что  должны  нанести  грекам
решительный удар, дабы вновь поднять свой авторитет на прежнюю высоту.
     Как-то утром нам наконец пришла в голову счастливая мысль. Мы были на
пристани, где останавливаются речные пароходы, и увидели толпу грузчиков и
зевак, теснившихся вокруг какого-то парня с  заспанным  лицом,  в  высоких
морских сапогах, который развлекал их, рассказывая о  своих  злоключениях.
Этот рыболов-любитель, по его словам, ловил возле Беркли рыбу для  продажи
на местном рынке. Беркли находится в Нижней бухте,  за  тридцать  миль  от
Бенишии. Прошлой ночью он закинул сеть и незаметно задремал на  дне  своей
лодки. Проснулся он уже утром и, когда  продрал  глаза,  увидел,  что  его
лодка тихонько стукается о причал пароходной пристани в Бенишии,  а  перед
ним торчит пароход "Апаш", и двое матросов  снимают  обрывки  его  сети  с
пароходного колеса. Словом, когда он заснул, фонарь на его лодке потух,  и
"Апаш" прошел прямо по его сети. Хотя сеть и разорвалась в клочья,  однако
она накрепко зацепилась за колесо и тридцать миль тащила лодку за собой.
     Чарли подтолкнул меня локтем в бок.  Я  сразу  понял  его  мысль,  но
возразил:
     - Мы не можем нанять пароход.
     - Я и не собираюсь, - ответил он. - Но давай-ка сходим на  Тернерскую
верфь. У меня есть одна мыслишка, авось, она нам пригодится.
     И мы отправились на верфь, а там Чарли повел меня  к  "Мэри-Ребекке",
вытащенной из воды на слип для чистки и ремонта. Мы оба хорошо  знали  эту
плоскодонную посудину, она поднимала сто сорок тонн груза, а такой большой
парусности не было ни у одной шхуны во всем заливе.
     - Как дела, Оле? - крикнул Чарли здоровенному шведу в синей  рубашке,
который смазывал усы грота-гафеля свиным жиром.
     Оле что-то промычал и  продолжал  дымить  трубкой,  не  отрываясь  от
работы. Капитану шхуны, которая ходит по заливу,  приходится  работать  не
покладая рук, не меньше своих матросов.
     Оле  Эриксен  подтвердил  догадку  Чарли:  как  только  ремонт  будет
закончен, "Мэри-Ребекка" отправится вверх по реке Сан-Хоакин в Стоктон  за
грузом  пшеницы.  Тогда  Чарли  высказал  свою  просьбу,  но  Оле  Эриксен
решительно покачал головой.
     - Всего один крюк, один крепкий крюк, - уговаривал Чарли.
     - Нет, это я не могу, - отвечал Оле Эриксен. - "Мэри-Ребекка" с такой
крюк будет цеплять каждый чертов миль. Я не желал потерять "Мэри-Ребекка".
Это все, что я имел.
     - Да нет же, - уверял его Чарли. - Мы просунем конец крюка сквозь дно
и закрепим его внутри  гайкой.  Когда  мы  покончим  с  нашим  делом,  нам
останется только спуститься в трюм, вывинтить  гайку  и  вытолкнуть  крюк.
Потом мы вставим в отверстие деревянную затычку,  и  твоя  шхуна  будет  в
полном порядке.
     Оле Эриксен долго упирался, но мы угостили его  хорошим  обедом  и  в
конце концов уломали.
     - Ну, валяйте, разрази  вас  гром!  -  сказал  он,  стукнув  огромным
кулачищем себя по ладони. - Но поторопитесь с  этот  крюк.  "Мэри-Ребекка"
пошел на воду сегодня в ночь.
