между телом и космосом выступают другие стихии - вода или огонь.
   В работе "О воздухах, водах и местностях" ("De aere, aquis, locis")  есть
такое место: "Относительно земли дело  обстоит  также,  как  и  относительно
людей. В самом деле, где времена года производят  весьма  большие  и  весьма
частые  перемены,  там  и  местность  является   весьма   дикой   и   весьма
неравномерной, и в ней ты можешь найти весьма  многие  и  заросшие  горы,  а
также поля и луга. Но где времена года не слишком разнообразны, там и страна
эта бывает весьма равномерна. Так же дело обстоит и по  отношению  к  людям,
если кто обратит внимание на  это.  Действительно,  есть  некоторые  натуры,
похожие на места гористые, лесистые и водянистые, а другие на места голые  и
безводные; некоторые носят натуру лугов  и  озер,  а  некоторые  подходят  к
природе равнин  и  мест  обнаженных  и  сухих,  ибо  времена  года,  которые
разнообразят природу внешним образом, различаются между собой; и если  между
собою  они  окажутся  многоразличными,   то   произведут   многообразные   и
многочисленные формы людей"191.
   В этом отрывке границы между телом и миром ослабляются по  другой  линии:
по линии родства и конкретного сходства человека  с  природным  пейзажем,  с
земным рельефом. В трактате "Гиппократова сборника" - "О числе семь"  дается
еще более гротескный образ: земля здесь изображена как большое  человеческое
тело,  голова  -  это  Пелопоннес,  Истм  -  позвоночник   и   т.п.   Каждая
географическая часть земли - страна - соответствует определенной части тела;
все телесные, бытовые и духовные особенности населения этих стран зависят от
их телесной локализации.
   Античная медицина, представленная в "Гиппократовом  сборнике",  придавала
исключительное значение всякого рода выделениям. Образ тела для врача -  это
прежде всего образ тела, выделяющего из себя мочу, кал, пот,  слизь,  желчь.
Далее, все телесные явления  больного  связываются  с  последними  событиями
жизни и смерти тела: они воспринимаются как показатели исхода  борьбы  между
жизнью и смертью в теле больного. Как показатели и факторы этой борьбы самые
ничтожнейшие проявления тела оказываются  в  одной  плоскости  и  на  равных
правах с констеляциями небесных светил, с нравами и  обычаями  народов.  Вот
отрывок из первой книги "Эпидемий": "Что касается до всех тех  обстоятельств
при болезнях, на основании которых должно устанавливать диагноз, то все  это
мы узнаем из общей природы всех  людей  и  собственной  всякого  человека...
Кроме того, из общего и частного состояния небесных светил и всякой  страны,
из привычек, из образа питания, из рода жизни, из возраста каждого больного,
из речей  больного,  нравов,  молчания,  мыслей,  сна,  отсутствия  сна,  из
сновидений, какие они и когда проявляются, из зуда, из слез, из пароксизмов,
из извержений, из мочи, из мокроты,  из  рвоты.  Должно  также  смотреть  на
переломы в болезнях, из каких какие происходят, и на  отложения,  ведущие  к
гибели или разрушению,  далее,  -  пот,  озноб,  похолодание  тела,  кашель,
чихание, икота, вдохи,  ветры  беззвучные  или  с  шумом,  истечение  крови,
геморрои"192.
   Приведенный отрывок чрезвычайно характерен для  "Гиппократова  сборника";
он объединяет в одной плоскости показателей жизни и смерти, разнообразнейшие
по своим иерархическим высотам и  тонам  явления  -  от  состояния  небесных
светил до чихания и испускания ветров  больным.  Характерен  и  динамический
ряд,  перечисляющий  отправления  тела.  Такие  ряды,  безусловно  навеянные
Гиппократом,  мы  неоднократно  встречаем  у  Рабле.  Например,  Панург  так
восхваляет полезные свойства зеленого соуса: "Желудок ваш  хорошо  варит,  -
прекрасно работает, изобилует ветрами; кровь  выходит  без  затруднения,  вы
кашляете, плюете, вас рвет, вам зевается, сморкается, дышится,  вдыхается  и
передыхается очень легко. Вы храпите, потеете и пользуетесь  тысячей  других
преимуществ, предоставляемых для нас пищей подобного рода".
