эчом  думать,-  в  час  добрый  или  недобрый
туалет был закончен. Когда  же,  наконец,  настало  время,  назначенное  для
отъезда, разносчик молока пошел к ближайшей стоянке за каретой, и Кэт, много
раз попрощавшись с матерью и попросив передать много ласковых приветов  мисс
Ла-Криви, которую ждали к чаю, уселась в экипаж и торжественно отбыла - если
случалось кому-нибудь отбывать торжественно в наемной карете.  И  карета,  и
кучер, и лошади помчались с  грохотом  и  тарахтели,  и  щелкали  кнутом,  и
ругались, и бранились, и катили вперед, пока не прибыли на Гольдн-сквер.
     Кучер  оглушительно  постучал   двойным   ударом   в   дверь,   которая
распахнулась задолго до того, как он перестал стучать,  с  такой  быстротой,
словно за ней стоял человек с рукой, привязанной к щеколде. Кэт, которая  не
ждала увидеть что-нибудь более примечательное,  чем  Ньюмен  Ногс  в  чистой
сорочке, очень удивилась, что дверь открыл человек в  красивой  ливрее  и  в
вестибюле стояли еще два-три лакея. Однако нельзя было предположить, что она
попала не в тот дом, так как  на  двери  красовалась  фамилия,  поэтому  она
положила руку на обшитый галуном рукав ливреи, подставленный ей, и  вошла  в
дом. Ее повели наверх, в заднюю гостиную, где оставили одну.
     Если появление лакея  ее  удивило,  то  она  была  совершенно  поражена
богатством и роскошью обстановки. Мягкие прекрасные  ковры,  превосходнейшие
картины,  самые  дорогие  зеркала,  великолепные  безделушки,   заставлявшие
изумляться той щедрости, с какой  они  были  повсюду  расставлены,  со  всех
сторон притягивали к себе ее взгляд. Даже лестница почти до  самой  наружной
двери  была  заставлена  прекрасными  и  дорогими  вещами,  словно  дом  был
переполнен сокровищами и достаточно добавить еще какую-нибудь вещицу,  чтобы
они выплеснулись на улицу.
     Вскоре она услышала ряд громких двойных ударов в парадную дверь и после
каждого удара - чей-нибудь новый голос в  соседней  комнате.  Сначала  легко
было отличить голос мистера Ральфа Никльби, но постепенно он потонул в общем
гуле,  и  она  могла  только  установить,  что   там   находится   несколько
джентльменов с не очень мелодичными голосами, которые беседуют очень громко,
смеются  очень  весело  и  вставляют  ругательства  чаще,  чем  она  считала
необходимым. Но это было дело вкуса.
     Наконец дверь открылась, и появилась хитрая физиономия  самого  Ральфа,
на этот раз заменившего сапоги черными шелковыми чулками и туфлями.
     - Я не мог повидать вас раньше, дорогая  моя,-  сказал  он  вполголоса,
указывая при этом в сторону соседней комнагы.- Я был занят, принимал  их.  А
теперь повести вас туда?
     -  Скажите,  дядя,-  начала  Кэт,  слегка  взволнованная,  как  нередко
волнуются и те, кто гораздо лучше знает свет,  если  им  предстоит  выйти  к
незнакомым людям и у них было время заранее  об  этом  подумать,-  там  есть
какие-нибудь леди?
     - Нет,- коротко ответил Ральф.- У меня нет знакомых леди.
     - Я должна идти сию минуту? - спросила Кэт, слегка попятившись.
     - Как хотите,- пожимая плечами, сказал Ральф.- Все собрались  и  сейчас
доложат, что обед подан.
     Кэт хотелось бы просить о нескольких  минутах  отсрочки,  но,  подумав,
что, быть может,  дядя,  уплатив  за  наемную  карету,  рассчитывает  на  ее
пунктуальность, рассматривая это как некую сделку, она позволила  ему  взять
себя под руку и вывести.
     Когда они  вошли,  семь-восемь  джентльменов  стояли  полукругом  перед
камином, и так как  разговаривали  они  очень  громко,  то  не  заметили  их
появления, пока мистер Ральф Никльби, тронув одного за рукав, не сказал рез-
ким, внушительным голосом, как бы желая привлечь общее внимание:
     - Лорд Фредерик Верисофт - моя племянница мисс Никльби.
