только то, что... согласно вашим же доводам, вам
ничто не  мешает  прогуляться  по  морозу  каких-нибудь  десять  миль.  Вы
как-нибудь их пройдете.
     Уомбл подозрительно взглянул на Терезу и подметил в ее  глазах  искру
радостного удивления.
     - А что скажешь ты? - спросил он.
     Она промолчала в нерешительности, и лицо Уомбла потемнело  от  гнева.
Он повернулся к Месснеру.
     - Довольно! Вам нельзя здесь оставаться.
     - Нет, можно.
     - Я не допущу этого! - Уомбл угрожающе расправил плечи. - В этом деле
мне решать.
     - А я все-таки останусь, - стоял на своем Месснер.
     - Я вас выброшу вон!
     - А я вернусь.
     Уомбл замолчал, стараясь овладеть собой.  Потом  заговорил  медленно,
тихим, сдавленным голосом:
     - Слушайте, Месснер, если вы  не  уйдете,  я  вас  изобью.  Мы  не  в
Калифорнии. Вот этими кулаками я превращу вас в котлету.
     Месснер пожал плечами.
     - Если вы это сделаете, я соберу золотоискателей и посмотрю, как  вас
вздернут  на  первом  попавшемся  дереве.  Совершенно  верно,  мы   не   в
Калифорнии.  Золотоискатели  -  народ  простой,  и  мне  достаточно  будет
показать им следы побоев, поведать всю правду и предъявить права  на  свою
жену.
     Женщина хотела что-то сказать, но Уомбл свирепо набросился на нее.
     - Не вмешивайся! - крикнул он.
     Голос Месснера прозвучал совсем по-иному:
     - Будьте добры, не мешайте нам, Тереза.
     От гнева и с трудом сдерживаемого волнения женщина разразилась сухим,
резким кашлем. Лицо ее покраснело, она прижала руку к груди и ждала, когда
приступ кончится.
     Уомбл мрачно смотрел на нее, прислушиваясь к кашлю.
     - Нужно на что-то решиться, - сказал он.  -  Ее  легкие  не  выдержат
холода. Она не может идти,  пока  не  станет  теплее.  А  я  не  собираюсь
уступать ее вам.
     Месснер смиренно хмыкнул, откашлялся, снова хмыкнул и сказал:
     - Мне нужны деньги...
     На лице Уомбла  сразу  появилась  презрительная  гримаса.  Вот  когда
Месснер упал неизмеримо ниже его, показал наконец свою подлость!
     - У вас есть целый мешок золотого песка, -  продолжал  Месснер,  -  я
видел, как вы снимали его с нарт.
     - Сколько вы хотите? - спросил Уомбл, и в голосе его звучало такое же
презрение, какое было написано на его лице.
     - Я подсчитал, сколько приблизительно может быть в вашем мешке,  и...
э-э... думаю, что около двадцати фунтов потянет. Что вы скажете о  четырех
тысячах?
     - Но это все, что у меня есть! - крикнул Уомбл.
     - У вас есть Тереза, - утешил его Месснер. - Разве она не стоит таких
денег? Подумайте, от чего я отказываюсь. Право же, это сходная цена.
     - Хорошо! - Уомбл бросился к  мешку  с  золотом.  -  Лишь  бы  скорее
покончить с этим делом! Эх вы!.. Ничтожество!
     - Ну, тут вы не правы, - с насмешкой  возразил  Месснер.  -  Разве  с
точки зрения этики человек, который  дает  взятку,  лучше  того,  кто  эту
взятку берет? Укрывающий краденное не лучше  вора,  не  правда  ли?  И  не
утешайтесь  своим  несуществующим  нравственным  превосходством   в   этой
маленькой сделке.
     - К черту вашу этику! - взорвался Уомбл. - Идите сюда и смотрите, как
я взвешиваю песок. Я могу вас надуть.
     А женщина, прислонившись к койке, наблюдала в бессильной ярости,  как
на весах, поставленных на ящик, взвешивают песок и самородки  -  плату  за
нее. Весы были маленькие, приходилось  взвешивать  по  частям,  и  Месснер
каждый раз все тщательно проверял.
     - В этом золоте слишком много серебра, - заметил он, завязывая мешок.
- Пожалуй, тут всего три четверти чистого  веса  на  унцию.  Вы,  кажется,
слегка обставили меня, Уомбл.
     Он любовно поднял мешок и с должным почтением к такой ценности  понес
его к  нартам.  Вернувшись,  он  собрал  свою  посуду,  запаковал  ящик  с
провизией и скатал постель.  Потом,  увязав  поклажу,  запряг  недовольных
собак и снова вернулся в хижину за рукавицами.