   Подчеркнем еще знаменитую facies hippocratia - "Гиппократов  лик".  Здесь
лицо является не выражением субъективной  экспрессии,  не  чувств  и  мыслей
больного, а показателем объективного факта близости смерти.  Лицом  больного
говорит не он сам, а жизнь-смерть, принадлежащая к над-индивидуальной  сфере
родовой жизни тела. Лицо и тело  умирающего  перестают  быть  самими  собой.
Степень сходства с самим собой определяет степень близости или  отдаленности
смерти. Вот замечательный отрывок из "Прогностик": "В острых болезнях должно
вести наблюдение следующим образом. Прежде всего - лицо больного, похоже  ли
оно на лицо здоровых, а в особенности на само  себя,  ибо  последнее  должно
считать самым лучшим, а то,  которое  наибольше  от  него  отступает,  самым
опасным. Будет оно таково: нос острый, глаза впалые, виски  вдавленные,  уши
холодные и стянутые, мочки ушей отвороченные, кожа на лбу твердая, натянутая
и сухая, и цвет всего лица зеленый, черный, или бледный, или  свинцовый"193.
Или: "Если же сморщится веко, или посинеет, или побледнеет, а также губа или
нос, то должно знать, что это смертельный знак. Смертельный также признак  -
губы распущенные, висящие, холодные  и  побелевшие"194.  Приведем,  наконец,
такое замечательное описание агонии из "Афоризмов" (отдел  восьмой,  афоризм
18): "Наступление же смерти бывает, если теплота души вверху пупа восходит к
месту выше грудобрюшной преграды, а вся влага будет сожжена. Когда легкие  и
сердце потеряют влагу, то, после скопления теплоты  в  смертоносных  местах,
дух теплоты массою испаряется оттуда, откуда  он  всецело  господствовал  во
всем организме. Затем душа частью через кожу, частью через все  отверстия  в
голове, откуда, как мы  говорим,  идет  жизнь,  покидает  вместе  с  желчью,
кровью, мокротой и плотью телесное жилище, холодное  и  получившее  уже  вид
смерти"195.
   В признаках агонии,  на  языке  агонизирующего  тела,  смерть  становится
моментом жизни, получая телесно-выразительную реальность, говорит  на  языке
самого тела; смерть, таким образом, полностью вовлечена в  круг  жизни,  как
один из ее моментов. Обращаем  внимание  на  составные  элементы  последнего
приведенного   нами   образа   агонии:   сожжение   всей   телесной   влаги,
сосредоточение теплоты в смертельных  местах,  испарение  ее  оттуда,  душа,
уходящая вместе с желчью, с мокротой, через кожу и через отверстия в голове.
Здесь ярко показана гротескная открытость тела и движения в нем  и  из  него
космических стихий. Для системы образов чреватой смерти "Гиппократов лик"  и
описание агоний имели, конечно, существенное значение.
   Мы уже указывали,  что  в  сложном  образе  врача  у  Рабле  существенное
значение принадлежит и гиппократовскому представлению о враче. Приведем одно
из важнейших гиппократовских определений врача из трактата "О благоприличном
поведении" (de habitu decenti): "Поэтому должно, собравши  все  сказанное  в
отдельности, перенести мудрость в медицину,  а  медицину  в  мудрость.  Ведь
врач-философ равен богу. Да и немного в самом деле различия между  мудростью
и медициной, и все, что ищется для мудрости, все  это  есть  в  медицине,  а
именно: презрение к деньгам, совестливость, скромность, простота  в  одежде,
уважение, суждение, решительность, опрятность, изобилие мыслей, знание всего
того, что полезно и необходимо для жизни,  отвращение  к  пороку,  отрицание
суеверного страха перед богами, божественное превосходство"196.