     Группа расступилась,  словно  в  великом  изумлении,  а  джентльмен,  к
которому были обращены  эти  слова,  повернулся,  представив  для  обозрения
превосходнейший костюм, бакенбарды, отличавшиеся таким  же  качеством,  усы,
густую шевелюру и молодое лицо.
     - А? - сказал джентльмен.- Как... черт!
     Издавая эти отрывистые восклицания, он  вставил  монокль  и  с  великим
изумлением воззрился на мисс Никльби.
     - Моя племянница, милорд,- сказал Ральф.
     - Значит, слух меня не обманул и это не восковая  фигура,-  сказал  его
лордство.- Как поживаете? Счастлив познакомиться.
     А затем его лордство повернулся к  другому  превосходному  джентльмену,
немножко постарше, немножко потолще, с лицом немножко покраснее  и  немножко
дольше  вращавшемуся  в  свете,  и  сказал  громким  шепотом,  что   девушка
"чертовски мила".
     - Представьте меня, Никльби,- сказал этот  второй  джентльмен,  который
стоял спиной к камину, положив оба локтя на каминную доску.
     - Сэр Мальбери Хоук,- сказал Ральф.
     - Иными словами - лучшая карта в колоде,  мисс  Никльби,-  сказал  лорд
Фредерик Верисофт.
     - Не, пропустите меня,  Никльби!  -  воскликнул  джентльмен  с  резкими
чертами лица, который читал газету, сидя на низком стуле с высокой спинкой.
     - Мистер, Найк,- сказал Ральф.
     -  И   меня,   Никльби!   -   воскликнул   франтоватый   джентльмен   с
раскрасневшимся лицом, стоявший бок о бок с сэром Мальбери Хоуком.
     - Мистер Плак,- сказал Ральф.
     Затем, повернувшись на каблуках в сторону джентльмена с  шеей  аиста  и
ногами, каких нет  ни  у  одного  из  животных,  Ральф  представил  его  как
достопочтенного мистера Сноба, а седовласую особу за столом - как полковника
Чоусера. Полковник разговаривал с кем-то, кто,  казалось,  был  приглашен  в
качестве затычки и потому вовсе не был представлен.
     С самого начала два обстоятельства привлекли внимание Кэт, задев  ее  и
вызвав у нее на щеках жгучий  румянец:  дерзкое  презрение,  с  каким  гости
несомненно относились к ее дяде, и развязный, наглый тон по отно-шению к ней
самой. Не нужно было слишком острой проницательности, чтобы предугадать, что
эта первая особенность в их поведении подчеркнет вторую. И тут мистер  Ральф
Никльби недооценил своей гостьи. Даже если молодая леди только что  приехала
из провинции и мало знакома с обычаями света, может  случиться,  что  у  нее
такое глубокое врожденное понимание приличий и правил жизни, как  будто  она
провела двенадцать сезонов в Лондоне,-  пожалуй,  еще  более  глубокое,  ибо
известно, что такие чувства притупляются от этой полезной практики.
     Закончив  церемонию  представления,  Ральф   повел   свою   зардевшуюся
племянницу к креслу. При этом он украдкой посматривал  по  сторонам,  словно
желая удостовериться в том, какое впечатление произвел ее внезапный выход.
     - Неожиданное удовольствие, Никльби,- сказал  лорд  Фредерик  Верисофт,
вынимая монокль из правого глаза, где находился он до сей  поры  и  воздавал
должное Кэт, и вставляя в левый, чтобы заставить его  обратиться  в  сторону
Ральфа.
     - Сюрприз, приготовленный для вас, лорд Фредерик,- сказал мистер Плак.
     - Недурная мысль,- сказал его лордство,- она могла бы  почти  оправдать
лишние два с половиной процента.
     - Никльби,- сказал  сэр  Мальбери  Хоук,-  подловите  его  на  слове  и
прибавьте эти проценты к двадцати пяти или сколько их там, а половину  дайте
мне за совет.
     Сэр Мальбери приукрасил эту речь хриплым  смехом  и  закончил  любезным
проклятьем с упоминанием о руках и ногах  мистера  Никльби,  причем  мистеры
Пайк и Плак неудержимо захохотали.
     Джентльмены еще не успели вдоволь посмеяться над этой шуткой, как  было
доложено, что обед подан, а  затем  они  снова  пришли  в  экстаз,  ибо  сэр
Мальбери  Хоук,  чересчур  развеселившийся,  ловко  прошмыгнул  мимо   лорда
Фредерика Верисофта, собиравшегося вести Кэт вниз, и продел ее руку под свою
до самого локтя.
