м устремлениям его души.
     Он сидел молча, опустив голову,  чувствуя,  что  в  нем  пробуждается
какая-то стихийная сила, более могучая,  чем  он  сам,  великая  сила  его
предков. Время от времени Хоз и Верц искоса поглядывали на него с  легким,
но все же заметным беспокойством. Зигмунду тоже было не по себе.  Все  они
знали, что Хичкок очень сильный человек.  В  этом  они  не  однажды  имели
случай убедиться за время их совместной жизни, полной  всяких  опасностей.
Потому они теперь с любопытством и некоторым страхом ждали, что он  станет
делать.
     Но он все молчал.  Время  шло,  и  костер  почти  уже  догорел.  Верц
потянулся, зевнул и сказал, что, пожалуй, пора и спать. Тогда Хичкок встал
и выпрямился во весь рост.
     - Будьте вы прокляты, жалкие трусы! Я вас больше знать не хочу! -  Он
произнес это спокойно, но в каждом слове чувствовалась сила и непреклонная
воля. - Довольно! Давайте рассчитаемся. Можете это сделать, как вам  будет
удобнее. Мне принадлежит четвертая доля в  заявке.  Это  указано  в  наших
контрактах. Мы намыли унций тридцать золота. Давайте сюда весы, и  мы  его
разделим. Ты, Зигмунд, отмерь мне четвертую часть  всех  припасов.  Четыре
собаки мои. Но мне нужно еще столько  же.  За  них  я  оставлю  свою  долю
снаряжения и инструментов. Кроме того, добавлю свои семь  унций  золота  и
ружье с патронами. Идет?
     Трое  мужчин  отошли  в  сторону.  Пошептавшись  между   собой,   они
вернулись. Зигмунд заговорил от лица всех:
     - Вот что, Хичкок, мы поделимся с  тобой  честно.  Ты  получишь  одну
четвертую часть, ни больше и ни меньше, - и делай  с  ней  что  хочешь.  А
собаки нам и самим нужны. Поэтому можешь взять  только  четверых.  Что  же
касается твоей доли в снаряжении и инструментах, то нужны они тебе - бери,
не нужны - оставь. Это уж твое дело.
     - Значит, все по букве закона, - усмехнулся Хичкок. -  Ну  что  ж,  я
согласен. И давайте поскорее. Я тут ни одной лишней минуты  оставаться  не
желаю. Мне противно смотреть на вас.
     Больше  не  было  произнесено  ни  слова.  После  того,  как   раздел
совершился, Хичкок уложил на нарты свои скромные пожитки, отобрал и запряг
четырех собак. Он не  притронулся  к  снаряжению,  зато  бросил  на  нарты
полдюжины собачьих постромок и  вызывающе  поглядел  на  своих  товарищей,
ожидая возражений с их стороны. Но они только пожали плечами и потом молча
смотрели ему в след, пока он не скрылся в лесу.


     По глубокому снегу полз человек.  Справа  и  слева  от  него  чернели
крытые оленьими шкурами вигвамы индейцев. Порой то тут,  то  там  голодные
собаки принимались выть или озлобленно рычали друг на друга. Одна  из  них
приблизилась  к  ползущему  человеку.  Он  замер.  Собака  подошла  ближе,
понюхала воздух и осторожно сделала еще несколько шагов, пока  ее  нос  не
коснулся  странного  предмета,  которого  не  было  здесь  до  наступления
темноты. Тогда Хичкок, ибо это был он, внезапно приподнялся; мгновение - и
его рука, с которой он заранее  снял  рукавицу,  стиснула  мохнатое  горло
собаки. И смерть настигла ее в этой стальной хватке. Когда человек  пополз
дальше, собака осталась на снегу под звездами со сломанной шеей.
     Хичкок  дополз  до  вигвама  вождя.  Он   долго   лежал   на   снегу,
прислушиваясь к голосам  и  стараясь  определить,  где  именно  находиться
Сипсу. Очевидно, там находилось много  людей,  и,  судя  по  доносившемуся
шуму, все они были в большом волнении.
     Наконец он различил голос девушки и, обогнув вигвам, оказался рядом с
ней, так что их разделяла лишь тонкая оленья шкура. Разгребая снег, Хичкок
постепенно подсунул под нее голову и плечи. Когда он  почувствовал  теплый
воздух жилища, то приостановился и стал ждать. Он ничего не видел и боялся
пошевельнуться.  Слева  от  него,  очевидно,  находилась  кипа  шкур.   Он
почувствовал это по запаху, но все же для  большей  уверенности  осторожно
ощупал ее. Его лица слегка коснулся край чьей-то меховой  одежды.  Он  был
почти уверен, что это Сипсу, но все-таки ему хотелось, чтобы она  еще  раз
заговорила.
