назвать   настоящим
дерзновением. Будете играть?
     Дикон не мог выговорить ни слова. У него застрял комок  в  горле,  и,
беря карты, он только кивнул головой.
     - Одну минуту, - сказал Гриф. - Я даже пойду вам навстречу.  Если  вы
проиграете, то два  года  вашей  жизни  принадлежат  мне  -  безо  всякого
жалованья. Если вы будете хорошо работать, будете выполнять все правила  и
инструкции, то за два года заработаете у меня десять тысяч фунтов, по пять
тысяч фунтов в год. Деньги  будут  депонированы  на  счет  Компании  и  по
истечении срока выплачены вам с процентами. Вас это устраивает?
     - Даже больше, чем устраивает, - с трудом выдавил из себя Дикон. - Но
вы же  идете  на  явный  убыток.  Агент  получает  каких-нибудь  десять  -
пятнадцать фунтов в месяц.
     - Отнесем это за счет дерзания, - сказал Гриф, как бы  давая  понять,
что говорить тут не о чем. - Но прежде чем  начать,  я  набросаю  для  вас
несколько жизненных правил. Вы будете их повторять  вслух  каждое  утро  в
течение двух лет - если, конечно, проиграете. Они пойдут вам на пользу.  Я
уверен, что, когда вы их повторите на Каро-Каро семьсот тридцать раз,  они
навсегда врежутся в вашу память. Мак, дайте мне, пожалуйста,  вашу  ручку.
Итак...
     Несколько минут он кое-что быстро писал, а потом начал читать вслух:
     "Я должен раз  и  навсегда  запомнить,  что  каждый  человек  достоин
уважения, если только он не считает себя лучше других".
     "Как бы я ни был пьян, я должен оставаться джентльменом. Джентльмен -
это человек,  который  всегда  вежлив.  Примечание:  лучше  не  напиваться
пьяным".
     "Играя с мужчинами в мужскую игру, я должен вести себя, как мужчина".
     "Крепкое словцо, вовремя и к месту сказанное, облегчает душу.  Частая
ругань лишает ругательство смысла. Примечание:  ругань  не  сделает  карты
хорошими, а ветер - попутным".
     "Мужчине не разрешается забывать, что он мужчина. Такое разрешение не
купишь за десять тысяч фунтов".
     Когда Гриф начал читать, Дикон побледнел от гнева. Потом шея  и  лицо
его начали багроветь, и он сидел красный, как рак.
     - Вот и все, - сказал Гриф, складывая бумагу и бросая ее на  середину
стола. - Ну как, вы еще хотите играть?
     - Так мне и надо, - отрывисто пробормотал Дикон.  -  Я  осел.  Мистер
Джи,  независимо  от  того,  выиграю  я  или  проиграю,  мне  хотелось  бы
извиниться перед вами. Может быть, всему виной виски,  я  не  знаю,  но  я
осел, грубиян и хам.
     Он протянул Питеру Джи руку, и тот радостно пожал ее.
     - Послушайте, Гриф, - воскликнул Джи, -  он,  право  же,  парень  что
надо. Давай кончим это дело, выпьем на прощание и все забудем.
     Гриф хотел было что-то возразить, но Дикон крикнул:
     - Нет, я этого не допущу. Играть  -  так  играть  до  конца.  И  если
суждено Каро-Каро, пусть будет Каро-Каро. И хватит об этом.
     - Правильно, - сказал Гриф, начиная тасовать  колоду.  -  И  если  он
сделан из крепкого материала, Каро-Каро ему не повредит.
     Игра была острая и упорная. Трижды  они  набирали  равное  количество
взяток и не могли выйти на "мастях". Перед пятой и последней сдачей Дикону
не хватало до выигрыша трех очков, а Грифу - четырех. Дикон  мог  выиграть
на одних "мастях". Он больше не ворчал и не ругался и, надо сказать, играл
отлично. Неожиданно он бросил два черных туза и туза червей.
