слава последнего как
искуснейшего игрока на бильярде облетела все порты от Левуки до  Гонолулу.
Однако сегодняшний противник Грифа оказался довольно слабым  игроком.  Его
жена гораздо лучше владела кием.
     Вернувшись на "Дядю Тоби", Гриф растолкал Джеки-Джеки, объяснил,  где
находятся бараки рабочих, и велел ему незаметно сплавать туда и поговорить
с канаками. Джеки-Джеки вернулся через два  часа.  Весь  мокрый  стоял  он
перед Грифом и мотал головой.
     - Очень странно. Все время там один белый с большим ружьем.  Лежит  в
воде, смотрит. Потом, может быть, полночь, другой  белый  приходит,  берет
ружье. Тогда один идет спать, другой  караулит  с  ружьем.  Плохо.  Нельзя
видеть канака, нельзя говорить. Моя вернулся.
     - Черт возьми, - сказал Гриф, - сдается мне, тут не одними раковинами
пахнет! Эти трое все время следят за канаками. Наш хозяин такой же  Суизин
Холл, как и я.
     Сноу даже свистнул, так поразила его вдруг  пришедшая  ему  в  голову
мысль.
     - Понимаю! - воскликнул он. - Знаете, что я подумал?
     - Я вам скажу, - ответил Гриф. - Вы подумали, что "Эмилия  Л."  -  их
судно.
     - Вот именно. Они добывают и сушат раковины, а шхуна ушла за рабочими
и продовольствием.
     - Да, так оно, очевидно, и есть. -  Гриф  взглянул  на  часы  и  стал
собираться спать. - Он моряк,  вернее,  все  трое  моряки.  Но  они  не  с
островов. Они чужие в этих водах.
     Сноу опять свистнул.
     - А "Эмилия Л." погибла со всей командой. Кому это знать, как не нам.
Придется, значит,  этим  молодцам  ждать  возвращения  настоящего  Суизина
Холла. Тут он и накроет.
     - Или они захватят его шхуну.
     - Дай-то бог! - злорадно проворчал Сноу. - Пусть-ка и его  кто-нибудь
ограбит. Эх, был бы я на их месте! Сполна бы расчелся.