     Была суббота, и Чарли следовало поспешить. Мы отправились  в  кузницу
при верфи, где по указанию Чарли нам выковали огромный,  сильно  изогнутый
стальной крюк. Затем мы поскорее вернулись к "Мэри-Ребекке".  Чуть  позади
большого килевого колодца,  через  который  проходит  выдвижной  киль,  мы
пробуравили дыру. Я вставил в нее снаружи крюк,  а  Чарли  изнутри  прочно
закрепил его гайкой. Когда мы кончили работу, крюк торчал на фут из  днища
шхуны. Он был изогнут в виде серпа, но еще круче.
     К вечеру "Мэри-Ребекка" была спущена на воду, и все  приготовления  к
отплытию закончены. Чарли и Оле пристально всматривались в вечернее  небо,
стараясь угадать, будет ли завтра ветер: без хорошего бриза наш  план  был
обречен  на  провал.  Они  оба  пришли  к  заключению,  что  все   приметы
предсказывают сильный западный ветер - не обычный дневной  бриз,  а  почти
шторм, который уже начал разыгрываться.
     Наутро их предсказания  подтвердились.  Солнце  ярко  светило,  но  в
Каркинезском проливе завывал штормовой ветер, и "Мэри-Ребекка"  вышла  под
двумя рифами на гроте и одним на фоке. В проливе и в Сьюисанской бухте нас
сильно потрепало, но вскоре мы вошли в более  защищенное  место,  и  стало
тише, хотя ветер по-прежнему хорошо наполнял паруса.
     Миновав маяк  Шип-Айленд,  мы  отдали  рифы;  по  распоряжению  Чарли
большой рыбачий  стаксель  был  изготовлен  к  подъему,  а  грота-топсель,
пришнурованный у топа мачты, был разобран так, что мы могли поставить  его
в любую минуту.
     Мы быстро шли фордевинд, неся паруса  бабочкой,  стаксель  на  правом
борту и грот на левом, и вскоре увидели впереди флотилию рыбаков. Как и  в
то воскресенье, когда им удалось впервые провести нас, вся река, насколько
хватало глаз, была усеяна их  лодками  и  сетями.  У  правого  берега  они
оставили узкий проход для судов, а вся  остальная  поверхность  воды  была
сплошь покрыта широко растянутыми сетями. Нам, конечно, следовало бы войти
в этот проход, но Чарли стоявший у руля, направил "Мэри-Ребекку" прямо  на
сети. Однако это не вызвало тревоги среди рыбаков, ибо суда, идущие  вверх
по реке, ставят обычно на конце киля  так  называемые  "башмаки",  которые
скользят по сетям, не зацепляя их.
     - Готово дело! - крикнул Чарли, когда мы быстро пересекли длинный ряд
поплавков, отмечавших край сети. На одном конце этого длинного ряда плавал
маленький бочонок - буек, а на другом была лодка с двумя рыбаками. Бочонок
и лодка вдруг начали быстро сближаться, а рыбаки, увидев, что мы тащим  их
за собой, принялись громко кричать.  Две-три  минуты  спустя  мы  зацепили
вторую сеть, а за ней третью и, двигаясь посредине  флотилии,  цепляли  на
крюк одну сеть за другой.
     Потрясенные рыбаки смотрели на нас в полном смятении. Как  только  мы
цепляли сеть, оба ее конца, буек и лодка, сближались и  неслись  за  нашей
кормой;  и  вся  эта  стая  лодок  и  буйков  мчалась  за  нами  с   такой
головокружительной быстротой,  что  рыбаки  едва  успевали  управляться  с
лодками, стараясь не разбиться друг о друга. Греки орали  что  есть  мочи,
требуя,  чтобы  остановили  судно;  они  думали,  что  это  веселая  шутка
подвыпивших матросов, им и в голову не приходило,  что  на  шхуне  рыбачий
патруль.
     Даже одну сеть тащить нелегко, и Чарли с Оле Эриксеном  решили,  что,
несмотря на попутный ветер, "Мэри-Ребекке"  не  справиться  больше  чем  с
десятью сетями. Поэтому, подцепив десяток сетей и волоча за  собой  десять
лодок с двадцатью рыбаками, мы свернули влево, оставив позади флотилию,  и
направились в Коллинсвиль.