     Он слышал, как вождь и шаман о чем-то горячо спорили, а где-то в углу
плакал голодный ребенок. Хичкок повернулся на бок  и  осторожно  приподнял
голову, все так же слегка касаясь лицом меховой одежды. Он  прислушался  к
дыханию. Это было дыхание женщины. И он решил рискнуть.
     Осторожно, но довольно крепко он прижался к ней и  почувствовал,  как
она вздрогнула. Он замер в ожидании. Чья-то рука скользнула по его голове,
ощупала курчавые волосы, затем тихонько повернула его лицо кверху  -  и  в
следующее мгновение он встретился глазами с Сипсу.
     Она  была  совершенно  спокойна.  Непринужденно  изменив  позу,   она
облокотилась на кипу шкур и поправила  свою  одежду  так,  что  совершенно
скрыла его. Затем, и снова  как  бы  случайно,  она  склонилась  над  ним,
опустила голову, и ухо ее слегка прижалось к его губам.
     - Как только выберешь подходящую минуту, - прошептал он, -  уходи  из
поселка, иди в направлении ветра прямо к  тому  месту,  где  ручей  делает
поворот. Там, у сосен, будут мои  собаки  и  нарты,  готовые  для  дороги.
Сегодня ночью мы отправимся в путь - к Юкону. Мы должны будем ехать  очень
быстро, поэтому хватай первых попавшихся собак и тащи их к ручью.
     Сипсу отрицательно покачала головой, но ее глаза радостно заблестели,
- она была горда тем, что этот человек пришел сюда ради нее. Подобно  всем
женщинам своего народа, она считала, что ее судьба -  покоряться  мужчине.
Хичкок властно повторил: "Ты придешь!" И хотя она не  ответила,  он  знал,
что его воля для нее - закон.
     - О постромках не беспокойся, - добавил он. - И поторапливайся.  День
прогоняет ночь, и время не ждет.
     Спустя полчаса  Хичкок  стоял  у  своих  нарт  и  пытался  согреться,
притопывая ногами и хлопая себя по бедрам. И  тут  он  увидел  Сипсу;  она
тащила за собой двух упирающихся собак, при виде  которых  собаки  Хичкока
пришли в воинственное настроение, и ему пришлось пустить  в  ход  рукоятку
бича, чтобы их утихомирить. Поселок находился  с  наветренной  стороны,  и
малейший звук мог обнаружить их присутствие.
     - Запрягай их поближе к нартам, - приказал он,  когда  она  набросила
постромки на приведенных собак. - Мои должны быть впереди.
     Но когда она сделала это, выпряженные собаки  Хичкока  накинулись  на
чужаков, и, хотя Хичкок попытался усмирить их  прикладом  ружья,  поднялся
шум и, нарушая тишину ночи, разнесся по спящему поселку.
     - Ну, теперь собак у  нас  будет  больше  чем  достаточно,  -  мрачно
заметил он и достал привязанный к нартам топор. - Запрягай тех, которых  я
буду швырять тебе, да хорошенько присматривай за упряжкой.
     Он сделал несколько шагов вперед и занял позицию между двух сосен. Из
поселка доносился лай собак, он ждал их  приближения.  Вскоре  на  тусклой
снежной равнине показалось быстро растущее темное пятно. Это была  собака.
Она шла большими ровными прыжками и, подвывая по-волчьи, вела  всю  свору.
Хичкок притаился в тени. Как только собака поравнялась с ним,  он  быстрым
движением схватил ее передние лапы, и она,  перевернувшись  через  голову,
уткнулась в снег. Затем он нанес ей точно рассчитанный удар пониже  уха  и
бросил ее Сипсу. Пока она надевала на собаку упряжь,  Хичкок,  вооруженный
топором, сдерживал натиск всей своры, - клубок  косматых  тел  с  горящими
глазами и сверкающими зубами бесновался у самых его  ног.  Сипсу  работала
быстро. Как только  с  первой  собакой  было  покончено,  Хичкок  рванулся
вперед, схватил  и  оглушил  еще  одну  и  тоже  бросил  ее  девушке.  Это
повторилось трижды. Когда в упряжке  оказался  десяток  рычащих  псов,  он
крикнул: "Довольно!"
