момент
завтракала в постели.
     - Вам придется подождать, будьте  так  добры,-  сказала  дочь  портного
после недолгого отсутствия, во время которого  звон  прекратился  и  уступил
место шепоту.- Она скоро выйдет.
     С этими словами она подняла штору и (как  думала  она)  отвлекла  таким
путем внимание мистера Джонсона от комнаты и привлекла его  к  улице,  после
чего схватила какие-то  вещи,  сушившиеся  на  каминной  решетке  и  имевшие
большое сходство с чулками, и убежала.
     Так как за окном было не очень много предметов, представляющих интерес,
то Николас осмотрел комнату с большим вниманием, чем уделил бы ей при других
обстоятельствах. На диване лежала старая гитара, какие-то скомканные ноты  и
кучка папильоток вместе с кипой афиш и парой грязных белых атласных туфель с
большими голубыми розетками. На спинке стула висел еще не дошитый муслиновый
передник с карманчиками, украшенными красной лентой,- такие передники  носят
на сцене горничные, и, следовательно, нигде в другом месте их не увидишь.  В
одном  углу  стояли  миниатюрные  сапожки  с  отворотами;  в  сапожках  мисс
Сневелличчи обычно изображала маленького жокея, а  тут  же  на  стуле  лежал
сверток, имевший подозрительное сходство с короткими  штанишками  под  стать
сапожкам.
     Но, пожалуй, самым интересным предметом был раскрытый  альбом  газетных
вырезок, красовавшийся среди разбросанных по столу  театральных  либретто  в
двенадцатую долю листа. В этот альбом были вклеены всевозможные  критические
отзывы об игре мисс Сневелличчи,  извлеченные  из  различных  провинциальных
газет, а также дифирамбы в ее честь, начинавшиеся так:

                    Пой,  бог  любви,  и почему, ответь,
                    Талантливая Сневелличчи снизошла на землю?
                    Чтоб нас пленять, играть, а также петь?
                    Пой, бог любви, и торопись, тебе я жадно внемлю!"

     Помимо этого излияния, здесь  было  множество  лестных  намеков,  также
извлеченных из  газет,  например:  "Из  объявления,  помещенного  на  другой
странице  сегодняшнего  номера  нашей  газеты,  мы   узнаем,   что   бенефис
очаровательной и высокоталантливой мисс Сневелличчи назначен на среду  и  по
этому случаю ею составлена программа, которая может  зажечь  восторгом  даже
сердце мизантропа. Пребывая в уверенности, что наши сограждане  не  утратили
той  высокой  способности  цениnь  как  дела  общеполезные,  так  и   личные
достоинства, каковою способностью они издавна одарены столь изумительно,  мы
предсказываем  этой  очаровательной  актрисе  восторженный  прием".  "Ответы
подписчикам.  Дж.  С.  введен  в  заблуждение,   если   он   полагает,   что
высокоодаренная и прекрасная мисс Сневелличчи, каждый  вечер  пленяющая  все
сердца в нашем изящном и уютном маленьком  театре,  не  является  той  самой
леди, которой недавно сделал честные предложения чрезвычайно богатый молодой
джентльмен, проживающий в ста милях от славного города  Йорка.  У  нас  есть
основания предполагать, что мисс  Сневелличчи  является  той  леди,  которая
играла роль в этой таинственной и романической истории и чье  поведение  при
таких  обстоятельствах  делает  честь  ее  уму  и  сердцу  не  меньше,   чем
театральные триумфы ее  сверкающему  гению".  Альбом  мисс  Сневелличчи  был
заполнен  богатой  коллекцией  таких  заметок,  как  приведенные   выше,   и
пространными  программами  бенефисов,  кончавшимися  призывом,  напечатанным
крупным шрифтом:
                        "Приходите заблаговременно".

     Николас прочел множество  этих  вырезок  и  был  поглощен  подробным  и
меланхолическим отчетом о ходе событий, которые привели  к  тому,  что  мисс
Сневелличчи вывихнула себе лодыжку, поскользнувшись  на  апельсинной  корке,
брошенной на сцену в Винчестере каким-то чудовищем в  образе  человека  (так
сообщала газета), когда сама молодая леди в шляпке,  напоминавшей  ящик  для
угля, и в полном  выходном  костюме  впорхнула  в  комнату,  принося  тысячу
извинений, что заставила его ждать так долго после назначенного часа.
