ием проводили они Киша, когда он выходил из иглу,
но он стиснул зубы и пошел своей дорогой, не глядя ни вправо, ни влево.
     На следующий день он направился вдоль берега, где  земля  встречается
со льдами. Те, кто видел его, заметили, что он взял с собой лук и  большой
запас стрел с костяными наконечниками, а на плече  нес  большое  охотничье
копье своего отца. И много было толков и много смеха по этому поводу.  Это
было невиданное событие. Никогда не случалось, чтобы мальчик его  возраста
ходил на  охоту,  да  еще  один.  Мужчины  только  покачивали  головой  да
пророчески что-то бормотали, а женщины с сожалением  смотрели  на  Айкигу,
лицо которой было строго и печально.
     - Он скоро вернется, - сочувственно говорили женщины.
     - Пусть идет. Это послужит ему хорошим уроком, - говорили охотники. -
Он вернется скоро, тихий и покорный, и слова его будут кроткими.
     Но прошел день и другой, и на третий поднялась жестокая пурга, а Киша
все не было. Айкига рвала на себе волосы и  вымазала  лицо  сажей  в  знак
скорби, а женщины горькими словами корили мужчин  за  то,  что  они  плохо
обошлись с мальчиком и послали его на смерть; мужчины же молчали, готовясь
идти на поиски тела, когда утихнет буря.
     Однако на следующий день рано утром Киш появился в поселке. Он пришел
с гордо поднятой головой. На плече он нес часть туши убитого им  зверя.  И
поступь его стала надменной, а речь звучала дерзко.
     - Вы, мужчины, возьмите собак и нарты и ступайте по  моему  следу,  -
сказал он. - За день пути отсюда найдете много мяса на льду - медведицу  и
двух медвежат.
     Айкига была вне себя от  радости,  он  же  принял  ее  восторги,  как
настоящий мужчина, сказав:
     - Идем, Айкига, надо поесть. А потом  я  лягу  спать,  ведь  я  очень
устал.
     И он вошел в иглу и  сытно  поел,  после  чего  спал  двадцать  часов
подряд.
     Сначала было много  сомнений,  много  сомнений  и  споров.  Выйти  на
полярного медведя - дело опасное, но трижды и три раза  трижды  опаснее  -
выйти на медведицу с медвежатами. Мужчины не могли поверить,  что  мальчик
Киш  один,  совсем  один,  совершил  такой  великий  подвигн.  Но  женщины
рассказывали о свежем мясе только что убитого зверя, которое принес Киш, и
это поколебало их недоверие. И  вот,  наконец,  они  отправились  в  путь,
ворча, что если даже Киш и  убил  зверя,  то,  верно,  он  не  позаботился
освежевать его и разделать тушу. А на Севере это нужно делать  сразу,  как
только зверь убит, - иначе мясо замерзнет так крепко, что его  не  возьмет
даже самый острый нож; а взвалить мороженую тушу в триста фунтов на  нарты
и везти по неровному льду - дело нелегкое. Но, придя на место, они увидели
то, чему не хотели верить: Киш не только убил медведей, но рассек туши  на
четыре части, как истый охотник, и удалил внутренности.
     Так было положено начало тайне Киша. Дни шли за днями,  и  тайна  эта
оставалась неразгаданной. Киш снова пошел на охоту и убил молодого,  почти
взрослого медведя, а в другой раз - огромного медведя-самца и  его  самку.
Обычно он уходил на три-четыре дня, но бывало, что пропадал среди  ледяных
просторов и целую неделю. Он никого не хотел брать с собой, и народ только
диву давался. "Как он это делает? - спрашивали охотники друг  у  друга.  -
Даже собаки не берет с собой, а ведь собака - большая подмога на охоте".
     - Почему ты  охотишься  только  на  медведя?  -  спросил  его  как-то
Клош-Кван.
     И Киш сумел дать ему надлежащий ответ:
     - Кто же не знает, что только на медведе так много мяса.
     Но в поселке стали поговаривать о колдовстве.
     - Злые духи охотятся вместе с ним, - утверждали одни. -  Поэтому  его
охота всегда удачна. Чем же иначе можно это объяснить, как не тем, что ему
помогают злые духи?
     - Кто знает? А может, это не злые духи, а добрые? - говорили  другие.
- Ведь его отец был великим охотником. Может, он теперь охотится вместе  с
сыном и учит его терпению, ловкости и отваге. Кто знает!