     Из поселка уже  спешила  толпа.  Впереди  бежал  молодой  индеец.  Он
врезался в стаю собак и  стал  колотить  их  направо  и  налево,  стараясь
пробраться к тому месту, где стоял Хичкок. Но тот взмахнул прикладом ружья
- и молодой индеец упал на колени, а затем опрокинулся навзничь.  Бежавший
сзади шаман видел это.
     Хичкок приказал  Сипсу  трогаться.  Едва  она  крикнула  "Чук!",  как
обезумевшие собаки рванулись  вперед,  и  Сипсу  с  трудом  удержалась  на
нартах. Очевидно, боги были сердиты на шамана, ибо именно  он  оказался  в
эту минуту на дороге. Вожак наступил  ему  на  лыжи,  шаман  упал,  и  вся
упряжка вместе с нартами пронеслась по нему. Но он быстро вскочил на ноги,
и эта ночь могла бы кончиться  иначе,  если  бы  Сипсу  длинным  бичом  не
нанесла ему удар по лицу. Он все еще стоял посреди дороги, покачиваясь  от
боли, когда на него налетел Хичкок,  бежавший  за  нартами.  В  результате
этого столкновения познания первобытного теолога относительно силы  кулака
белого человека значительно пополнились.  Поэтому,  когда  он  вернулся  в
жилище вождя и принялся ораторствовать в совете, он был очень зол на  всех
белых людей.


     - Ну, лентяи, вставайте! Пора! Завтрак будет  готов  прежде,  чем  вы
успеете надеть свои мокасины.
     Дэйв  Верц  откинул  медвежью  шкуру,  приподнялся  и   зевнул.   Хоз
потянулся, обнаружил, что отлежал руку, и стал сонно растирать ее.
     - Интересно, где Хичкок провел эту ночь? - спросил он, доставая  свои
мокасины. За ночь они задеревенели, и он, осторожно  ступая  в  носках  по
снегу, направился к костру, чтобы оттаять обувь.  -  Слава  богу,  что  он
ушел. Хотя, надо признаться, работник он был отличный.
     - Да. Только уж очень любил все по-своему поворачивать.  В  этом  его
беда. А Сипсу жалко. Она, что, ему действительно так нравилась?
     - Не думаю. Для него тут все дело в  принципе.  Он  считал,  что  это
неправильно, - ну, и, конечно же, неправильно, только это еще  не  причина
нам вмешиваться и всем отправиться на тот свет раньше времени.
     - Да, принципы - вещь неплохая, но все хорошо  в  свое  время;  когда
отправляешься на Аляску, то принципы лучше оставлять дома. А? Правильно  я
говорю? - Верц присоединился к своему товарищу и тоже  стал  отогревать  у
костра мокасины. - Ты как считаешь: мы должны были вмешаться?
     Зигмунд  отрицательно  покачал   головой.   Он   был   очень   занят:
коричневатая пена грозила перелиться через край кофейника, и пора уже было
переворачивать сало на сковородке. Кроме  того,  он  думал  о  девушке  со
смеющимися, как море, глазами и тихонько напевал.
     Его товарищи с улыбкой перемигнулись и замолчали. Хотя было уже около
семи, до рассвета оставалось еще не меньше  трех  часов.  Северное  сияние
погасло, и в ночной  темноте  лагерь  представлял  собой  островок  света;
фигуры   трех   людей   отчетливо   вырисовывались   на    фоне    костра.
Воспользовавшись наступившим молчанием,  Зигмунд  повысил  голос  и  запел
последний куплет своей старой песни:

                       Через год, через год,
                              как созреет виноград...

     Оглушительный ружейный залп разорвал тишину ночи. Хоз  охнул,  сделал
движение, словно пытаясь выпрямиться, и тяжело осел на землю. Верц, уронив
голову, опрокинулся на бок, потом захрипел, и кровь черной струей  хлынула
у него из горла. А золотоволосый Зигмунд с неоконченной  песней  на  губах
взмахнул руками и упал поперек костра.


     Зрачки шамана потемнели от злости, и настроение у  него  было  не  из
лучших. Он поссорился с вождем из-за ружья Верца и потребовал из  мешка  с
бобами больше, чем ему полагалось. Кроме того,  он  забрал  себе  медвежью
шкуру, что вызвало ропот среди  остальных  мужчин  племени.  В  довершение
всего он вздумал было убить собаку Зигмунда - ту, что подарила  девушка  с
Юга, - но собаке удалось убежать, а он свалился в шурф и,  задев  за  чан,
вывихнул плечо. Когда лагерь был полностью разграблен, индейцы вернулись в
свои жилища, и ликованию женщин не было конца. Вскоре в их краях появилось
стадо лосей, и охотников посетила удача. Слава шамана еще больше возросла,
стали даже поговаривать, что он советуется с богами.
