ит язычников, они там все христиане. А
я не люблю христиан острова  Бора-Бора,  -  сказал  он  однажды,  когда  я
убеждал его взять одну из наших шхун и навестить  родной  остров.  У  меня
была идея - заставить его тратить деньги,  по  праву  принадлежавшие  ему.
Путешествие я  затевал  неспроста:  я  надеялся,  что  это  событие  будет
переломным в его психологии и он начнет беззаботно тратить деньги.
     Я говорю "одну из наших шхун", хотя в  ту  пору  все  они  по  закону
принадлежали мне. Я долго пытался побороть его  упрямство:  мне  хотелось,
чтобы мы были компаньонами.
     - Мы компаньоны с того самого дня, как  затонула  "Крошка  Жанна",  -
ответил он мне наконец. -  Но  если  твое  сердце  пожелало,  давай  будем
законными компаньонами. Я бездельничаю, а денег на  меня  уходит  уйма.  Я
много пью, ем и курю вволю, а это стоит немало, я знаю. Я бесплатно  играю
на бильярде, потому что это твой стол, но это все-таки расход. Удить  рыбу
на рифе для собственного удовольствия может позволить себе  только  богач.
На крючки и лесы уходит много денег. Да, нам необходимо стать компаньонами
по закону. Мне нужны деньги. Я буду  получать  их  в  конторе  у  старшего
клерка.
     Словом, были выписаны и оформлены соответствующие  документы.  Прошел
год, и я начал ворчать.
     - Чарли, - сказал я, -  ты  -  старый  обманщик,  несчастный  скряга,
жалкий краб. Смотри-ка, твоя доля прибыли за  этот  год  равна  нескольким
тысячам долларов. Эту бумагу мне дал старший клерк. Здесь написано, что за
год ты истратил восемьдесят семь долларов и двадцать центов.
     - Мне еще что-нибудь причитается? - спросил он озабоченно.
     - Я же сказал, несколько тысяч долларов, - ответил я.
     Лицо его просветлело, будто он почувствовал большое облегчение.
     - Это очень хорошо, -  сказал  он.  -  Смотри,  чтобы  старший  клерк
правильно вел счета. Когда мне понадобятся деньги, я возьму их, и чтобы ни
один цент не пропал.
     - А если случается недостача, - помолчав, добавил  он  жестко,  -  ее
покрывают из жалованья клерка.
     А в то  время,  как  я  впоследствии  узнал,  в  сейфе  американского
консульства уже хранилось  его  завещание,  составленное  Каррузерсом,  по
которому я являлся единственным его наследником.
     Но  пришел  конец,  потому  что  все  на  свете  должно  когда-нибудь
закончиться. Это случилось на Соломоновых островах, где в дни безрассудной
юности мы работали не покладая рук. Теперь мы снова  посетили  эти  места,
главным образом для того, чтобы отдохнуть, а заодно посмотреть,  как  идут
дела на земельных участках на  острове  Флорида,  и  разузнать,  насколько
выгоден жемчужный промысел в проливе Мболи. Мы стали на  якорь  у  острова
Саво в надежде выторговать у туземцев что-нибудь ценное.
     Ну, возле Саво так и кишат  акулы.  Обычай  туземцев  хоронить  своих
покойников в открытом море привел к  тому,  что  акулы  стали  постоянными
жильцами омывающих остров вод. Так уж мне  всегда  везет,  что  крошечное,
перегруженное туземное каноэ, в котором  мы  плыли,  опрокинулось.  В  нем
было, вернее, за него держались четверо негров и я. До  шхуны  было  ярдов
сто. Как раз в то время, когда я кричал своим  на  шхуне,  чтобы  спустили
шлюпку, раздались вопли одного из негров. Он держался за  конец  каноэ,  и
его несколько раз потянуло вместе с лодчонкой.  Потом  он  разжал  руки  и
исчез. Его утащила акула.
     Трое оставшихся  негров  пытались  выкарабкаться  из  воды  на  днище
опрокинутого каноэ. Я кричал на них, ругался, даже стукнул  того,  который
был рядом, кулаком, но ничего не помогло. Их охватил безумный ужас.  Каноэ
едва ли могло выдержать даже одного из  них.  Когда  на  лодку  взобрались
трое, она стала вертикально, затем опрокинулась на бок, сбросив их в воду.
     Я поплыл к шхуне, надеясь, что мне навстречу выйдет шлюпка.  Один  из
негров последовал за мной, и мы продвигались вперед рядом,  не  говоря  ни
слова и время от времени опуская лицо в  воду,  чтобы  посмотреть  нет  ли
акул. Человек, оставшийся у каноэ, дико закричал: на него напали  хищники.