     - Думаю, что вы можете назвать четыре мои карты? - сказал  он,  когда
колода кончилась и он взял оставшиеся карты.
     Гриф кивнул.
     - Тогда назовите их.
     - Валет пик, двойка пик, тройка червей и туз бубен.
     Ни один мускул не  дрогнул  на  лицах  зрителей,  которые  стояли  за
Диконом и видели его карты. Гриф назвал карты правильно.
     - Кажется, вы играете в казино лучше меня, - признал Дикон. - Я  могу
назвать только три ваших карты; у вас валет, туз и большое казино.
     - Неверно. В колоде не пять тузов, а  четыре.  Вы  сбросили  трех,  а
четвертый у вас на руках.
     - Клянусь Юпитером, вы правы. Я и правда трех сбросил. И  все-таки  я
наберу на одних "мастях"... Это все, что мне нужно.
     - Я отдам вам малое казино... - Гриф замолчал, прикидывая  взятки.  -
Да и туза тоже, а потом сыграю на  "мастях"  и  кончу  с  большим  казино.
Играйте!
     - "Мастей больше нет, и я выиграл! -  возликовал  Дикон,  когда  взял
последнюю взятку. - Я кончаю с малым казино и четырьмя тузами. На пиках  и
большом казино вы набираете только двадцать.
     Гриф покачал головой.
     - Боюсь, что вы ошибаетесь.
     - Не может быть, - уверенно заявил Дикон. - Я  считал  каждую  карту,
какую сбрасывал. Это единственное, за  что  я  спокоен.  У  меня  двадцать
шесть, и у вас двадцать шесть.
     - Пересчитайте, - сказал Гриф.
     Дрожащими пальцами, медленно и тщательно Дикон пересчитал  взятки.  У
него было двадцать пять. Он протянул руку к углу  стола,  взял  написанные
Грифом правила, сложил их и сунул в карман. Потом он допил свой  стакан  и
встал. Капитан Доновен посмотрел на часы, зевнул и тоже поднялся.
     - Вы на шхуну, капитан? - спросил Дикон.
     - Да. В котором часу прислать за вами вельбот?
     - Я иду сейчас с вами. По дороге захватим с "Билли" мой багаж.  Утром
я ходил на нем в Баро.
     Все пожелали Дикону удачи на Каро-Каро, и он с каждым  попрощался  за
руку.
     - А Том Батлер играет в карты? - спросил он Грифа.
     - В солитер, - ответил тот.
     - Тогда я научу его двойному солитеру.
     Дикон повернулся к двери, где его ждал капитан Доновен, и со  вздохом
добавил:
     - Думаю, он  тоже  обдерет  меня,  если  играет,  как  вы,  почтенные
островитяне.





                          ОБЫЧАЙ БЕЛОГО ЧЕЛОВЕКА


     - Я пришел сготовить себе ужин на твоем огне и переночевать под твоей
крышей, - сказал я, входя в хижину старого Эббитса. Его слезящиеся  мутные
глаза остановились на мне без всякого выражения, а Зилла  скорчила  кислую
мину и  что-то  презрительно  буркнула  вместо  приветствия.  Зилла,  жена
старого Эббитса, была самая сварливая и злющая старуха на всем Юконе. Я ни
за что не остановился бы у них, но собаки мои сильно утомились, а во  всем
поселке не было ни души. Хижина Эббитса была единственная,  где  оказались
люди, и потому мне пришлось именно здесь искать приюта.
     Старик Эббитс время от времени пытался преодолеть путаницу в  мыслях;
проблески сознания то вспыхивали, то потухали в его глазах. Пока я готовил
себе ужин, он даже несколько раз, как полагается  гостеприимному  хозяину,
начинал осведомляться о моем здоровье, спрашивал, сколько у меня собак и в
каком они состоянии, сколько миль я прошел  за  этот  день.  А  Зилла  все
больше хмурилась и фыркала еще презрительнее.