     - Но уверяю вас,- сказала мисс Сневелличчи,- моя дорогая  Лед,  которая
живет вместе со мной, так разнемоглась ночью, что я боялась, как бы  она  не
испустила дух в моих объятиях.
     - Такая судьба почти достойна зависти,-  заявил  Николас,-  но  тем  не
менее мне очень грустно это слышать.
     - Как вы умеете льстить! - сказала мисс Сневелличчи, в большом смущении
застегивая перчатку.
     - Если лестью называть восхищение вашими чарами и талантами,-  возразил
Николас, кладя руку на альбом вырезок,- то здесь вы имеете лучшие образцы.
     - О жестокое создание, как вы могли читать такие вещи! После этого  мне
стыдно смотреть вам в лицо, право же стыдно! - воскликнула мисс Сневелличчи,
хватая книгу и пряча ее в шкаф.- Какая небрежность со стороны Лед! Как могла
она поступить так нехорошо!
     - Я думал, вы любезно оставили  ее  здесь,  чтобы  я  почитал,-  сказал
Николас. Это и в самом деле казалось правдоподобным.
     - Ни за что на свете я бы не хотела, чтобы  вы  ее  видели,-  возразила
мисс Сневелличчи.- Никогда еще я не была так раздосадована, никогда! Но  Лед
такое небрежное существо, ей нельзя доверять.
     Тут разговор был прерван приходом феномена, который до сей поры скромно
оставался в спальне, а теперь появился с большой грацией и легкостью,  держа
в руке очень маленький зеленый  зонтик  с  широкой  бахромой  и  без  ручки.
Обменявшись несколькими  словами,  приличествующими  случаю,  они  вышли  на
улицу.
     Феномен оказался довольно докучливым  спутником,  ибо  сначала  у  него
свалилась правая сандалия, а  потом  левая,  а  когда  эту  беду  поправили,
обнаружилось, что белые панталончики с одной стороны спускаются ниже, чем  с
другой; помимо этих происшествий, зеленый зонтик провалился сквозь  железную
решетку и был  выужен  с  большим  трудом  и  после  многих  усилий.  Однако
немыслимо было бранить ее, так как она была дочкой директора; посему Николас
принимал все это с невозмутимым добродушием и  шествовал  под  руку  с  мисс
Сневелличчи, в то время как надоедливое дитя шло с другой стороны.
     Первый  дом,  куда  они  направили   свои   стопы,   стоял   на   улице
респектабельного вида. В ответ  на  скромный  стук  мисс  Сневелличчи  вышел
лакей, который, выслушав ее вопрос, дома  ли  миссис  Кэрдль,  очень  широко
раскрыл глаза, очень широко улыбнулся и сказал, что не знает, но  справится.
Затем он провел их в приемную, где заставил их ждать, пока там под  каким-то
предлогом не побывали две служанки, чтобы поглазеть на актеров;  поделившись
с ними впечатлениями в коридоре и приняв участие в долгом  перешептывании  и
хихиканье, лакей, наконец, отправился наверх доложить о мисс Сневелличчи.
     Миссис Кэрдль, по признанию тех, кто был наилучшим образом осведомлен в
такого рода делах, обладала поистине  лондонским  вкусом  во  всем,  имеющем
отношение к литературе и театру, а что до  мистера  Кэрдля,  то  он  написал
брошюру в шестьдесят четыре  страницы  в  одну  восьмую  листа  о  характере
покойного супруга кормилицы в "Ромео и Джульетте", разбиравшую  вопрос,  был
ли он действительно -"весельчаком" при  жизни,  или  же  только  пристрастие
любящей вдовы побудило ее отзываться о  нем  подобным  образом.  Доказал  он
также, что если отступить  от  принятой  системы  пунктуации,  то  любую  из
шекспировских пьес можно переделать наново и совершенно изменить  ее  смысл.
Посему нет надобности  говорить,  что  он  был  великим  критиком  и  весьма
глубоким и в высшей степени оригинальным мыслителем.
     - Ну, как вы поживаете, мисс Сневелличчи? - осведомилась миссис Кэрдль,
входя в приемную.
     Мисс Сневелличчи сделала грациозный реверанс и  выразила  надежду,  что
миссис Кэрдль здорова, равно как и мистер Кэрдль, появившийся  одновременно.
Миссис Кэрдль была в  утреннем  капоте  и  маленьком  чепчике,  сидевшем  на
макушке. На мистере Кэрдле был широкий халат, а  указательный  палец  правой
его руки приложен ко лбу в соответствии с портретами Стерна, с которым,  как
однажды кто-то заметил, он имел разительное сходство.