Опустив голову в воду, я увидел огромную акулу, проплывающую как раз  подо
мной. Она была не  менее  шестнадцати  футов  длиной.  Я  видел,  как  все
произошло. Она схватила негра поперек туловища и  поплыла  прочь.  Голова,
руки,  плечи  несчастного  все   время   были   над   водой,   он   кричал
душераздирающим голосом. Акула протащила его несколько сот футов, потом он
скрылся под водой.
     Я плыл вперед, надеясь, что это была  последняя  голодная  акула.  Но
была еще одна. Была ли это одна из тех, которые напали на негров  вначале,
или она насытилась где-нибудь в другом месте, я не знаю. Во всяком случае,
она, кажется, не спешила, как другие.  Теперь  я  уже  не  мог  плыть  так
быстро, как раньше, потому что я тратил много сил, стараясь не  терять  ее
из виду. Я видел, как она начала первую атаку.  Мне  повезло  -  я  обеими
руками стукнул ее по рылу, и, хотя ее внезапный толчок чуть не увлек  меня
под воду, мне все-таки удалось ее отогнать... Потом она повернула и начала
кружить подле меня. Так же мне удалось спастись и во  второй  раз.  Третий
бросок был неудачен для обеих сторон. Она повернула в  тот  момент,  когда
мои кулаки были возле ее рыла, и прикоснувшись к  ее  боку,  напоминавшему
наждачную бумагу, я на одной руке содрал кожу от локтя до  плеча:  на  мне
была безрукавка.
     Теперь я уже совсем выдохся и потерял всякую надежду на спасение.  До
шхуны оставалось футов двести. В то время, когда я опустил лицо в  воду  и
наблюдал за акулой,  которая  готовилась  к  следующей  атаке,  я  заметил
промелькнувшее между нами коричневое тело. Это был Отоо.
     - Плыви к шхуне, господин! - сказал он. И голос его был весел, словно
речь шла о веселом приключении. - Я знаю акул. Акулы мне братья.
     Я подчинился и медленно поплыл вперед, а Отоо был  рядом,  все  время
лавируя между мной и акулой, отражая ее атаки и подбадривая меня.
     - На боканцах снесло такелаж, и они его крепят, - объяснил  он  через
минуту-другую и сразу нырнул, чтобы отбить очередную атаку хищника.
     Когда шхуна была в тридцати футах, я выдохся окончательно. Я с трудом
двигал руками и ногами. С борта нам бросали веревки, но они падали слишком
далеко. Акула,  убедившись,  что  имеет  дело  с  безобидными  существами,
осмелела. Несколько раз она меня чуть не схватила, но в  решающую  секунду
ей помешал Отоо. Конечно, сам Отоо мог спастись в любой момент. Но  он  не
хотел бросать меня.
     - Прощай, Чарли! Это конец, - задыхаясь, выговорил я.
     Я знал, что это конец, что через секунду я опущу руки и пойду ко дну.
     Но Отоо засмеялся и сказал:
     - Я покажу тебе новый фокус. Этой акуле плохо придется!
     Он нырнул между мной и акулой, которая плыла за мной.
     - Забирай влево! - крикнул он. - Там веревка.  Еще  левее,  господин,
левее!
     Я повернул в другую сторону и поплыл вперед.  Когда  я  ухватился  за
веревку, на шхуне раздался крик. Я оглянулся. Отоо не было... В  следующее
мгновение он показался  на  поверхности.  Кисти  обеих  рук  были  у  него
оторваны, из ран лилась кровь.
     - Отоо! - негромко позвал он. И взгляд его был полон  той  же  любви,
что звучала в его голосе.
     Только теперь, единственный раз, в последнее мгновение  своей  жизни,
он назвал меня этим именем.
     - Прощай Отоо! - крикнул он.
     Потом он исчез под водой, а меня втащили на борт, где я упал на  руки
капитана и потерял сознание.
     Так ушел из жизни Отоо, который спас меня в  молодости,  сделал  меня
человеком и потом снова спас.  Мы  встретились  в  пасти  урагана,  и  нас
разлучила пасть акулы. Между этими событиями прошло семнадцать лет, и я  с
полной ответственностью могу заявить, что в мире  никогда  не  было  такой
дружбы между темнокожим и белым. И если  Иегова  на  своем  высоком  посту
действительно  всевидящ,  то  в  его  царстве  не  последним  будет  Отоо,
единственный язычник с острова Бора-Бора.