     Мы ликовали. Чарли так гордо  стоял  у  руля,  как  будто  вел  домой
победившую  на  гонках  яхту.  Два  матроса,  составлявшие   весь   экипаж
"Мэри-Ребекки", потешались и скалили зубы. Оле Эриксен потирал свои руки с
детской радостью.
     - Я думал, ваш рыбачий патруль никогда не имел такой  удача,  как  на
шхуне Оле Эриксена, - сказал он, как  вдруг  за  кормой  хлопнул  выстрел,
прожужжала пуля, чиркнула по свежевыкрашенной обшивке каюты и,  ударившись
о гвоздь, со свистом отскочила в сторону.
     Для Оле Эриксена это было  уж  слишком.  Увидев,  что  ему  испортили
новенькую обшивку, он вскочил и погрозил рыбакам кулаком;  но  тут  вторая
пуля угодила в стенку каюты, в шести дюймах от его головы, и  он  поскорей
растянулся на палубе, укрывшись за бортом.
     У всех рыбаков были ружья, и теперь они принялись палить  все  разом.
Мы попрятались кто куда, даже Чарли пришлось бросить штурвал. Если  бы  не
тяжелые сети за кормой, мы наверняка попали бы в руки разъяренных рыбаков.
Но сети, прочно зацепившиеся за днище "Мэри-Ребекки", тащили ее  корму  на
ветер и она по-прежнему держала курс, хотя и не очень точно.
     Лежа на палубе, Чарли мог дотянуться до нижних спиц рулевого  колеса,
но управлять шхуной таким способом было крайне неудобно. Тут  Оле  Эриксен
припомнил, что в трюме у него лежит большой стальной лист. Это  был  кусок
бортовой обшивки "Нью-Джерси": пароход  недавно  потерпел  крушение  возле
Золотых ворот, и "Мэри-Ребекка" принимала участие в его спасении.
     Двое матросов, Оле и я осторожно  проползли  по  палубе  и  притащили
тяжелый лист наверх, а затем поставили его на корме,  как  щит,  загородив
штурвал от рыбаков. Пули щелкали  и  звенели,  ударяясь  о  гудевший,  как
колокол, щит, но Чарли только  посмеивался  в  своем  укрытии  и  спокойно
правил рулем. И так мы мчались вперед:  за  кормой  -  орава  вопивших  от
ярости греков, впереди - Коллинсвиль, а вокруг рой свистевших пуль.
     - Оле, - сказал вдруг Чарли упавшим голосом, - я  не  знаю,  что  нам
теперь делать.
     Оле лежал на спине у самого борта  и  усмехался,  глядя  в  небо;  он
повернулся на бок и взглянул на Чарли.
     - Я думал, мы будем идти в Коллинсвиль, как хотел раньше,  -  ответил
он.
     - Но мы не можем там остановиться, - простонал Чарли. -  Я  никак  не
ожидал, что мы не сможем остановиться.
     Широкое лицо Оле Эриксена выразило полную растерянность.
     Увы, это была правда. За спиной у нас осиное гнездо, а остановиться в
Коллинсвиле - значит сунуть в это гнездо голову.
     - У каждого чертова грека ружье, - весело сказал один из матросов.
     - Да еще нож в придачу, - отозвался второй.
     Теперь уже застонал Оле Эриксен.
     - И зачем только шведский человек, как я, совать  свой  нос  в  чужие
дела, будто обезьяна! - пробормотал он про себя.
     Пуля щелкнула по корме и пролетела  над  правым  бортом,  жужжа,  как
разозленная пчела.
     - Остается только пристать к берегу, бросить "Мэри-Ребекку" и удрать,
- сказал веселый матрос.
     - Бросать "Мэри-Ребекку"? - воскликнул Оле Эриксен  с  непередаваемым
ужасом в голосе.