                                    7

     Прошла неделя, за которую "Дядя Тоби" подготовился к отплытию, а  сам
Гриф сумел рассеять все подозрения, какие  могли  возникнуть  в  душе  его
гостеприимных хозяев. Даже Горман и  Уотсон  больше  не  сомневались,  что
перед ними  доподлинный  Фил  Энстей.  Всю  неделю  Гриф  упрашивал  Холла
сообщить ему долготу острова.
     - Как же я уйду отсюда, не зная пути? - взмолился он под конец.  -  Я
не могу отрегулировать хронометр без вашей долготы.
     Холл, смеясь, отказал.
     - Такой опытный моряк, как вы, мистер Энстей, уж как-нибудь доберется
до Новой Гвинеи или еще какого-нибудь другого острова.
     - А такой опытный моряк, как вы, мистер Холл, должен  бы  знать,  что
мне нетрудно будет найти ваш остров по его широте, - отпарировал Гриф.
     В последний вечер Гриф, как обычно, обедал на берегу, и  ему  впервые
удалось посмотреть собранный жемчуг. Миссис Холл в пылу  беседы  попросила
мужа принести "красавиц".  Целых  полчаса  показывала  она  их  Грифу.  Он
искренне восхищался и так же искренне выражал удивление  по  поводу  такой
богатой добычи.
     - Эта лагуна ведь совершенно нетронутая, - объяснил Холл. -  Вы  сами
видите - почти все раковины большие и старые.  Но  интереснее  всего,  что
самые ценные раковины мы нашли в одной  небольшой  заводи  и  выловили  за
какую-нибудь неделю. Настоящая  сокровищница.  Ни  одной  пустой,  мелкого
жемчуга целые кварты. Но и самые крупные все оттуда.
     Гриф оглядел их и определил, что самая мелкая  стоит  не  меньше  ста
долларов, те, что покрупнее, - до тысячи, а несколько самых крупных - даже
гораздо больше.
     - Ах, красавицы! Ах, милые! - приговаривала миссис Холл, нагибаясь  и
целуя жемчуг. Немного погодя она  поднялась  и  пожелала  Грифу  спокойной
ночи. - До свидания!
     - Не до свидания, а прощайте, - поправил ее Гриф. - Завтра  утром  мы
снимаемся.
     - Как, уже? - протянула она,  но  в  глазах  ее  мужа  Гриф  подметил
затаенную радость.
     - Да, - продолжал Гриф, - ремонт окончен. Вот только никак не добьюсь
от вашего мужа, чтобы он сообщил мне долготу острова. Но я  еще  не  теряю
надежды, что он сжалится над нами.
     Холл засмеялся и затряс  головой.  Когда  жена  вышла,  он  предложил
выпить напоследок. Выпили и, закурив, продолжали беседу.
     - Во что вы оцениваете все это? - спросил Гриф, указывая  на  россыпь
жемчуга на столе. - Вернее, сколько вам дадут скупщики?
     - Тысяч семьдесят пять - восемьдесят, - небрежно бросил Холл.
     - Ну, это вы мало считаете. Я кое-что смыслю в  жемчуге.  Взять  хоть
эту, самую большую. Она великолепна.  Пять  тысяч  долларов,  и  ни  цента
меньше. А потом какой-нибудь миллионер заплатит за нее вдвое,  после  того
как купцы урвут свое. И заметьте, что, не считая мелкого  жемчуга,  у  вас
тут много крупных неправильной формы. Целые кучи! А они начинают входить в
моду, цена на них растет и удваивается с каждым годом.
     Холл еще раз внимательно осмотрел жемчуг, разобрал по сортам и  вслух
подсчитал его стоимость.
     - Да, вы правы, все вместе стоит около ста тысяч.
     - А во сколько вам обошлась добыча? - продолжал Гриф.  -  Собственный
ваш труд, два помощника, рабочие?
     - Примерно пять тысяч долларов.
     - Значит, чистых девяносто пять тысяч?
     - Да, около того. Но почему вас это так интересует?
     - Просто пытаюсь найти... - Гриф остановился и допил бокал. - Пытаюсь
найти справедливое решение. Допустим, я отвезу вас  и  ваших  товарищей  в
Сидней и оплачу ваши издержки  -  пять  тысяч  долларов  или,  будем  даже
считать, семь с половиной тысяч. Как-никак, вы основательно потрудились.
     Холл не дрогнул, не шевельнул  ни  одним  мускулом,  он  только  весь
подобрался и насторожился. Добродушие, сиявшее на его круглом лице,  вдруг
угасло, как пламя свечи, когда ее задувают. Смех уже  не  заволакивал  его
глаза непроницаемой пеленой, и внезапно из их  глубины  выглянула  темная,
преступная душа. Он заговорил сдержанно и негромко:
     - Что вы, собственно, хотите этим сказать?
     Гриф небрежно закурил сигару.
     -  Уж,  право,  не  знаю  с  чего  и   начать.   Положение   довольно
затруднительное - для вас. Я хочу быть  справедливым.  Я  уже  сказал:  вы
все-таки немало потрудились. Мне бы не  хотелось  просто  отбирать  у  вас
жемчуг. Так что я готов заплатить вам за хлопоты, за потерянное время,  за
труд.
     Сомнение на лице мнимого Холла сменилось внезапно уверенностью.
     - А я-то думал, что вы в Европе, - проворчал он. На миг в глазах  его
блеснула надежда. - Эй, послушайте, не морочьте голову. Чем  вы  докажете,
что вы Суизин Холл?
     Гриф пожал плечами.
     - Подобная шутка была бы неуместной после вашего гостеприимства. Да и
второй Суизин Холл неуместен на острове.
     - Если вы Суизин Холл, так кто я, по-вашему? Вы, может  быть,  и  это
знаете?
     - Нет, не знаю, - ответил беспечно Гриф, - но хотел бы знать.
     - Не ваше дело.
     - Согласен. Выяснять вашу личность  не  моя  обязанность.  Но,  между
прочим, я знаю вашу шхуну, и найти ее хозяина не такое уж мудреное дело.
     - Как зовется моя шхуна?
     - "Эмилия Л.".
     - Верно. А я капитан Раффи, владелец и шкипер.
     - Охотник за котиками? Слыхал, слыхал. Но каким  ветром  вас  занесло
сюда?
     - Деньги были нужны. Котиковых лежбищ почти не осталось.
     - А те, что на краю света, слишком хорошо охраняются?
     - Да, вроде того. Но вернемся к нашему спору.  Я  ведь  могу  оказать
сопротивление. Будут неприятности. Каковы ваши окончательные условия?
     - Те, что я сказал. И даже больше. Сколько стоит ваша "Эмилия"?
     - Она свое отплавала. Десять тысяч долларов - да  и  то  уже  грабеж.
Каждый раз в штормовую погоду я боюсь, что обшивка не выдержит  и  балласт
продавит дно.
     - Уже продавил. Я видел, что ваша "Эмилия Л." болталась килем  кверху
после шторма. Допустим, она стоит семь с  половиной  тысяч  долларов.  Так
вот, я плачу вам пятнадцать тысяч и везу вас до Сиднея. Не снимайте рук  с
колен.
     Гриф встал, подошел к нему и отстегнул от его пояса револьвер.
     - Небольшая предосторожность, капитан. Сейчас я отвезу вас на  шхуну.
Миссис Раффи я сам обо всем предупрежу и доставлю ее  на  судно  вслед  за
вами.
     - Вы великодушный человек, мистер Холл, - сказал Раффи, когда вельбот
уже подходил к борту "Дяди Тоби". -  Но  будьте  осторожны  с  Горманом  и
Уотсоном. Это сущие дьяволы. Да, между прочим, мне неприятно  говорить  об
этом, но вы ведь знаете мою жену. Я, видите ли, подарил ей четыре или пять
жемчужин. Уотсон с Горманом были не против.
     - Ни слова, капитан, ни слова.  Жемчужины  принадлежат  ей.  Это  вы,
мистер Сноу? Здесь наш друг, капитан Раффи. Будьте добры, возьмите его  на
свое попечение. А я поехал за его женой.