   Джек Лондон.
   Неожиданное


     OCR: Борис Мих



     Видеть  явное,  совершать  обычное  --  что  может  быть  проще?  Жизнь
современного человека  тяготеет к  застывшим  формам, а развитие цивилизации
усиливает  это  тяготение,  и потому в жизни нашей преобладает обыденное,  а
неожиданное случается редко.  Но вот  неожиданное  происходит. Иной  раз оно
переворачивает вверх дном всю жизнь, и тогда неприспособленные погибают. Они
не видят  того, что не явно,  не умеют принимать внезапных решений  и теряют
голову, попадая в новую, непривычную колею. Словом, когда старая, накатанная
колея их жизни обрывается, они гибнут.
     Но есть люди, которым удается  выжить. Отдельные, лучше приспособленные
личности могут  избежать гибели, когда  сила  обстоятельств  вырывает  их из
круга явного и привычного, принуждая ступить на новый, неизведанный путь.
     Так  было с Эдит Уитлси. Она родилась в  Англии, в сельской  местности,
где  жизнь  течет  по  исстари  заведенному  порядку, а все  неожиданное так
неожиданно и необычайно, что почитается  безнравственным. Она рано  пошла  в
услужение  и,  все  по тому  же  исстари  заведенному  порядку,  еще  совсем
молоденькой девушкой попала в горничные к одной важной даме.
     Развитие  цивилизации  приводит  к  тому,  что  наша  жизнь, подчиняясь
установленным законам, в своем  однообразии уподобляется работе  машины. Все
нежелательное изгоняется,  все неизбежное заранее предусмотрено. Мы даже  не
мокнем под дождем, не  мерзнем в мороз, и  смерть  --  чудовищная, нежданная
гостья --  уже не  подстерегает нас за каждым углом: она превращена теперь в
пышный,  хорошо  слаженный  спектакль,  который  заканчивается  в  фамильном
склепе,  где  даже  дверные  петли  заботливо  смазаны  маслом  во избежание
ржавчины, а воздух регулярно проветривается, дабы на мрамор не оседала пыль.
     Такая жизнь  окружала Эдит Уитлси. Событий не было. Ведь едва ли  можно
назвать событием  то,  что,  когда  Эдит  уже минуло двадцать  пять  лет, ей
пришлось  сопровождать свою  хозяйку  в  путешествие  по Соединенным Штатам.
Привычная колея  жизни просто слегка изменила направление. Колея была все та
же -- гладкая,  хорошо  укатанная.  Следуя этой колее, Эдит и ее хозяйка без
малейших  происшествий  пересекли Атлантический океан  на  пароходе, который
отнюдь не был суденышком, затерянным в морской пучине, а скорее многоэтажным
отелем, покойно и быстро продвигавшимся вперед, подминая под свой гигантский
корпус волны  усмиренной  стихии,  похожей  в  своей  унылой  покорности  на
мельничную запруду.  И  на суше, по ту сторону океана,  пролегала  все та же
колея -- очень респектабельная, хорошо  оборудованная, снабженная отелями на
каждой остановке и отелями на колесах в промежутках между остановками.
     В  Чикаго,  пока  ее  госпожа знакомилась с одной стороной  жизни, Эдит
знакомилась с другой, и,  пожалуй, здесь  она впервые обнаружила способность
вступать   в   единоборство  с  неожиданным  и  выходить  из   этой   борьбы
победительницей. Покинув  службу  своей  госпожи,  Эдит  Уитлси  стала  Эдит
Нелсон.  Ганс  Нелсон, эмигрант, швед  по  рождению и плотник  по профессии,
носил  в душе  то  вечное  беспокойство,  которое  гонит  многих  на  поиски
приключений. Это  был  крепкий,  мускулистый человек. Недостаток воображения
сочетался у  него  с колоссальной  предприимчивостью,  а  сила  его любви  и
преданности была под стать его физической силе.
     --  Поработаю как  следует, поднакоплю  деньжат  и поеду в  Колорадо,--
сказал  он  Эдит на  другой  день  после  свадьбы.  А год спустя они были  в
Колорадо,  где  Ганс  Нелсон  впервые увидел  золотой  прииск и пал  жертвой
золотой лихорадки.  В погоне за золотом он пересек  Южную и Северную Дакоту,
Айдахо и Восточный Орегон и добрался до горных вершин Британской Колумбии. В
пути и на привале Эдит Нелсон всегда была возле мужа,  деля с ним его удачи,
его лишения, его труд. Семенящую походку горожанки она сменила на свободный,
широкий шаг жительницы  гор. Она научилась смело смотреть опасности в глаза,
избавившись   навсегда  от  того  панического  страха,  который  порождается
непониманием обстановки и превращает жителей городов в стадо глупых баранов,
цепенеющих  от ужаса и покорно ждущих своей судьбы или спасающихся бегством,
давя друг друга и устилая путь трупами.
