Очень скоро раздался звук рожка.
     - Я так и думал,  что  он  не  заставит  себя  ждать,-  сказал  Сквирс,
вскакивая и доставая из-под скамейки небольшую корзинку.- Положите сюда  то,
что вы не успели доесть, мальчики! Вам это пригодится в дороге.
     Николас был крайне изумлен  такими  экономическими  порядками,  но  ему
некогда было о них раздумывать, ибо маленьких мальчиков  надлежало  посадить
на верх кареты, а сундучки их надлежало вынести и уложить, а что  до  багажа
мистера  Сквирса  -  надлежало  позаботиться  о  том,  чтобы  его  осторожно
поместили в ящик под козлами, и все это входило  в  круг  его  обязанностей.
Разгоряченный, впопыхах он заканчивал эти операции, когда его окликнул дядя,
мистер Ральф Никльби.
     - О, вот вы где, сэр! - сказал Ральф.- Вот ваши мать и сестра, сэр.
     - Где? - воскликнул Николас, быстро оглядываясь.
     - Здесь! - ответил дядя.- Располагая большими деньгами и не зная, что с
ними делать, они расплачивались за наемную карсту, когда я сюда пришел.
     - Мы боялись, что опоздаем и не увидим  его  перед  разлукой,-  сказала
миссис Никльби, обнимая сына и не обращая никакого внимания  на  посторонних
людей во дворе.
     - Прекрасно, сударыня! - отозвался Ральф.- Разумеется,  вам  судить.  Я
сказал только, что вы расплачивались за наемную карету. Я никогда  не  плачу
за наемную карету, сударыня, я никогда ее не нанимаю. Я не сидел  в  карете,
мною нанятой, тридцать лет и, надеюсь, еще тридцать лет не буду сидеть, если
столько проживу.
     - Я бы никогда себе не простила, если бы нс повидилась с ним,-  сказала
миссис Никльби.- Бедный дорогой мальчик!.. Ушел, даже не позавтракав, потому
что боялся нас расстроить!
     - Превосходно! - с величайшим раздражением воскликнул Ральф.-  Когда  я
впервые поступил на работу, сударыня, отправляясь каждое  утро  в  Сити*,  я
брал на завтрак хлеба на полпенни и полпинты молока. Что вы на это  скажете,
сударыня? Завтрак! Ба!
     - Никльби,-  сказал  Сквирс,  появляясь  в  этот  момент  и  застегивая
пальто,- мне кажется, вам следовало бы взобраться наверх, на заднее место. Я
боюсь, как бы кто-нибудь  из  мальчиков  не  свалился,  а  тогда  -  пропали
двадцать фунтов в год.
     - Дорогой Николас,- прошептала Кэт, коснувшись руки  брата,-  кто  этот
грубый человек?
     - Э! - проворчал Ральф, чуткий слух  которого  уловил  эти  слова.-  Вы
желаете, чтобы вас представили мистеру Сквирсу, моя милая?
     - Так это владелец школы? Нет, дядя. О нет!  -  отшатнувшись,  ответила
Кэт.
     - А я уверен, что не ослышался и что вы  такое  желание  выразили,  моя
милая,-   возразил   Ральф   свойственным   ему   холодным,   саркастическим
тоном.Мистер Сквирс, вот моя племянница, сестра Николаса.
     - Очень рад познакомиться с вами,  мисс,-  сказал  Сквирс,  приподнимая
шляпу дюйма на два.- Хотел бы я, чтобы миссис Сквирс  принимала  девочек,  и
тогда вы были бы у нас учительницей. А впрочем, может она  приревновала  бы,
если бы вы у нас жили. Ха-ха-ха!
     Если бы в тот момент владелец Дотбойс-Холла мог читать  в  душе  своего
помощника, он не без удивления обнаружил бы, что ни разу в жизни не был  так
близок к тому, чтобы его здорово поколотили.  Кэт  Никльби,  быстрее  угадав
чувства брата, потихоньку увлекла его в сторону  и  таким  образом  помешала
мистеру Сквирсу установить этот факт весьма неприятным для него манером.
     - Милый Николас,- спросила молодая леди,- кто этот человек? Что это  за
место, куда ты отправляешься?
     - Я сам почти ничего не знаю,  Кэт,-  ответил  Николас.-  Мне  кажется,
жители Йоркшира довольно грубы и неотесанны, вот и все.
     - А этот человек? - настаивала Кэт.