     - Прощайте, Тэсс! - сказал он с порога.
     Она повернулась к нему, хотела что-то ответить, но не смогла выразить
словами кипевшую в ней ярость.
     - Прощайте, Тэсс! - мягко повторил Месснер.
     - Мерзавец! - выговорила она, наконец.
     Шатаясь, она подошла к койке, повалилась на нее ничком и зарыдала.
     - Скоты! Ах, какие вы скоты!
     Джон Месснер осторожно закрыл за собой дверь и, трогаясь  в  путь,  с
чувством величайшего удовлетворения оглянулся на хижину.  Он  спустился  с
берега, остановил нарты у проруби и вытащил  из-под  веревок,  стягивающих
поклажу, мешок с золотом. Воду  уже  затянуло  тонкой  корочкой  льда.  Он
разбил  лед  кулаком  и,  развязав  тесемки  мешка  зубами,  высыпал   его
содержимое в воду. Река в этом месте была неглубока, и  в  двух  футах  от
поверхности Месснер увидел дно, тускло желтевшее в угасающем свете дня. Он
плюнул в прорубь.
     Потом он пустил собак по Юкону.  Они  жалобно  повизгивали  и  бежали
неохотно. Держась за поворотный шест правой рукой и растирая  щеки  и  нос
левой, Месснер споткнулся о постромку, когда собаки  свернули  в  сторону,
следуя изгибу реки.
     - Вперед, хромоногие! - крикнул он. - Ну же, вперед, вперед!





                       ОСАДА "ЛАНКАШИРСКОЙ КОРОЛЕВЫ"


     Вероятно, самым трудным в практике нашей рыбачьей  патрульной  службы
был тот случай, когда нам с Чарли  Ле  Грантом  пришлось  в  течение  двух
недель держать в осаде большое четырехмачтовое английское судно. Под конец
это дело превратилось для нас в настоящую математическую задачу, и  только
чистая случайность позволила нам благополучно решить ее.
     Разделавшись с устричными пиратами, мы вернулись в Окленд, но  прошло
еще две недели, прежде чем миновала опасность для жены Нейла Партингтона и
она оправилась от болезни. Итак, в общей сложности, лишь через  месяц  наш
"Северный олень" вновь появился в Бенишии. Без  кота  мышам  раздолье:  за
этот месяц рыбаки совсем от рук отбились и  стали  беззастенчиво  нарушать
закон. Огибая мыс Педро,  мы  заметили  признаки  оживления  среди  ловцов
креветок, а  по  заливу  Сан-Пабло  шныряло  немало  рыбачьих  баркасов  с
Верхнего залива, владельцы которых, завидев нас, спешили вытащить из  воды
свои сети и поднять паруса.
     Все  это,  конечно,  не  могло  не  вызвать  подозрений.  Мы  тут  же
приступили к расследованию, и в первой же и единственной  лодке,  что  нам
удалось захватить, оказалась сеть,  которой  ловля  сельди  запрещена.  По
закону расстояние в петле от узла до узла должно быть  не  меньше  семи  с
половиной дюймов, меж тем как в сети, захваченной  нами,  узлы  находились
один от другого на расстоянии трех дюймов. Это  было  злостным  нарушением
закона, и мы арестовали двух находившихся в лодке рыбаков. Одного  из  них
Нейл Партингтон взял на "Северного  оленя",  где  тот  должен  был  помочь
нашему патрульному вести судно, а мы с Чарли, забрав второго с собой, ушли
вперед на задержанном баркасе.
     Меж  тем  сельдяная  флотилия  что  есть  духу  понеслась  к  берегам
Петалумы, и на всем пути через залив Сан-Пабло мы  не  увидели  больше  ни
одного рыбака. Наш пленник, бронзовый от загара бородач грек, угрюмо сидел
на своей сети, а мы вели  его  судно.  То  был  новенький  баркас  с  реки
Колумбии для ловли лососей, видимо, впервые в  плавании,  и  управлять  им
было одно удовольствие. Наш пленник не произносил ни слова и, казалось, не
замечал нас даже тогда, когда Чарли расхваливал его баркас, так что вскоре
мы потеряли к нему всякий интерес,  решив,  что  он  крайне  необщительный
человек.