     Когда все ушли, овчарка вернулась в разоренный лагерь, и всю  ночь  и
следующий день выла, оплакивая  умерших.  Потом  она  исчезла.  Но  прошло
немного лет, и индейцы-охотники стали замечать, что  у  лесных  волков  на
шерсти появились необычные светлые пятна, каких они раньше не видели с той
поры ни у одного волка.





                                УЛОВКА ЧАРЛИ


     Быть может, свой самый смешной и в то же время самый  опасный  подвиг
наш рыбачий патруль совершил в тот день, когда мы  одним  махом  захватили
целую ораву разъяренных рыбаков.
     Чарли называл эту победу  богатым  уловом,  и  хотя  Нейл  Партингтон
говорил о хитрой уловке, я думаю, Чарли не видел тут разницы, считая,  что
оба слова означают "выловить", "захватить". Но будь то уловка или улов,  а
эта схватка с рыбаками стала для них настоящим Ватерлоо, ибо то было самое
тяжелое поражение, какое когда-либо нанес им рыбачий патруль, - и поделом:
ведь они открыто и нагло нарушали закон.
     Во время так называемого "открытого сезона" рыбаки имеют право ловить
лососей, сколько им посчастливится  встретить  или  сколько  влезет  в  их
лодки. Однако с одним существенным ограничением. С заката солнца в субботу
и до восхода в понедельник ставить  сети  не  разрешается.  Таково  мудрое
постановление Рыболовной комиссии, ибо во время  нереста  необходимо  дать
лососям возможность подниматься в реку, где они мечут икру. И этот  закон,
кроме одного  единственного  раза,  всегда  строго  соблюдался  греческими
рыбаками, ловившими лососей для консервных заводов и продажи на рынке.
     Как-то в воскресное утро приятель Чарли сообщил нам  по  телефону  из
Коллинсвиля, что весь рыбачий поселок вышел в море и  ставит  сети.  Мы  с
Чарли тотчас вскочили в лодку  и  отправились  на  место  происшествия.  С
легким  попутным  ветерком  мы  прошли  Каркинезский   пролив,   пересекли
Сьюисанскую бухту, обогнули маяк Шип-Айленд  и  увидели  всю  рыболовецкую
флотилию за работой.
     Но прежде всего позвольте мне объяснить, каким  способом  они  ловили
рыбу. Они ставили так называемые  "жаберные  сети".  Это  простые  сети  с
ромбовидными петлями, в которых расстояние между  узлами  должно  быть  не
больше семи с половиной дюймов. Такие сети бывают от пятисот до семисот  и
даже восьмисот футов длины, а ширина их  всего  несколько  футов.  Они  не
закрепляются на одном месте, а плывут  по  течению,  причем  верхний  край
держится на воде с помощью поплавков, а  нижний  тянут  ко  дну  свинцовые
грузила.
     Благодаря такому устройству сеть стоит вертикально поперек течения  и
пропускает в реку  только  самую  мелкую  рыбешку.  Лососи  плывут  обычно
поверху и попадают головой в петли, но из-за своей толщины  они  не  могут
проскользнуть сквозь сеть, а назад их не пускают жабры, которые  цепляются
за петли. Чтобы поставить такую сеть, нужны всего два рыбака: один гребет,
а другой, стоя на корме, осторожно закидывает сеть в  воду.  Растянув  всю
сеть поперек реки, рыбаки привязывают один  ее  конец  к  лодке  и  плывут
вместе с ней по течению.
     Когда мы приблизились к нарушившим закон рыболовам  -  их  сети  были
заброшены на расстоянии двухсот - трехсот ярдов друг  от  друга,  а  река,
насколько хватал глаз, была сплошь усеяна лодками, - Чарли сказал:
     - Одно досадно, парень, что у меня не тысяча рук, чтобы захватить  их
сразу. А так больше одной лодки нам  не  поймать:  пока  мы  будем  с  ней
возиться, остальные выберут сети и удерут.
     Мы подошли поближе, но не  заметили  ни  беспокойства,  ни  суматохи,
которые неизменно вызывало наше появление. Напротив,  все  лодки  спокойно
оставались возле своих сетей, и рыбаки не обращали  на  нас  ни  малейшего
внимания.
     - Странно, - пробормотал Чарли. - Может, они нас не узнали?
     Я ответил, что этого быть не может, и Чарли согласился со мной. Перед
нами растянулась целая флотилия, которой управляли люди, как нельзя  лучше
знавшие нас, а между тем они смотрели на нашу лодку  так  равнодушно,  как
будто мы были какой-нибудь шаландой с сеном или увеселительной яхтой.
