щь той, кто гораздо старше  ее?  Я  не
верю, я не могу этому поверить!
     Если бы бедная Кэт хоть сколько-нибудь знала жизнь,  она,  конечно,  не
осмелилась бы, даже в том возбужденном состоянии,  до  которого  ее  довели,
произнести столь неосторожные слова. Действие их мог в  точности  предвидеть
более опытный наблюдатель. Миссис Уититерли встретила атаку  на  собственную
правдивость с примерным спокойствием и выслушала  с  героической  стойкостью
отчет о страданиях Кэт. Но ссылка на неуважение к ней  джентльменов  привела
ее в сильнейшее волнение, а  когда  за  этим  ударом  последовало  замечание
касательно ее зрелого возраста,  она  немедленно  упала  на  софу,  испуская
отчаянные вопли.
     - Что случилось? - вскричал мистер Уититерли, врываясь  в  комнату.-  О
небо, что я вижу? Джулия, Джулия! Открой глаза, жизнь моя, открой глаза!
     Но Джулия упорно не желала открыть глаза и завизжала еще громче.  Тогда
мистер Уититерли позвонил в колокольчик, заплясал, как  сумасшедший,  вокруг
софы, на которой лежала миссис Уититерли, и истошно завопил,  призывая  сэра
Тамли Снафима и упорно требуя какого-нибудь объяснения  происходившей  перед
ним сцены.
     - Беги за сэром Тамли!-закричал мистер Уититерли, обоими кулаками грозя
пажу.-  Я  это  предвидел,  мисс  Никльби,-   сказал   он,   оглядываясь   с
меланхолическим и торжествующим видом.- Это  общество  оказалось  ей  не  по
силам. Все в ней, знаете ли, одна душа, все... до последнего кусочка.
     После такого заверения мистер Уититерли  поднял  распростертую  бренную
оболочку миссис Уититерли и отнес ее на кровать.
     Кэт подождала, пока сэр Тамли Снафим не закончил  своего  визита  и  не
явился с сообщением, что благодаря специальному  вмешательству  милосердного
провидения (так выразился сэр Тамли) миссис  Уититерли  заснула.  Тогда  она
быстро оделась, чтобы выйти из дому, и, передав,  что  вернется  часа  через
два, поспешила к дому своего дяди.
     Для Ральфа Никльби день выдался весьма удачный,  прямо-таки  счастливый
день. Когда он шагал взад и вперед по своему  маленькому  кабинету,  заложив
руки за спину и мысленно подсчитывая суммы, которые застряли или застрянут в
его сети благодаря  делам,  проведенным  с  утра,  рот  его  растягивался  в
жесткую, суровую улыбку, а  твердость  линий  и  изгибов,  образовавших  эту
улыбку, и хитрое выражение холодных блестящих глаз как будто говорили,  что,
если беспощадность или хитрость могут  увеличить  прибыль,  он  не  преминет
прибегнуть к ним для этой цели.
     - Прекрасно! - сказал Ральф, несомненно намекая  на  какую-то  операцию
этого дня.- Он бросает вызов ростовщику?  Хорошо,  посмотрим.  "Честность  -
наилучшая политика", вот как? Испробуем и это.
     Он остановился, затем снова стал шагать.
     - Он рад,- сказал Ральф, растягивая рот и улыбку,- рад противопоставить
свою всем известную  репутацию  и  порядочность  власти  денег.  "Презренный
металл" - так он их называет. Каким  безмозглым  идиотом  должен  быть  этот
человек! Презренный металл! Как бы не так! Кто там?
     - Я,- сказал Ньюмен Ногс.- Ваша племянница.
     - Ну, так что с ней? - резко спросил Ральф.
     - Она здесь.
     - Здесь?
     Ньюмен мотнул головой в сторону своей комнатки, давая понять,  что  она
ждет там.
     - Что ей нужно? - осведомился Ральф.
     - Не знаю,- ответил Ньюмен.- Спросить? - быстро добавил он.
     - Нет,- возразил Ральф.- Впустите ее... Постойте! - Он  быстро  спрятал
стоявшую на столе шкатулку с деньгами, снабженную висячим замком,  и  на  ее
место положил пустой кошелек.- Вот теперь она может войти!
     Хмуро улыбнувшись этому маневру, Ньюмен дал знак молодой леди войти  и,
придвинув ей стул, удалился;  медленно  уходя  и  прихрамывая,  он  украдкой
поглядывал через плечо на Ральфа.
     - Ну-с,- сказал Ральф довольно грубо,  но  все-таки  в  тоне  его  было
больше добродушия, чем мог бы он проявить по отношению к кому бы то ни  было
другому.- Ну-с, моя... дорогая? Что у вас там еще?
