. Тогда  Ааб-Ваак  пополз
один, толкая свой тюк. Когда тот уткнулся в насыпь, Ааб-Ваак остановился и
стал прислушиваться. Затем он кинул в  ров  противника  несколько  больших
камней и, наконец,  с  великими  предосторожностями  поднялся  и  заглянул
внутрь. Там он увидел стреляные гильзы, начисто обглоданные собачьи  кости
и лужу под расщелиной в скале, откуда капала вода. Это  было  все.  Жители
Солнечной Страны исчезли.
     Шепотки о колдовстве, недовольные возгласы и мрачные  взгляды  воинов
показались Тайи предвестием каких-то ужасных событий.
     Но в этот момент Ааб-Ваак обнаружил вдоль уступа скалы следы, и  Тайи
облегченно вздохнул.
     - Пещера! - воскликнул Тайи. - Они предвидели мою хитрость и удрали в
пещеру!
     Подножие скалы  было  прорезано  узкими  подземными  ходами,  которые
начинались на полпути между рвом и тем местом, где  траншеи  подступали  к
скале. Туда-то и последовали мэнделлы с громкими криками и, добравшись  до
отверстия в земле, обнаружили, что именно отсюда вылезли жители  Солнечной
Страны и забрались в пещеру, находившуюся в скале,  футах  в  двадцати  от
земли.
     - Теперь дело сделано, - потирая  руки,  сказал  Тайи.  -  Передайте,
чтобы все радовались, потому что теперь жители Солнечной Страны в ловушке.
Молодые воины вскарабкаются наверх и заложат отверстие  камнями,  и  тогда
Пришелец-Билл, его братья и Мисэчи обратятся от голода в тени и  умрут  во
мраке с проклятиями на устах.
     Слова старшины были встречены криками восторга: Хауга,  последний  их
воинов Голодного племени, пополз вверх по крутому склону  и  нагнулся  над
отверстием в скале. В этот миг раздался  глухой  выстрел,  а  когда  он  в
отчаянии ухватился за скользкий уступ, - второй. Руки у него разжались, он
скатился вниз, к ногам Тайи и, дрогнув несколько раз,  подобно  гигантской
медузе, выброшенной на берег, затих.
     - Мог ли я знать, что они великие и неустрашимые  бойцы,  -  спросил,
словно оправдываясь, Тайи, вспомнив мрачные взгляды и недовольные возгласы
воинов.
     - Нас было много, и мы были счастливы, - смело заявил один из воинов.
Другой нетерпеливой рукой ощупывал копье.
     Но Олуф прикрикнул на них и заставил умолкнуть.
     - Слушайте меня, братья! Есть другой вход в пещеру. Еще  мальчиком  я
нашел его, играя на скале. Он скрыт в камнях, им никогда не  пользовались,
и никто о нем не знает. Ход очень узок, и придется долго ползти на животе,
пока доберешься  до  пещеры.  Ночью  мы  тихонько  вползем  и  нападем  на
пришельцев с тыла. Завтра же у нас будет  мир,  и  мы  никогда  больше  не
станем ссориться с жителями Солнечной Страны.
     - Никогда больше! Никогда! - хором воскликнули измученные воины. Тайи
присоединился к общему хору.
     Помня о близких, которые погибли, и вооружившись камнями,  копьями  и
ножами, толпа женщин и детей  собралась  ночью  под  скалой  у  выхода  из
пещеры. Ни один пришелец из Солнечной Страны не мог  надеяться  спуститься
невредимым с высоты двадцати с лишним футов. В селении  оставались  только
раненые, а все боеспособные мужчины - их было тридцать человек  -  шли  за
Олуфом к потайному входу в пещеру. Ход находился на высоте ста  футов  над
землей, и лезть приходилось с выступа на выступ, по грудам камней,  рискуя
вот-вот сорваться. Чтобы камни  от  неосторожного  движения  не  скатились
вниз, люди взбирались вверх по одному. Олуф поднялся первым и, тихо позвав
следующего, исчез в проходе. За ним последовал второй воин, потом третий и
так далее, пока не остался один Тайи. Он слышал сигнал  последнего  воина,
но им овладело сомнение, и он решил выждать. Спустя полчаса он поднялся на
скалу  и  заглянул  в  проход.  Там  царил  непроглядный  мрак,  но   Тайи
чувствовал, как узок проход. Страх оказаться погребенным  заживо  заставил
Тайи содрогнуться, и он не мог решиться. Все погибшие,  начиная  от  Нига,
его  собрата,  до  Хауга,  последнего  воина  Голодного  племени,   словно
обступили его, но он предпочел остаться с ними, чем спуститься в чернеющий
проход.  Он  долго  сидел  неподвижно  и  вдруг   почувствовал   на   щеке
прикосновение чего-то мягкого и холодного - то падал первый снег. Наступил
туманный рассвет, затем  пришел  яркий  день,  и  лишь  тогда  услыхал  он
доносившийся из прохода негромкий стон,  который  приближался,  становился
явственнее. Он соскользнул с края, опустил ноги на первый  выступ  и  стал
ждать.