     Да и то сказать: чему им было радоваться, этим двум старикам, которые
сидели, скорчившись у огня? Жизнь их подходила к концу, они были дряхлы  и
беспомощны, страдали от ревматизма и голода. Вдыхая запах мяса, которое  я
поджаривал на огне, они  испытывали  Танталовы  муки  и  качались  взад  и
вперед, медленно, в безнадежном унынии.  Эббитс  каждые  пять  минут  тихо
стонал. В его стонах слышалось не столько страдание, сколько усталость  от
долгтх страданий. Угнетенный  тяжким  и  мучительным  бременем  того,  что
зовется жизнью, но  еще  более  -  страхом  смерти,  он  переживал  вечную
трагедию старости, когда жизнь уже не радует, но смерть еще не  влечет,  а
пугает.
     В то время, как моя оленина шипела и трещала на сковороде, я заметил,
как дрожат и раздуваются ноздри  старого  Эббитса,  кк  жадно  он  вдыхает
аромат жаркого. Он даже на время перестал качаться и кряхтеть, и лицо  его
приняло осмысленное выражение.
     Зилла, напротив, стала качаться еще быстрее и в первый  раз  выразила
свое отчаяние отрывистыми и резкими звуками, похожими на собачий визг. Оба
- и она и Эббитс - своим  поведением  в  эту  минуту  до  того  напоминали
голодных собак, что я ничуть не был бы удивлен,  если  бы  у  Зиллы  вдруг
оказался хвост и она стала бы им стучать об пол, как это делают собаки.  У
Эббитса даже слюни текли, он  то  и  дело  наклонялся  вперед,  чтобы  его
трепещущие ноздри были ближе к сковороде с мясом, так сильно  возбуждавшим
его аппетит.
     Наконец я подал каждому из  них  по  тарелке  жареного  мяса,  и  они
принялись жадно  есть,  громко  чавкая,  причмокивая,  беспрерывно  что-то
бормоча себе под нос. Когда все было съедено  и  чавканье  утихло,  я  дал
старикам по  кружке  горячего  чая.  Лица  их  выражали  теперь  блаженное
удовлетворение. Зилла облегченно вздохнула, и угрюмые  складки  у  ее  рта
разгладились. Ни она, ни Эббитс больше не раскачивались, и, казалось,  оба
погружены были в тихое раздумье. Я видел слезы в глазах Эббитса и понимал,
что это слезы жалости к самому себе. Оба долго искали свои трубки - видно,
они давно уже не курили, потому что не было табаку. И  старик  так  спешил
насладиться этим наркотиком, что у  него  руки  тряслись  -  пришлось  мне
разжечь ему трубку.
     - А почему вы одни во всей деревне? -  спросил  я.  -  Все  остальные
вымерли, что ли? Может, здесь была повальная болезнь и  выжили  только  вы
двое?
     Старый Эббитс покачал головой.
     - Нет, никакой болезни не было. Все ушли на охоту, добывать  мясо.  А
мы с Зиллой слишком стары, ноги у нас ослабли, и мы уже не можем нести  на
спине поклажу, все, что нужно для дороги и лагеря. Вот мы и остались дома.
Ждем, чтобы молодые вернулись с мясом.
     - А если они и вернутся с мясом, что из того? - резко спросила Зилла.
     - Может, они принесут много мяса, - сказал Эббитс, и в  его  дрожащем
голосе звучала надежда.
     - А даже если много принесут, нам-то что достанется?  -  еще  суровее
возразила женщина. - Несколько костей дадут обглодать - так разве это пища
для нас, беззубых стариков? А сало, почки,  языки  -  все  это  попадет  в
другие рты.
     Эббитс поник головой и тихонько всхлипнул.
     - Некому больше охотиться за  мясом  для  нас!  -  крикнула  Зилла  с
ожесточением, повернувшись ко мне.