     - Черт возьми, Верисофт,- сказал сэр Мальбери,самое главное - это вести
игру честно, а мы с мисс Никльби договорились  при  помощи  взглядов  десять
минут тому назад.
     - Ха-ха-ха!  -  захохотал  достопочтенный  мистер  Сноб.-  Превосходно,
превосходно!
     Сделавшись еще более остроумным после этой похвалы, сэр  Мальбери  Хоук
весьма игриво подмигнул друзьям и повел Кэт вниз  с  фамильярным  видом,  от
которого ее кроткое сердце загорелось  таким  жгучим  негодованием,  что  ей
почти немыслимым казалось подавить его. И это чувство  отнюдь  не  ослабело,
когда ее поместили во главе стола  между  сэром  Мальбери  Хоуком  и  лордом
Фредериком Верисофтом.
     - О, вы нашли местечко по соседству с  нами,  вот  как?  -  сказал  сэр
Мальбери, когда его лордство уселся.
     - Разумеется!  -  ответил  лорд  Фредерик,  устремляя  взгляд  на  мисс
Никльби.- Стоит ли задавать такой вопрос?
     - Займитесь-ка обедом,- сказал сэр Мальбери,- и не  обращайте  внимания
на мисс Никльби и  на  меня,  потому  что  мы,  полагаю  я,  окажемся  очень
рассеянными собеседниками.
     - Хотел бы я, чтобы вы вмешались в  это  дело,  Никльби,-  сказал  лорд
Фредерик.
     - Что случилось, милорд? - осведомился Ральф с другого конца стола, где
его соседями были мистеры Пайк и Плак.
     -  Этот  Хоук   присваивает   себе   исключительные   права   на   вашу
племянницу,ответил лорд Фредерик.
     - Он получает порядочную долю во всем,  на  что  вы  предъявляете  свои
права, милорд,- с усмешкой сказал Ральф.
     - Ей-богу, это верно! - отозвался молодой человек.- Черт  меня  подери,
если я знаю, кто хозяин у меня в доме - он или я!
     - Зато я знаю,- пробормотал Ральф.
     - Кажется, придется мне от него отделаться, оставив  ему  по  завещанию
один шиллинг,- пошутил молодой аристократ.
     - Э, нет, будь я проклят! - сказал сэр Мальбери.- Когда вы  дойдете  до
шиллинга - до последнего шиллинга, я от вас быстро отстану, но до той поры я
ни за что не покину вас, можете мне поверить.
     Эта остроумная реплика (основанная на непреложном факте) была встречена
общим смехом, не заглушившим, однако, взрыв хохота мистера Пайка  и  мистера
Плака, которые, очевидно,  были  присяжными  льстецами  при  сэре  Мальбери.
Действительно,  нетрудно  было  заметить,  что  большинство   присутствующих
избрали своей жертвой злополучного  молодого  лорда,  который,  хотя  и  был
безволен и глуп, казался наименее порочным из всей  компании.  Сэр  Мальбери
Хоук  отличался  уменьем  разорять  (самостоятельно  и   с   помощью   своих
прихлебателей) богатых молодых джентльменов - благородная  профессия,  среди
представителей которой он несомненно занимал первое место. Со всею дерзостью
прирожденного гения он изобрел новую систему,  совершенно  противопо  ложную
старому методу: когда он утверждал свою власть  над  теми,  кого  забирал  в
руки, он скорее угнетал их, чем давал им волю,  и  упражнял  над  ними  свое
остроумие открыто и безоговорочно. Таким образом, его жертвы служили  ему  в
двояком смысле: с большим искусством осушая их, как бочку, он в то же  время
заставлял их гудеть от всевозможных щелчков, ловко наносимых для  увеселения
общества.
     Великолепием и совершенством деталей обед был так же примечателен,  как
и дом, а гости были  примечательны  тем,  что,  не  скупясь,  воздавали  ему
должное, в чем особенно отличались мистеры Пайк и Плак. Эти два  джентльмена
отведали каждое кушанье и пили из каждой бутылки,  обнаружив  вместимость  и
прилежание, поистине изумительные. И, несмотря на  этот  великий  труд,  они
были поразительно бодры, ибо с появлением десерта снова принялись  за  дело,
как будто с самого завтрака ничего существенного в рот не брали.
     - Ну-с,- сказал лорд Фредерик, смакуя  первую  рюмку  портвейна,-  если
этот обед дан по случаю учет