     Эдит Нелсон  сталкивалась  с неожиданным  на  каждом повороте дороги, и
взор ее привык различать впереди не только явное, но и скрытое. Эта женщина,
никогда  прежде  не  занимавшаяся  стряпней,  научилась  ставить  тесто  без
малейшей  примеси дрожжей,  солода или хмеля и выпекать хлеб на обыкновенной
сковороде над костром. Когда же они съедали последний кусок сала и последнюю
чашку муки, Эдит Нелсон и тут не теряла головы: из старых мокасин и обрывков
сыромятной  кожи она ухитрялась готовить некое подобие  пищи, помогавшее  им
кое-как волочить ноги  и  поддерживать  душу в теле. Она научилась  не  хуже
мужчины  навьючивать  лошадь  (задача,  кстати  сказать,   непосильная   для
горожанина) и знала, каким узлом следует вязать ту или иную кладь. Она умела
развести  костер  из  сырых  сучьев под проливным  дождем,  ни  на минуту не
потеряв  при  этом присутствия духа.  Словом, Эдит Нелсон научилась с честью
выходить из самых неожиданных положений. Но Великое Неожиданное еще ждало ее
впереди, и ей предстояло помериться с ним силами.
     Поток искателей золота устремлялся на север, в Аляску. И, как следовало
ожидать,  Ганс  Нелсон и его  жена попали в этот  водоворот  и  очутились  в
Клондайке. Осень 1897 года застала их в Дайе, но у них  не было денег, чтобы
переправить снаряжение через Чилкутский перевал и спуститься вниз  по реке к
Доусону. Тогда Ганс  Нелсон вернулся  к  своей  прежней  профессии и  немало
содействовал возведению золотоискательского  поселка  Скагуэй, словно из-под
земли выросшего вдруг на пустом месте.
     Ганс  Нелсон  застрял на самом  краю  земли  обетованной,  и  всю  зиму
просторы   Аляски   манили   его  к  себе.  Бухта   Лэтуйя  манила  особенно
непреодолимо,  и  летом  1898  года  супруги Нелсон  уже  пробирались  вдоль
извилистого берега в  длинном сивашском каноэ. Кроме  них в лодке  было трое
белых  и  несколько индейцев.  Индейцы  высадили  их на берег  в  уединенном
заливе, в сотне миль от бухты Лэтуйи, выгрузили снаряжение и возвратились  в
Скагуэй,  но  трое мужчин остались с Нелсонами, так как все  они были теперь
членами одной золотоискательской партии. Каждый  в равной доле участвовал  в
расходах, и  добычу решено  было  поделить поровну.  Эдит  Нелсон  исполняла
обязанности поварихи и могла принять участие в дележе наравне с мужчинами.
     Для  начала  нарубили  елей и построили  хижину, перегородив ее  на три
комнаты. Вести хозяйство должна была Эдит Нелсон. Мужчины должны были искать
золото,  что  они и  делали, и  находить его, что они тоже  делали. Впрочем,
добыча оказалась не так уж велика:  они  напали на небольшую россыпь, и день
упорного тяжелого труда приносил каждому от пятнадцати до двадцати долларов.
Короткое лето Аляски длилось  в этом году  дольше обычного, и золотоискатели
все откладывали  свое возвращение в  Скагуэй,  а потом возвращаться было уже
поздно.  Сначала  они   договорились  с  индейцами,   которые  каждую  осень
отправлялись вдоль побережья со своими товарами. Сиваши ждали белых людей до
последней минуты, а потом уплыли одни.  Теперь не оставалось ничего другого,
как  снова  ждать  подходящего случая. Тем  временем прииск был  выработан и
сделан запас дров на зиму.
     Бабье лето  все  длилось и длилось, а затем  под вой и свист  метели на
Аляску  ворвалась  зима.  Она  подкралась  однажды  ночью,  а  когда  поутру
золотоискатели  проснулись, за  окнами завывал ветер, мела поземка и в лужах
замерзла вода. Буран сменялся бураном, а в промежутках между ними воцарялась
тишина,  нарушавшаяся лишь шумом прибоя  на  пустынном берегу,  где  кромкой
белого инея оседала на песок морская соль.