   Нужно подчеркнуть, что эпоха Рабле во Франции была единственной эпохой  в
истории европейских идеологий, когда медицина находилась в центре не  только
всех естественных, но и гуманитарных наук и когда она почти  отождествлялась
с философией. Это явление наблюдалось и не только во Франции: многие великие
гуманисты  и  ученые  той  эпохи  были  врачами:  Корнелий  Агриппа,   химик
Парацельс, математик Кардано, астроном Коперник. Это была единственная эпоха
(отдельные индивидуальные попытки имели место, конечно, и в другие времена),
пытавшаяся ориентировать всю  картину  мира,  все  мировоззрение  именно  на
медицине197.  В  эту  эпоху  пытались  осуществить  требование   Гиппократа:
переносили мудрость в медицину и медицину в мудрость. Почти все  французские
гуманисты эпохи были в той или иной мере причастны к медицине и работали над
античными медицинскими трактатами. Анатомирование трупов,  в  то  время  еще
новое и очень  редкое,  привлекало  внимание  широких  кругов  образованного
общества. В  1537  году  Рабле  производил  публичное  анатомирование  трупа
повешенного, сопровождая его объяснениями. Эта демонстрация  разъятого  тела
имела громадный успех. Этьен Доле посвятил этому событию небольшое латинское
стихотворение. Здесь от лица самого повешенного прославляется  его  счастье:
вместо того чтобы  послужить  пищей  птицам,  его  труп  помог  демонстрации
удивительной  гармонии  человеческого  тела,  и  над  ним  склонялось   лицо
величайшего  врача  своего  времени.  И  влияние  медицины  на  искусство  и
литературу никогда не было так сильно, как в эпоху Рабле.
   Наконец, несколько слов о знаменитом "Гиппократовом романе".  Этот  роман
входил  в  число  приложений  к  "Гиппократову  сборнику".  Это   -   первый
европейский роман в письмах, первый роман,  имеющий  своим  героем  идеолога
(Демокрита),  и,  наконец,  первый  роман,   разрабатывающий   "маниакальную
тематику" (безумие смеющегося Демокрита). Странно поэтому,  что  историки  и
теоретики романа его почти вовсе игнорировали. Мы уже говорили о том,  какое
огромное влияние оказал этот роман на теорию смеха Рабле (и вообще на теорию
смеха его эпохи). Отметим также, что  приведенная  нами  выше  раблезианская
апология  глупости  (вложенная  в  уста  Пантагрюэля)  навеяна  рассуждением
Демокрита о  безумии  тех  практически  мудрых  людей,  преданных  грубым  и
корыстным заботам, которые его самого считали безумным за то, что он смеется
над всей их практической серьезностью. Эти  преданные  практическим  заботам
люди "безумие считают мудростью, а  мудрость  -  безумием".  Амбивалентность
мудрости-безумия здесь выступает с полной силой,  хотя  и  в  риторизованной
форме. Наконец отмечу еще одну деталь этого романа,  очень  важную  в  нашем
контексте. Когда Гиппократ, приехав в Абдеры, посетил "безумного" Демокрита,
он застал его сидящим около дома с раскрытой книгой в руках, а  вокруг  него
лежали на траве птицы со вскрытыми внутренностями; оказалось, что  он  пишет
работу о безумии и анатомирует  животных  с  целью  вскрыть  местонахождение
желчи, избыток которой  он  считает  причиной  безумия.  Таким  образом,  мы
находим в этом  романе  -  смех,  безумие,  разъятое  тело;  элементы  этого
комплекса,  правда,  риторически  разобщены,  но  их  амбивалентность  и  их
взаимная связь все же в достаточной степени сохраняются и здесь.
   Влияние "Гиппократова сборника" на всю философскую  и  медицинскую  мысль
эпохи  Рабле  было,  повторяем,  громадным.  Из  всех   книжных   источников
гротескной концепции тела у Рабле "Гиппократов сборник"  является  одним  из
самых важных.
   В  Монпелье,   где   Рабле   завершил   свое   медицинское   образование,
господствовало гиппократическое направление медицины. Сам Рабле в июне  1531
года ведет здесь курс по греческому тексту Гиппократа (это  было  тогда  еще
новшеством). В июле 1532 года он  издает  "Афоризмы"  Гиппократа  со  своими
комментариями (в изд. Гриф). В конце 1537 года он  комментирует  в  Монпелье
греческий  текст  "Прогностик"   Гиппократа.   Итальянский   врач   Менарди,
медицинские  письма  которого  Рабле  издал,  был   также   последовательным
гиппократиком. Все эти факты говорят о том, какое громадное  место  занимали
гиппократовские штудии в жизни Рабле (особенно в период создания первых двух
книг романа).