                                    8

     Дэвид Гриф что-то писал, сидя за столом в  гостиной.  За  окном  чуть
брезжил рассвет. Гриф провел беспокойную ночь. Обливаясь  слезами,  миссис
Раффи два часа укладывала вещи. Гормана захватили в  постели.  Но  Уотсон,
карауливший рабочих, пытался было  оказать  сопротивление.  До  выстрелов,
впрочем, дело не дошло. Он сдался, как только понял, что его  карта  бита.
Гормана с Уотсоном в наручниках заперли в каюте  помощника.  Миссис  Раффи
расположилась у Грифа, а капитана Раффи привязали к столу в салоне.
     Гриф дописал последние строчки, отложил перо и перечитал написанное:

      Суизину Холлу за жемчуг, добытый в его лагуне
                                    (согласно оценке)  - 100.000 долларов
      Герберту Сноу сполна за судно "Каскад"
                         (в жемчуге, согласно оценке)  -  60.000 долларов
      Капитану Раффи жалованье и плата за издержки,
                          связанные с добычей жемчуга  -   7.500 долларов
      Капитану Раффи в виде компенсации за шхуну
               "Эмилия Л.", погибшую во время урагана  -   7.500 долларов
      Миссис Раффи в подарок пять первоклассных жемчужин
                                    (согласно оценке)  -   1.100 долларов
      Проезд до Сиднея четырем персонам по 120 долларов -    480 долларов
      За белила на окраску двух вельботов Суизина Холла -      9 долларов
      Суизину Холлу остаток (в жемчуге, согласно оценке)
                    оставлен в ящике стола в библиотеке - 23.411 долларов

                                                         100 000 долларов

     Гриф поставил свою подпись, дату, помедлил немного и приписал внизу:
     "Остаюсь должен Суизину Холлу три книги, взятые мною  из  библиотеки:
Хедсон "Закон психических явлений", Золя "Париж", Мэхэн  "Проблемы  Азии".
Книги, или их полную стоимость, можно получить в  конторе  вышеупомянутого
Грифа, в Сиднее".
     Гриф включил свет, взял стопку книг, аккуратно заложил входную  дверь
на щеколду и зашагал к поджидавшему его вельботу.