     Тот,  кто  стонал,  двигался  медленно,  но  после  многих  остановок
добрался наконец до Тайи,  и  последний  понял,  что  это  не  был  житель
Солнечной Страны. Он протянул руку и  там,  где  полагалось  быть  голове,
нащупал плечо ползущего на локтях человека. Голову  он  нашел  потом:  она
свисала набок, и затылок касался земли.
     - Это ты, Тайи? - сказал человек. - Это я,  Ааб-Ваак,  беспомощный  и
искалеченный, как плохо пущенное копье. Голова у меня волочится по  земле,
без твоей помощи мне не выбраться отсюда.
     Тайи влез в проход и прислонил Ааб-Ваака спиною к стене, но голова  у
того свисала, и он стонал и жаловался.
     - Ой-ой, ой-ой! - плакался Ааб-Ваак. - Олуф забыл,  что  Мисэчи  тоже
знала этот ход. Она показала его жителям Солнечной Страны, и они поджидали
нас у конца прохода. Я погиб, у меня нет сил... Ой-ой!
     - А проклятые пришельцы из Солнечной Страны, они погибли в пещере?  -
спросил Тайи.
     - Откуда я мог знать, что они поджидают нас? - стонал Ааб-Ваак. - Мои
братья ползли впереди, и из пещеры не доносился шум  схватки.  Как  я  мог
знать, отчего нет шума схватки? И прежде чем я узнал,  две  руки  стиснули
мне шею так, что я не мог крикнуть и предупредить своих  собратьев.  Затем
еще две руки схватили меня за голову, а еще две -  за  ноги.  Так  меня  и
поймали трое пришельцев из Солнечной Страны. Они держали мне голову  и  за
ноги повернули мое тело. Они свернули мне шею так же,  как  мы  свертываем
головы болотным уткам.
     - Но мне не суждено было погибнуть, продолжал Ааб-Ваак,  и  в  голосе
его послышалась гордость. - Я один остался. Олуф и все остальные  лежат  в
ряд, и головы у них повернуты, и лицо там, где должен быть затылок. На них
нехорошо смотреть. Когда жизнь вернулась ко мне, я  увидел  наших  братьев
при свете факела, оставленного пришельцами из  Солнечной  Страны.  Ведь  я
лежал вместе со всеми.
     - Неужели? Неужели?  -  повторял  Тайи,  слишком  потрясенный,  чтобы
говорить.
     Тут он услышал голос Пришельца-Билла и вздрогнул.
     - Это хорошо, - говорил тот. - Я искал человека со сломанной шеей,  и
вот чудо! Встречаю Тайи. Брось-ка ружье вниз, Тайи, чтобы  я  слышал,  как
оно стукнется о камни.
     Тайи повиновался, и Пришелец-Билл выполз из отверстия в скале. Тайи с
изумлением глядел на чужестранца. Он очень похудел, был измучен  и  покрыт
грязью, но глубоко посаженные глаза горели, как угли.
     - Я голоден, Тайи, - сказал Билл. - Очень голоден.
     - Я пыль под твоими ногами, - отвечал Тайи. -  Твое  слово  для  меня
закон. Я приказывал людям не сопротивляться тебе. Я советовал...
     Но Пришелец-Билл, не слушая, повернулся и крикнул своим товарищам:
     - Эй, Чарли! Джим! Берите с собой женщину и выходите!
     - Мы  хотим  есть,  -  сказал  Билл,  когда  его  товарищи  и  Мисэчи
присоединились к нему.
     Тайи заискивающе потер руки.
     - Наша пища скудна, но все, что имеем, твое.
     - Затем мы по снегу отправимся на юг, - продолжал Пришелец-Билл.
     - Пусть ничто дурное не коснется вас и путь покажется легким.
     - Путь долог. Нам понадобятся собаки и много пищи.
     - Лучшие наши собаки - твои, и вся пища, какую они смогут везти.
     Пришелец-Билл подошел к краю уступа и приготовился к спуску.
     - Но мы вернемся, Тайи. Мы вернемся и проведем  много  дней  в  твоей
стране.
