где всего несколько
дней назад впервые побывал Николас, и,  получив  доступ  к  мистеру  Брэю  и
убедившись, что его дочери нет дома, приступили наконец, после  искуснейшего
вступления, на какое только было способно величайшее  мастерство  Ральфа,  к
подлинной цели своего посещения.
     - Вот он сидит перед вами, мистер Брэй, - сказал Ральф, в то время  как
больной, еще не пришедший в себя от изумления, полулежал в кресле,  переводя
взгляд с него на Артура Грайда. - Что ж тут такого, если он  имея  несчастье
быть одним из виновников вашего  пребывания  в  этом  месте?  Я  был  вторым
виновником. Люди должны жить. Вы настолько знаете жизнь, что  не  можете  не
видеть этого в настоящем свете. Мы предлагаем  наилучшее  возмещение,  какое
только можем предложить. Возмещение? Предложение вступить в брак, за которое
ухватился бы не один титулованный отец. Мистер Артур Грайд богат, как принц.
Подумайте, какая это находка.
     - Моя дочь, сэр,  -  надменно  возразил  Брэй,  -  такая,  какой  я  ее
воспитал, явилась бы щедрым  вознаграждением  за  самое  большое  состояние,
которое может предложить человек в обмен на ее руку.
     - Это как раз то, что я вам говорил, - сказал хитрый Ральф, обращаясь к
своему другу, старому Артуру.
     - Как раз то, что заставило меня  почитать  это  дело  таким  легким  и
пристойным. Обе стороны ничем не обязаны одна другой. У вас деньги,  у  мисс
Маделайн красота и прекрасные качества. У нее молодость, у вас деньги. У нее
нет денег, у вас нет  молодости.  Одно  стоит  другого,  вы  квиты...  Брак,
поистине заключенный на небесах.
     - Говорят, браки  заключаются  на  небесах,  -  добавил  старый  Артур,
отвратительно подмигивая тому, кого он пожелал сделать своим тестем. - Стало
быть, если мы сочетаемся браком, это предназначено судьбой.
     - Подумайте также, мистер Брэй, - сказал Ральф, поспешно  заменяя  этот
довод соображениями, теснее связанными с землей,  -  подумайте  о  том,  что
ставится на карту в  зависимости  от  того,  будет  принято  или  отвергнуто
предложение моего друга...
     - Как могу я принять его или  отвергнуть?  -  перебил  мистер  Брэй,  с
раздражением сознавая, что в сущности решать должен он сам. - От моей дочери
зависит принимать или отвергать, от моей дочери! Вы это знаете.
     - Совершенно верно, - энергически подтвердил Ральф, - но у вас остается
право дать совет, изложить доводы за и против, намекнуть о своем желании.
     - Намекнуть о желании, сэр! -  воскликнул  должник,  то  надменный,  то
угодливый, но всегда соблюдающий свою выгоду. - Я отец ее? Зачем бы  я  стал
намекать и действовать украдкой? Или вы полагаете, как друзья  ее  матери  и
мои враги, - будь они прокляты все! - что по отношению ко мне она  исполняет
больше чем свой долг, сэр, больше чем свой долг? Или  вы  думаете,  что  мои
несчастья являются достаточным основанием для  того,  чтобы  наши  отношения
изменились и чтобы она приказывала, а я повиновался?  Намекнуть  о  желании!
Быть может, видя  меня  вот  в  этих  стенах,  почти  лишенного  возможности
подняться с кресла без посторонней помощи, вы полагаете, что  я  -  какое-то
разбитое, ни на что не способное существо и у меня нет ни мужества, ни права
делать то, что я считаю необходимым для блага моей  дочери?  Осталось  ли  у
меня право намекнуть о своем желании?! Надеюсь!
     - Простите, вы меня не выслушали, - сказал Ральф,  который  досконально
знал этого человека и соответствующим образом  вел  свою  игру.  -  Я  хотел
сказать, что, если бы вы намекнули о своем желании  -  только  намекнули,  -
это, конечно, было бы равносильно приказанию.
     - Да, разумеется, так бы оно и было! - сердито подхватил мистер Брэй. -
Если вы случайно не слыхали о тех временах, сэр, то я вам  скажу,  что  было
время, когда я всегда торжествовал над всеми родственниками ее матери,  хотя
на их стороне были власть и богатство, а на моей только воля.