     Так или не так, но Киша не покидала удача, и нередко  менее  искусным
охотникам приходилось доставлять в поселок его добычу. И в дележе  он  был
справедлив. Так же, как и отец его, он следил за тем,  чтобы  самый  хилый
старик и самая древняя старуха получали справедливую долю, а себе оставлял
ровно столько, сколько нужно для пропитания. И поэтому-то, и  еще  потому,
что он был отважным охотником,  на  него  стали  смотреть  с  уважением  и
побаиваться его и начали говорить, что он должен стать вождем после смерти
старого Клош-Квана. Теперь, когда он прославил себя такими подвигами,  все
ждали, что он снова появится в совете, но он не приходил, и им было стыдно
позвать его.
     - Я хочу построить себе новую иглу, - сказал Киш однажды Клош-Квану и
другим охотникам. - Это дожлна быть просторная иглу, чтобы  Айкиге  и  мне
было удобно в ней жить.
     - Так, - сказали те, с важностью кивая головой.
     - Но у меня нет на это времени. Мое дело - охота, и она отнимает  все
мое время. Было бы справедливо  и  правильно,  чтобы  мужчины  и  женщины,
которые едят мясо, что я приношу, построили мне иглу.
     И они выстроили ему такую  большую  просторную  иглу,  что  она  была
больше и  просторнее  даже  жилища  самого  Клош-Квана.  Киш  и  его  мать
перебрались туда,  и  впервые  после  смерти  Бока  Айкига  стала  жить  в
довольстве. И не только одно довольство окружало Айкигу: она была  матерью
замечательного охотника, и на нее смотрели теперь, как на первую женщину в
поселке, и другие женщины посещали ее, чтобы испросить  у  нее  совета,  и
ссылались на ее мудрые слова в спорах друг с другом или со своими мужьями.
     Но больше всего занимала все умы тайна чудесной охоты Киша. И  как-то
раз Уг-Глук бросил Кишу в лицо обвинение в колдовстве.
     - Тебя обвиняют, - зловеще сказал Уг-Глук, -  в  сношениях  со  злыми
духами; вот почему твоя охота удачна.
     - Разве вы едите плохое мясо? - спросил Киш.  -  Разве  кто-нибудь  в
поселке заболел  от  него?  Откуда  ты  можешь  знать,  что  тут  замешано
колдовство? Или ты  говоришь  наугад  -  просто  потому,  что  тебя  душит
зависть?
     И Уг-Глук ушел пристыженный, и женщины смеялись ему вслед. Но  как-то
вечером на совете после долгих споров было решено послать  соглядатаев  по
следу Кишв, когда он снова пойдет на медведя, и узнать его  тайну.  И  вот
Киш отправился на охоту, а Бим и  Боун,  два  молодых,  лучших  в  поселке
охотника, пошли за ним по пятам, стараясь не попасться ему на глаза. Через
пять дней они вернулись, дрожа от нетерпения, - так хотелось  им  поскорее
рассказать то, что они видели.  В  жилище  Клош-Квана  был  спешно  созван
совет, и Бим, тараща от изумления глаза, начал свой рассказ.
     - Братья! Как нам было приказано, мы шли по  следу  Киша.  И  уж  так
осторожно мы шли, что он ни разу не заметил нас. В  середине  первого  дня
пути он встретился с большим  медведем-самцом,  и  это  был  очень,  очень
большой медведь...
     - Больше и не бывает, - перебил Боун и повел  рассказ  дальше.  -  Но
медведь не хотел вступать в борьбу, он повернул  назад  и  стал  не  спеша
уходить по льду. Мы смотрели на него со скалы на берегу, а он шел  в  нашу
сторону, и за ним, без всякого страха, шел Киш. И Киш кричал  на  медведя,
осыпал его бранью, размахивал руками и поднимал очень большой шум. И тогда
медведь рассердился, встал на задние лапы и  зарычал.  Киш  шел  прямо  на
медведя...
     - Да, да, - подхватил Бим. - Киш шел  прямо  на  медведя,  и  медведь
бросился на него, и Киш побежал. Но когда Киш  бежал,  он  уронил  на  лед
маленький круглый шарик, и  медведь  остановился,  обнюхал  этот  шарик  и
проглотил его. А Киш все бежал и все бросал маленькие  круглые  шарики,  а
медведь все глотал их.
     Тут поднялся крик, и все выразили сомнение, а Уг-Глук  прямо  заявил,
что он не верит этим сказкам.
     - Собственными глазами видели мы это, - убеждал их Бим.