     Кэт подняла глаза, полные слез, и, сделав усилие,  чтобы  совладать  со
своим волнением, попыталась заговорить, но безуспешно. Снова опустив голову,
она молчала. Ральфу не видно было ее лица, но он знал, что она плачет.
     "Я угадываю причину,- подумал Ральф, некоторое время смотревший на  нее
молча.- Я угадываю причину.  Ну-ну!  -  подумал  Ральф,  на  секунду  совсем
растерявшись при виде терзаний своей красивой племянницы.-Велика беда! Всего
несколько слезинок, а ей  это  послужит  превосходным  уроком,  превосходным
уроком".
     - В чем дело? - спросил Ральф, придвигая стул и садясь против нее.
     Его слегка смутила внезапная решимость, с какой  Кэт  подняла  глаза  и
ответила ему.
     - Дело, которое привело меня сюда, сэр, такого свойства, что вам должна
кровь броситься в лицо и вам придется гореть от стыда, слушая меня, как горю
я,  рассказывая!  Мне  нанесли  тяжелую  обиду,  мои   чувства   оскорблены,
возмущены, ранены смертельно вашими друзьями.
     - Друзьями!- нахмурясь,  воскликнул  Ральф.-  Милая  моя,  у  меня  нет
друзей.
     - Значит, людьми, которых я встретила здесь! - воскликнула  Кэт.-  Если
они вам не друзья и вы знали, что они за люди, о, тем стыднее вам, дядя, что
вы ввели меня в их среду! Если вы подвергли меня  таким  испытаниям,  потому
что были обмануты в своем доверии или недостаточно знали ваших гостей, то  и
тогда вина ваша велика! Но если вы это сделали, зная их хорошо,- а теперь  я
думаю, что так оно и было,- то это величайшая подлость и жестокость!
     Ральф отпрянул,  приведенный  в  полное  изумление  этими  откровенными
словами, и бросил на Кэт самый суровый взгляд. Но она встретила его гордо  и
непоколебимо, и ее лицо, хотя и очень бледное,  казалось  сейчас,  в  минуту
волнения, более благородным и прекрасным, чем когда бы то ни было.
     - Я вижу, и в вас есть кровь этого мальчишки,сказал Ральф самым жестким
своим тоном, когда вспыхнувшие ее глаза  напомнили  ему  Николасв  во  время
последнего их свидания.
     - Надеюсь, что да! - ответила Кэт.- Я должна этим гордиться. Я  молода,
дядя, горести и трудности моего положения заставили меня склонить голову, но
дольше я, дочь вашего брата, не хочу переносить эти оскорбления!
     - Какие оскорбления, моя милая? - резко спросил Ральф.
     - Вспомните, что произошло здесь, и задайте этот вопрос себе!  -  густо
покраснев, ответила Кэт.- Дядя, вы должны - я уверена, что вы это сделаете,-
должны избавить меня от общества гнусных и подлых людей,  перед  которыми  я
теперь беззащитна. Я не хочу,- сказала  Кэт,  быстро  подойдя  к  старику  и
положив руку ему на плечо,- я не  хочу  быть  вспыльчивой,  я  прошу  у  вас
прощения, если вам показалось, что  я  вспылила,  дорогой  дядя,  но  вы  не
знаете, конечно вы не знаете, как я страдала.  Вы  не  можете  знать  сердце
молодой девушки - я не имею никакого права ждать этого от вас. Но,  когда  я
говорю вам, что я несчастна, что сердце у меня надрывается, я  уверена,  что
вы мне поможете. Я уверена, уверена!
     Ральф  мгновение  смотрел  на  нее,  потом  отвернулся  и  стал  нервно
постукивать ногой по полу.
     - Я терпела день за днем,- сказала  Кэт,  наклоняясь  к  нему  и  робко
вкладывая маленькую ручку  в  его  руку,-  надеясь,  что  это  преследование
прекратится. Я терпела день за днем  и  должна  была  притворяться  веселой,
когда я была так несчастна. У меня не было  ни  помощника,  ни  советчика  -
никого, кто бы меня защитил. Мама думает, что они люди  достойные,  богатые,
благовоспитанные, и как могу я, как могу я раскрыть ей глаза, когда  ее  так
радуют эти маленькие иллюзии, а других радостей у нее нет? Леди,  к  которой
вы меня поместили, не такая особа, чтобы  я  могла  ей  довериться  в  столь
деликатном вопросе, и вот, наконец, я пришла к вам, к  единственному  другу,
который здесь, близко,чуть ли не единственному другу, какой есть у  меня  на
свете,- чтобы просить и умолять вас мне помочь!