     Она как будто обвиняла меня в чем-то, и я пожал плечами в знак  того,
что неповинен в приписываемом мне неизвестном преступлении.
     - Так знай же, белый человек: это твои братья, белые, виноваты в том,
что мой муж и я на старости лет не  имеем  мяса  и  сидим  в  холоде,  без
табака.
     -  Нет,  -  возразил  Эббитс  серьезно  (у   него,   видно,   чувство
справедливости было развито сильнее, чем у его жены), - нет, нас  постигло
большое горе, это верно. Но белые не желали нам зла.
     - А где Моклан? - крикнула Зилла. - Где твой сильный  и  крепкий  сын
Моклан? Где рыба, которую он всегда так охотно приносил нам, чтобы  мы  не
голодали?
     Старик только покачал головой.
     - И где Бидаршик, твой могучий сын? Он был ловкий  охотник  и  всегда
приносил тебе спинное сало и вкусные сушенные  языки  лосей  и  карибу.  А
теперь я не вижу больше ни сала, ни вкусных сушенных языков. Твой  желудок
целыми днями пуст, и накормить тебя  пришлось  человеку  очень  дурного  и
лживого белого племени...
     - Нет, - мягко остановил ее Эббитс. -  Белые  не  лгут,  они  говорят
правду. Они всегда говорят правду. - Он  помолчал,  ища  подходящих  слов,
чтобы смягчить жесткое суждение, которое собирался высказать. - Но  правда
у белого человека бывает разная. Сегодня он говорит одну, завтра - другую,
и невозможно понять его, понять его обычай...
     - Говорить сегодня одну правду, а завтра другую - это и значит лгать!
- объявил Зилла.
     - Нет, белого человека  понять  невозможно,  -  упрямо  твердил  свое
Эббитс.
     Мясо, чай и табак словно вернули его к жизни, и он крепко уцепился за
мысль, всплывшую в мозгу. Мысль эта светилась сейчас в глубине его  мутных
от старости глаз. Он даже как-то выпрямился,  голос  его  окреп  и  звучал
уверенно, утратив прежние интонации, то  жалобные,  то  ворчливые.  Старик
обращался теперь ко мне с достоинством, как равный к равному.
     - Глаза белого человека открыты, - начал он. -  Белый  человек  видит
все, он много думает и очень мудр. Но сегодня он не таков, каким был вчера
или будет завтра, и понять его никак невозможно. Он  не  всегда  поступает
одинаково, и никто не может знать, как он поступит в следующий раз. Обычай
индейца всегда один и тот же. Лось каждый год спускается с гор  в  долины,
когда  наступает  зима.  Лосось  всегда  приходит   весною,   когда   река
освобождается ото льда. На свете все испокон веков совершается  одинаково.
Индеец знает это, и все ему понятно. А обычай белого  человека  не  всегда
один и тот же, и потому индейцу его не понять. Индеец не может знать,  как
поступит белый.
     Вот, к примеру, скажу про табак.  Табак  -  очень  хорошая  вещь.  Он
заменяет голодному пищу, он сильного делает сильнее, а тот, кто  сердится,
за трубкой забывает свой гнев. И потому табак ценится  так  дорого,  очень
дорого. Индеец за лист табака дает большого лосося, потому что этот  табак
он может жевать долго и от сока  его  становится  приятно  внутри.  А  что
делает  белый?  Когда  рот  его  полон  табачного  сока,   он   этот   сок
выплевывает!.. Да, выплевывает прямо на  снег,  и  дорогой  сок  пропадает
даром. Что, белый человек любит табак? Не знаю. Но если любит, зачем же он
выплевывает такой дорогой сок? Это непонятно и очень неразумно.
     Старый Эббитс умолк и  запыхтел  трубкой,  но,  убедившись,  что  она
потухла и ее нужно разжечь, протянул ее жене. И Зилле, чтобы сделать  это,
пришлось разжать губы, застывшие в язвительной усмешке по адресу белых.