     В хижине дела шли неплохо. Золота нарыто было на восемь тысяч долларов,
и старателям не приходилось жаловаться. Мужчины соорудили себе лыжи,  ходили
на охоту и  пополняли  запасы  кладовой  свежим мясом, а вечера коротали  за
нескончаемыми партиями в вист или в педро.
     Когда работы на прииске прекратились, Эдит Нелсон возложила топку печей
и мытье посуды на мужчин, а сама штопала им носки и латала одежду.
     В маленькой хижине не слышно было  ни ссор, ни мелочных пререканий,  ни
жалоб, и обитатели ее нередко  говорили друг  другу,  что  им  повезло. Ганс
Нелсон  был  человек  добродушный  и  покладистый,  а  Эдит  с  первого  дня
знакомства  неизменно  вызывала  в нем  восторг  своим  умением  уживаться с
людьми.   Харки,   худой,   долговязый   техасец,   отличался   удивительной
незлобивостью,  несмотря на  свой  замкнутый и молчаливый характер. Он свято
верил  в  то,  что  золото  под  землей непрерывно  растет, и, пока никто не
пытался  этого  оспаривать,  вел  себя  вполне сносно.  Четвертый  обитатель
хижины, Майкл Деннин, своим ирландским юмором немало  способствовал всеобщей
бодрости и  веселью.  Это был рослый  детина, могучего  сложения, склонный к
внезапным вспышкам гнева по самому пустячному поводу, но никогда не терявший
присутствия  духа в тяжелую минуту.  Пятый, и  последний,  Дэтчи,  был,  как
говорится, душой общества. Он охотно позволял над собой подтрунивать и готов
был на  все, лишь  бы  повеселить компанию.  Казалось,  целью своей жизни он
поставил  смешить  людей.  Ни одна  сколько-нибудь  серьезная  размолвка  не
омрачала мира,  царившего  в хижине. За  недолгое северное  лето  каждый  из
золотоискателей  сделался обладателем тысячи  шестисот  долларов,  и чувство
довольства и благополучия не покидало их.
     А затем  пришло Неожиданное. Они только  что сели  завтракать. Было уже
восемь часов (с прекращением работ на  прииске  к завтраку  стали собираться
позднее), но на столе еще горела свеча, вставленная в горлышко бутылки. Эдит
и  Ганс сидели друг против  друга. Между ними,  спиной к двери,  поместились
Харки и Дэтчи. Место напротив было свободно, Деннин еще не пришел.
     Ганс Нелсон взглянул на пустой стул, покачал головой и сказал, неуклюже
пытаясь сострить:
     -- Деннин, как всегда, первый за столом! Странно. Уж не хворь ли  какая
напала на беднягу?
     -- Где Майкл? -- спросила Эдит.
     -- Поднялся ни свет ни заря и ушел куда-то,-- ответил Харки.
     На лице Дэтчи  заиграла  лукавая улыбка. Он  старался показать, что ему
известно,  почему  Деннина  нет  за  столом,  а  когда  у  него  потребовали
объяснения, напустил на  себя таинственный вид. Эдит  заглянула к мужчинам в
спальню  и  вернулась.  Ганс вопросительно посмотрел  на  нее.  Она покачала
головой.
     -- Он еще никогда не опаздывал к столу,-- заметила она.
     --  Ничего  не  понимаю,-- сказал  Ганс.--  У  него  всегда был  волчий
аппетит.
     --   Беда,  беда!  --  сказал  Дэтчи,   сокрушенно  покачивая  головой.
Отсутствие товарища уже начинало их забавлять.
     -- Вот ведь несчастье! -- не унимался Дэтчи.
     -- Что такое? -- спросили все хором.
     -- Бедный Майкл! -- послышался в ответ унылый возглас.
     -- Да что с ним стряслось? -- спросил Харки.
     -- Бедный Майкл забыл, что такое голод,-- причитал Дэтчи.-- Он растерял
весь свой аппетит. Жратва его теперь не интересует.
     -- Ну,  глядя на  него, этого  не скажешь: уплетает  так, что за  ушами
трещит,-- заметил Харки.
     --  Ах, это  просто из  вежливости, чтобы не  обидеть миссис  Нелсон,--
тотчас  возразил Дэтчи.-- Уж будьте покойны, я-то знаю... Нет,  это  ужасно!
Почему его  нет за столом?  Потому что он  ушел. А  куда он ушел? Нагуливать
аппетит. А как он нагуливает аппетит?  Бегает босиком по  снегу. Будто я  не
знаю!  Все  богачи  бегают босиком по  снегу, когда  хотят поймать  аппети