     -  Мой  наниматель,  или   хозяин,   или   как   там   полагается   его
называть,быстро ответил Николас,- а я осел, что истолковал в дурную  сторону
его грубость. Они смотрят на нас, и мне пора быть на своем месте. Господь  с
тобой, дорогая, прощай! Мама, думайте о том дне, когда мы снова  встретимся!
Дядя, до свиданья! Горячо благодарю вас за все, что вы  сделали  и  намерены
сделать. Я готов, сэр!
     Торопливо бросив на прощание эти слова, Николас ловко взобрался на свое
место и так нежно замахал рукой, словно отдавал свое сердце.
     В  тот  момент,  когда  кучер  и  кондуктор  в  последний   раз   перед
отправлением: в путь проверяли список пассажиров, когда носильщики  вымогали
последние шестипенсовики, отдаваемые с великим трудом, газетчики в последний
раз предлагали утреннюю газету, а лошади в последний раз нетерпеливо звякали
сбруей, Николас почувствовал, как кто-то тихонько дергает его  за  ногу.  Он
посмотрел вниз; внизу стоял Ньюмен Ногс, который совал ему  в  руку  грязное
письмо.
     - Что это?- осведомился Николас.
     - Тише!- прошептал Ногс, указывая на мистера Ральфа Никльби, который  в
нескольких шагах от них с жаром говорил о  чем-то  со  Сквирсом.-  Возьмите.
Прочтите. Никто не знает. Вот и все.
     - Подождите! - воскликнул Николас.
     - Нет,- ответил Ногс.
     Николас крикнул еще раз:
     - Подождите!
     Но Ньюмен Ногс уже скрылся.
     Суета, продолжавшаяся с  минуту,  стук  захлопнувшихся  дверец  кареты,
экипаж, накренившийся  набок,  когда  грузный  кучер  и  еще  более  грузный
кондуктор вскарабкались па  свои  места,  возглас  "готово!",  звуки  рожка,
торопливый взгляд, брошенный на два печальных лица внизу и на суровые  черты
мистера Ральфа Никльби, и карета уже  скрылась  из  виду  и  загромыхала  по
булыжникам Смитфилда.
     У мальчиков, сидевших на скамье, ноги были слишком  коротки,  чтобы  на
что-нибудь опереться, и в результате им грозила неминуемая опасность слететь
с крыши кареты, а потому  у  Николаса  было  достаточно  забот  поддерживать
мальчиков, пока ехали по мостовой. Не переставая работать руками, охваченный
беспокойством,  сопутствовавшим  этой  работе,   он   почувствовал   немалое
облегчение, когда карета остановилась у "Павлина" в Излингтоне*. Еще большее
облегчение почувствовал он, когда плотный джентльмен с очень  добродушным  и
очень румяным лицом вскарабкался сзади наверх и  вызвался  занять  место  на
другом конце скамьи.
     - Если мы посадим посредине кого-нибудь из этих малышей,- сказал  вновь
прибывший,- им будет грозить меньшая опасность, в случае если они заснут, а?
     - Если уж вы так добры, сэр,- отозвался Сквирс,- это было  бы  чудесно.
Мистер Никльби, пусть три мальчика сядут между  вами  и  этим  джентльменом.
Беллинг и младший Снаули могут сидеть между мною и кондуктором. Трое детей,-
пояснил незнакомцу Сквирс,- считаются за двоих.
     - Право, я отнюдь не возражаю,- сказал джентльмен с румяным  лицом.-  У
меня есть брат, который, конечно, не стал бы возражать, если бы его шестерых
ребят считали за двоих у любого мясника или булочника в  нашем  королевстве.
Отнюдь не стал бы!
     - Шестеро ребят, сэр?! - воскликнул Сквирс.
     - Да, и все мальчики,- ответил незнакомец.
     - Мистер Никльби,- засуетившись, сказал Сквирс,подержите эту  корзинку.
Разрешите вручить вам, сэр, проспект  заведения,  где  эти  шесть  мальчиков
могут получить широкое образование в высоконравственном духе, будьте уверены
в этом! Двадцать гиней в год за каждого, двадцать гиней, сэр!  -  или  же  я
приму всех мальчиков вместе со  скидкой  и  назначу  сто  фунтов  в  год  за
шестерых.
     - О! - сказал джентльмен, взглянув на проспект.-  Полагаю,  вы  и  есть
упомянутый здесь мистер Сквирс?