     - Да, да,  собственными  глазами,  -  подтвердил  и  Боун.  -  И  так
продолжалось долго, а потом медведь вдруг остановился,  завыл  от  боли  и
начал, как бешеный, колотить передними лапами о лед. А Киш побежал  дальше
по льду и стал на безопасном расстоянии.  Но  медведю  было  не  до  Киша,
потому что маленькие круглые шарики наделали у него внутри большую беду.
     - Да, большую беду, - перебил Бим. - Медведь царапал себя  когтями  и
прыгал по льду, словно разыгравшийся щенок. Но только он не играл, а рычал
и выл от боли, - и всякому было ясно, что это не игра, а боль. Ни  разу  в
жизни я такого не видал.
     - Да, и я не видал, - опять вмешался Боун. - А какой это был огромный
медведь!
     - Колдовство, - проронил Уг-Глук.
     - Не знаю, - отвечал Боун. - Я рассказываю только то, что видели  мои
глаза. Медведь был такой тяжелый и прыгал с такой силой, что скоро устал и
ослабел и, тогда он пошел прочь  вдоль  берега  и  все  мотал  головой  из
стороны в сторону, а потом садился, и рычал, и выл от боли - и снова  шел.
А Киш тоже шел за медведем, а мы - за Кишем, и так мы шли весь день и  еще
три дня. Медведь все слабел и выл от боли.
     - Это колдовство! - воскликнул Уг-Глук. - Ясно, что это колдовство!
     - Все может быть.
     Но тут Бим опять сменил Боуна:
     - Медведь стал кружить. Он шел то в одну сторону,  то  в  другую,  то
назад, то вперед, то по кругу и снова  и  снова  пересекал  свой  след  и,
наконец, пришел к тому месту, где встретил его Киш. И тут  он  уже  совсем
ослабел и не мог даже ползти. И Киш подошел к нему и прикончил его копьем.
     - А потом? - спросил Клош-Кван.
     - Потом Киш принялся освежевать медведя, а мы  побежали  сюда,  чтобы
рассказать, как Киш охотится на зверя.
     К концу этого дня женщины притащили тушу  медведя,  в  то  время  как
мужчины  собирали  совет.  Когда  Киш  вернулся,  за  ним  послали  гонца,
приглашая его прийти тоже, но он велел сказать, что голоден и устал и  что
его иглу достаточно велика и удобна и может вместить много людей.
     И любопытство было так велико, что весь совет во главе с  Клош-Кваном
поднялся и направился в иглу Киша. Они застали его за едой, но он встретил
их с почетом и усадил по старшинству. Айкига то горделиво выпрямлялась, то
в смущении опускала глаза, но Киш был совершенно спокоен.
     Клош-Кван повторил рассказ Бима и Боуна  и,  закончив  его,  произнес
строгим голосом:
     - Ты должен нам дать объяснение, а Киш. Расскажи, как  ты  охотишься.
Нет ли здесь колдовства?
     Киш поднял на него глаза и улыбнулся.
     - Нет, о Клош-Кван! Не дело  мальчика  заниматься  колдовством,  и  в
колдовстве я ничего не смыслю. Я только придумал способ, как  можно  легко
убить полярного медведя, вот и все. Это смекалка, а не колдовство.
     - И каждый сможет сделать это?
     - Каждый.
     Наступило долгое молчание.
     Мужчины глядели друг на друга, а Киш продолжал есть.
     - И ты... ты расскажешь нам,  о  Киш?  -  спросил  наконец  Клош-Кван
дрожащим голосом.
     - Да, я расскажу тебе. -  Киш  кончил  высасывать  мозг  из  кости  и
поднялся с места. - Это очень просто. Смотри!
     Он взял узкую полоску китового уса и показал ее  всем.  Концы  у  нее
были острые, как иглы. Киш стал осторожно скатывать ус, пока он не исчез у
него в руке; тогда он внезапно разжал руку,  -  и  ус  сразу  распрямился.
Затем Киш взял кусок тюленьего жира.
     - Вот так, - сказал он. - Надо взять маленький кусочек тюленьего жира
и сделать в нем ямку - вот так. Потом в ямку надо положить  китовый  ус  -
вот так, и, хорошенько его свернув, закрыть  его  сверху  другим  кусочком
жира. Потом это надо выставить на мороз, и когда жир замерзнет,  получится
маленький круглый шарик. Медведь проглотит шарик, жир  растопится,  острый
китовый ус распрямится - медведю станет больно.  А  когда  медведю  станет
очень больно, его легко убить копьем. Это совсем просто.
