овека,
убежденного в  божественной  непогрешимости  своих  решений,  а  Чугэнгат,
казалось, погрузился мыслью в туманные дали прошлого. Кин жадными  глазами
смотрел на женщину, но она не замечала  этого  и  не  отрывала  тревожного
взгляда от губ отца. Пес снова сунулся под шкуру и,  успокоенный  тишиной,
на брюхе вполз в чум.  Он  с  любопытством  обнюхал  опущенную  руку  Тум,
вызывающе насторожив уши, прошел мимо Чугэнгата  и  лег  у  ног  Тантлача.
Копье с грохотом упало на землю,  собака  испуганно  взвыла,  отскочила  в
сторону, лязгнула в воздухе зубами и, сделав еще прыжок, исчезла из чума.
     Тантлач переводил взгляд с одного лица на другое, долго и внимательно
изучая каждое. Потом он с царственной суровостью поднял голову и  холодным
и ровным голосом произнес свое решение:
     - Чужестранец остается. Собери охотников. Пошли скорохода в  соседнее
селение с приказом привести воинов. С Пришельцем я говорить не стану.  Ты,
Чугэнгат, поговоришь с ним. Скажи ему, что он может уйти немедленно,  если
согласен уйти мирно.  Но  если  придется  биться,  -  убивайте,  убивайте,
убивайте  всех  до  последнего,  но  передай  всем  мой   приказ:   нашего
чужестранца не трогать, чужестранца, который стал  мужем  моей  дочери.  Я
сказал.
     Чугэнгат поднялся и заковылял к выходу. Тум последовала  за  ним;  но
когда Кин уже нагнулся, чтобы выйти, голос Тантлача остановил его:
     - Кин, ты слышал мои  слова,  и  это  хорошо.  Чужестранец  остается.
Смотри, чтоб с ним ничего не случилось.
     Следуя наставлениям Фэрфакса в искусстве войны, эскимосские воины  не
бросались дерзко вперед, оглашая воздух криками. Напротив,  они  проявляли
большую сдержанность  и  самообладание,  двигались  молча,  переползая  от
прикрытия  к  прикрытию.  У  берега  реки,  где  узкая  полоса   открытого
пространства служила относительной  защитой,  залегли  люди  Ван-Бранта  -
индейцы и французы. Глаза их не различали  ничего,  и  ухо  только  смутно
улавливало неясные звуки, но они чувствовали присутствие живых  существ  в
лесу и угадывали приближение неслышного, невидимого врага.
     - Будь они прокляты, - пробормотал Тантлач, - они и понятия не  имели
о порохе, а я научил их обращению с ним.
     Эвери Ван-Брант рассмеялся, выколотив свою трубку, запрятал ее дальше
вместе с кисетом и  попробовал,  легко  ли  вынимается  охотничий  нож  из
висевших у него на боку ножен.
     - Увидите, - сказал он, - мы рассеем передний отряд, и  это  поубавит
им прыти.
     - Они пойдут цепью, если только помнят мои уроки.
     - Пусть себе! Винтовки на то  и  существуют,  чтобы  сажать  пулю  за
пулей! А! Вот славно! Первая кровь! Лишнюю порцию табаку тебе, Лун.
     Лун, индеец, заметил чье-то выставившееся плечо и  меткой  пулей  дал
знать его владельцу о своем открытии.
     -  Только  бы  их  раззадорить,  -  бормотал  Фэрфакс,  -  только   б
раззадорить, чтобы они рванулись вперед.
     Ван-Брант увидел мелькнувшую за дальним деревом голову; тотчас грянул
выстрел, и эскимос покатился на землю в смертельной агонии.  Майкл  уложил
третьего. Фэрфакс и  прочие  тоже  взялись  за  дело,  стреляя  в  каждого
неосторожно высовывавшегося эскимоса  и  по  каждому  шевелящемуся  кусту.
