икнул Сквирс.- Неужели для...
     - Нет, нет, не для них! - перебила миссис Сквирс.- Для тебя,  к  твоему
возвращению. Бог мой! Уж не подумал ли ты, что я могу сделать такой промах?
     - Честное слово, дорогая моя, я не знал, что ты хотела  сказать,ответил
побледневший Сквирс.
     -   Тебе   нечего   беспокоиться,-   заметила   его   жена,   от   души
рассмеявшись.Придет же в голову, что я могу быть такой дурочкой! Ну-ну!
     Эта часть диалога была, пожалуй, неудобопопятна,  но  в  округе  ходила
молва, что мистер Сквирс, будучи, по  мягкосердечию,  противником  жестокого
обращения с животными, нередко покупал для  кормления  своих  питомцев  туши
рогатого скота, умершего естественной смертью; быть может, он испугался, что
неумышленно проглотил какой-нибудь лакомый кусок, предназначавшийся для юных
джентльменов.
     Когда поужинали и маленькая служанка  с  голодными  глазами  убрала  со
стола, миссис Сквирс удалилась, чтобы запереть  в  шкафу  остатки  ужина,  а
также спрятать в надежное место одежду пяти  питомцев,  которые  только  что
приехали и находились на середине тяжелого подъема по  ступеням,  ведущим  к
вратам смерти вследствие пребывания на холоду. Их угостили легким  ужином  -
кашей - и уложили бок о бок на маленькой кровати, чтобы они  согревали  друг
друга и грезили о сытной еде с  чем-нибудь  горячительным  после  нее,  если
фантазия их была направлена в эту сторону. Весьма вероятно, что  так  оно  и
было.
     Мистер Сквирс угостился стаканом крепкого  бренди  с  водой,  смешанных
половина на половину, чтобы растворился сахар, а его любезная спутница жизни
приготовила Николасу крохотную рюмочку той  же  смеси.  Когда  с  этим  было
покончено, мистер и миссис Сквирс пересели поближе к камину и, положив  ноги
на решетку, завели шепотом задушевный разговор,  а  Николас,  взяв  "Спутник
учителя", читал интересные легенды на самые разнообразные темы и все цифры в
придачу, нимало об этом не думая и не сознавая, что делает, словно  пребывал
в магнетическом сне.
     Наконец мистер Сквирс устрашающе зевнул и высказал  мнение,  что  давно
пора спать; после такого намека миссис Сквирс и девушка притащили  небольшой
соломенный матрац и два одеяла и приготовили ложе для Николаса.
     - Завтра мы вас поместим в настоящую спальню, Никльби,- сказал Сквирс.-
Позвольте-ка! Кто спит в постели Брукса, дорогая моя?
     - В постели Брукса? - призадумавшись,  повторила  миссис  Сквирс.-  Там
Дженнигс, маленький Болдер. Греймарш и еще один... как его зовут...
     - Совершенно верно,- подтвердил, Сквирс.- Да! У Брукса полно.
     "Полно! - подумал Николас.- Пожалуй, что так".
     - Где-то есть местечко, я знаю,- сказал Сквирс,- но в данную  минуту  я
никак не могу припомнить, где именно. Как бы там  ни  было,  завтра  мы  это
уладим. Спокойной ночи, Никльби. Не забудьте - в семь часов утра.
     - Я буду готов, сэр,- ответил Николас.- Спокойной ночи.
     - Я сам приду и покажу вам, где колодец,- сказал Сквирс.-  В  кухне  на
окне вы всегда найдете кусочек мыла. Это для вас.
     Николас раскрыл глаза, но не рот, а Сквирс двинулся к двери,  но  снова
вернулся.
     - Право, не знаю,- сказал он,- какое  полотенце  вам  дать,  но  завтра
утром вы как-нибудь обойдетесь без него, а в течение дня миссис Сквирс  этим
займется. Дорогая моя, не забудь!
     -  Постараюсь,-  ответила  миссис  Сквирс,-  а  вы,  молодой   человек,
позаботьтесь о том, чтобы умыться первым. Так полагается  учителю,  но  они,
когда только могут, обгоняют его.
     Затем мистер Сквирс подтолкнул локтем миссис Сквирс,  чтобы  та  унесла
бутылку бренди, иначе  Николас  может  угоститься  ночью,  и  когда  леди  с
величайшей поспешностью схватила ее, они вместе удалились.