     - Я осмелилась нанести  вам  визит,  сударыня,  с  целью  спросить,  не
подпишетесь ли вы  на  мой  бенефис,-  сказала  мисс  Сневелличчи,  доставая
бумаги.
     - О, право, не знаю, что сказать,- отозвалась  миссис  Кэрдль.-  Нельзя
утверждать, чтобы сейчас театр находился на высоте величия и славы... Что же
вы стоите, мисс Сневелличчи?.. Драма погибла, окончательно погибла.
     - Как восхитительное воплощение  видений  поэта  и  как  материализация
человеческой  интеллектуальности,  золотящая  своим  сиянием  наши  грезы  и
открывающая перед умственным взором новый и волшебный  мир,  драма  погибла,
окончательно погибла,- сказал мистер Кэрдль.
     - Где найти человека из живущих ныне, который может изобразить нам  все
меняющиеся цвета спектра, в  какие  облечен  образ  Гамлета!  -  воскликнула
миссис Кэрдль.
     - Да, где найти такого человека... на сцене? -  сказал  мистер  Кэрдль,
делая маленькую оговорку в свою пользу.- Гамлет! Фу! Смешно!  Гамлет  погиб,
окончательно погиб.
     Совершенно подавленные этими горестными соображениями, мистер и  миссис
Кэрдль  вздохнули  и  некоторое  время  сидели  безгласные.  Наконец   леди,
повернувшись к мисс Сневелличчи, осведомилась, в  какой  пьесе  та  намерена
выступить.
     - В новой,- сказала мисс Сневелличчи,- автором  которой  является  этот
джентльмен и в которой он  будет  играть:  это  его  первое  выступление  на
подмостках. Джентльмена зовут мистер Джонсон.
     - Надеюсь, вы сохранили единства, сэр? - спросил мистер Кэрдль.
     - Эта пьеса - перевод с французского,- сказал  Николас.-  В  ней  много
всевозможных  происшествий,  живых  диалогов,  ярко  очерченных  действующих
лиц...
     - Все это бесполезно без строгого соблюдения  единств,  сэр,-  возразил
мистер Кэрдль.- Единства драмы - прежде всего.
     - Разрешите вас спросить,- сказал Николас, колеблясь  между  уважением,
которое должен был оказывать хозяину, и  желанием  позабавиться,-  разрешите
вас спросить, что такое единства?
     Мистер Кэрдль кашлянул и призадумался.
     - Единства, сэр,- сказал он,- это завершение...  нечто  вроде  всеобщей
взаимосвязи по отношению к месту и времени... своего  рода  универсальность,
если мне разрешат воспользоваться столь сильным выражением. Это я  и  считаю
драматическими единствами, поскольку я имел возможность уделить им внимание,
а я много читал об этом предмете и много размышлял. Перебирая в памяти роли,
исполняемые  этим  ребенком,-  продолжал  мистер  Кэрдль,   повернувшись   к
феномену,- я нахожу единство чувства, широту кругозора, свет и тень, теплоту
окраски, тон, гармонию, художественное развитие первоначальных замыслов, что
я тщетно ищу у взрослых актеров. Не знаю, понятно ли я изъясняюсь.
     - Вполне,- ответил Николас.
     - Вот именно,- сказал мистер Кэрдль, подтягивая  галстук.-  Таково  мое
определение единств драмы.
     Миссис Кэрдль сидела и слушала это  столь  исчерпывающее  объяснение  с
великим самодовольством. По  окончании  его  она  осведомилась,  что  думает
мистер Кэрдль по поводу подписки.
     - Не знаю, дорогая моя, честное слово, не знаю,- сказал мистер Кэрдль.-
Если мы подпишемся, то подлежит ясно дать  понять,  что  мы  не  гарантируем
качества исполнения. Пусть публика знает, что за  них  мы  своим  именем  не
поручимся, но что эту честь мы оказываем только мисс Сневелличчи. Когда  это
будет  ясно  установлено,  я  сочту   своим   долгом   распространить   наше
покровительство на пришедший в упадок театр хотя бы ради тех  ассоциаций,  с
которыми он для меня связан.  У  вас  найдется  два  шиллинга  шесть  пенсов
разменять полукрону, мисс Сневелличчи?  -  сказал  мистер  Кэрдль,  доставая
четыре полукроны.
     Мисс Сневелличчи обшарила все уголки розового ридикюля, но ни  в  одном
из них ничего не оказалось. Николас пробормотал шутливо,  ччо  он  автор,  и
решил вовсе обойтись без формальной процедуры обшаривания своих карманов.