     - Но вы меня не выслушали, - продолжал  Ральф  со  всею  кротостью,  на
какую был способен. -  У  вас  еще  есть  все  качества,  чтобы  блистать  в
обществе, и перед вами долгая жизнь, конечно, если... вы будете дышать более
свежим воздухом, и под более ясными  небесами,  и  среди  избранных  друзей.
Развлечения - ваша стихия, в ней вы блистали  прежде.  Светское  общество  и
свобода - вот что вам нужно. Франция и ежегодная рента, - которая обеспечила
бы вам возможность жить там в роскоши, которая снова дала бы вам власть  над
жизнью, которая возродила бы вас к новому  существованию...  Когда-то  город
гремел молвой о ваших  расточительных  увеселениях,  и  вы  могли  бы  снова
засверкать на сцене, извлекая пользу из опыта и живя на счет других,  вместо
того чтобы давать другим жить на ваш счет. Какова оборотная сторона картины?
Что там? Я не знаю, какое кладбище ближайшее, но  вижу  могильную  плиту  на
нем, где бы оно ни было, и вижу дату - быть может, отделенную от наших  дней
двумя годами, быть может, двадцатью. Это все!
     Мистер Брэй облокотился на ручку кресла и заслонил лицо рукой.
     - Я говорю ясно, - сказал Ральф, - потому что чувствую глубоко. В  моих
интересах, чтобы вы выдали свою дочь за моего друга  Грайда,  ибо  тогда  он
позаботится о том, чтобы мне заплатили - по крайней мере часть. Я  этого  не
скрываю. Я это открыто признаю. Но какую пользу извлечете вы, направив ее на
этот путь? Не упускайте эту пользу  из  виду.  Ваша  дочь  может  возражать,
протестовать, плакать, говорить, что он слишком стар, уверять, что ее  жизнь
будет несчастной; А какова сейчас ее жизнь?
     Жестикуляция больного показала, что эти доводы не были оставлены им без
внимания, так же как ничто  в  его  поведении  не  ускользнуло  от  внимания
Ральфа.
     - Какова она сейчас, говорю я? -  продолжал  коварный  ростовщик.  -  И
какие могут быть у  нее  перспективы?  Если  вы  умрете,  люди,  которых  вы
ненавидите, сделают ее счастливой. Можете вы перенести такую мысль?
     - Нет! - воскликнул Брэй под влиянием мстительного чувства, которого не
мог подавить.
     - Я так и думал, - спокойно сказал Ральф. - Если извлечет она пользу из
чьей-нибудь смерти, то пусть это будет смерть  ее  мужа  (это  было  сказано
более тихим голосом). Пусть не вспоминает она о вашей смерти как о  событии,
которое нужно считать началом более счастливой жизни. Каково же  возражение?
Обсудим его. Ее поклонник - старик. Ну что  ж!  Как  часто  люди  знатные  и
состоятельные, у которых нет ваших оправданий, потому что  им  доступны  все
радости жизни, как часто, говорю я, они выдают своих дочерей за стариков или
(что еще хуже) за молодых людей, безголовых и бессердечных, чтобы подразнить
праздное свое тщеславие, укрепить фамильные связи или обеспечить себе  место
в парламенте! Решайте за нее, сэр, решайте за нее. Вы должны лучше знать,  и
впоследствии она будет вам благодарна.
     - Тише, тише! -  воскликнул  мистер  Брэй,  внезапно  встрепенувшись  и
дрожащей рукой зажав рот Ральфу. - Я слышу, она у двери.
     В этом быстром движении, говорившем о  стыде  и  страхе,  был  проблеск
совести,  который  на  одно  короткое  мгновение  сорвал  тонкое   покрывало
лицемерия с гнусного замысла и показал всю  его  подлость  и  отвратительную
жестокость.
     Отец упал в  кресло,  бледный  и  трепещущий;  Артур  Грайд  схватил  и
принялся мять свою шляпу, не  смея  поднять  глаз;  даже  Ральф  на  секунду
съежился,  как  побитая  собака,  устрашенный  появлением  молодой  невинной
девушки.
     Эффект был почти таким  же  кратковременным,  как  и  внезапным.  Ральф
первый пришел в себя и, заметив встревоженный вид Маделайн, попросил  бедную
девушку успокоиться, заверив ее, что нет никаких основании пугаться.
     - Внезапный спазм, - сказал Ральф, бросив взгляд  на  мистера  Брэя.  -
Сейчас он уже оправился.