     А Эббитс молчал, не докончив своего  рассказа.  Он  снова  как  будто
ослабел под бременем старости. Я спросил:
     - А где ваши сыновья Моклан и Бидаршик? Почему  ты  и  твоя  жена  на
старости лет остаетесь без мяса?
     Эббитс словно очнулся от сна и с трудом выпрямился.
     - Красть нехорошо, - сказал он. - Если собака  утащит  у  тебя  кусок
мяса, ты бьешь ее палкой. Таков закон. Этот закон  человек  установил  для
собаки, и собака должна его соблюдать, иначе палка  причинит  ей  боль.  И
когда другой человек украдет  у  тебя  мясо,  или  челнок,  или  жену,  ты
убиваешь этого человека. Таков закон, и он справедлив. Воровать  нехорошо,
поэтому закон говорит: вору - смерть!  Кто  нарушает  закон,  должен  быть
наказан. А самая страшная кара - смерть.
     - Но почему же человека вы за кражу убиваете, а собаку нет? - спросил
я.
     Старый Эббитс посмотрел на меня с  искренним  изумлением,  в  котором
было что-то детское, а Зилла насмешливой улыбкой дала мне понять, как  мой
вопрос глуп.
     - Да, вот так думают белые люди! - заметил Эббитс.
     - Они глупы, эти белые! - отрезала Зилла.
     -  Так  пусть  же  старый  Эббитс  поучит  меня,   белого   человека,
уму-разуму, - сказал я смиренно.
     - Собаку не убивают, потому что она должна тащить  нарты.  А  человек
никогда не тащит нарты другого человека, и потому, если он провинился, его
можно убить.
     - Вот оно что! - пробормотал я.
     - Таков закон, - продолжал старый  Эббитс.  -  Теперь  слушай,  белый
человек, я расскажу  тебе  об  одном  величайшем  безрассудстве.  Живет  в
деревне индеец по имени Мобитс. Украл он у белого два фунта муки. И что же
сделал белый? Поколотил Мобитса? Нет. Убил его? Нет. А как же он  поступил
с Мобитсом? Сейчас узнаешь. У белых есть дом. И он запирает Мобитса в этом
доме. У дома крепкая крыша, толстые стены.  Белый  разводит  огонь,  чтобы
Мобитсу было тепло. Он дает Мобитсу много еды. Никогда в жизни  Мобитс  не
едал такой хорошей пищи. Тут и сало, и хлеб, и бобов сколько душе  угодно.
Мобитсу живется отлично.
     Дверь дома заперта на большой замок, чтобы Мобитс не сбежал. Это тоже
очень глупо: зачем Мобитсу бежать, если у него там  всегда  еды  много,  и
теплые одеяла и жаркий огонь? Дурак бы он был, если бы  сбежал!  А  Мобитс
вовсе не дурак.
     Три месяца его держали в этом доме. Он украл два фунта муки  -  и  за
это белый так хорошо позаботился о нем! Мобитс съел за три месяца не  два,
а много фунтов муки, много фунтов сахару и сала, а уж бобов - целую  уйму.
И чаю Мобитсу давали вволю. Через  три  месяца  белый  открывает  дверь  и
приказывает Мобитсу уходить. Но Мобитс не хочет. Ведь и собака  не  уходит
оттуда, где ее долгое время кормили. Так и  Мобитс  не  хотел  уходить,  и
белому человеку пришлось его гнать. Вот Мобитс и вернулся к нам в деревню.
Он очень разжирел. Так поступает белый человек, и нам его не понять.  Ведь
это глупо, очень глупо!..
     - Но где же твои сыновья?  -  настойчиво  допытывался  я.  -  У  тебя
сильные сыновья, а ты на старости лет голодаешь?
     - Был у нас Моклан, - начал Эббитс.