     Мы прошли Каркинезский пролив и свернули в бухту у Тернерской  верфи,
где море было спокойнее. Там в ожидании груза пшеницы нового урожая стояло
несколько английских парусников с железным корпусом,  и  там  же,  на  том
самом месте, где был задержан Большой Алек, мы внезапно наткнулись на ялик
с двумя итальянцами, оснащенный "китайской лесой" для ловли  осетров.  Это
явилось полной неожиданностью как для них, так и для нас:  не  успели  они
опомниться, как мы уже были рядом. У Чарли едва хватило времени привестись
к ветру и подвернуть к ним. Я побежал вперед и бросив конец, приказав,  не
мешкая, закрепить его. Один из итальянцев стал заматывать его на нагель, а
я поспешил убрать наш парус. Баркас рванулся назад, потащив за собой ялик.
     Чарли пошел на нос, намереваясь перепрыгнуть  на  захваченное  судно,
но, когда я ухватился за трос, чтобы  подтащить  ялик  поближе,  итальянцы
отдали конец. Нас тут же начало сносить под ветер, меж тем как они, достав
две пары весел, повели свое легкое суденышко  против  ветра.  Этот  маневр
сперва обескуражил нас, ибо мы не могли надеяться догнать их на  веслах  в
своей большой, тяжело нагруженной лодке. И  вдруг  на  помощь  пришел  наш
пленник. Его черные  глаза  засверкали,  лицо  загорелось  от  сдержанного
волнения, когда он опустил выдвижной киль и, одним прыжком  очутившись  на
носу, поставил парус.
     - Не зря говорят, что греки не любят итальянцев,  -  смеясь,  заметил
Чарли и бросился на корму к румпелю.
     Никогда прежде я не видел, чтобы  один  человек  так  страстно  желал
поймать другого, как  наш  пленник  во  время  этой  погони.  Он  был  так
возбужден, что его глаза, казалось, вот-вот вылезут  из  орбит,  а  ноздри
неестественно трепетали и раздувались. Чарли правил рулем, а он - парусом;
и, хотя Чарли был скор и проворен, как кошка, грек с трудом сдерживал свое
нетерпение.
     Итальянцы были отрезаны от  берега  -  их  отделяла,  самое  меньшее,
добрая миля пути. Если бы они попытались держать прямо к  берегу,  то  мы,
идя за ними при боковом ветре,  догнали  бы  их  прежде,  чем  они  прошли
восьмую часть этого расстояния. Нет, они были слишком благоразумны,  чтобы
сделать такую попытку, и продолжали энергично грести  против  ветра  вдоль
правого борта большого судна под  названием  "Ланкаширская  королева".  За
кораблем в сторону противоположного берега тянулась открытая  полоса  воды
шириною в добрых две мили. Идти туда они  тоже  не  осмеливались,  ибо  мы
неминуемо догнали бы их. Так что, когда они  достигли  носа  "Ланкаширской
королевы", им не оставалось ничего другого, как обогнуть его и направиться
вдоль левого борта к корме,  идя,  таким  образом,  по  ветру  и  оставляя
преимущество за нами.
     Мы в своем баркасе, держа круто к  ветру,  легли  на  другой  галс  и
срезали нос кораблю. Чарли переложил руль под ветер, и мы пошли по  левому
борту  "Королевы";  грек,  ухмыляясь  от  удовольствия,   потравил   шкот.
Итальянцы уже успели пройти половину длины корабля,  но  крепкий  попутный
бриз гнал нас  куда  быстрее,  чем  они  могли  двигаться  на  веслах.  Мы
подходили все ближе и ближе, и я, перейдя на нос,  уже  приготовился  было
зацепить ялик,  как  вдруг  он  нырнул  под  широкую  корму  "Ланкаширской
королевы".
     Погоня, собственно, началась сначала.  Итальянцы  шли  на  веслах  по
правому борту корабля, а мы, держа в крутой бейдевинд, постепенно  уходили
от "Королевы", пытаясь выбраться на  ветер.  Потом  ялик  юркнул  под  нос
корабля и пошел по его левому борту, а мы легли на  другой  галс,  срезали
нос кораблю и по ветру пустились  за  ними  вдогонку.  И  снова  только  я
потянулся к ялику, как он нырнул под корму корабля и был таков. И  так  мы
делали  круг  за  кругом,  и  каждый  раз  итальянцам  удавалось,  правда,
едва-едва, ускользнуть от опасности.
     Тем временем экипаж корабля узнал о том, что происходит, и мы увидели
над собой длинный ряд зрителей, с интересом следивших за  погоней.  Всякий
раз, когда мы упускали ялик у кормы, они орали от восторга и  бросались  к
противоположному борту "Ланкаширской королевы", чтобы насладиться тем, как
мы будем гнаться за яликом против ветра. Они забрасывали нас и  итальянцев
остротами и советами и так разозлили нашего грека, что он по крайней  мере
раз в каждом круге угрожающе потрясал кулаком. Они уже стали  ждать  этого
жеста и встречали его бурным весельем.