     Самое жестокое и искушенное сердце не осталось  бы  бесчувственным  при
виде юного и прекрасного существа, чью верную  гибель  они  обсуждали  всего
лишь минуту тому назад; девушка обвила руками шею своего  отца  и  расточала
ему слова ласкового участия и  любви  -  самые  нежные  слова,  какие  могут
коснуться слуха отца иди сорваться с уст ребенка. Но Ральф холодно наблюдал,
а Артур Грайд, пожирая  слезящимися  глазами  внешнюю  красоту  и  оставаясь
слепым к красоте духа, оживлявшего  телесную  оболочку,  несомненно  проявил
какие-то пылкие чувства, однако это были не те теплые чувства, какие  обычно
вызывает созерцание добродетели.
     - Маделайн, -  сказал  отец,  мягко  освобождаясь  из  объятий,  -  это
пустяки.
     - Но такая же спазма была у вас вчера. Ужасно видеть, как вы страдаете.
Не могу ли я чем-нибудь помочь?
     - Сейчас ничем. Здесь два  джентльмена,  Маделайн,  одного  из  них  ты
видела раньше. Она говорила, -  добавил  мистер  Брэй,  обращаясь  к  Артуру
Грайду, - что я всегда чувствую себя хуже,  стоит  мне  посмотреть  на  вас.
Ну-ну! Быть может, она изменит свое мнение; девушкам, знаете ли, разрешается
изменять свои мнения. Ты очень устала, дорогая?
     - Право же, нет.
     - Несомненно устала. Ты слишком много работаешь.
     - Ах, если бы я могла работать еще больше!
     - Я знаю, что ты этого хочешь, но  ты  переоцениваешь  свои  силы.  Эта
жалкая жизнь, моя милочка, с повседневной работой и утомлением тебе  не  под
силу. Я в этом уверен. Бедная Маделайн!
     Говоря эти ласковые слова, мистер Брэй привлек  к  себе  дочь  и  нежно
поцеловал ее в щеку. Ральф, зорко и внимательно  присматривавшийся  к  нему,
направился к двери и поманил Грайда.
     - Вы дадите нам знать? - спросил Ральф.
     - Да, да, - отозвался мистер Брэй, поспешно  отстраняя  дочь.  -  Через
неделю. Дайте мне неделю.
     - Через неделю, -сказал  Ральф,  поворачиваясь  к  своему  спутнику,  -
считая с сегодняшнего дня. До свиданья! Мисс Маделайн, целую вашу руку.
     - Обменяемся рукопожатием, Грайд,  -  сказал  мистер  Брэй,  протягивая
руку, когда старый Артур отвесил  поклон.  -  Несомненно,  намерения  у  вас
хорошие. Теперь я поневоле это признаю. Если я был должен вам деньги, это не
ваша вина. Маделайн, моя милая, дай ему руку.
     - Ах, боже мой, если бы молодая леди снизошла! Хотя бы кончики пальцев!
- сказал Артур в нерешительности, готовый отступить.
     Маделайн невольно отшатнулась от  этого  уродца,  но  все-таки  вложила
концы пальцев в его руку и тотчас же  отняла  их.  После  неудачной  попытки
сжать их, чтобы удержать и поднести к губам, старый Артур  с  причмокиванием
поцеловал  свои  собственные  пальцы   и   с   разнообразными,   выражающими
влюбленность гримасами отправился за своим другом, который  к  тому  времени
был уже на улице.
     - Ну, что он скажет?  Что  он  скажет?  Что  скажет  гигант  пигмею?  -
осведомился Артур Грайд, ковыляя к Ральфу.
     - А что скажет пигмей гиганту? - отозвался Ральф, подняв брови и  глядя
сверху вниз на вопрошающего.
     - Он не знает, что сказать, - ответил Артур  Грайд.  -  Он  надеется  и
боится. Но не правда ли, она лакомый кусочек?
     - Я не большой ценитель красоты, - проворчал Ральф.
     - Но я ценитель! - заявил Артур, потирая руки. - Ах,  боже  мой,  какие
красивые были у нее глаза, когда она склонилась над  ним!  Такие  ресницы...
нежная бахрома! Она... она посмотрела на меня так ласково.
     - Я думаю, не слишком уж влюбленным взором, а? - сказал Ральф.
     - Вы так думаете? - отозвался старый Артур. - Не кажется  ли  вам,  что
этого можно добиться? Не кажется ли вам, что можно?
     Ральф  бросил  на  него  презрительный  и  хмурый  взгляд  я   процедил
насмешливо сквозь зубы:
     -Вы обратили внимание: он говорил ей что она  устала  и  слишком  много
работает и переоценивает свои силы?
     - Да, да. Так что же?