Пятеро эскимосов нашли свою  смерть,  перебегая  незащищенное  болотце,  а
десяток полег левее, где деревья были редки. Но  остальные  шли  навстречу
судьбе с мрачной стойкостью, продвигаясь вперед осторожно,  обдуманно,  не
торопясь и не мешкая.
     Десять минут спустя, идя  почти  вплотную,  они  вдруг  остановились;
всякое движение замерло, наступила зловещая, грозная тишина. Только  видно
было, как чуть шевелятся, вздрагивая от  первых  слабых  дуновений  ветра,
трава и листья, позолоченные тусклым утренним солнцем. Длинные тени  легли
на землю, причудливо перемежаясь с полосами  света.  Невдалеке  показалась
голова раненного эскимоса, с трудом выползавшего из болотца.  Майкл  навел
уже на него винтовку, но медлил с выстрелом. Внезапно, по невидимой  линии
фронта, слева направо, пробежал свист и туча стрел прорезала воздух.
     - Готовься! - скомандовал Ван-Брант, и в его голосе зазвучала  новая,
металлическая нотка. - Пли!
     Эскимосы разом выскочили из засады. Лес вдруг  дохнул  и  весь  ожил.
Раздался громкий клич, и винтовки с  гневным  вызовом  рявкнули  в  ответ.
Настигнутые пулей эскимосы падали на бегу, но их братья неудержимо,  волна
за волной, катились через них. Впереди, мелькая между деревьями, мчалась с
развевающимися волосами Тум, размахивая  на  бегу  руками  и  перепрыгивая
через поваленные стволы. Фэрфакс прицелился и чуть  не  нажал  спуск,  как
вдруг узнал ее.
     - Женщина! Не стрелять! - крикнул он. - Смотрите, она безоружна.
     Ни индейцы, ни Майкл и его товарищ, ни Ван-Брант, посылавший пулю  за
пулей, не слышали его. Но Тум невредимая, неслась прямо вперед, за  одетым
в шкуры охотником, вдруг откуда-то вынырнувшим со стороны.  Фэрфакс  разил
пулями эскимосов, бежавших справа и слева, навел винтовку и  на  охотника.
Но тот, видимо, узнав его, неожиданно метнулся в сторону и вонзил копье  в
Майкла. В ту же секунду Тум обвила  рукой  шею  мужа  и,  полуобернувшись,
окриком и  жестом  как  бы  отстранила  толпу  нападавших.  Десятки  людей
пронеслись мимо, на какое-то краткое  мгновение  Фэрфакс  замер  перед  ее
смуглой,  волнующей,  победной   красотой,   и   рой   странных   видений,
воспоминаний и грез всколыхнул глубины его существа.  Обрывки  философских
догм старого мира и  этических  представлений  нового,  какие-то  картины,
поразительно отчетливые и в то же время мучительно бессвязные, проносились
в его мозгу: сцены охоты, лесные чащи, безмолвные снежные просторы, сияние
бальных огней,  картинные  галереи  и  лекционные  залы,  мерцающий  блеск
реторт, длинные ряды книжных полок, стук  машин  и  уличный  шум,  мелодии
забытой песни, лица дорогих сердцу женщин и старых друзей, одинокий  ручей
на дне глубокого ущелья, разбитая лодка на каменистом берегу, тихое  поле,
озаренное луной, плодородные долины, запах сена...
     Воин, настигнутый пулей, попавшей ему между глаз, по  инерции  сделал
еще один неверный шаг вперед и,  бездыханный,  рухнул  на  землю.  Фэрфакс
очнулся. Его товарищи, - те, что еще оставались в живых, - были  оттеснены
далеко назад, за деревья. Он слышал свирепые крики  охотников,  перешедших
врукопашную, колотивших и рубивших своим оружием из моржовой кости.  Стоны
раненых поражали его, как удары. Он понял, что битва кончена и  проиграна,
но традиции расы и расовая солидарность побуждали  его  ринуться  в  самую
гущу схватки, чтобы по крайней мере умереть среди себе подобных.