     - Как я могу помочь вам, дитя? - спросил Ральф,  вставая  со  стула,  и
принялся шагать по комнате, снова заложив руки за спину.
     - Я знаю, на одного  из  этих  людей  вы  имеете  влияние,-  решительно
заявила Кэт.- Разве ваше слово не заставит их тотчас же отказаться от  этого
недостойного поведения?
     - Нет,- ответил Ральф, неожиданно повернувшись.- А если бы и заставило,
я не могу сказать его.
     - Не можете сказать его?
     - Не могу,- повторил  Ральф,  останавливаясь  как  вкопанный  и  крепче
сжимая за спиной руки.- Я не могу сказать его.
     Кэт отступила шага на два и посмотрела на него, словно  сомневаясь,  не
ослышалась ли она.
     - Мы связаны делами,- сказал Ральф, балансируя  то  на  носках,  то  на
каблуках и холодно глядя в лицо племяннице,- делами, и  я  не  могу  нанести
оскорбление этим людям. В конце концов что за беда? У нас у всех бывают свои
испытания, и это одно из ваших. Иные девушки гордились бы, видя у своих  ног
таких поклонников.
     - Гордились! - вскричала Кэт.
     - Я не говорю, что вы не правы, презирая их,- продолжал  Ральф,  подняв
указательный палец.- Нет,  в  этом  вы  проявили  здравый  смысл,  как  я  и
предвидел с самого начала. Ну что ж, прекрасно. Во всех других отношениях вы
хорошо устроены. С вашим положением не так уж  трудно  мириться.  Если  этот
молодой лорд ходит за вами по пятам и нашептывает вам на  ухо  бессмысленный
вздор, что за беда? Страсть эта безнравственна?  Пусть  так:  долго  она  не
продлится. В один из ближайших дней  появится  что-нибудь  новенькое,  и  вы
будете свободны. А пока...
     -  А  пока,-  перебила  Кэт  со  справедливым   чувством   гордости   и
негодования,- я должна быть позором для моего пола и игрушкой  для  другого,
навлекать на себя заслуженное осуждение всех порядочных женщин  и  презрение
всех честных и достойных мужчин, терять уважение к себе и быть  униженной  в
глазах всех, кто на меня смотрит! Нет, этого не будет, хотя бы мне  пришлось
трудиться, стирая пальцы до кости, хотя бы я должна была  взяться  за  самую
грязную и тяжелую работу! Не поймите меня  превратно.  Я  не  опорочу  вашей
рекомендации. Я останусь в этом доме, куда вы меня поместили, пока  не  буду
вправе покинуть его по условиям моего соглашения, но помните:  тех  людей  я
больше не увижу! Когда я оттуда уйду,  я  спрячусь  от  них  и  от  вас,  и,
принявшись за тяжелый труд, чтобы содержать мать, я  буду  по  крайней  мере
жить спокойно и верить, что бог мне поможет!
     С этими словами она махнула рукой и вышла из  комнаты,  оставив  Ральфа
Никльби застывшим, как статуя.
     Закрыв дверь, Кэт едва не вскрикнула от  удивления,  обнаружив  Ньюмена
Ногса, стоявшего в маленькой нише в стене, словно  воронье  пугало  или  Гай
Фокс*, спрятанный на зиму  в  чулан.  Но  у  нее  хватило  присутствия  духа
сдержать себя, так как Ньюмен приложил палец к губам.
     - Не надо,- сказал Ньюмен, выскользнув из своего тайника и провожая  ее
через холл.- Не плачьте, не плачьте.
     А в это время две крупные слезы катились по щекам Ньюмена.
     - Я знаю, каково вам! - сказал бедный Ногс, вытаскивая из кармана нечто
похожее на старую пыльную тряпку и вытирая ею глаза Кэт с  такою  нежностью,
словно она была малюткой.- Сейчас вы ослабели. Да,  да,  очень  хорошо.  Это
правильно, мне это нравится. Правильно, что не ослабели перед ним.  Да,  да.
Ха-ха-ха! О да! Бедняжка!
     С такими бессвязными восклицаниями Ньюмен вытер и себе глаза упомянутой
пыльной тряпкой и, проковыляв к входной двери, открыл  ее,  чтобы  выпустить
Кэт.
     - Не плачьте больше,- прошептал Ньюмен.- Скоро я вас увижу. Ха-ха-ха! И
еще кто-то вас увидит. Да, да. Хо-хо!
     - Да благословит вас бог,- сказала Кэт, быстро уходя.-  Да  благословит
вас бог!