     - Как вы думаете, говорил ли он ей это когда-нибудь раньше? И что такая
жизнь ей не под силу?! Да, да. Он ее изменит, эту жизнь.
     - Вы думаете, дело сделано? - осведомился  старый  Артур,  всматриваясь
из-под полуопущенных век в лицо своего собеседника.
     - Уверен, что сделано, - сказал Ральф. - Он уже пытается обмануть  себя
даже перед нами. Он делает вид, будто думает  о  ее  благополучии,  а  не  о
своем. Он разыгрывает добродетельную роль и так заботлив и ласков, сэр,  что
дочь с трудом могла узнать его. Я заметил у нее на глазах слезы изумления. В
скором времени прольется еще больше слез, тоже вызванных изумлением, хотя  и
иного рода. О, мы можем спокойно ждать будущей недели! ...


ГЛАВА  XLVIII,
     посвященная  бенефису  мистера  Винсента  Крамльса  и
"решительно последнему" его выступлению на сей сцене

     С очень печальным и тяжелым сердцем, угнетаемый  мучительными  мыслями,
Николас пошел обратно  в  восточную  часть  города,  направляясь  в  контору
"Чирибл, братья". Те необоснованные надежды, какие он позволил себе  питать,
те  приятные  видения,  какие  возникали  перед  его  умственным  взором   и
группировались вокруг прелестного образа Маделайн Брэй,  -  все  они  теперь
рассеялись и ни следа не осталось от их радужности и блеска.
     Для лучших чувств Николаса было бы оскорблением, вовсе не  заслуженным,
предполагать, будто раскрытие - и  какое  раскрытие!  -  тайны,  окутывавшей
Маделайн Брэй, в то время как он даже не знал ее имени, угасило его пыл  или
охладило его пламенное восхищение. Если раньше она внушала ему  ту  страсть,
какую могут питать юноши, привлеченные одною лишь  красотой  и  грацией,  то
теперь  он  испытывал  чувства,  гораздо  более  глубокие  и   сильные.   Но
благоговение перед ее  невинным  и  целомудренным  сердцем,  уважение  к  ее
беспомощности и одиночеству, сочувствие, вызванное страданиями такого  юного
и прекрасного существа, и восхищение ее возвышенной и  благородной  душой  -
все  это  как  будто  поднимало  ее  на  высоту,  где  она  была  для   него
недосягаемой, и хотя усугубляло его любовь, но, однако, нашептывало, что эта
любовь безнадежна.
     - Я сдержу слово, данное ей, - мужественно сказал Николас. - Не простое
доверительное поручение я взял на себя. Двойной долг, на меня возложенный, я
исполню неукоснительно и с величайшей добросовестностью. В том положении,  в
котором  я  нахожусь,  сокровенные  мои  чувства  не  заслуживают   никакого
внимания, и никакого внимания я им уделять не буду.
     Однако эти сокровенные чувства были по-прежнему живы, и втайне Николас,
пожалуй, даже потворствовал им, рассуждая так (если  он  вообще  рассуждал):
они не могут причинить никакого вреда никому, кроме него самого, и  если  он
хранит их в тайне из сознания долга, то тем более прав он имеет питать их  в
награду за свой героизм.
     Все эти мысли в  сочетании  с  тем,  что  он  видел  в  то  утро,  и  с
предвкушением следующего визита  сделали  его  очень  скучным  и  рассеянным
собеседником - в такой мере, что Тим Линкинуотер заподозрил, не ошибся ли он
где-нибудь, написав не ту цифру. И Тим Линкинуотер серьезно умолял его, если
это действительно случилось, лучше чистосердечно покаяться и соскоблить  ее,
чем отравить себе всю жизнь угрызениями совести.
     Но в ответ на эти заботливые увещания и многие другие, исходившие и  от
Тима и от мистера Фрэнка, Николас мог только заявить, что никогда в жизни не
бывал веселее; в таком расположении  духа  он  провел  день  и  в  таком  же
расположении духа отправился вечером домой, по-прежнему передумывая снова  и
снова все те же думы, размышляя снова и снова все о том же и приходя снова и
снова все к тем же выводам.