     - Мой муж! Мой муж! - кричала Тум. - Ты спасен!
     Он рвался из ее рук, но она тяжким грузом повисла на нем и не  давала
ему ступить ни шагу.
     - Не надо, не надо! Они мертвы, а жизнь хороша!
     Она крепко обхватила его за шею и цеплялась ногами за  его  ноги;  он
оступился и покачнулся, напряг все силы, чтобы выпрямиться  и  устоять  на
ногах, но снова покачнулся и навзничь упал на землю. При этом он  ударился
затылком  о  торчавший  корень,  его  оглушило,  и   он   уже   почти   не
сопротивлялся. Падая вместе с ним, Тум услышала свист  летящей  стрелы  и,
как щитом, закрыла его своим телом, крепко обняв его и прижавшись лицом  и
губами к его шее.
     Тогда, шагах в десяти от них, из частого  кустарника  вышел  Кин.  Он
осторожно осмотрелся. Битва  затихала  вдали,  и  замирал  крик  последней
жертвы. Никого не было видно. Он приложил стрелу к тетиве  и  взглянул  на
тех двоих. Тело мужчины ярко белело между  грудью  и  рукой  женщины.  Кин
оттянул тетиву, прицеливаясь. Два  раза  он  спокойно  проделал  это,  для
верности, и тогда только  пустил  костяное  острие  прямо  в  белое  тело,
казавшееся особенно белым в объятиях смуглых рук Тум, рядом с  ее  смуглой
грудью.





                             ВЕЛИКИЙ КУДЕСНИК


     В поселке было  неладно.  Женщины  без  умолку  тараторили  высокими,
пронзительными голосами.  Мужчины  хмурились  и  недоверчиво  косились  по
сторонам,  и  даже  собаки  в  беспокойстве  бродили  кругом,  смутно  чуя
тревожный дух, овладевший всем поселком, и готовясь  умчаться  в  лес  при
первом  внешнем  признаке  беды.  Недоверие  носилось  в  воздухе.  Каждый
подозревал своего соседа и при этом знал, что и его подозревают. Дети и те
присмирели,  а  маленький  Ди-Йа,  виновник  всего  происшедшего,  получив
основательную трепку сперва от Гунии, своей матери, а  потом  и  от  отца,
Боуна, забился под опрокинутую лодку на берегу и мрачно взирал  оттуда  на
мир, время от времени тихонько всхлипывая.
     А в довершение несчастья шаман Скунду был в немилости, и нельзя  было
прибегнуть к его всем известному колдовскому искусству,  чтобы  обнаружить
преступника. С месяц тому  назад,  когда  племя  собиралось  на  потлач  в
Тонкин, где Чаку-Джим спускал  все  накопленное  за  двадцать  лет,  шаман
Скунду предсказал попутный южный ветер.  И  что  же?  В  назначенный  день
поднялся вдруг северный ветер,  да  такой  сильный,  что  из  трех  лодок,
первыми отчаливших от  берега,  одну  захлестнуло  волной,  а  две  другие
вдребезги разбились о скалы, и  при  этом  утонул  ребенок.  Скунду  потом
объявил, что при гадании вышла ошибка - не за ту веревку дернул.  Но  люди
не стали его слушать;  щедрые  приношения  мясом,  рыбою  и  мехами  сразу
прекратились, и он заперся в своем доме, проводя дни в посте и унынии, как
думали все, на самом деле -  питаясь  обильными  запасами  его  тайника  и
размышляя о непостоянстве толпы.