     - И вас также! - подхватил Ньюмен, снова приоткрыв немного дверь, чтобы
сказать эти слова.- Ха-ха-ха! Хо-хо-хо!
     И Ньюмен Ногс еще раз открыл дверь, чтобы весело кивнуть и  засмеяться,
и закрыл ее, чтобы горестно покачать головой и заплакать.
     Ральф оставался в прежней позе, пока не  услышал  стука  захлопнувшейся
двери, после чего пожал плечами и, пройдясь несколько раз по комнате,сначала
быстро, потом, по мере того как приходил в себя замедляя шаги,- сел к столу.
     Вот одна из  тех  загадок  человеческой  природы,  которые  могут  быть
поставлены,  но  не  разрешены.  Хотя  в  тот  момент  Ральф  нисколько   не
раскаивался в  своем  поведении  по  отношению  к  невинной,  чистосердечной
девушке, хотя его распутные клиенты поступили именно так, как он рассчитывал
- именно так, как он больше всего желал, именно так, как было  ему  наиболее
выгодно,- однако он всей душой ненавидел их за то, что они так поступили.
     - Уф! - сказал Ральф, хмурясь и грозя кулаком, когда в его  воображении
возникли лица  двух  распутников.-  Вы  за  это  заплатите.  О,  вы  за  это
заплатите!
     Ростовщик в поисках утешения обратился к своим книгам и бумагам,  а  за
дверью его делового кабинета шел спектакль, который привел бы его в  немалое
изумление, если бы он каким-то образом мог взглянуть на него.
     Ньюмен Ногс был единственным актером. Он стоял в  нескольких  шагах  от
двери, повернувшись к ней лицом,  и,  засучив  рукава,  занимался  тем,  что
осыпал по  всем  правилам  искусства  самыми  энергическими  ударами  пустое
пространство.
     На   первый   взгляд   это   могло   показаться   лишь   мудрой   мерой
предосторожности человека, ведущего сидячий образ жизни,- мерой, принимаемой
для расширения грудной клетки  и  развития  ручных  мышц.  Но  напряжение  и
радость на лице Ньюмена  Ногса,  которое  было  залито  потом,  изумительное
упорство, с каким он направлял непрерывный поток ударов  в  сторону  дверной
филенки, примерно в пяти футах девяти дюймах  от  пола,  и  неутомимость,  с
какой он действовал,- все  это  в  достаточной  мере  объяснило  бы  зоркому
наблюдателю, что Ньюмен Ногс в  воображении  своем  избивает  до  полусмерти
своего весьма деятельного хозяина, мистера Ральфа Никльби.


ГЛАВА XXIX,
     О делах Николаса, и о разладе в  труппе  мистера  Винсента
Крамльса

     Неожиданный успех и благоволение, с  которым  был  принят  первый  опыт
Николаса в Портсмуте, побудили мистера Крамльса затянуть пребывание  в  этом
городе на две недели дольше срока, назначенного им первоначально для  своего
визита, и за это время Николас сыграл  множество  разнообразнейших  ролей  с
неизменным успехом и привлек в театр столь многих зрителей,  раньше  никогда
там не бывавших, что бенефис показался директору многообещающей затеей.  Так
как Николас согласился на предложенные  условия,  бенефис  был  назначен,  и
благодаря ему он выручил ни больше ни меньше как двадцать фунтов.
     Оказавшись неожиданным обладателем  такого  богатства,  Николас  первым
делом отправил по почте славному Джону Брауди сумму,  равную  его  дружеской
ссуде; посылку денег он сопроводил изъявлениями благодарности и  уважения  и
сердечными пожеланиями счастья в супружеской жизни. Ньюмену Ногсу он  послал
половину полученных денег,  умоляя  его  найти  случай  вручить  деньги  Кэт
потихоньку и передать ей горячие заверения в его любви и  привязанности.  Он
ни словом не упомянул о том,  какое  нашел  себе  занятие,  только  уведомил
Ньюмена, что письмо, адресованное ему на вымышленную его фамилию в Портсмут,
Почтамт, всегда дойдет до него, и умолял достойного друга написать  подробно
о положении матери и сестры и дать  отчет  обо  всех  великих  благодеяниях,
какие оказал им Ральф Никльби со времени его отъезда из Лондона.
     - Вам не по себе,- сказал Смайк в  тот  вечер,  когда  было  отправлено
письмо.
     - Ничуть не бывало,- возразил Николас с напускной веселостью, чтобы  не
сделать юношу несчастным на весь вечер.- Я думал о моей сестре, Смайк.
     - О сестре?
     - Да.
     - Она похожа на вас? - осведомился Смайк.