     В  таком  мечтательном  и  смутном  состоянии  люди  склонны  слоняться
неизвестно зачем, читать объявления на стенах с величайшим вниманием, но  не
усваивая ни единого слова из их содержания, и смотреть в  витрины  на  вещи,
которых они не видят. Таким-то образом случилось, что Николас поймал себя на
том, что с чрезвычайным интересом изучает большую театральную афишу, висящую
перед второразрядным театром, мимо которого он должен был пройти  по  дороге
домой, и читает список актеров и актрис, обещавших оказать  честь  какому-то
предстоящему бенефису, - читает с такой серьезностью, словно то был перечень
имен леди и джентльменов, занимавших первые места в Книге судьбы, а сам он с
беспокойством   отыскивал   свое   собственное   имя.   Улыбнувшись    своей
рассеянности, он бросил взгляд на верхнюю строку афиши, собираясь продолжать
путь, и увидел, что она возвещает крупными буквами, с большими  промежутками
между ними: "Решительно последнее  выступление  мистера  Винсента  Крамльса,
знаменитого провинциального актера!!!"
     - Вздор! - сказал Николас, снова обращаясь к афише. - Не может быть.
     Но это было так. Одна строка возвещала  особо  о  первом  представлении
новой  мелодрамы;  другая  строка  особо   возвещала   о   последних   шести
представлениях старой; третья строка была  посвящена  продлению  ангажемента
несравненного африканского шпагоглотателя, который любезно дал себя  убедить
и согласился отложить на неделю  свои  выступления  в  провинции;  четвертая
строка возвещала, что мистер  Снитл  Тимбери,  оправившись  после  недавнего
тяжелого недомогания, будет иметь честь  выступать  сегодня  вечером;  пятая
строка   сообщала,   что   каждое   представление    будет    сопровождаться
"Рукоплесканиями, Слезами и Смехом", шестая - что  это  выступление  мистера
Винсента   Крамльса,   знаменитого   провинциального   актера    "решительно
последнее".
     "Право же, это должен быть тот самый, - подумал  Николас.  -  Не  может
быть двух Винсентов Крамльсов".
     Для наилучшего разрешения этого вопроса он вновь обратился к афише,  и,
убедившись, что в первой пьесе участвует Барон  и  что  Роберта  (его  сына)
играет некий Крамльс Младший, а Спалетро (его племянника) некий  юный  Перси
Крамльс {их последнее выступление!) и что характерный танец  в  пьесе  будет
исполнен  действующими  лицами,  a  pas  seui  {Сольный  танец  (франц.)}  с
кастаньетами исполнит  дитя-феномен  (ее  последнее  выступление!),  он  уже
больше не сомневался. Подойдя к входу для  актеров,  Николас  послал  клочок
бумаги, на котором написал карандашом: "Мистер  Джонсон",  -  и  вскоре  был
отведен "разбойником" в очень широком поясе с пряжкой и в  очень  просторных
кожаных рукавицах к бывшему своему директору.
     Мистер  Крамльс  был  непритворно  рад  его  видеть.  Он  отпрянул   от
маленького зеркальца и, с одной очень косматой, криво наклеенной бровью  над
левым глазом, держа в руке другую бровь и икру одной ноги, горячо его обнял,
заявив при этом, что для миссис Крамльс утешением будет  попрощаться  с  ним
перед отъездом.
     - Вы всегда были ее любимцем, Джонсон, - сказал Крамльс,  -  всегда,  с
самого начала! Я был совершенно спокоен за вас с того первого дня, когда  вы
с нами обедали. Из человека,  который  пришелся  по  вкусу  миссис  Крамльс,
несомненно должен был выйти толк. Ах, Джонсон, что это за женщина!
     - Я искренне признателен ей за ее доброту ко мне и в данном случае и во
всех остальных, - сказал Николас. - Но куда же вы уезжаете, если говорите  о
прощании?
     - Разве вы не читали  в  газетах?  -  не  без  достоинства  осведомился
Крамльс.
     - Нет, - ответил Николас.
     - Меня это удивляет, - сказал директор. -  Это  было  в  отделе  смеси.
Заметка где-то здесь у меня... не знаю... ах, вот она!
     С этими словами мистер Крамльс, сделав сначала вид, будто  потерял  ее,
извлек газетную вырезку размерами в квадратный  дюйм  из  кармана  панталон,
которые  носил  в  частной  жизни  (наряду  с  повседневным  платьем  других
джентльменов, разбросанным по комнате, они валялись на чем-то вроде комода),
и подал ее Николасу для прочтения.

     "Талантливый  Винсент  Крамльс,   давно   прославившийся   в   качестве
незаурядного  провинциального  режиссера  и  актера,   собирается   пересечь
Атлантический океан, отправляясь в театральную экспедицию. Как  мы  слышали,
Крамльса сопровождает его супруга и даровитое  семей