   Упомянем  в  заключение,  как  о  параллельном  явлении,  о   медицинских
воззрениях Парацельса. Основой всей медицинской теории и  практики  является
для  Парацельса  сплошное  соответствие  между  макрокосмом  (вселенной)   и
микрокосмом (человеком). Первым основанием медицины является, по Парацельсу,
философия, вторым - астрономия. Звездное небо находится и в самом  человеке,
и врач, не знающий его, не может  знать  и  человека.  Человеческое  тело  у
Парацельса исключительно богато: оно обогащено всем, что есть во  вселенной;
вселенная как бы еще раз собрана в теле человека во всем своем многообразии:
все ее элементы встречаются и соприкасаются в единой плоскости человеческого
тела198.
   ***
   Абель Лефран связывает философские идеи Рабле (в частности, в  вопросе  о
бессмертии души)  с  падуанской  школой  Помпонацци.  В  своем  трактате  "О
бессмертии   души"   (De   immortalitate   animi)   Помпонацци    доказывает
тождественность души с жизнью и неотделимость жизни души  от  тела,  которое
создает  душу,  индивидуализирует  ее,  дает  направление  ее  деятельности,
наполняет ее содержанием: вне тела душа оказалась бы  совершенно  пустой.  И
для Помпонацци тело - микрокосм, где собрано воедино все то, что в остальном
космосе разъединено и удалено. С  падуанской  школой  Помпонацци  Рабле  был
знаком. Нужно сказать, что учеником и горячим приверженцем этой школы был  и
друг Рабле - Этьен Доле, штудировавший в Падуе.
   Гротескная  концепция  тела  в  ряде  своих  существенных  моментов  была
представлена в гуманистической философии эпохи Возрождения и прежде всего  в
итальянской философии. Именно здесь сложилась (на античной основе) и та идея
микрокосма, которую усвоил Рабле. Человеческое тело  становилось  здесь  тем
началом,  с  помощью  которого  и  вокруг  которого  совершалось  разрушение
средневековой иерархической картины мира и созидалась новая картина. На этом
моменте необходимо несколько остановиться.
   Средневековой космос строился по Аристотелю. В  основе  лежало  учение  о
четырех  элементах,  из  которых  каждому  (земле,  воде,   воздуху,   огню)
принадлежало особое пространственное  и  иерархическое  место  в  построении
космоса. Все элементы, то есть стихии, подчинены определенному порядку верха
и низа. Природа и движение каждого элемента определяется его  положением  по
отношению к центру космоса. Ближе всего  к  этому  центру  находится  земля;
каждая отделившаяся часть земли стремится по прямой линии снова к центру, то
есть падает на землю.  Противоположно  этому  движение  огня:  он  постоянно
стремится кверху и потому постоянно отделяется от  центра.  Между  областями
земли и огня расположена область  воздуха  и  воды.  Основной  принцип  всех
физических явлений - превращение одного элемента в соседний другой  элемент:
огонь превращается в воздух, воздух в  воду,  вода  в  землю.  Это  взаимное
превращение и есть закон возникновения и уничтожения,  которому  подчиняется
все земное. Но над земным миром поднимается сфера небесных тел,  которая  не
подчиняется этому закону возникновения и уничтожения. Небесные тела  состоят
из особого вида материи - "quinta essentia". Эта  материя  уже  не  подлежит
превращениям, - она может совершать только чистое движение, то  есть  только
перемещение.  Небесным  телам,  как  наиболее  совершенным,  свойственно   и
наиболее  совершенное  движение,  круговое  -  вокруг  мирового  центра.   О
"субстанции  небес",   то   есть   о   квинтэссенции,   велись   бесконечные
схоластические споры, которые нашли свое  отражение  в  пятой  книге  романа
Рабле - в эпизоде с королевой Квинтэссенцией.
   Такова была средневековая картина космоса. Для  этой  картины  характерна
определенная   ценностная   акцентировка   пространства:    пространственным
ступеням, идущим снизу вверх, строго соответствовали ценностные ступени. Чем
выше ступень элемента на космической лестнице, чем ближе он к  "неподвижному
двигателю" мира, тем  лучше  этот  элемент,  тем  совершеннее  его  природа.