     - Говорят,  что  похожа,-  смеясь,  ответил  Николас,-  только  гораздо
красивее.
     - Значит, она очень красива,- слазил Смайк, после  того  как  некоторое
время молча размышлял, сложив руки и не спуская глаз со своего друга.
     - Каждый, кто не знает вас так,  как  знаю  я,  сказал  бы,  что  вы  -
настоящий кавалер,- заявил Николас.
     - А я даже не понимаю, что  это  значит,-  покачивая  головой,  заметил
Смайк.- Увижу я когда-нибудь вашу сестру?
     - Конечно!- воскликнул Николас.- Скоро  мы  будем  жить  все  вместе...
когда мы разбогатеем, Смайк.
     - Как это случилось, что у вас, такого ласкового и доброго ко мне,  нет
никого, кто был бы добр к вам? - спросил Смайк.- Я не могу понять.
     - Ну, это длинная история,- ответил  Николас,-  и  боюсь,  что  ее  вам
нелегко будет понять. У меня есть враг - вы знаете, что значит иметь врага?
     - О да, это я знаю,- сказал Смайк.
     - Так вот, он тому причина,- продолжал Николае.- Он богат, и его не так
легко наказать, как вашего старого врага мистера Сквирса. Он мой дядя, но он
негодяй и причинил мне зло.
     - Это правда? - спросил Смайк, с волнением наклоняясь вперед.- Как  его
зовут? Скажите мне его имя.
     - Ральф, Ральф Никльби.
     - Ральф Никльби,- повторил Смайк.- Ральф. Это имя я заучу наизусть.
     Он пробормотал его себе под нос раз двадцать, но  тут  громкий  стук  в
дверь отвлек его от этого занятия. Не успел он ее открыть, как мистер Фолер,
пантомимист, просунул голову в комнату.
     Голова мистера Фолера обычно была украшена круглой  шляпой  с  необычно
высокой тульей и круто загнутыми полями. На этот  раз  он  надел  ее  совсем
набекрень и задом наперед, так как сзади она меньше порыжела; шею он обмотал
огненно-красным шерстяным  шарфом,  выбившиеся  концы  которого  выглядывали
из-под поношенного  ньюмаркетского  пальто*,  очень  узкого  и  застегнутого
сверху донизу. В руке он держал одну,  очень  грязную,  перчатку  и  дешевую
тросточку со стеклянной ручкой. Короче говоря, вид у него был  ослепительный
и свидетельствовал о том, что он уделил своему  туалету  значительно  больше
внимания, чем обычно.
     - Добрый вечер, сэр,- сказал  мистер  Фолер,  снимая  шляпу  с  высокой
тульей и расчесывая волосы пальцами.- Я пришел к вам с поручением. Гм!
     - От кого  и  в  чем  дело?  -  осведомился  Николас.-  У  вас  сегодня
необычайно таинственный вид.
     - Холодный, быть может,- возразил мистер Фолер,- быть может,  холодный.
Тому виной мое положение - вина не моя, мистер Джонсон.  Этого  требует  мое
положение, сэр, как общего друга.
     Мистер Фолер умолк с весьма  внушительным  видом  и,  запустив  руку  в
упомянутую шляпу, извлек оттуда кусок бурой бумаги, затейливо сложенный,  из
коей вынул  записку,  которая  благодаря  этой  бумаге  осталась  чистой  и,
протянув ее Николасу, сказал:
     - Будьте добры прочесть это, сэр. Николас с величайшим изумлением  взял
записку и сломал печать, поглядывая при этом на мистера Фолера,  который,  с
большим достоинством сдвинув брови и поджав губы, сидел и упорно  смотрел  в
потолок.
     Она была  адресована  Джонсону,  эсквайру,  через  посредство  Огастеса
Фолера, эсквайра, и изумление  Николаев  отнюдь  не  уменьшилось,  когда  он
обнаружил, что она составлена в следующих лаконических выражениях:
     "Мистер Ленвил свидетельствует свое глубокое уважение мистеру  Джонсону
и будет признателен, если он уведомит его, в котором часу завтра утром будет
ему наиболее удобно встретиться с мистером Л. в театре с  тою  целью,  чтобы
мистер Л. дернул его за нос в присутствии труппы.
     Мистер Ленвил  просит  мистера  Джонсона  не  преминуть  назначить  ему
свидание, так как он пригласил двух-трех друзей, актеров,  быть  свидетелями
церемонии и ни в коем  случае  не  может  обмануть  их  ожидания.  Портсмут,
вторник вечером".
     Было что-то столь восхитительно нелепое в этом письменном  вызове,  что
Николас хотя и возмутился подобной наглостью, однако принужден был