     - Как в настоящем цирке! - крикнул один из них.
     - А еще сомневаются, есть ли на море ипподром! А  это  что,  если  не
ипподром? - подтвердил второй.
     - Шестидневные бега, ежели вам угодно,  -  возвестил  третий.  -  Кто
говорит, что итальяшки не выиграют?
     На следующем повороте против ветра грек  предложил  Чарли  поменяться
местами.
     - Позвольте мне вести лодку, - попросил он. - Уж я-то догоню их. Я их
наверняка поймаю.
     То был удар  по  профессиональной  гордости  Чарли,  ибо  он  не  раз
хвалился своим умением вести парусное  судно.  Тем  не  менее  он  передал
румпель пленнику и занял его место у паруса. Мы сделали еще три  круга,  и
грек убедился, что не может выжать из своего баркаса большей скорости, чем
это делал Чарли.
     - Бросьте эту затею, - посоветовал сверху один из матросов.
     Грек свирепо нахмурился и потряс кулаком на прежний  манер.  Меж  тем
моя голова лихорадочно работала, и в конце концов  меня  осенила  неплохая
идея.
     - Сделаем еще один круг, Чарли, - сказал я.
     И когда мы легли на  другой  галс  и  снова  пошли  против  ветра,  я
привязал кусок троса к небольшому четырехлапому крюку,  который  лежал  на
дне баркаса. Второй конец я прикрепил к носовому  рыму  и,  спрятав  крюк,
стал ждать случая пустить его в ход. Ялик снова ушел под  ветер  к  левому
борту "Ланкаширской королевы", и мы опять пустились по ветру  вдогонку  за
яликом. Мы подходили к итальянцам все ближе, и я сделал  вид,  будто,  как
прежде, хочу поймать их. Корма ялика находилась от  нас  не  более  чем  в
шести футах, когда итальянцы, вызывающе  засмеявшись,  юркнули  под  корму
корабля. В это мгновение я неожиданно выпрямился  и  метнул  крюк.  Расчет
оказался верным, крюк зацепился за планшир ялика,  и  канат,  натянувшись,
вытащил маленькое суденышко из его убежища прямо к носу нашего баркаса.
     Сверху, где  столпились  матросы,  донесся  стон  сожаления,  тут  же
сменившийся криками  восторга,  ибо  один  из  итальянцев  достал  длинный
складной нож и перерезал канат. Но  мы  уже  вытянули  их  из  безопасного
места, и Чарли, сидевший у шкота на корме, наклонился вперед  и  ухватился
за корму ялика. Все это произошло в одну секунду: в  то  мгновение,  когда
первый итальянец отсекал канат, а Чарли уцепился за ялик, второй итальянец
ударил его веслом по голове. Чарли выпустил добычу и,  оглушенный  ударом,
свалился на дно нашей лодки, итальянцы же налегли на весла  и  исчезли  за
кормой корабля.
     Грек, действуя  одновременно  румпелем  и  шкотом,  продолжал  погоню
вокруг "Ланкаширской королевы", а я занялся Чарли, на  голове  у  которого
выросла ужасная шишка. Наши зрители-матросы неистовствовали от восторга, и
все, как один, подбадривали удиравших итальянцев. Чарли сел и, прижав руку
к голове, недоуменно осмотрелся.
     - Теперь-то уж я ни за что не позволю им уйти, - наконец  сказал  он,
доставая револьвер.
     Когда  мы  делали  следующий  круг,  он  пригрозил  итальянцам  своим
оружием, но они продолжали невозмутимо грести, сохраняя превосходный  темп
и не обращая ни малейшего внимания на оружие.
     - Если вы не остановитесь, я буду стрелять! - сурово крикнул Чарли.
     Однако угроза не возымела  действия;  они  отказались  капитулировать
даже тогда, когда несколько пуль пронеслось в непосредственной близости от
них. Им не хуже  нас  было  известно,  что  Чарли  не  станет  стрелять  в
безоружных людей, и они по-прежнему упорно кружили вокруг корабля.
     - В таком случае мы их загоняем! - воскликнул  Чарли.  -  Они  у  нас
попляшут! Мы из них все жилы вытянем!