     - Дело ваше, - отозвался тот. - Только я хотел бы оказаться за тысячу
миль отсюда, когда  эти  парни  взберутся  на  борт.  -  И  он  указал  на
беснующихся греков, которых мы продолжали тащить за собой.
     Мы как раз поравнялись с Коллинсвилем и, вспенивая воду,  прошли  так
близко от пристани, что до нее можно было добросить камень.
     - У меня  одна  надежда,  что  ветер  продержится,  -  сказал  Чарли,
украдкой поглядывая на наших пленников.
     - А что нам ветер? - уныло спросил Оле. - Скоро река нельзя пройти, и
тогда... тогда...
     - Тогда мы заберемся в глухие  места  и  попадем  в  лапы  грекам,  -
добавил веселый матрос, пока Оле раздумывал над тем, что случится когда мы
дойдем до истока реки.
     Мы подошли к тому месту, где река расходилась на два  рукава.  Налево
было устье реки Сакраменто,  а  направо  устье  реки  Сан-Хоакин.  Веселый
матрос прополз вперед и перебросил фок, а  Чарли  взял  право  руля  и  мы
свернули направо - в устье реки Сан-Хоакин. Попутный ветер,  который  гнал
нас вперед на ровный киль, теперь задул справа по борту, и  "Мэри-Ребекка"
так резко накренилась влево, что, казалось, вот-вот опрокинется.
     Но мы все же мчались вперед, а рыбаки неслись за нами.  Стоимость  их
сетей была значительно выше штрафов, которые  с  них  брали  за  нарушение
законов о рыбной ловле, и потому, хотя им ничего не стоило  отвязать  свои
лодки и удрать, они на этом ничего бы не  выгадали.  Кроме  того,  они  не
бросали своих сетей инстинктивно, как моряк не бросает своего корабля.  Но
главное, в них все росла жажда мести, и мы могли  быть  уверены,  что  они
последуют за нами хоть на край света, если  нам  вздумается  тащить  их  в
такую даль.
     Стрельба  прекратилась,  и  мы   отважились   выглянуть   за   корму,
посмотреть, что делают наши пленники. Их лодки следовали за нами на разных
расстояниях друг от друга, но четыре передних  выравнялись  и  шли  рядом.
Передняя лодка, видно, бросила с кормы конец той, что шла  за  ней.  Лодки
ловили концы, отделялись от своих сетей и подтягивались друг к другу, пока
не стали в одну линию. Однако мы шли с  такой  скоростью,  что  произвести
этот маневр было очень нелегко. Порой,  несмотря  на  все  усилия,  им  не
удавалось подтянуться ни на дюйм, но иногда они двигались довольно быстро.
     Когда четыре лодки сблизились настолько, что из одной  в  другую  мог
перебраться человек, из трех задних лодок перешло  в  переднюю  по  одному
греку, и каждый захватил с собой ружье. Таким  образом  в  передней  лодке
собралось пять человек, и мы сразу поняли, что они намереваются взять  нас
на абордаж. Но, чтобы осуществить свое намерение,  им  надо  было  изрядно
потрудиться: приходилось подтягиваться за веревку с поплавками, все  время
перехватывая руки. И все же, хотя они двигались  очень  медленно  и  часто
останавливались передохнуть, им удавалось потихоньку подбираться к нам все
ближе и ближе.
     Чарли улыбался, глядя на их усилия.
     - Поставь-ка топсель, Оле! - сказал он.
     Под свист пуль шнуровка на топе мачты была  разорвана,  шкот  и  галс
оттянуты втугую, и  "Мэри-Ребекка",  сильно  накренившись,  понеслась  еще
быстрей.