Понятия и образы верха и  низа  в  их  пространственно-ценностном  выражении
вошли в плоть и кровь средневекового человека.
   В эпоху Возрождения эта иерархическая картина мира разрушалась;  элементы
ее переводились в одну плоскость; высота и низ  становились  относительными;
вместо них акцент переходил на "вперед" и "назад". Этот перевод мира в  одну
плоскость,  эта  смена  вертикали  горизонталью  (с  параллельным  усилением
момента  времени)  осуществлялись   вокруг   человеческого   тела,   которое
становилось относительным центром космоса. Но этот космос  движется  уже  не
снизу вверх, а вперед по горизонтали времени -  из  прошлого  в  будущее.  В
телесном человеке иерархия космоса опрокидывалась, отменялась; он  утверждал
свое значение вне ее.
   Эта перестройка космоса из вертикального в горизонтальный вокруг человека
и человеческого тела нашла очень яркое  выражение  в  знаменитой  речи  Пико
делла Мирандолла "Oratio de  hominis  dignitate",  то  есть  "О  достоинстве
человека". Это была вступительная речь Пико к защите  тех  900  тезисов,  на
которые делает аллюзию Рабле, заставляя Пантагрюэля выступить с защитой 9764
тезисов. В этой речи Пико утверждает, что человек выше всех существ,  в  том
числе  и  небесных  духов,  потому  что  он  есть  не  только  бытие,  но  и
становление. Человек выходит за пределы всякой иерархии,  так  как  иерархия
может определять  только  твердое,  неподвижное,  неизменное  бытие,  но  не
свободное становление. Все остальные существа остаются навсегда тем, чем они
были однажды созданы, ибо природа их создается  готовой  и  неизменной;  она
получает одно-единственное семя, которое только и может в них развиться.  Но
человек при рождении получает семена всякой возможной жизни. Он сам выбирает
то семя, которое разовьется и принесет  в  нем  плоды:  он  взращивает  его,
воспитывает его в себе. Человек может стать и растением и  животным,  но  он
может стать  и  ангелом  и  сыном  божьим.  Пико  сохраняет  язык  иерархии,
сохраняет частью и старые ценности (он осторожен), но по  существу  иерархия
отменяется.  Такие  моменты,  как  становление,  наличие  многих   семян   и
возможностей, свобода выбора между ними,  выводят  человека  на  горизонталь
времени  и  исторического  становления.  Подчеркнем,   что   тело   человека
объединяет в себе  все  элементы  и  все  царства  природы:  и  растение,  и
животное, и собственно человека. Человек не есть нечто замкнутое и  готовое,
- он не завершен и открыт: это - основная идея Пико делла Мирандолла.
   В "Apologia" того же Пико выступает мотив микрокосма (в  связи  с  идеями
натуральной магии) в форме "мировой  симпатии",  благодаря  которой  человек
может объединять в себе высшее с низшим, далекое с близким, может  проникать
во все тайны, скрытые в недрах земли.
   Идеи "натуральной магии" и "симпатии" между всеми  явлениями  были  очень
распространены в эпоху Ренессанса. В той форме, которую им  придали  Батиста
Порта, Джордано Бруно  и  особенно  Кампанелла,  они  сыграли  свою  роль  в
разрушении средневековой картины мира, преодолевая иерархическую даль  между
явлениями, соединяя то, что было разъединено, стирая неправильно проведенные
границы между явлениями, содействуя перенесению всего  многообразия  мира  в
одну горизонтальную плоскость становящегося во времени космоса.
   Нужно  особо  отметить  чрезвычайную  распространенность  идеи  всеобщего
одушевления. Эту идею защищал  Фичино,  доказывая,  что  мир  -  не  агрегат
мертвых элементов,  а  одушевленное  существо,  где  каждая  часть  является
органом целого. Патрицци в своей "Panpsychia" доказывает, что  во  вселенной
все одушевлено - от звезд до простейших элементов. Этой идее не был  чужд  и
Кардано,  который  в  своем  учении  о  природе   в   значительной   степени
биологизирует мир, рассматривая все  явления  по  аналогии  с  органическими
формами: металлы для него - это "погребенные растения", ведущие  свою  жизнь
под землей. Камни также имеют свое развитие,  аналогичное  органическому