     - Да, это я,-  ответил  достойный  педагог.-  Мое  имя  мистер  Уэкфорд
Сквирс, и  я  его  нимало  не  стыжусь.  Эти  мальчуганы  -  из  числа  моих
воспитанников, сэр; это один из моих помощников, сэр,- мистер  Никльби,  сын
джентльмена, весьма сведущ в математике, классиках  и  коммерции.  У  нас  в
нашей  лавочке  кое-как  дело  не  делается!  Мои   воспитанники   обучаются
всевозможным наукам, сэр. Перед расходами мы никогда не останавливаемся, и с
мальчуганами обращаются и умывают их, как в отчем доме.
     - Честное слово, вот это удобства так удобства!  -  сказал  джентльмен,
посмотрев на Николаса с чуть заметной улыбкой и весьма заметным удивлением.
     - Можете в этом не сомневаться, сэр! - подхватил Сквирс, засовывая руки
в карманы пальто.- Я требую и получаю  самые  солидные  гарантии.  Я  бы  не
принял ни одного мальчика, не получив гарантии, что мне будут  платить  пять
фунтов пять шиллингов за квартал, да, не принял бы, даже если бы вы упали на
колени и умоляли меня, обливаясь слезами!
     - В высшей степени благоразумно,- заметил пассажир.
     - Быть благоразумным - основное мое намерение и цель,  сэр,-  отозвался
Сквирс.- Снаули-младший, если ты не перестанешь щелкать зубами и дрожать  от
холода, я сию же минуту согрею тебя здоровой трепкой.
     -  Держитесь  крепче,  джентльмены!  -  сказал  кондуктор,  взобравшись
наверх.
     - Там сзади все в порядке, Дик? - крикнул кучер.
     - Все в порядке,- последовал ответ.- Покатили!
     И карета покатила под оглушительные звуки кондукторского  рожка  и  при
безмолвном одобрении всех собравшихся у "Павлина" знатоков карет и  лошадей,
в особенности - при одобрении конюхов, которые стояли, перебросив через руку
попоны, и следили за каретой,  пока  она  не  скрылась  из  виду,  а  затем,
восхищенные, поплелись к конюшням, в грубоватых выражениях восхваляя на  все
лады великолепное отбытие.
     Кондуктор (это был дюжий старый йоркширец)  трубил,  пока  не  задохся,
после чего положил рог в маленький плетеный футляр, прикрепленный  для  этой
цели к стенке кареты, и, осыпав градом ударов свою грудь и  плечи,  заметил,
что день на редкость холодный; затем он допросил всех по  очереди,  едут  ли
они  до  конечной  станции,  а  если  нет,  то  куда   они   едут.   Получив
удовлетворительные ответы на эти вопросы,  он  высказал  предположение,  что
после вчерашнего ливня дорога довольно тяжелая, и дерзнул осведомиться,  нет
ли у кого из джентльменов табакерки с нюхательным табаком. Когда выяснилось,
что ни у кого ее нет, он с таинственным видом заметил, что слыхал, как  один
джентльмен-медик, который ехал на прошлой неделе в Грентем,  говорил,  будто
нюхательный табак вреден для глаз, но что до него, то он  никогда  этого  не
замечал, и, по его мнению, каждый должен судить  по  себе.  Когда  никто  не
попытался опровергнуть это положение, он  вынул  из  своей  шляпы  маленький
сверток в оберточной бумаге и, надев очки в роговой оправе, прочел раз шесть
адрес (почерк был неразборчивый); покончив с этим, он опять спрятал  сверток
в шляпу, снял очки и пристально посмотрел на всех поочередно. После этого он
снова в виде развлечения  затрубил  в  рог,  и  так  как  все  обычные  темы
разговора  были  истощены,  скрестил  руки,  насколько  это  ему   позволяли
многочисленные его плащи, и, погрузившись в глубокомысленное молчание,  стал
равнодушно созерцать  знакомые  предметы,  попадавшиеся  по  обеим  сторонам
дороги  по  мере  продвижения  кареты;  единственное,  что  как  будто   его
интересовало,  были  лошади  и  стада  коров,  которые  он  рассматривал   с
критической миной, когда они проходили по дороге.
     Холод был пронизывающий, лютый;  время  от  времени  начинался  сильный
снегопад, а ветер был нестерпимо резкий. Мистер Сквирс выходил чуть ли не на
каждой остановке - по его словам, для того чтобы размять  ноги,  и  так  как
после  этих  экскурсий  он  всегда  возвращался  с  очень  красным  носом  и
немедленно располагался спать, то были основания предположить, что  из  этой
процедуры он  извлекал  великую  пользу.  Маленькие  ученики,  подкрепившись
остатками завтрака,  а  затем  почерпнув  новые  силы  благодаря  нескольким
чашечкам  своеобразного  бодрящего  напитка,  который  находился  у  мистера
Сквирса и по вкусу очень напоминал воду, настоенную на сухарях и  по  ошибке
налитую в бутылку из-под бренди,- ученики засыпали, просыпались,  дрожали  и
плакали, повинуясь своим наклонностям. Николас и добродушный пассажир  нашли
много тем для разговора; они вели беседу, развлекали мальчиков, и время  для
них  пролетело  так  быстро,  как  только  это  было  возможно   при   столь
неблагоприятных обстоятельствах.