     Но греки не сдавались. Не в  силах  при  такой  скорости  подтягивать
лодку вручную, они сняли блоки со своих парусов и соорудили то, что моряки
называют "хваттали". Один из рыбаков, лежа на носу лодки,  свешивался  как
можно дальше за борт и, пока товарищи держали его за ноги, прикреплял блок
к натянутому краю сети. Затем они все вместе тянули за тали, пока блоки не
сходились, и снова повторяли этот маневр.
     - Придется отдать стаксель! - сказал Чарли.
     Оле Эриксен посмотрел на дрожавшую  от  напряжения  "Мэри-Ребекку"  и
покачал головой.
     - Тогда вылетят мачты, - сказал он.
     - А иначе мы вылетим со шхуны, - возразил Чарли.
     Оле с тревогой взглянул на  мачты,  потом  на  лодку  с  вооруженными
греками и согласился.
     Пятеро греков столпились на носу - место опасное, когда лодка идет на
буксире. Я наблюдал, что станется с их лодкой, когда мы  поставим  большой
рыбачий стаксель: он несравненно больше  марселя  и  ставится  только  при
легком бризе. Когда "Мэри-Ребекка" стремительно  рванулась  вперед,  лодка
зарылась носом в воду, а люди,  цепляясь  друг  за  друга,  как  безумные,
бросились на корму, спасая лодку от гибели.
     - Это охладит им пыл! - заметил Чарли, но я видел, что он с  тревогой
следит за ходом "Мэри-Ребекки", которая несла гораздо больше парусов,  чем
ей было под силу.
     - Следующая остановка - Антиох! - возвестил веселый матрос  на  манер
железнодорожного кондуктора. - А за ней Мериуэзер.
     - Поди-ка сюда поскорей, - позвал меня Чарли.
     Я подполз к нему и стал рядом под защитой стального листа.
     - Засунь руку мне в карман и достань записную книжку, - сказал он.  -
Так. Теперь вырви чистый листок и напиши то, что я скажу.
     И я написал:
     "Позвоните в Мериуэзер шерифу, констеблю или судье. Сообщите, что  мы
идем к ним. Пусть они поднимут на ноги весь город и вооружат людей.  Пусть
приведут всех на пристань и встречают нас, иначе нам каюк".
     - Теперь сложи бумажку, привяжи к свайке и стой тут  наготове,  чтобы
бросить ее на берег. Я сделал все, как он сказал. Тем временем мы  подошли
к  Антиоху.  Ветер  выл  в  наших   снастях,   и   "Мэри-Ребекка",   почти
опрокинувшись на бок, неслась вперед, как  быстроходное  океанское  судно.
Моряки на берегу Антиоха, увидев, что мы поставили марсель  и  стаксель  -
безрассудный маневр при таком ветре, - поспешили на пристань  и  стояли  у
причала, стараясь понять, в чем дело.
     Не убавляя хода, мы подошли так близко к берегу, что любой из нас мог
бы спрыгнуть на пристань. Тут Чарли дал мне знак, и я бросил  свайку.  Она
громко стукнулась о дощатый настил, отскочила  на  пятнадцать  -  двадцать
футов и была подхвачена пораженными зрителями.
     Все это произошло в мгновение ока, в  следующий  миг  Антиох  остался
позади, и мы уже неслись по Сан-Хоакину к Мериуэзеру,  лежавшему  в  шести
милях вверх по течению. Река повернула на восток, и мы  снова  мчались  по
ветру, поставив паруса бабочкой и перекинув стаксель на правый борт.
     Оле Эриксен, казалось, погрузился в глубокое отчаяние. Чарли  и  двое
матросов, напротив, не теряли надежды  и,  видимо,  не  без  основания.  В
Мериуэзере жили главным образом углекопы, и  можно  было  ожидать,  что  в
воскресный день все они в городе. К тому же  углекопы  никогда  не  питали
особой любви к греческим рыбакам, и мы могли быть уверены, что они  окажут
нам горячую поддержку.