     Итак, погоня продолжалась. Еще двадцать раз мы  заставили  итальянцев
обойти "Ланкаширскую королеву" и наконец увидели,  что  даже  их  железные
мускулы сдают. Они уже выбивались из сил, и еще несколько кругов  доконали
бы их, если бы дело не приняло новый оборот. Всякий раз, идя против ветра,
они имели перед нами преимущество, так что, когда они подходили к середине
"Ланкаширской королевы", мы были только у ее носа. В последний раз обогнув
нос, мы увидели, что итальянцы быстро  поднимаются  по  трапу,  неожиданно
спущенному с корабля.  Этот  ход  был  подстроен  матросами,  очевидно,  с
согласия капитана, ибо, когда мы подошли, трап  был  уже  поднят,  а  ялик
качался высоко в воздухе на судовых шлюпбалках.
     Последовавший разговор  с  капитаном  был  короток  и  ясен.  Капитан
категорически запретил нам подниматься на борт "Ланкаширской  королевы"  и
наотрез отказался выдать итальянцев. К этому  времени  Чарли  был  так  же
взбешен, как и наш грек. Он не только потерпел неудачу в долгой и  нелепой
погоне, но вдобавок был оглушен ударом по голове,  нанесенным  улизнувшими
от нас браконьерами.
     - Пусть меня повесят, - решительно  заявил  он,  стукнув  кулаком  по
ладони другой руки, - если эти двое удерут от нас!  Я  буду  караулить  их
здесь до конца отпущенных мне дней, а если за  это  время  не  поймаю  их,
обещаю, что все равно умру не раньше, чем сцапаю их, не будь  я  Чарли  Ле
Грант.
     Так началась осада "Ланкаширской королевы", сохранившаяся  в  анналах
истории как самих рыбаков, так и рыбачьего патруля. Когда "Северный олень"
после бесплодного преследования сельдяной  флотилии  вернулся  в  Бенишию,
Чарли  попросил  Нейла  Партингтона  выслать  нам  свою  лососевую  лодку,
погрузив в нее одеяла, провизию и печку.  Обмен  лодками  произошел  перед
заходом солнца, и мы попрощались с нашим греком, которому предстояло сесть
в Бенишии в тюрьму за то, что он нарушил закон. Мы с Чарли после  ужина  и
до рассвета попеременно несли четырехчасовые вахты. Этой ночью  рыбаки  не
делали попыток удрать,  но  с  корабля  была  выслана  на  берег  лодка  с
разведывательной целью.
     На другой день мы наладили регулярную осаду и уточнили свой план,  не
забыв о  собственных  удобствах.  Хорошую  службу  нам  сослужил  док  под
названием Соланская пристань, находившийся чуть пониже Бенишии. Оказалось,
что "Ланкаширская королева", берег у Тернерской верфи и Соланская пристань
составляют  углы  большого  равнобедренного  треугольника.  Одна   сторона
треугольника - расстояние от корабля до берега, которое могли  бы  покрыть
итальянцы, равняется другой его стороне - расстоянию от Соланской пристани
до  берега,  которое  нам  предстояло  пройти  так,  чтобы  не   позволить
итальянцам высадиться на берег. Но поскольку парусник идет намного быстрее
гребного судна, то можно было  разрешить  итальянцам  пройти  половину  их
стороны треугольника, прежде чем пуститься в погоню по своей стороне. Если
бы мы дали им возможность пройти больше половины пути, они добрались бы до
берега раньше нас; опять-таки, пустись мы вдогонку, прежде чем они пройдут
половину пути, им удастся укрыться от нас на корабле.
     Мы заметили что воображаемая линия, проведенная от конца  пристани  к
ветряной мельнице, стоявшей немного дальше к берегу, делит  ровно  пополам
ту сторону треугольника, по которой должны были идти к  берегу  итальянцы.
Эта линия помогла нам определить, как далеко можно позволить уйти,  прежде
чем пуститься в погоню. День за днем мы следили в бинокль,  как  итальянцы
неторопливо гребли к точке на полпути, и стоило им выйти на одну  линию  с
мельницей, как мы мигом вскакивали в  свою  лодку  и  ставили  парус.  Но,
увидев что мы готовы к погоне, они поворачивали и  медленно  шли  назад  к
"Ланкаширской королеве", зная, что нам их не догнать.
     На случай штиля, когда парусная лодка была бы бесполезна, у нас стоял
наготове ялик, оснащенный веслами с вогнутыми  лопастями.  Но  в  те  дни,
когда ветер  падал,  мы  были  вынуждены  покидать  пристань,  как  только
итальянцы отходили от корабля. Ночью же нам  приходилось  патрулировать  в
непосредственной близости от корабля, и тогда  мы  с  Чарли  несли  вахту,
сменяя друг друга каждые четыре часа. Однако  итальянцы  предпочитали  для
побега день, и наши ночные бдения