     Оставшись один, Николас, очень взволнованный и возбужденный,  несколько
раз прошелся взад и вперед по комнате и, постепенно успокоившись, присел  на
стул и мысленно решил: будь что будет, а он попытается некоторое время нести
все тяготы, какие, быть может, его ждут, и, помня о беспомощности  матери  я
сестры, не даст дяде ни малейшего повода покинуть их в нужде. Добрые решения
почти неизменно оказывают доброе  воздействие  на  дух,  их  породивший.  Он
почувствовал себя не таким угнетенным  и  -  юность  жизнерадостна  и  полна
надежд - стал даже надеяться, что дела в Дотбойс-Холле,  пожалуй,  обернутся
лучше, чем можно было предполагать.
     Приободрившись, он собирался лечь спать, как вдруг у  него  из  кармана
выпало запечатанное письмо. Уезжая из Лондона, в спешке, он  не  обратил  ва
него виимания и с тех пор не вспоминал о нем, но теперь оно сразу воскресило
в его памяти таинственное поведение Ньюмена Ногса.
     - Боже мой! - сказал Николас.- Какой удивительный почерк!
     Оно было адресовано ему, написано  на  очень  грязной  бумаге  и  таким
неровным и уродливым почерком, что его едва можно было разобрать. С  великим
трудом и недоумением ему удалось прочесть следующее:

        "Мой милый юноша!

     Я знаю свет. Ваш отец не знал, иначе он не оказал бы мне доброй услуги,
не надеясь. получить  что-нибудь  взамен.  И  вы  не  знаете,  иначе  вы  не
отправились бы в такое путешествие.
     Если вам когда-нибудь понадобится пристанище в Лондоне  (не  сердитесь,
было время - я сам думал, что оно мне никогда не понадобится),-  в  трактире
под вывеской "Корона" на Силвер-стрит, Гольдн-сквер, знают, где я  живу.  Он
находится на углу Силвер-стрит и Джеймс-стрит, двери выходят на  обе  улицы.
Можете прийти ночью. Было время, никто не стыдился... но это неважно. С этим
покончено.
     Простите за ошибки. Я мог бы забыть, как носят новый  костюм.  Я  забыл
все старые мои привычки. Может быть, позабыл и правила орфографии.
         Ньюмен Ногс.

     P. S. Если  будете  неподалеку  от  Барнард-Касл,  в  трактире  "Голова
Короля" есть славный эль. Скажите, что знакомы со мной, и, я уверен,  с  вас
за него ничего не возьмут. Там вы можете сказать  мистер  Ногс,  потому  что
тогда я был джентльменом. Да, был".

     Быть может, об этом не  стоит  упоминать,  но,  когда  Николас  Никльби
сложил письмо и спрятал в бумажник, глаза его были подернуты влагой, которую
можно было принять за слезы.


ГЛАВА VIII,
     Внутренний распорядок в Дотбойс-Холле

     Поездка в двести с лишним миль,  в  стужу,  является  одним  из  лучших
средств  сделать  жесткую  постель  мягкой,  какое  только  может  измыслить
изобретательный ум. Пожалуй, оно даже придает сладость сновидениям, ибо  те,
что витали над твердым ложем Николаса  и  нашептывали  ему  на  ухо  веселые
пустяки, были приятны и радостны. Он очень быстро наживал  состояние,  когда
тусклое мерцание угасающей свечи засияло у него перед  глазами  и  голос,  в
котором он без труда признал неотъемлемую  принадлежность  мистера  Сквирса,
напомнил ему, что пора вставать.
     - Восьмой час, Никльби,- сказал мистер Сквирс.
     - Неужели уже утро? - спросил Николас, садясь в постели.
     - Да, утро,- ответил Сквирс,- к тому же еще морозное.  Ну-ка,  Никльби,
живее! Поднимайтесь!
     Николас не нуждался в дальнейших увещаниях: он сразу поднялся  и  начал
одеваться при свете тоненькой свечки, которую держал в руке мистер Сквирс.
     - Хорошенькое дело! - сказал этот джентльмен.- Насос замерз.
     -  Вот  как?  -  отозвался  Николас,  не  очень  заинтересованный  этим
известием.
     - Да,- сказал Сквирс.- Сегодня утром вам не придется умываться.
     - Не умываться! - воскликнул Николас.
     - Об этом нечего и думать,- резко заявил Сквирс.- Стало быть,  вы  пока
оботретесь чем-нибудь сухим, а мы пробьем лед в колодце и достанем воды  для
мальчишек. Нечего стоять и таращить на меня глаза, пошевеливайтесь!
     Без лишних слов Николас торопливо оделся. Тем  временем  Сквирс  открыл
ставни и задул свечу, а тогда  в  коридоре  послышался  голос  его  любезной
супруги, желавшей войти.