     Так они отправились по снегу  на  юг.  Пришелец-Билл,  его  братья  и
Мисэчи. А на следующий год в  бухте  Мэнделл  бросил  якорь  "Искатель-2".
Немногие мэнделлы, те, кто остался в живых, потому что были  ранены  и  не
могли ползти в пещеру, стали под началом жителей Солнечной  Страны  копать
землю. Они забросили охоту и рыбную ловлю и получают  теперь  каждый  день
плату за работу и покупают муку,  сахар,  ситец  и  другие  вещи,  которые
ежегодно привозит из Солнечной Страны "Искатель-2".
     Этот прииск, как и многие другие в Северной  Стране,  разрабатывается
тайно; ни один белый человек, не имеющий отношения к Компании (Компания  -
это Билл, Джим и Чарли), не знает, где на краю Полярного  моря  затерялось
селение  Мэнделл.  Ааб-Ваак,  у  которого  голова  свисает   набок,   стал
прорицателем и проповедует младшему поколению смирение, за что и  получает
пенсию от  Компании.  Тайи  назначен  десятником  на  прииске.  Теперь  он
разработал новую теорию насчет жителей Солнечной Страны.
     - Живущие там, где ходит солнце, не изнеженные, -  частенько  говорит
он, покуривая трубку и наблюдая, как день постепенно  сменяется  ночью.  -
Солнце вливается им в тело, и кровь их закипает от желаний и страстей. Они
всегда горят и поэтому не знают поражений. Они не знают покоя, ибо  в  них
сидит дьявол. Они разбросаны по всей земле  и  осуждены  вечно  трудиться,
страдать и бороться. Я знаю. Я, Тайи.





                               ПРОЩАЙ, ДЖЕК!


     Странное место - Гавайи. В  тамошнем  обществе  все,  как  говорится,
шиворот-навыворот. Не то чтобы  случалось  что-нибудь  неподобающее,  нет.
Скорее наоборот. Все даже слишком правильно. И тем не менее что-то  в  нем
не так. Самым изысканным обществом считается миссионерский кружок.  Любого
неприятно удивит тот факт, что на Гавайях незаметные, готовые как будто  в
любую минуту принять мученический венец служители церкви  важно  восседают
на почетном  месте  за  столом  у  представителей  денежной  аристократии.
Скромные выходцы из Новой Англии, которые еще в тридцатых годах  минувшего
столетия покинули свою родину, спешили сюда с  возвышенной  целью  -  дабы
принести канакам свет истинной веры и научить их  почитать  бога  единого,
всеправедного  и  вездесущего.  И  так  усердно  обращали  они  канаков  и
приобщали к благам цивилизации, что  ко  второму  или  третьему  поколению
почти все туземцы вымерли. Евангельские семена упали на добрую почву.  Что
до миссионеров, то их сыновья и внуки тоже собрали неплохой урожай в  виде
полноправного владения самими  островами:  землей,  бухтами,  поселениями,
сахарными плантациями. Проповедники, явившиеся сюда,  чтобы  дать  дикарям
хлеб насущный, недурно покутили на языческом пиру.
     Я вовсе не собирался рассказывать о странных вещах, что  творятся  на
Гавайях. Но дело в том, что только один человек может толковать о  здешних
событиях, не приплетая  к  разговору  миссионеров:  этот  человек  -  Джек
Керсдейл, тот самый, о котором я хочу рассказать. Так вот, сам он тоже  из
миссионерского рода. Правда, со  стороны  бабки.  А  дед  его  был  старый
Бенджамен Керсдейл  из  Штатов,  который  начал  сколачивать  в  молодости
миллион, торгуя дешевым виски и джином. Вот вам еще одна странная шутка. В
былые  времена  миссионеры  и  торговцы   считались   заклятыми   врагами.
Интересы-то их сталкивались. А нынче  их  потомки  переженились,  поделили
остров и отлично ладят друг с другом.
     Жизнь на Гавайях, что песня! Об этом здорово сказал Стоддард в  своих
"Гавайях":

                     Самой судьбы мелодии прелестной
                     Тут каждый островок - строфа.
                     И жизнь, как песня!


     Как он прав! Кожа здесь у людей золотистая. Туземки - юноны,  спелые,
как солнце, а мужчины - бронзовые аполлоны. Нацепят  украшения,  венки  из
цветов - и ну плясать и петь. Да и белые, которые  недолюбливают  чопорную
миссионерскую компанию, тоже поддаются расслабляющему  влиянию  солнечного
климата и, как бы ни были заняты, тоже танцуют, поют  и  втыкают  цветы  в
волосы. Джек Керсдейл из  таких  ребят.  А  надо  сказать,  самый  деловой
человек из тех, кого я знаю. Сколько  у  него  миллионов,  -  не  сочтешь!