     - Позвольте-ка,- сказал  мистер  Кэрдль,-  дважды  четыре  восемь,-  по
четыре шиллинга за место в ложе, мисс Сневелличчи,  чрезвычайно  дорого  при
теперешнем положении театра;  три  полукроны  -  это  семь  шиллингов  шесть
пенсов. Полагаю, мы не будем спорить из-за шести пенсов? Шесть пенсов нас не
поссорят, мисс Сневелличчи?
     Бедная мисс Сневелличчи с улыбками и поклонами взяла три  полукроны,  а
миссис Кэрдль, сделав несколько дополнительных  замечаний  на  тему  о  том,
чтобы места были им оставлены, с сидений стерта пыль и присланы  две  афиши,
как только они будут выпущены, позвонила в колокольчик,  давая  сигнал,  что
совещание кончено.
     - Странные люди,- сказал Николас, когда они вышли из дому.
     - Уверяю вас,- отозвалась мисс  Сневелличчи,  беря  его  под  руку,-  я
почитаю себя счастливой, что они недодали шести  пенсов...  Они  могли  пока
ничего не заплатить. Теперь в случае вашего успеха они дадут понять публике,
что всегда вам покровительствовали, а в случае вашего провала - что они были
в этом уверены с самою начала.
     В следующем доме, какой они посетили, их приняли восторженно, ибо здесь
обитали шесть человек детей, которые  восхищались  публичными  выступлениями
феномена, и, когда их призвали из детской, чтобы они насладились лицезрением
этой юной леди в интимной обстановке, они принялись  тыкать  пальцами  ей  в
глаза, наступать на  ноги  и  оказывать  другие  маленькие  знаки  внимания,
свойственные их возрасту.
     - Я непременно уговорю мистера Борума взян,  oтдельную  ложу,-  сказала
хозяйка дома после самой любезной встречи.- Я прихвачу с собой  только  двух
детей,  а  остальное  общество  будет  состоять  из  джентльменов  -   ваших
поклонников, мисс Сневелличчи.  Огастес,  гадкий  мальчик,  не  приставай  к
девочке!
     Это относилось к молодому джентльмену, который  щипал  девочку-феномена
сзади, очевидно с целью установить, настоящая ли она.
     -  Вероятно,  вы  очень  устали,-  сказала  мамаша,  обращаясь  к  мисс
Сневелличчи.- Я никак не могу отпустить вас, пока вы не выпьете рюмку  вина.
Фи, Шарлотта,  мне  стыдно  за  тебя!  Мисс  Лейн,  милая  моя,  пожалуйста,
присмотрите за детьми.
     Мисс Лейн была гувернантка, а  эта  просьба  была  вызвана  неожиданной
выходкой младшей мисс Борум, которая, стащив зеленый зонтик феномена, хотела
дерзко его унести, в то время как ошеломленный феномен беспомощно взирал  на
это.
     - Где вы могли  научиться  так  играть,  как  вы  играете?  -  спросила
добродушная миссис Борум, снова обращаясь к мисс Сневелличчи.- Право  же,  я
понять не могу (Эмма, не таращи глаза): в одном месте вы плачете, а в другом
смеетесь, и все это так естественно, ах, боже мой!
     -  Я  счастлива  слышать  столь  благоприятное  мнение.-  сказала  мисс
Сневелличчи.- Восхитительно думать, что вам нравится моя игра.
     - Нравится! - вскричала миссис Борум.- Кому же она может не  нравиться?
Будь у меня возможность, я бы ходила в театр два раза в неделю: я без ума от
него. Только иногда вы бываете слишком  трогательны.  Вы  доводите  меня  до
такого состояния, до таких судорожных рыданий! Господи боже мой, мисс  Лейн,
почему вы позволяете им так мучить это бедное дитя?
     Девочке-феномену и в самом деле грозила опасность быть  разорванной  на
части, так как два здоровых  мальчугана,  ухватившись  каждый  за  ее  руку,
тянули в  противоположные  стороны,  пробуя  свою  силу.  Однако  мисс  Лейн
(которая сама  была  слишком  занята  созерцанием  взрослых  актеров,  чтобы
обращать должное внимание  на  происходящее)  в  критический  момент  спасла
злосчастного младенца, который подкрепился рюмкой вина и вскоре  был  уведен
своими друзьями, не потерпев особо серьезных повреждений,  если  не  считать
того, что  розовый  газовый  чепчик  был  приплюснут,  а  белое  платьице  и
панталончики порядочно измяты.