     У Гунии пропали одеяла. Отличные были одеяла, на редкость  толстые  и
теплые, и она особенно хвалилась ими еще  потому,  что  достались  они  ей
почти задаром. Ти-Куон из соседнего поселка был  просто  дурень,  что  так
дешево уступил их. Впрочем, она не  знала,  что  эти  одеяла  принадлежали
убитому англичанину - тому самому,  из-за  которого  так  долго  торчал  у
берега американский полицейский катер, а шлюпки с него шныряли  и  рыскали
по самым потайным проливам и бухточкам. Вот Ти-Куон и поспешил  избавиться
от этих одеял, опасаясь, как бы кто из племени не сообщил  о  происшествии
властям, но Гуния не  знала  этого  и  продолжала  хвалиться  покупкой.  А
оттого, что все женщины завидовали ей, слава о ее одеялах  возросла  сверх
всякой меры и, выйдя за пределы поселка, разнеслась по всему  аляскинскому
побережью от Датч-Харбор до бухты св. Марии. Всюду прославляли  ее  тотем,
и, где бы ни собрались мужчины на рыбную ловлю или на пиршество, только  и
было разговоров, что об одеялах Гунии, о том, какие они толстые и  теплые.
Пропали они самым необъяснимым и таинственным образом.
     - Я только что разостлала их на припеке у самого дома, -  в  тысячный
раз жаловалась Гуния своим сестрам по  племени  тлинкетов.  -  Только  что
разостлала и отвернулась, потому что Ди-Йа, этот дрянной воришка,  задумав
полакомиться сырым тестом, сунул голову в большой железный чан, упал  туда
и увяз, так что только ноги  его  раскачивались  в  воздухе,  точно  ветви
дерева на ветру. И не успела я вытащить его  из  чана  и  дважды  стукнуть
головою о дверь, чтобы образумить, гляжу - одеяла исчезли.
     - Одеяла исчезли! - подхватили женщины испуганным шепотом.
     - Большая беда, - сказала одна.
     - Такие одеяла! - сказала другая.
     - Мы все огорчены твоей бедой, Гуния, - прибавила третья.
     Но в душе все женщины радовались тому, что  этих  злосчастных  одеял,
предмета всеобщей зависти, не стало.
     - Я только что разостлала их на припеке,  -  начала  Гуния  в  тысячу
первый раз.
     - Да, да, - прервал ее Боун, которому уже надоело  слушать.  -  Но  в
поселке чужих не было. И потому ясно, что человек, беззаконно  присвоивший
одеяла, принадлежит к нашему племени.
     - Не может этого быть, о Боун! - негодующим хором отозвались женщины.
- Нет среди нас такого.
     - Значит,  тут  колдовство,  -  невозмутимо  заключил  Боун,  не  без
лукавства глянув на окружавших его женщин.
     - Колдовство! - При этом страшном слове женщины  притихли,  и  каждая
опасливо покосилась на соседок.
     - Да, - подтвердила Гуния, в минутной вспышке злорадства выдавая свой
мстительный  нрав.  -  И  уже  послана  лодка   с   сильным   гребцом   за
Клок-Но-Тоном. С вечерним приливом он будет здесь.
     Народ стал расходиться, и по селению пополз страх. Из всех  возможных
бедствий колдовство было самым страшным. Дьявол мог вселиться в  любого  -
мужчину, женщину или ребенка, и никому не дано было знать об этом.  Против
сил невидимых и неуловимых умели бороться одни  лишь  шаманы,  а  из  всех
шаманов в округе самым грозным был Клок-Но-Тон, живший в соседнем поселке.
Никто чаще его не обнаруживал злых духов, никто не подвергал  своих  жертв
более ужасным пыткам.  Как-то  раз  он  даже  обнаружил  дьявола,  который
вселился в трехмесячного младенца, - и очень упорный это был дьявол; чтобы
изгнать его, понадобилось целую неделю продержать ребенка на ложе из шипов
и колючек. Тело после этого выбросили в  море,  но  волны  снова  и  снова
прибивали его к берегу, точно предрекая беду; и только когда двое  сильных
мужчин  утонули  поблизости  в  час  отлива,  оно  уплыло  и   больше   не
возвращалось.