Сахарный  король,  владелец  кофейных  плантаций,  первым  начал  добывать
каучук, держит несколько скотоводческих ранчо, непременный  участник  чуть
ли не всех предприятий, что замышляют тут, на островах. И в то же время  -
человек света, член клуба, яхтсмен, холостяк, к тому  же  такой  красавец,
какие не снились мамашам, имеющим  дочек  на  выданье.  Между  прочим,  он
прошел курс в Иейле, так что голова у него была набита всякими  цифрами  и
учеными сведениями о Гавайских островах  больше,  чем  у  любого  здешнего
жителя, каких я знаю. И работать умел что надо, и песни пел, и танцевал, и
цветы в волосы втыкал, как заправский бездельник.
     Характер у Джека был упорный: он дважды дрался на дуэли - оба раза по
политическим мотивам, - будучи еще зеленым  юнцом,  который  делал  первые
шажки в политике. Он сыграл самую достойную, пожалуй, и мужественную  роль
во время последней революции, когда скинули местную династию, а  ведь  ему
тогда было едва ли больше шестнадцати. Он далеко не трус  -  я  говорю  об
этом для того, чтобы вы лучше поняли случившееся потом. Довелось  мне  раз
видеть, как  он  объезжал  на  ранчо  в  Халеакала  одного  четырехлетнего
жеребца, к которому два года  не  могли  подступиться  лучшие  ковбои  Фон
Темпского. И еще об одном происшествии расскажу.  Оно  случилось  в  Коне,
внизу, на побережье, вернее - наверху, потому что тамошние жители,  видите
ли, считают ниже своего достоинства селиться меньше чем  на  тысячефутовой
высоте. Так вот, мы собрались на веранде у  доктора  Гудхью.  Я  болтал  с
Дотти Фэрчайлд. И вдруг со стропил прямо к ней на прическу упала  огромная
сороконожка - мы потом измерили: семь дюймов! Признаюсь, я  остолбенел  от
ужаса. Рассудок не повиновался мне. Я не мог  шевельнуть  пальцем.  Только
представьте: в каком-нибудь шаге от меня в волосах собеседницы  извивается
этакая отвратительная ядовитая гадина. Каждую  секунду  сороконожка  могла
скатиться на ее оголенные плечи -  ведь  мы  только  что  поднялись  из-за
стола.
     - В чем дело? - удивилась Дотти, поднимая руку к волосам.
     - Не двигайтесь! - закричал я.
     - Что случилось? - испуганно спрашивала она, видя,  как  дергаются  у
меня губы и глаза расширились от ужаса.
     Мое восклицание привлекло внимание Керсдейла.  Он  посмотрел  в  нашу
сторону, сразу все понял и быстро, но без лихорадочной поспешности подошел
к нам.
     - Не двигайтесь, Дотти, прошу вас! - сказал он спокойно.
     Он не колебался ни секунды и действовал хладнокровно, расторопно.
     - Позвольте, - проговорил он.
     Он поднял ей на плечи шарф и одной рукой плотно держал  концы,  чтобы
сороконожка не попала Дотти за корсаж. Другую руку, правую, он протянул  к
ее волосам, схватил омерзительную тварь насколько возможно ближе к  голове
и, крепко держа между большим и указательным пальцами, вытащил  ее  прочь.
Не часто увидишь такое. Меня мороз по коже продирал.  Сороконожка  -  семь
дюймов  шевелящихся  конечностей   -   билась   в   воздухе,   изгибалась,
скручивалась, обвивалась вокруг пальцев,  царапала  Джеку  кожу,  стараясь
вырваться. Я видел, как эта тварь однажды укусила его, хотя, сбросив ее на
землю и раздавив ногой, Джек принялся уверять дам, что дело  обошлось  без
укусов. Но пять минут спустя он был уже в кабинете у доктора  Гудхью,  где
тот сделал ему насечку и инъекцию перманганата.  На  другой  день  рука  у
Керсдейла вздулась, как пивной бочонок, и прошло три  недели,  прежде  чем
опухоль спала.
     Все это не имеет в общем-то прямого отношения  к  моему  рассказу,  я
лишь хотел показать, что Джек Керсдейл был кто угодно, но только не  трус.
Он являл лучший образец мужской выдержки.  Никогда  не  выказывал  боязни.