     - Входи, милочка,- сказал Сквирс.
     Миссис Сквирс вошла, по-прежнему одетая в ночную кофту,  обрисовывавшую
накануне вечером ее симметрическую фигуру, и вдобавок украсила  себя  весьма
поношенной касторовой шляпой, которую  надела  с  большим  удобством  поверх
ночного чепца, о коем упоминалось раньше.
     - Черт побери! - сказала леди, открывая буфет.-  Нигде  не  могу  найти
школьную ложку.
     - Не волнуйся, дорогая моя,- успокоительным тоном заметил Сквирс,-  это
не имеет никакого значения.
     - Никакого значения! Что ты такое говоришь? -  резко  возразила  миссис
Сквирс.- Да разве сегодня не утро серы?
     - А я и забыл, дорогая моя! - отозвался Сквирс.- Да, совершенно  верно.
Время от времени мы очищаем мальчишкам кровь, Никльби.
     - Глупости! Что мы там очищаем! - сказала его  половина.-  Не  думайте,
молодой человек, что мы тратим деньги на лучшую серу и патоку, чтобы очищать
им кровь! Если вы думаете, что мы  ведем  дела  на  такой  манер,  то  скоро
убедитесь в своей ошибке, говорю вам это напрямик.
     - Дорогая моя! - нахмурившись, сказал Сквирс.- Гм!
     - А, вздор! - возразила миссис Сквирс.- Если молодой  человек  поступил
сюда учителем, то пусть сразу поймет, что никаких глупостей с мальчишками мы
допускать не намерены. Серу и патоку они получают отчасти потому, что,  если
не давать что-нибудь вроде лекарства, они всегда будут болеть,  и  хлопот  с
ними не оберешься, а еще потому, что  это  портит  им  аппетит  и  обходится
дешевле, чем завтрак и обед. Стало быть, это идет на пользу им и  на  пользу
нам, и, значит, все в порядке.
     Дав такое объяснение, миссис Сквирс засунула руку в шкаф и еще усерднее
принялась искать ложку, и в поисках принял участие мистер Сквирс.  Занимаясь
этим делом, они обменялись несколькими словами, но  так  как  буфет  отчасти
заглушал их голоса, то Николас расслышал только, как мистер  Сквирс  сказал,
что миссис Сквирс говорит неразумно, а миссис  Сквирс  сказала,  что  мистер
Скрирс несет чепуху.
     Затем поиски  продолжались,  а  когда  все  оказалось  бесплодным,  был
призван Смайк и получил толчок от  миссис  Сквирс  и  затрещину  от  мистера
Сквирса; такой метод воздействия, просветлив его мозги, дал ему  возможность
предположить, не находится ли  ложка  в  кармане  у  миссис  Сквирс,  что  и
подтвердилось. Но так как миссис Сквирс  перед  этим  выразила  полную  свою
уверенность в том, что ложки у нее нет, Смайк получил  еще  одну  затрещину,
ибо осмелился противоречить своей хозяйке;  вдобавок  ему  посулили  хорошую
трепку, если он не будет более почтителен: таким образом,  оказанная  услуга
принесла ему мало пользы.
     - Цены нет этой женщине, Никльби,- сказал  Сквирс,  когда  его  супруга
стремительно вышла, толкая в спину своего раба.
     - Несомненно, сэр!- заметил Николас.
     - Я не знаю ей равной,- продолжал  Сквирс,-  не  знаю  ей  равной!  Эта
женщина, Никльби, всегда такова - всегда она остается все тем же  суетливым,
живым, деятельным, бережливым созданием, каким вы ее видите сейчас.
     Николас невольно вздохнул при мысли о приятной перспективе,  перед  ним
открывшейся, но, по счастью, Сквирс был слишком занят своими  размышлениями,
чтобы это заметить.
     - Бывая в Лондоне,- сказал Сквирс,- я имею  обыкновение  говорить,  что
этим мальчикам она заменяет мать. Но она для них больше чем мать,  в  десять
раз больше. Она такие вещи делает для мальчиков, Никльби,  каких,  я  думаю,
добрая половина матерей не сделает для родного сына.
     - Полагаю, что не сделает, сэр,- ответил Николас.
     Было очевидно, что и мистер и миссис Сквирс смотрели на мальчиков,  как
на своих исконных и  природных  врагов,  или,  иными  словами,  были  твердо
уверены, что их дело  и  профессия  заключаются  в  том,  чтобы  от  каждого
мальчика получить ровно столько, сколько можно  из  него  выжать.  По  этому
вопросу они оба пришли к соглашению и,  следовательно,  действовали  сообща.