     Однако картина несколько изменилась, когда мы направили свою лодку  и
стали потихоньку грести к  берегу.  Но  остальные  рыбаки  по-прежнему  не
проявляли никаких признаков беспокойства.
     - Право, забавно, - заметил Чарли.  -  Во  всяком  случае,  мы  можем
конфисковать сеть.
     Мы убрали парус, схватили конец сети и принялись тянуть ее  в  лодку.
Но стоило нам взяться за сеть, как мимо нас просвистела пуля и щелкнула по
воде, а вдали раздался ружейный выстрел. Уплывшие на берег рыбаки стреляли
в нас. Мы снова взялись за сеть, и снова просвистела  пуля,  на  этот  раз
угрожающе близко. Чарли зацепил конец сети за  уключину  и  сел.  Выстрелы
прекратились. Но только он взялся за сеть, опять началась стрельба.
     - Ничего не попишешь, - сказал он, выбрасывая за борт конец  сети.  -
Вам, ребята, видно, сеть нужна больше, чем нам, так получайте ее.
     И мы поплыли к следующей лодке: Чарли хотел  выяснить,  действительно
ли перед нами организованное нарушение закона.
     Когда мы подошли поближе, сидевшие в лодке рыбаки тоже отвязали  свою
сеть и двинулись к берегу, а первые двое вернулись  и  привязали  лодку  к
брошенной нами сети. Но только мы взялись за вторую  сеть,  на  нас  опять
посыпались пули, и стрельба  прекратилась,  лишь  когда  мы  отступили;  у
третьей лодки повторилась та же история.
     Потерпев полное поражение,  мы  прекратили  свои  попытки,  поставили
парус, легли на длинный наветренный галс и двинулись  обратно  в  Бенишию.
Прошло еще несколько воскресений, и каждый  раз  рыбаки  открыто  нарушали
закон. Без помощи вооруженных солдат мы ничего не могли с  ними  поделать.
Рыбакам пришлась по душе их новая выдумка, и они пользовались ею вовсю,  а
мы не знали, как справиться с ними.
     К этому времени Нейл Партингтон вернулся из Нижней бухты, где  пробыл
несколько недель. С ним был и Николас, юноша-грек,  который  участвовал  в
набеге на устричных пиратов, и они оба решили  помочь  нам.  Мы  тщательно
обдумали план действий и договорились, что они устроят засаду на берегу и,
когда мы с Чарли начнем вытаскивать сети, захватят рыбаков, которые выйдут
из лодки и начнут нас обстреливать.
     План был очень хорош. Даже Чарли его одобрил. Однако греки  оказались
куда хитрее, чем мы думали. Они нас опередили,  устроили  сами  засаду  на
берегу и захватили в плен Нейла и Николаса, а когда мы с Чарли  попытались
забрать сети, вокруг нас засвистели пули, как и  прошлый  раз.  Нам  снова
пришлось отступить, и тогда рыбаки тотчас отпустили Нейла и Николаса.  Они
вернулись к нам очень сконфуженные, и Чарли  безжалостно  высмеял  их.  Но
Нейл тоже не остался в долгу и язвительно спрашивал у Чарли, куда девалась
его хваленая смекалка и как это он до сих пор ничего не придумал.
     - Дай срок, придумаю, - обещал Чарли.
     - Все может быть, - соглашался Нейл, - но боюсь, что к  тому  времени
лососей совсем не останется и твоя смекалка будет ни к чему.
     Нейл Партингтон, весьма раздосадованный происшедшим, снова отправился
в Нижнюю бухту, прихватив с собой Николаса, а мы с  Чарли  снова  остались
одни. Это значило, что воскресная  ловля  будет  идти  своим  чередом,  по
крайней мере, до тех пор, пока Чарли  не  осенит  какая-нибудь  счастливая
идея. Я тоже ломал  себе  голову,  стараясь  придумать,  как  бы  изловить
греков, и мы составляли  тысячу  планов,  которые  на  поверку  никуда  не
годились.
     Греки же ходили,  задрав  нос,  хвастались  направо  и  налево  своей
победой, и это еще больше унижало  нас.  Вскоре  мы  заметили,  что  среди
рыбачьего населения наш авторитет явно упал. Мы были побеждены,  и  рыбаки
потеряли к нам уважение. А с потерей уважения начались и  дерзости.  Чарли
прозвали  "Старой  бабой",  а   меня   окрестили   "Сосунком".   Положение
становилось невыносимым, и  мы  чувствовали,