                                  МАУКИ


     Он весил сто десять фунтов. Волосы у него были курчавые, как у негра,
и  он  был  черен.  Черен  как-то  по-особенному:  не  красновато   и   не
синевато-черен, а черно-лилов, как слива. Звали его Мауки, и  он  был  сын
вождя. У него было три "тамбо". Тамбо  у  меланезийцев  означает  табу  и,
конечно, сродни этому полинезийскому слову. Три тамбо  Мауки  сводились  к
следующему: во-первых, он не должен здороваться за  руку  с  женщиной  или
допускать, чтобы женская рука прикасалась к нему и к его вещам; во-вторых,
он не должен есть ракушек или другой  пищи,  приготовленной  на  огне,  на
котором их жарили; в-третьих, он не должен притрагиваться к крокодилам или
плавать в челне, на котором была частица крокодила  величиной  хотя  бы  с
ноготь.
     Черными были у Мауки и зубы, но в отличие от кожи,  они  были  совсем
черные или, лучше сказать, черные, как сажа. Они стали у  него  такими  за
одну ночь, когда мать натерла их истолченным  в  порошок  камнем,  который
добывали у горного  обвала  возле  Порт-Адамса.  Порт-Адамс  -  приморская
деревушка на  Малаите,  а  Малаита  -  самый  дикий  из  всех  Соломоновых
островов. Он настолько дик, что ни одному купцу или плантатору не  удалось
там обосноваться, а сотни белых авантюристов -  начиная  с  первых  ловцов
трепанга и торговцев сандаловым деревом и кончая современными вербовщиками
рабочей силы с их винчестерами и нефтяными двигателями - нашли здесь  свой
конец от томагавков и тупоносых снайдеровских пуль. Тем не менее и сейчас,
в двадцатом столетии,  Малаита  остается  золотым  дном  для  вербовщиков,
которые посещают ее берега в надежде найти здесь туземцев  для  работы  на
плантациях соседних и более цивилизованных островов за тридцать долларов в
год. Уроженцы этих соседних и более цивилизованных островов сами настолько
приобщились к цивилизации, что уже не желают работать на плантациях.
     Уши Мауки были проткнуты не в одном и не в двух, а в десяти местах. В
одном из меньших отверстий он носил глиняную трубку.  Отверстия  покрупней
не годились для этой  цели:  не  только  чубук,  но  и  вся  трубка  легко
проскочила бы насквозь. Да это и не мудрено, потому что  в  самые  большие
дырки он обычно вставлял по круглой деревяшке диаметром  в  добрые  четыре
дюйма.  Иначе  говоря,  окружность  этих  дыр   равнялась   приблизительно
двенадцати с половиной дюймам.  Что  касается  эстетики,  то  здесь  Мауки
придерживался весьма независимых взглядов. В ушах у него красовались такие
предметы, как пустые гильзы,  гвозди  от  подков,  медные  гайки,  обрывки
бечевки, плетенный из соломы шнур, зеленые стрелки  пальмовых  листьев,  а
когда наступала вечерняя прохлада, - пунцовые цветы мальвы. Отсюда  видно,
что он прекрасно мог обходиться без карманов. Да и куда бы он их  приделал
- ведь вся его одежда состояла из куска ситца шириной в несколько  дюймов.
Карманный нож он носил в волосах, защемив лезвием курчавую прядь, а  самое
ценное свое достояние - ручку от фарфоровой чашки - привешивал к продетому
сквозь ноздри черепаховому кольцу.
     Невзирая на все эти украшения, Мауки был миловиден.  Его  лицо  можно
было назвать красивым даже с европейской точки зрения, а  для  меланезийца
Мауки был поразительно хорош собой. Единственным  недостатком  этого  лица
была излишняя мягкость. Оно было женственным, почти девичьим,  с  тонкими,
мелкими и правильными чертами. Безвольный подбородок и рот.  Ни  силы,  ни
характера в линии скул, лба и носа. Разве  только  в  глазах  Мауки  порой
проскальзывал  какой-то  намек  на  те   неизвестные   величины,   которые
составляли  неотъемлемую  часть  его  существа,  но  никем  еще  не   были
разгаданы. Эти неизвестные были смелость, настойчивость, бесстрашие, живое
воображение, хитрость, и когда они проявлялись в  его  последовательных  и
решительных поступках, окружающие только разводили руками.
     Отец Мауки был вождем в деревушке Порт-Адамс, и  для  родившегося  на
берегу мальчика вода была родной стихией. Он умел  ловить  рыб  и  устриц;
коралловые рифы были для него открытой книгой. Управлять челноком он  тоже
умел. Плавать научился, когда ему был год от роду. Семи  лет  он  уже  мог
задерживать дыхание на целую минуту и нырять на глубину тридцати футов. Но
в этом возрасте его похитили жители  чащи,  которые  не  только  не  умеют
плавать, но даже боятся соленой воды. С тех пор Мауки  видел  море  только
издали, сквозь просветы в зарослях или с обнаженных склонов  высоких  гор.
Он стал рабом старого Фанфоа,  царька,  объединившего  под  своей  властью