     И вот за этим Клок-Но-Тоном послала Гуния. Уж лучше  бы  свой  шаман,
Скунду, был при деле. Он обычно  не  прибегал  к  таким  крутым  мерам,  и
однажды ему случилось изгнать двух дьяволов из тела мужчины, который потом
прижил семерых здоровых детей. Но Клок-Но-Тон! При одной  мысли  о  нем  у
людей сжималось сердце от зловещего предчувствия, и каждому чудилось,  что
на него устремлены  подозрительные  взгляды,  да  и  сам  он  уже  смотрел
подозрительным взглядом на остальных.  Так  чувствовали  себя  все,  кроме
Симэ, но Симэ был безбожник и неминуемо должен был кончить дурно, хотя  до
сих пор ему все сходило с рук.
     - Хо! Хо! - смеялся он. -  Дьяволы!  Да  ведь  сам  Клок-Но-Тон  хуже
всякого дьявола, другого такого по всей земле тлинкетов не найти.
     - Ах ты глупец! Вот он явится скоро со всеми  своими  заклинаниями  и
наговорами. Придержи лучше язык, не то как  бы  не  приключилось  с  тобой
недоброе и счет твоих дней не стал бы короче.
     Так сказал Ла-Лах, прозванный Обманщиком, но Симэ только засмеялся  в
ответ.
     - Я - Симэ, не знающий страха, не боящийся тьмы. Я  сильный  человек,
как и мой покойный отец, и у меня ясная голова. Ведь ни ты, ни я, никто из
нас не видел своими глазами духов зла...
     - Но Скунду видел их, - возразил Ла-Лах. - И Клок-Но-Тон тоже. Это мы
знаем.
     - А ты почему знаешь, сын глупца? -  загремел  Симэ,  и  его  толстая
бычья шея побагровела от прилива крови.
     - Я слышал это из их собственных уст - потому и знаю.
     Симэ фыркнул:
     - Шаман - только человек. Разве не могут его слова быть лживы,  точно
так же как твои и мои? Тьфу, тьфу! И еще раз тьфу! Вот что  мне  все  твои
шаманы с их дьяволами вместе! Вот что! И вот что!
     И, прищелкивая пальцами на все стороны, Симэ  пошел  прочь,  а  толпа
боязливо и почтительно расступилась перед ним.
     - Добрый охотник и искусный рыболов,  но  человек  дурной,  -  сказал
один.
     - И все же ему во всем удача, - откликнулся другой.
     - Что ж, стань и ты дурным, и тебе тоже будет во всем удача, -  через
плечо бросил ему Симэ. - Если б мы все были дурными, нечего было бы делать
шаманам. Пфф! Все вы, как малые дети, боящиеся темноты.
     Когда в час вечернего прилива лодка, привезшая Клок-Но-Тона, пристала
к берегу, Симэ все так же  вызывающе  смеялся  и  даже  отпустил  какую-то
дерзкую шутку, увидев, что шаман споткнулся, выходя на берег.  Клок-Но-Тон
сердито посмотрел на него и, не сказав  ни  слова  приветствия,  с  гордым
видом направился прямо к дому Скунду, минуя толпу ожидающих.
     Что произошло во  время  этой  встречи,  осталось  неизвестным  людям
племени, потому что они почтительно  теснились  поодаль  и  даже  говорили
шепотом, покуда оба великих кудесника совещались между собой.
     - Привет тебе, Скунду! - буркнул  Клок-Но-Тон  не  слишком  уверенно,
видимо, не зная, какой прием будет ему оказан.
     Он был исполинского роста и башней высился над тщедушным Скунду,  чей
тоненький голосок прозвучал в ответ, точно верещание сверчка.
     - И тебе привет, Клок-Но-Тон, - сказал тот. - Да  озарит  нас  светом
твое прибытие.
     - Но верно ли... - Клок-Но-Тон замялся.
     - Да, да, - нетерпеливо прервал его маленький шаман. - Верно, что для
меня настали плохие дни; иначе я не стал бы благодарить тебя за то, что ты
явился делать мое дело.