     Так прошел день. В Итон-Слокоме для пассажиров был готов  сытный  обед,
который разделили сидевшие на  козлах,  а  также  четыре  наружных  передних
пассажира, один сидевший  внутри,  Николас,  добродушный  человек  и  мистер
Сквирс, в то время как пятерым мальчуганам предоставили оттаивать у очага  и
угощаться сандвичами*. Через одну-две остановки зажгли фонари, и много  было
суеты, когда у придорожной гостиницы заняла место в карете брюзгливая леди с
великим множеством разнообразных плащей и свертков, которая громко  сетовала
на неприбытие ее собственного экипажа (доводя об этом до  сведения  наружных
пассажиров) и вынудила у  кондуктора  торжественное  обещание  останавливать
каждую встречную зеленую карету, им замеченную. Сие должностное лицо взялось
исполнить поручение, дав в том пламенные заверения, хотя ночь была темная, а
лицо  сидело  повернувшись  в  другую  сторону.  Наконец   капризная   леди,
обнаружив, что в карете находится только один джентльмен,  заставила  зажечь
фонарик, находившийся у нее в ридикюле, и когда после многих  хлопот  дверцу
за ней захлопнули, лошади пустились резвым галопом, и  снова  карета  быстро
помчалась вперед.
     Ночь и снегопад начались одновременно, и принесли они уныние. Не слышно
было ни звука, кроме  завывания  ветра,  ибо  стук  колес  и  топот  лошадей
заглушал толстый покров  снега,  окутавший  землю  и  нараставший  с  каждой
секундой. Улицы Стэмфорда были безлюдны, когда они проезжали через город,  а
над побелевшей землей вздымались старые его церкви,  хмурые  и  темные.  Еще
через   двадцать   миль   двое   передних   наружных   пассажиров    разумно
воспользовались прибытием в одну из лучших гостиниц  Англии  и  остановились
переночевать у "Джорджа" в Грентеме. Остальные  плотнее  закутались  в  свои
пальто и плащи и, распрощавшись с огнями и  теплом  города,  прислонились  к
багажу, как к  подушкам,  и  с  приглушенными  стонами  приготовились  вновь
встретить пронизывающий ветер, проносившийся над открытой равниной.
     Они только что миновали одну станцию за  Грентемом  или  же  находились
примерно на полпути между нею и Ньюарком, когда Николас, который  на  минуту
заснул, внезапно встрепенулся от резкого толчка, едва не сбросившего его  со
скамьи. Ухватившись за перила, он обнаружил, что карета  сильно  накренилась
набок, хотя лошади продолжали тащить ее вперед; испуганный нырявшими в  снег
лошадьми и громкими воплями леди, сидевшей в карете, он  секунду  колебался,
прыгать ему или не прыгать, как вдруг  карета  преспокойно  опрокинулась  и,
избавляя от всех дальнейших сомнений, выбросила его на дорогу.


ГЛАВА VI,
     в которой происшествие,  упомянутое в предшествующей главе,
дает  возможность  двум  джентльменам состязаться друг с другом, рассказывая
истории

     - Уо-хо! - крикнул кондуктор,  через  минуту  очутившийся  на  ногах  и
бросившийся к передним лошадям. Есть здесь  хоть  один  джентльмен,  который
может мне пособить? Да стойте же смирно, будь вы прокляты! Уо-хо!
     - В чем дело? - спросил Николас, озираясь спросонья.
     - Дело? Дела хватит на целую ночь,- отозвался кондуктор.- Будь  проклят
гнедой с бельмом на глазу! Он, видно, взбесился, а  карета  и  опрокинулась.
Эй, послушайте, не поможете ли вы мне? Черт подери, я бы помог, даже если бы
у меня все кости были переломаны.
     - Иду! - крикнул Николас, с трудом поднимаясь на ноги.- Я  готов!  Меня
только слегка оглушило, вот и все.
     - Держите их крепко, пока я перережу постромки! - крикнул  кондуктор.Уж
как-нибудь придержите их! Здорово, приятель.  Готово!  А  теперь  отпустите!
Они, проклятые, быстро добегут до дому.