     Мы напряженно всматривались в даль, стараясь разглядеть город, и, как
только увидели его, почувствовали огромное облегчение. Причалы были  черны
от народа. Подойдя поближе, мы увидели, что люди все прибывают,  спускаясь
бегом по главной улице, с ружьями в руках или за плечом.  Чарли  оглянулся
на рыбаков, и в глазах его мелькнуло самодовольство победителя,  какого  я
прежде не замечал. Греки были ошеломлены, увидев толпу, и  попрятали  свои
ружья.
     Мы убрали топсель и стаксель, потравили грота-фал и,  поравнявшись  с
главной пристанью, перекинули грот. "Мэри-Ребекка"  повернулась  к  ветру,
лодки пленных рыбаков описали за ней широкую дугу и,  когда  мы,  замедлив
ход, отдали концы и пришвартовали к пристани, догнали  нас.  Мы  причалили
под радостные крики возбужденных углекопов.
     У Оле Эриксена вырвался вздох облегчения.
     - Я уже думал, никогда не увижу своя жена, - сознался он.
     - Почему? Нам не грозила никакая опасность, - возразил Чарли.
     Оле недоверчиво поглядел на него.
     - Конечно, не грозила, - подтвердил Чарли. - Мы могли в любую  минуту
выбросить крюк, что я сейчас и сделаю, и греки забрали бы свои сети.
     Он спустился в трюм с гаечным ключом. Когда  греки  вытащили  сети  и
привели лодки в порядок, мы передали их с рук на руки  отряду  вооруженных
граждан, и они проследовали в тюрьму.
     - Я, кажется, валял большой дурак, - сказал Оле Эриксен.
     Но он изменил свое мнение, когда восхищенные жители города столпились
на борту, чтобы пожать ему руку, а несколько бойких  репортеров  принялись
фотографировать "Мэри-Ребекку" и ее капитана.





                               ХРАМ ГОРДЫНИ


     Персиваль Форд не мог понять, что привело его сюда. Он  не  танцевал.
Военных недолюбливал. Разумеется, он знал всех, кто скользил и кружился на
широкой  приморской  террасе,  -  офицеров  в  белых   свеженакрахмаленных
кителях, штатских в черном и белом, женщин с оголенными плечами и  руками.
Двадцатый полк, который отправлялся на  Аляску,  на  свою  новую  стоянку,
пробыл в Гонолулу два года, и Персиваль Форд, важная особа на островах, не
мог избежать знакомства с офицерами и их женами.
     Но от знакомства еще далеко до симпатии. Полковые дамы немного пугали
его. Они совсем не походили на женщин, которые были  ему  по  душе,  -  на
пожилых дам, старых и молодых  дев  в  очках,  на  серьезных  женщин  всех
возрастов,  которых  он  встречал  в  церковных,  библиотечных  и  детских
комитетах и  которые  смиренно  обращались  к  нему  за  пожертвованием  и
советом. Он подавлял их  своим  умственным  превосходством,  богатством  и
высоким положением, какое занимал на  Гавайских  островах  среди  магнатов
коммерции. Этих женщин он ничуть не боялся. Плотское в них не бросалось  в
глаза. Да, в этом заключалось все  дело.  Он  был  брезглив,  он  сам  это
осознавал, и  полковые  дамы  с  обнаженными  плечами  и  руками,  смелыми
взглядами, жизнерадостные и вызывающе чувственные, раздражали его.
     С мужчинами этого круга отношения у него были не лучше, -  они  легко
относились ко всему,  пили,  курили,  ругались  и  щеголяли  своей  грубой
чувственностью с неменьшим бесстыдством, чем их жены. В  компании  военных
Форду всегда было не по себе. Да и они, видимо,  чувствовали  себя  с  ним
стесненно. Он чутьем угадывал, что за глаза они смеются над  ним,  что  он
жалок им и они его едва терпят.  Встречаясь  с  ним,  они  всегда  как  бы
подчеркивали, что ему не хватает чего-то, что есть в них. А