     - Он был очень сильный! - вмешалась Зилла.  -  Он  мог  день  и  ночь
грести, не отдыхая. Он знал все повадки лососей и был на реке,  как  дома.
Моклан был очень умен.
     - Да, был у нас Моклан, - повторил Эббитс,  не  обратив  внимания  на
вмешательство жены. - Весною он уплыл  вниз  по  Юкону  вместе  с  другими
юношами, чтобы поторговать в форте Кэмбел. Там есть пост, где много всяких
товаров белых людей, и есть торговец по имени Джонс. Живет там еще и шаман
белых - по-вашему, "миссионер".
     А около форта Кэмбел на реке есть опасное место, где Юкон  узок,  как
стан девушки, и вода очень быстрая.  Там  сталкиваются  течения  с  разных
сторон, и в реке водоворот. Людей в этом  месте  засасывает.  Течение  все
время меняется, и лицо реки никогда не бывает одинаково. А Моклан был  мой
сын и, значит, храбрый юноша...
     - Разве мой отец не был храбрецом? - прервала его Зилла.
     - Да, твой отец  был  храбр,  -  согласился  Эббитс  тоном  человека,
который во что бы то ни стало хочет сохранить мир в семье. - Моклан - твой
сын и мой, и он не знал страха. Может быть, потому, что отец  у  тебя  был
смельчак из смельчаков, Моклан был тоже чересчур  смел.  Когда  нальешь  в
горшок слишком много воды, она переливается через край. Так  и  в  Моклане
было слишком много смелости, и она переливалась через край.
     Юноши, что плыли с ним по Юкону, очень боялись опасной воды  у  форта
Кэмбел. А Моклан не трусил. Он громко засмеялся:  "О-хо-хо!"  -  и  поплыл
прямо к опасному  месту.  И  там,  где  течения  сталкиваются,  его  лодка
опрокинулась. Водоворот схватил Моклана за ноги. Он кружил его,  кружил  и
тянул вниз. Моклан скрылся под водой, и больше его не видели.
     - Ай-ай-ай! - простонала Зилла. - Он был  ловок  и  умен,  и  он  мой
первенец!
     - Я отец Моклана, - пробормотал Эббитс, терпеливо выждав,  пока  жена
притихнет. - И вот я сажусь в лодку и еду вниз по Юкону,  в  форт  Кэмбел,
чтобы получить долг.
     - Долг? - переспросил я. - Какой долг?
     - Долг с Джонсона, главного торговца, - был ответ. - Таков закон  для
тех, кто странствует по чужой стране.
     Я в недоумении покачал головой, обнаружив  этим  свое  невежество.  И
Эббитс  посмотрел  на  меня  состардательно,  а  Зилла,  по   обыкновению,
презрительно фыркнула.
     - Ну слушай, белый человек, - сказал старый Эббитс. -  К  примеру,  у
тебя в лагере есть собака, и  она  кусается.  Так  вот,  если  она  укусит
человека, ты подаришь тому человеку что-нибудь, потому что собака - твоя и
ты за нее отвечаешь. Ты платишь за вред, который она причинила.  Верно?  И
то же самое бывает, если в твоем краю опасная охота или опасная  вода:  ты
должен платить чужим за вред. Таков закон, и это справедливо.  Брат  моего
отца пошел в страну племени Танана и был  там  убит  медведем.  Так  разве
племя Танана не уплатило за это моему отцу? Оно дало  ему  много  одеял  и
ценных шкур. Так и следовало. Охота в тех краях опасна,  и  жители  должны
были за это заплатить.
     Поэтому я, Эббитс, отправился в форт Кэмбел получить долг.  А  Джонс,
главный торговец, посмотрел на меня и рассмеялся. Да, он долго смеялся,  и
не захотел платить. Тогда я пошел к вашему шаману, тому, кого вы называете
"миссионер", и у нас с ним