Разница между ними заключалась лишь в том, что миссис Сквирс  вела  войну  с
врагом открыто и бесстрашно, а  Сквирс  даже  у  себя  дома  прикрывал  свою
подлость привычной ложью, словно у него и в самом деле мелькала  мысль,  что
рано или поздно он сам себя обманет и убедит в том, будто  он  очень  добрый
человек.
     - Но позвольте-ка,- сказал Сквирс, прерывая поток мыслей, возникших  по
этому поводу в уме его помощника,- пойдемте в класс, и помогите  мне  надеть
мой школьный сюртук.
     Николас помог своему начальнику напялить  старую  бумазейную  охотничью
куртку, которую тот  снял  c  гвоздя  в  коридоре,  и  Сквирс,  вооружившись
тростью, повел его через двор к двери в задней половине дома.
     - Ну вот,- сказал владелец школы, когда они  вместе  вошли,-  вот  наша
лавочка, Никльби!
     Здесь была такая теснота и столько  предметов,  привлекавших  внимание,
что  сначала  Николас  Только  озирался,  ничего  в  сущности  не  видя.  Но
мало-помалу  обнарушилась  убогая  и  грязная  комната   с   двумя   окнами,
застекленными на  одну  десятую,  а  остальное  пространство  было  заткнуто
старыми тетрадями и бумагой. Было  здесь  два  длинных  старых,  расшатанных
стола, изрезанных,  искромсанных,  испачканных  чернилами,  две-три  скамьи,
кафедра для Сквирса и другая - для его помощника.  Потолок,  как  в  амбаре,
поддерживали перекрещивающиеся балки и стропила, а стены были такие  грязные
и бесцветные, что трудно сказать, были ли  они  когда-нибудь  покрашены  или
побелены.
     А ученики, юные джентльмены! Последние неясные проблески надежды, самые
слабые упования принести  хоть  какую-то  пользу  в  этом  логове  угасли  у
Николаса, когда он в отчаянии осмотрелся вокруг! Бледные и измождениые лица,
тощие  и  костлявые  фигуры,  дети  со  старческими  физиономиями,  мальчики
малорослые и другие, у которых длинные, худые ноги едва выдерживали  тяжесть
их сгорбленных тел,- все это сразу бросалось в глаза. Были здесь  слезящиеся
глаза, заячьи губы, кривые ноги, безобразие и уродство,  свидетельствовавшие
о  противоестественном  отвращении  родителей  к  своим  отпрыскам,  о  юных
созданиях, которые  с  самого  младенчества  являлись  несчастными  жертвами
жестокости и пренебрежения. Были здесь личики, быть может и обещавшие  стать
миловидными, но искаженные гримасой хмурого, упорного страдания; было  здесь
детство с угасшими глазами, с  увядшей  красотой,  сохранившее  только  свою
беспомощность; были здесь мальчики  с  порочными  физиономиями,  мрачные,  с
тупым взором, похожие на преступников, заключенных в тюрьму,  и  были  здесь
юные создания, на которых обрушились  грехи  их  слабых  предков  и  которые
оплакивали даже продажных нянек, каких когда-то знали, и теперь  чувствовали
себя  еще  более  одинокими.  Всякое  сочувствие  и  привязанность  увяли  в
зародыше, все молодые и здоровые чувства придушены  кнутом  и  голодом,  все
мстительные страсти, какие могут зародиться в сердцах, прокладывают в тишине
недобрый свой путь  в  самую  глубь.  О,  какие  зарождающиеся  адские  силы
вскармливались здесь!