     И в самом деле, как только лошади  получили  свободу,  они  преспокойно
пустились рысью назад, к конюшням, только что ими покинутым  и  находившимся
на расстоянии не более мили.
     - Можете вы затрубить в  рог?  -  спросил  кондуктор,  снимая  один  из
фонарей кареты.
     - Думаю, что могу,- ответил Николас.
     - Потрубите-ка вон в тот, что лежит на земле,  да  так,  чтобы  мертвые
проснулись,- продолжал кондуктор,- а я постараюсь унять этот визг в  карете.
Иду, иду! Незачем поднимать такой шум, сударыня!
     С этими  словами  он  принялся  открывать  дверцу  кареты,  очутившуюся
сверху, а Николас, схватив рог, разбудил далеко вокруг эхо, исполнив на этом
инструменте  одну  из  самых  удивительных  мелодий,  когда-либо   слышанных
смертными.  И  она  возымела  действие,  не  только  заставив  очнуться  тех
пассажиров, которые, оглушенные падением, еще не пришли в себя, но и призвав
помощь со стороны: вдали замелькали огни и фигуры людей.
     Какой-то  человек  верхом  на  лошади  прискакал  галопом,  прежде  чем
пассажиров  собрали  всех  вместе,  а   когда   приступили   к   тщательному
расследованию, то обнаружилось, что леди в карете разбила  свой  фонарик,  а
джентльмен - голову; что два передних наружных пассажира отделались синяками
под глазом, джентльмен  рядом  с  кучером  -  расквашенным  носом,  кучер  -
ссадиной на виске, мистер Сквирс - ушибленной чемоданом спиной, а  остальные
пассажиры не получили ровно никаких повреждений благодаря  мягкому  снежному
сугробу, в который они  опрокинулись.  Когда  эти  факты  были  окончательно
установлены, леди рядом  симптомов  указала  на  приближение  обморока,  но,
услышав предостережение, что в  таком  случае  кому-нибудь  из  джентльменов
придется тащить  ее  на  спине  до  ближайшего  трактира,  она  благоразумно
изменила свое решение и пешком пошла назад вместе остальными.
     Добравшись до трактира, они обнаружили,  что  этот  уединенный  дом  не
очень удобен для размещения  в  нем,-  в  этом  отношении  все  его  ресурсы
заключались в одной общей комнате, с полом, усыпанным песком, и в  двух-трех
стульях. Но после того как в очаг бросили большую охапку хвороста и  немалый
запас угля, положение не замедлило  улучшиться,  а  к  тому  времени,  когда
пассажиры смыли все поддающиеся уничтожению следы недавнего происшествия,  в
комнате уже было тепло и светло, что  являлось  большим  благодеянием  после
холода и сумрака снаружи.
     - Вы поступили прекрасно,  мистер  Никльби,  удержав  лошадей,-  сказал
Сквирс, прокрадываясь в самый теплый уголок.- Я бы и сам это сделал, если бы
подоспел вовремя, но я очень рад, что вы это сделали. Вы это  сделали  очень
хорошо, очень хорошо.
     - Так хорошо,- сказал джентльмен с веселым лицом,  казалось,  не  очень
одобрявший покровительственный тон, усвоенный  Сквирсом,-  так  хорошо,  что
если бы их не удержали на месте твердой рукой, у вас, по  всей  вероятности,
не осталось бы мозгов для преподавания.
     Это замечание послужило  поводом  к  беседе  касательно  расторопности,
обнаруженной Николасом, и его осыпали поздравлениями и похвалами.
     - Конечно, я очень рад, что спасся,- заявил Сквирс,- всякий рад, когда,
спасается от опасности, но если  бы  хоть  один  из  моих  питомцев  получил
повреждения, если бы я не  имел  возможности  вернуть  кого-нибудь  из  этих
мальчуганов его родителям целым и невредимым, каким я его получил,- что бы я
тогда почувствовал? О, было бы лучше, если бы  колесо  прокатилось  по  моей
голове!
     - Все они братья, сэр? - осведомилась леди,  обладавшая  лампой  Дэви*,
иными словами - безопасной лампой.
     - В известном смысле это так, сударыня,- ответил Сквирс, опуская руку в
карман за проспектами.-  Все  они  равно  пользуются  родительским  любовным
уходом. Миссис Сквирс и я заменяем  каждому  из  них  мать  и  отца.  Мистер
Никльби, передайте леди этот проспект, а вот  этот  предложите  джентльмену.
Быть может, они знают родителей, которые рады  были  бы  обратиться  в  наше
заведение.
     Высказавшись в таком  смысле,  мистер