     Это было изнурительное утро,  потому  что  пришлось  сделать  множество
визитов и у всех вкусы были разные. Одни хотели трагедий, а другие  комедий;
одни возражали против танцев, другие только танцев и  хотели.  Одни  считали
комического певца решительно вульгарным, а другие надеялись, что у него дела
будет больше, чем обычно. Одни не  обещали  прийти,  потому  что  другие  не
обещали прийти, а иные вовсе не  хотели  идти,  потому  что  другие  придут.
Наконец мало-помалу,  в  одном  месте  что-нибудь  вычеркивая,  а  в  другом
что-нибудь добавляя,  мисс  Сневелличчи  поручилась  за  программу,  которая
другими достоинствами, может быть, и не отличалась, но зато была  достаточно
обширна, (среди прочих безделок она включала четыре пьесы, различные  песни,
несколько поединков и много танцев), и они  вернулись  домой,  не  на  шутку
измученные трудами этого дня.
     Николас корпел над пьесой, которую быстро начали репетировать, а  затем
корпел над  своей  ролью,  которую  разучивал  с  большой  настойчивостью  и
исполнил, как заявила вся труппа, безупречно.  И,  наконец,  настал  великий
день. Утром был послан в обход глашатай, звоном колокольчиков возвещавший на
всех людных улицах о представлении; специально выпущенные афиши длиной в три
фута и шириной в девять дюймов были рассеяны  повсюду,  разбросаны  по  всем
подвальным лестницам, подсунуты под все дверные кольца и развешены  во  всех
лавках. Были они также вывешены на всех стенах, хотя и не с полным  успехом,
ибо по случаю болезни постоянного расклейщика афиш эту обязанность исполняло
лицо неграмотное, и часть  афиш  была  развешена  косо,  а  остальные  вверх
ногами.
     В половине шестого  в  дверь  галерки  ломились  четыре  человека;  без
четверти шесть их было по крайней мере дюжина; в шесть часов колотили ногами
в дверь устрашающим образом, а когда старший сынок Крамльса открыл  ее,  ему
пришлось спрятаться за ней, спасая собственную жизнь.  В  первые  же  десять
минут миссис Граден собрала пятнадцать шиллингов.
     За кулисами царило такое же беспримерное возбуждение. Мисс  Сневелличчи
вспотела так, что румяна едва держались у нее на лице. Миссис  Крамльс  была
так нервна, что с трудом могла припомнить свою роль. Локончики мисс Бравасса
развились от жары и волнения; даже сам мистер Крамльс все  время  смотрел  в
дырочку в занавесе и то и дело прибегал возвестить,  что  еще  один  человек
пришел в партер.
     Наконец оркестр умолк, и занавес поднялся. Первая сцена, в  которой  не
участвовал никто примечательный,  прошла  довольно  спокойно,  но  когда  во
второй появилась мисс Сневелличчи, сопровождаемая феноменом в  роли  дитяти,
какой раздался гром аплодисментов!  В  ложе  Борума  все  встали,  как  один
человек, размахивая шляпами и носовыми платками и  крича:  "Браво!".  Миссис
Борум и гувернантка бросали венки на сцену, из коих некоторые опустились  на
лампы, а один увенчал чело толстого джентльмена, который,  жадно  смотря  на
сцену, остался в неведении об оказанной ему чести; портной и  его  семейство
колотили ногами в переднюю стенку верхней  ложи,  грозя  вывалиться  наружу;
даже мальчик, разносивший имбирное пиво, застыл на месте посреди зрительного
зала; молодой  офицер,  которого  считали  влюбленным  в  мисс  Сневелличчи,
вставил в глаз монокль, как бы  желая  скрыть  слезу.  Снова  и  снова  мисс
Сневелличчи приседала  все  ниже  и  ниже,  и  снова  и  снова  аплодисменты
раздавались все громче  и  громче.  Наконец,  когда  феномен  взял  один  из
дымящихся венков и косо нахлобучил на самые глаза мисс  Сневелличчи,  овация
достигла своего апогея, и представление продолжалось.
     Но когда появился Николас в своей блестящей  сцене  с  миссис  Крамльс,
какие раздались  рукоплескания!  Когда  миссис  Крамльс  (которая  была  его
недостойной матерью)  насмехалась  над  ним  и  назвала  его  "самонадеянным
мальчишкой", а он отказал ей в повиновении, какая была  бу