     И Уг-Глук воскликнул:
     - О!
     И Клош-Кван сказал:
     - А!
     И каждый сказал по-своему, и все поняли.
     Так кончается сказание о Кише,  который  жил  давным-давно  у  самого
Полярного моря. И потому, что Киш действовал смекалкой, а не  колдовством,
он из самой жалкой иглу поднялся высоко и стал вождем  своего  племени.  И
говорят, что, пока он жил, народ благоденствовал и не было ни одной вдовы,
ни одного беззащитного старика, которые бы плакали ночью оттого, что у них
нет мяса.





                         СТРАШНЫЕ СОЛОМОНОВЫ ОСТРОВА


     Вряд ли кто станет  утверждать,  что  Соломоновы  острова  -  райское
местечко, хотя, с другой  стороны,  на  свете  есть  места  и  похуже.  Но
новичку, незнакомому с жизнью вдали  от  цивилизации,  Соломоновы  острова
могут показаться сущим адом.
     Правда,  там  до  сих  пор  свирепствует  тропическая  лихорадка,   и
дизентерия, и всякие кожные болезни; воздух так  насквозь  пропитан  ядом,
который, просачивается в  каждую  царапину  и  ссадину,  превращает  их  в
гноящиеся язвы, так что редко кому удается выбраться оттуда живым, и  даже
самые крепкие и здоровые люди  зачастую  возвращаются  на  родину  жалкими
развалинами. Правда и то, что туземные обитатели Соломоновых  островов  до
сих пор еще пребывают в довольно диком состоянии;  они  с  большой  охотой
едят человечину и одержимы страстью коллекционировать человеческие головы.
Подкрасться к своей  жертве  сзади  и  одним  ударом  дубины  перебить  ей
позвонки у основания черепа считается там верхом охотничьего искусства. До
сих пор на некоторых островах, как, например, на Малаите, вес  человека  в
обществе зависит от числа убитых им, как у  нас  -  от  текущего  счета  в
банке; человеческие головы являются самым ходким предметом обмена,  причем
особенно ценятся головы белых. Очень часто несколько деревень складываются
и заводят общий  котел,  который  пополняется  из  месяца  в  месяц,  пока
какой-нибудь смелый воин не представит свеженькую голову белого, с еще  не
запекшейся на ней кровью, и не потребует в обмен все накопленное добро.
     Все это правда, и, однако, немало  белых  людей  десятками  живут  на
Соломоновых островах и тоскуют, когда им  приходится  их  покинуть.  Белый
может долго прожить на Соломоновых островах, - для этого ему нужна  только
осторожность и удача, а  кроме  того,  надо,  чтобы  он  был  неукротимым.
Печатью неукротимости должны быть отмечены его мысли и поступки. Он должен
уметь  с  великолепным  равнодушием  встречать  неудачи,  должен  обладать
колоссальным самомнением, уверенностью, что все,  что  бы  он  ни  сделал,
правильно;  должен,  наконец,   непоколебимо   верить   в   свое   расовое
превосходство и никогда не сомневаться в том, что один белый в любое время
может справиться с тысячью черных, а  по  воскресным  дням  -  и  с  двумя
тысячами. Именно  это  и  сделало  белого  неукротимым.  Да,  и  еще  одно
обстоятельство: белый, который желает быть неукротимым, не  только  должен
глубоко презирать все другие расы и превыше всех ставить самого себя, но и
должен быть  лишен  всяких  фантазий.  Не  следует  ему  также  вникать  в
побуждения, мысли и обычаи черно-, желто- и  краснокожих,  ибо  отнюдь  не
этим руководилась белая раса, совершая свое  триумфальное  шествие  вокруг
всего земного шара.
     Берти Аркрайт не принадлежал к числу таких белых. Для  этого  он  был
чересчур  нервным  и  чувствительным,  с  излишне  развитым  воображением.
Слишком  болезненно  воспринимал  он  все   впечатления,   слишком   остро
реагировал на окружающее. Поэтому Соломоновы острова были для  него  самым
неподходящим местом. Правда, он и не собирался  долго  там  задерживаться.
Пяти недель, пока не придет следующий пароход, было, по его мнению, вполне
достаточно,  чтобы  удовлетворить  тягу  к  первобытному,  столь   приятно
щекотавшему его нервы. По крайней мере так  -  хотя  и  в  несколько  иных
выражениях - он излагал свои планы попутчицам по "Макембо", а те  смотрели
на него как на героя, ибо сами они, как и подобает  путешествующим  дамам,
намеревались знакомиться с Соломоновыми островами, не  покидая  пароходной
палубы.