     - Мне очень жаль, друг Скунду...
     - А я готов радоваться, Клок-Но-Тон.
     - Но я отдам тебе половину того, что получу.
     - О нет, добрый Клок-Но-Тон, - воскликнул Скунду, подняв руку в  знак
протеста. - Напротив, отныне я раб твой и должник и до  конца  своих  дней
буду счастлив служить тебе.
     - Как и я...
     - Как и ты сейчас готов мне служить.
     - В этом не сомневайся. Но скажи, ты, значит, считаешь, что эта кража
одеял у женщины Гунии трудное дело?
     Спеша нащупать  почву,  приезжий  шаман  допустил  ошибку,  и  Скунду
усмехнулся едва заметной слабой усмешкой, ибо он привык  читать  в  мыслях
людей и все люди казались ему ничтожными.
     - Ты всегда умел действовать круто, - сказал он. - Не сомневаюсь, что
вор станет тебе известен в самое короткое время.
     -  Да,  в  самое  короткое  время,  стоит  мне  только  взглянуть.  -
Клок-Но-Тон снова замялся. - Не было ли тут кого-нибудь чужого? -  спросил
он.
     Скунду покачал головой.
     - Взгляни! Не правда ли, превосходная вещь?
     Он указал на покрывало, сшитое из тюленьих и моржовых  шкур,  которое
гость стал разглядывать с затаенным любопытством.
     - Мне оно досталось при удачной сделке.
     Клок-Но-Тон кивнул, внимательно слушая.
     - Я получил его от человека по имени Ла-Лах. Это  ловкий  человек,  и
мне не раз приходила мысль...
     - Ну? - не сдержал своего нетерпения Клок-Но-Тон.
     - Мне не раз приходила мысль. -  Скунду  голосом  поставил  точку  и,
помолчав немного, прибавил: - Ты умеешь круто действовать, и твое прибытие
озарит нас светом, Клок-Но-Тон.
     Лицо Клок-Но-Тона повеселело.
     - Ты велик, Скунду, ты шаман из шаманов. Я буду помнить тебя вечно. А
теперь я пойду. Так, говоришь ты, Ла-Лах ловкий человек?
     Скунду  вновь  усмехнулся  своею  слабой,  едва  заметной   усмешкой,
затворил за гостем дверь и запер ее на двойной засов.
     Когда Клок-Но-Тон вышел из дома Скунду, Симэ чинил лодку на берегу  и
оторвался от работы только  для  того,  чтобы  открыто,  на  виду  у  всех
зарядить свое ружье и положить его рядом с собою.
     Шаман отметил это и крикнул:
     - Пусть все люди племени соберутся сюда, на это место!  Так  велю  я,
Клок-Но-Тон, умеющий обнаруживать дьявола и изгонять его.
     Клок-Но-Тон прежде думал созвать народ в дом Гунии,  но  нужно  было,
чтобы собрались все, а он не был уверен, что Симэ  повинуется  приказанию;
ссоры же ему заводить не хотелось. Этот Симэ  из  тех  людей,  с  которыми
лучше не связываться, особенно шаманам, рассудил он.
     - Пусть приведут сюда женщину Гунию, - приказал Клок-Но-Тон, озираясь
вокруг свирепым взглядом, от которого у каждого холодок пробегал по спине.
     Гуния выступила вперед, опустив голову и ни на кого не глядя.
     - Где твои одеяла?
     - Я только что разостлала их на солнце, и вот - оглянуться не успела,
как они исчезли, - плаксиво затянула она.
     - Ага!
     - Это все вышло из-за Ди-Йа.
     - Ага!
     - Я больно прибила его за это и еще не  так  прибью,  потому  что  он
навлек на нас беду, а мы бедные люди.
     - Одеяла! - хрипло прорычал Клок-Но-Тон, угадывая ее намерение  сбить
цену, которую  предстояло  уплатить  за  ворожбу.  -  Говори  про  одеяла,
женщина!