около двух десятков разбросанных по горным отрогам  Малаиты  селений,  дым
которых в безветренные утра служит для белых  мореплавателей  едва  ли  не
единственным доказательством того, что внутренняя часть острова  обитаема.
Белые не проникают в глубь Малаиты.  Когда-то  в  погоне  за  золотом  они
пытались туда пробраться, но всякий раз оставляли там свои головы, которые
и поныне скалят зубы с закопченных балок туземных хижин.
     Однажды, когда Мауки уже был рослым семнадцатилетним  юношей,  Фанфоа
остался без табаку. Он остался совсем без  табаку.  И  все  его  подданные
очень бедствовали. Виноват в этом был  сам  Фанфоа.  Бухта  Суо  настолько
мала, что большой шхуне в ней не развернуться на якоре. Мангровые  заросли
обступают ее со всех сторон и низко  свешиваются  над  темной  водой.  Это
западня, и в эту западню попались двое белых. Они  приплыли  на  небольшом
двухмачтовом паруснике вербовать рабочих, и у  них  было  много  табаку  и
товаров, не говоря уже о трех винтовках и большом запасе патронов.  В  Суо
нет прибрежных жителей, и лесные племена здесь могут спокойно спускаться к
морю. Торговля шла бойко. В первый же день  записались  двадцать  человек.
Даже старый Фанфоа записался. И в  тот  же  день  двадцать  новых  рабочих
отрубили двум белым головы, прикончили команду и  сожгли  парусник.  После
этого целых три месяца табак и другие  товары  не  переводились  в  лесных
селениях. А потом пришел военный корабль, ядра с которого полетели  далеко
в горы, и люди в страхе разбежались из деревень и ушли в глубь чащи. Затем
на берег высадились вооруженные отряды. Они сожгли все  деревни  вместе  с
награбленным табаком и товарами. Кокосовые пальмы и бананы были  срублены,
всходы таро уничтожены, а куры и свиньи прирезаны.
     Полученный  урок  мог  пригодиться  Фанфоа  в  будущем,  но  пока  он
оставался без табаку.  А  молодежь  в  селениях  была  так  напугана,  что
отказывалась наниматься к вербовщикам. Потому-то Фанфоа и приказал отвести
своего раба Мауки на берег и сдать его белым, а в задаток получить за него
пол-ящика табаку да еще  ножей,  топоров,  бус  и  ситцу.  Все  это  Мауки
отработает на плантациях. Мауки до смерти перепугался,  когда  ему  велели
подняться на шхуну. Он шел, словно ягненок на заклание.  Белые,  наверное,
очень свирепые существа. Иначе они бы не посмели разъезжать вдоль  берегов
Малаиты и заходить  во  все  бухты,  по  двое  на  шхуне,  с  командой  из
пятнадцати  -  двадцати  чернокожих  да  еще   с   несколькими   десятками
завербованных.  А  ведь  им  приходилось  вдобавок  опасаться  прибрежного
населения, готового в любую минуту напасть, захватить шхуну  и  прикончить
весь экипаж. Белые люди, должно быть, очень страшны.  Притом  ни  у  кого,
кроме белых, не было таких дьявол-дьяволов - ружей, стрелявших  много  раз
подряд без остановки; всяких железных и медных  штук,  заставлявших  шхуну
идти без всякого ветра, и ящиков, которые говорили и смеялись, точь-в-точь
как говорят и смеются люди. Да это еще что! Он слышал про одного белого, у
которого   его   собственный,   личный   дьявол-дьявол    обладал    такой
чудодейственной силой, что этот белый мог по  желанию  вынимать  все  свои
зубы, а потом вставлять их обратно.
     Мауки повели вниз в каюту. На палубе остался сторожить один  белый  с
двумя пистолетами за поясом. А в каюте другой сидел за книгой и  чертил  в
ней какие-то таинственные линии и знаки. Он осмотрел Мауки, словно тот был
курицей или поросенком, заглянул ему под мышки и написал что-то  в  книге.
Потом протянул Мауки палочку для письма, и Мауки, только  дотронувшись  до
нее, тем самым обязался  работать  три  года  на  плантациях  мыловаренной
компании "Лунный блеск". Мауки никто не разъяснил, что свирепые белые люди
прибегнут  к  силе,  если  он  вздумает  уклониться  от  взятого  на  себя
обязательства, и что вся мощь и все военные корабли  Великобритании  будут
им в том поддержкой.
     На шхуне было много других чернокожих из дальних и никому не  ведомых
мест, и когда белый человек им что-то сказал, они сорвали с  головы  Мауки
длинное перо, остригли его наголо, а вокруг  бедер  повязали  лавалаву  из
ярко-желтого ситца.
     Много дней провел Мауки на шхуне, много видел новых земель и островов
- столько ему и во сне не снилось - и наконец  добрался  до  Нью-Джорджии,
где его высадили на берег и поставили работать в поле - резать тростник  и
расчищать заросли. Только теперь он узнал, что такое работа. Даже когда он
был у старого Фанфоа, ему не приходилось столько трудиться. А трудиться он
не любил. П