     И, однако,  это  зрелище,  как  ни  было  оно  мучительно,  имело  свои
комические  черты,  которые  у  наблюдателя,  менее  заинтересованного,  чем
Николас, могли вызвать улыбку. Перед одной из кафедр стояла  миссис  Сквирс,
возвышаясь над огромной миской с серой  и  патокой,  каковую  восхитительную
смесь она выдавала большими порциями каждому мальчику по очереди,  пользуясь
дая  этой  цели  простой  деревянной   ложкой,   которая,   вероятно,   была
первоначально сделана для какого-нибудь гигантского рта и сильно растягивала
рот каждому молодому джентльмену: все они были обязаны, под угрозой сурового
телесного наказания, проглотить залпом  содержимое  ложки.  В  другом  углу,
сбившись в кучку, стояли мальчики, приехавшие накануне вечером; трое из  них
- в очень широких кожаных коротких штанах, а двое  -  в  старых  панталонах,
обтягивавших туже, чем обычные кальсоны. Неподалеку от них сидел юный сын  и
наследник мистера  Сквирса  -  вылитый  портрет  отца,-  весьма  энергически
лягавшийся под руками  Смайка,  который  натягивал  ему  новенькие  башмаки,
имевшие чрезвычайно подозрительное сходство с теми, какие были на  одном  из
мальчиков во время путешествия сюда, что, казалось, думал и сам мальчик, ибо
взирал на это присвоение с видом крайне горестным и удивленным.  Кроме  них,
здесь была длинная шеренга мальчиков, физиономии которых отнюдь не  выражали
предвкушения чего-то приятного, и  другая  вереница  мальчиков,  только  что
претерпевших беду и корчивших всевозможные гримасы, свидетельствующие о  чем
угодно, кроме удовольствия. Все были  одеты,  в  такие  шутовские,  нелепые,
удивительные костюмы, что могли бы вызвать  неудержимый  смех,  если  бы  не
отвратительное  впечатление  от   неразрывно   с   ними   связанной   грязи,
неряшливости и болезней.
     - Ну-с,- сказал Сквирс, резко ударив тростью по  столу,  отчего  многие
мальчики чуть не выскочили из своих башмаков,- с лекарством покончено?
     - Готово! - ответила миссис Сквирс, второпях едва не удушив  последнего
мальчика и хлопнув его деревянной ложкой по макушке для восстановления сил.-
Эй! Смайк! Унеси это. Да пошевеливайся!
     Смайк,  волоча  ноги,  вышел  с  миской,  а  миссис  Сквирс,   подозвав
мальчугана с кудрявой головой и вытерев об  нее  руки,  поспешила  вслед  за
Смайком в помещение вроде прачечной, где стоял большой  котел  на  маленьком
огне, а на столе выстроилось много деревянных плошек.
     В эти плошки миссис Сквирс с помощью  голодной  служанки  налила  бурую
смесь, которая имела вид растворившихся подушечек для булавок  и  называлась
кашей. Крохотный ломтик хлеба из непросеянной  муки  был  положен  в  каждую
плошку, и, когда мальчики съели кашу, извлекая ее с помощью хлеба, они съели
затем и хлеб и покончили с завтраком, после чего мистер Сквирс  торжественно
возгласил:  "За  полученное   нами   да   преисполнит   нас   бог   истинной
благодарностью!" - и в свою очередь пошел завтракать.
     Николас проглотил миску каши по той же причине,  какая  побуждает  иных
дикарей пожирать землю: чтобы не чувствовать голода, когда нечего есть. Съев
затем  кусок  хлеба  с  маслом,  предоставленный  ему  ввиду  занимаемой  им
должности, он уселся в ожидании начала  занятий.  Он  не  мог  не  заметить,
какими тихими и печальными казались все мальчики.  Не  слышно  было  шума  и
криков, обычных в классной комнате, ни буйных игр, ни веселого  смеха.  Дети
сидели скорчившись и дрожа, как будто  у  них  не  хватало  духу  двигаться.
Единственным учеником,  проявлявшим  какую-то  склонность  к  движению,  был
младший Сквирс, а так как он главным образом развлекался тем,  что  наступал
своими новыми башмаками на пальцы других мальчиков, то его  жизнерадостность
была не очень приятна.
     Примерно через полчаса вновь появился мистер Сквирс, и мальчики  заняли
свои места и взялись за книги; их приходилось в среднем по одной  на  восемь
учеников. По прошествии нескольких минут, в течение  которых  мистер  Сквирс
имел весьма глубокомысленный вид, словно он в совершенстве постиг содержание
всех книг и - стоит ему только потрудиться -  мог  бы  на  память  повторить
каждое слово, этот джентльмен вызвал первый класс.
     Повинуясь призыву,  перед  кафедрой  учителя  выстроилось  с  полдюжины
вороньих пугал в одеяниях, продранных  на  локтях  и  коленках,  и  один  из
учеников положил растрепанную и засаленную книгу перед его ученым оком.
     - Это первый класс английского правописания и философии, Никльби,сказал
Сквирс, знаком предлагая Николасу стать рядом с ним.- Мы  учредим  латинский
класс и поручим его вам. Ну, а где же первый ученик?
     -  Простите,  сэр,  он  протирает  окно  в  задней  гостиной,-  ответил
временный глава философического класса.
     - Совершенно верно! - сказал Сквирс.- Мы применяем  практический  метод
обучения, Никльби,- правильная система воспитания. Пре-ти-рать -  протирать,
глагол, залог действительный, дел