Улыбка не сходила с его губ. Он запустил руку в волосы Дотти Фэрчайлд  так
беспечно, как будто в бочонок с соленым миндалем. И все же  мне  привелось
наблюдать, как этот человек испытал такой дикий страх,  который  в  тысячу
раз сильнее того, что охватил меня, когда я увидел, как  на  голове  Дотти
Фэрчайлд шевелится ядовитая сороконожка, грозя вот-вот упасть на лицо и на
грудь.
     В ту пору я интересовался  различными  случаями  проказы,  а  в  этой
области Керсдейл  обладал  поистине  энциклопедическими  знаниями  -  как,
впрочем,  и  в  любой  другой,  касающейся  островов.  Проказа  была,  что
называется, его коньком. Он слыл ревностным защитником колонии на Молокаи,
куда  помещали  всех  заболевших.   Среди   туземцев   ходили   разговоры,
раздуваемые  всякими  демагогами,  насчет  жестокостей  на  Молокаи,  что,
дескать, людей не только насильно  отрывают  от  родных  и  друзей,  но  и
принуждают жить в заключении до самой смерти. Попавший туда не  мог  будто
бы надеяться ни на смягчение этого наказания, ни на отсрочку приговора. На
воротах в колонию словно было написано: "Оставь надежду..."
     - А я  вам  заявляю,  что  они  там  вполне  счастливы,  -  настаивал
Керсдейл. - Им куда лучше живется, чем их родственникам и друзьям, которые
здоровы. Вся эта болтовня об  ужасах  на  Молокаи  -  вздор!  Побывайте  в
какой-нибудь больнице или в трущобах любого большого  города,  вы  увидите
вещи в тысячу раз страшнее. Живые  мертвецы!  Существа,  которые  когда-то
были людьми! Какая глупость! Посмотрели бы  вы,  какие  конные  состязания
устраивают эти живые мертвецы четвертого июля! У  некоторых  из  них  есть
собственные лодки. Один имеет даже катерок. Им совсем нечего делать, кроме
как весело проводить время. Еда, кров, одежда, медицинское обслуживание  -
все к их услугам. Они сами себе хозяева. И климат там гораздо лучше, чем в
Гонолулу, и местность восхитительная. Я и  сам  не  возражал  бы  насовсем
поселиться там. Чудесное местечко!
     Так Керсдейл представлял веселящегося прокаженного. Сам он не  боялся
проказы. Он утверждал, что для него или любого  другого  белого  опасность
заразиться проказой ничтожна, какой-нибудь один случай из  миллиона,  хотя
признавался впоследствии, что  его  однокашник,  Альфред  Стартер,  как-то
умудрился заболеть, был отправлен на Молокаи и там умер.
     - Дело в том, что прежде не умели точно ставить диагноз,  -  объяснил
Керсдейл. - Какие-нибудь неизвестные симптомы или отклонение от нормы -  и
человека упекали на Молокаи. В результате  туда  были  отправлены  десятки
таких же прокаженных, как и мы с вами. Теперь ошибок не случается.  Метод,
которым  пользуется  Бюро  здравоохранения,   абсолютно   надежен.   Самое
интересное: когда этот метод открыли,  подвергли  повторному  исследованию
всех, кто был на Молокаи, и обнаружили, что кое-кто совершенно здоров.  Вы
думаете, они были рады выбраться оттуда? Как бы не так!  Покидая  колонию,
они рыдали так, как не рыдали, уезжая из Гонолулу. Иные наотрез отказались
вернуться, их пришлость увести силой.  Один  даже  женился  на  женщине  в
последней  стадии  болезни  и  писал   душераздирающие   письма   в   Бюро
здравоохранения, протестуя против высылки его из колонии на том основании,
что никто не сможет так ухаживать за его старой больной женой, как он сам.
     - И что это за метод? - спрашивал я.
     - Бактериологический метод. Тут  уж  ошибка  невозможна.  Первым  его
применил здесь доктор Герви, наш лучший  специалист.  Он  прямо  кудесник.
Знает о проказе больше, чем кто бы то ни было, и если когда-нибудь откроют
средство от проказы, то это сделает он. А сам метод очень  прост:  удалось
выделить и изучить bacillus leprae. Теперь эти бациллы узнают безошибочно.
Человека, у которого подозревают  проказу,  приглашают  к  врачу,  срезают
крохотный кусочек кожи и подвергают его бактериологическому  исследованию.
Видимых признаков нет, а тем не менее могут найти кучу этих самых бацилл.
     - В таком случае и у нас с вами может быть куча бацилл? - спросил я.
     Керсдейл пожал плечами и засмеялся.
     - Разумеется! Инкубационный период длится семь лет.