     На борту парохода находился еще один пассажир, который,  впрочем,  не
пользовался вниманием  прекрасного  пола.  Это  был  маленький  сморщенный
человечек с загорелым дочерна лицом, иссушенным ветрами и солнцем. Имя его
- то, под которым он значился в списке  пассажиров,  -  никому  ничего  не
говорило. Зато прозвище  -  капитан  Малу  -  было  хорошо  известно  всем
туземцам от Нового  Ганновера  до  Новых  Гебридов;  они  даже  пугали  им
непослушных детей. Используя все - труд дикарей,  самые  варварские  меры,
лихорадку и голод, пули и бичи надсмотрщиков, - он нажил состояние в  пять
миллионов, выражавшееся в обширных запасах трепанга и сандалового  дерева,
перламутра и черепаховой кости, пальмовых  орехов  и  копры,  в  земельных
участках, факториях и плантациях.
     В одном покалеченном мизинце капитана Малу было больше неукротимости,
чем во всем существе Берти Аркрайта. Но что поделаешь! Путешествующие дамы
судят главным образом по внешности, а внешность Берти  всегда  завоевывала
ему симпатии дам.
     Разговаривая как-то с капитаном Малу  в  курительной  комнате,  Берти
открыл ему свое твердое намерение изведать  "бурную  и  полную  опасностей
жизнь на Соломоновых островах",  -  так  он  при  этом  случае  выразился.
Капитан Малу согласился с тем, что это весьма смелое и  достойное  мужчины
намерение. Но настоящий интерес к Берти появился у него  лишь  несколькими
днями позже, когда тот вздумал показать ему свой  автоматический  пистолет
44-го калибра. Объяснив систему заряжания, Берти для  наглядности  вставил
снаряженный магазин в рукоятку.
     - Видите, как просто, - сказал  он,  отводя  ствол  назад.  -  Теперь
пистолет заряжен и курок взведен. Остается только  нажимать  на  спусковой
крючок, до восьми раз, с любой желательной  вам  скоростью.  А  посмотрите
сюда, на защелку предохранителя. Вот что мне больше всего нравится в  этой
системе. Полная безопасность!  Возможность  несчастного  случая  абсолютно
исключена! - Он вытащил магазин и продолжал: - Вот! Видите, насколько  эта
система безопасна?
     Пока Берти производил  манипуляции,  выцветшие  глаза  капитана  Малу
пристально следили за пистолетом, особенно под конец, когда дуло  пришлось
как раз в направлении его живота.
     - Будьте любезны, направьте ваш  пистолет  на  что-нибудь  другое,  -
попросил он.
     - Он не заряжен, - успокоил его Берти. -  Я  же  вытащил  магазин.  А
незаряженные пистолеты не стреляют, как вам известно.
     - Бывает, что и палка стреляет.
     - Эта система не выстрелит.
     - А вы все-таки поверните его в другую сторону.
     Капитан Малу говорил негромко и спокойно, с металлическими нотками  в
голосе, но глаза его ни на миг не отрывались от дула пистолета, пока Берти
не отвернул его наконец в сторону.
     - Хотите пари на пять фунтов, что пистолет  не  заряжен?  -  с  жаром
воскликнул Берти.
     Его собеседник отрицательно покачал головой.
     - Хорошо же, я докажу вам...
     И Берти приставил пистолет к виску с  очевидным  намерением  спустить
курок.
     - Подождите минутку, - спокойно сказал капитан Малу, протягивая руку.
- Дайте, я еще разок на него взгляну.
     Он направил пистолет в море и  нажал  спуск.  Раздался  оглушительный
выстрел, механизм щелкнул и выбросил на  палубу  дымящуюся  гильзу.  Берти
застыл с открытым ртом.
     - Я, кажется, отводил назад  ствол,  да?  -  пробормотал  он.  -  Как
глупо...
     Он жалко улыбнулся и тяжело опустился в кресло. В лице у него не было
ни кровинки, под глазами обозначились темные круги, руки так тряслись, что
он не мог донести до рта дрожащую сигарету. У него  было  слишком  богатое
воображение: он уже видел себя распростертым  на  палубе  с  простреленной
головой.
     - В-в-вот история! - пролепетал он.
     - Ничего, хорошая штучка, - сказал капитан