кунду.
     - Нам не добраться до Хао раньше десяти или одиннадцати, -  простонал
капитан в семь утра, когда нависшая на востоке мрачная громада туч  унесла
слабую надежду  на  солнечный  день.  В  следующую  минуту  он  уже  уныло
спрашивал:
     - Ну где же эти течения?
     Марсовые на мачтах по-прежнему не видели землю, и весь день то  стоял
штиль и моросил дождь, то порывами налетал ветер. К ночи  с  запада  пошли
огромные волны. Барометр упал до 29.50. Ветра почти не было,  но  зловещие
волны все сильнее и сильнее бились о борта "Пиренеев". Не прошло  и  часа,
как шхуну завертело  в  водовороте  огромных  валов,  бесконечной  чередой
мчавшихся с запада из бездны ночи. Быстро, как только смогли  падавшие  от
усталости матросы обеих  вахт,  убрали  паруса,  и  к  шуму  ревущих  волн
добавился угрожающий ропот и жалобы выбившихся из сил  матросов.  А  когда
вахтенных матросов вызвали  на  корму  крепить  снасти,  они  уже  открыто
выразили свое нежелание повиноваться. В каждом их движении крылись протест
и угроза. Воздух был влажный и словно бы липкий, матросы дышали  тяжело  и
часто, жадно ловя ртом  воздух.  Пот  лил  по  обнаженным  рукам  и  лицам
матросов,  по  измученному,  еще  более  мрачному,  чем  когда-либо,  лицу
капитана,  и  в  его  застывших  глазах  притаилась  тревога  и   сознание
неизбежной гибели.
     - Ураган проходит западнее,  -  ободряюще  сказал  Мак-Кой.  -  Самое
худшее - заденет нас краем.
     Но капитан даже не обернулся  и  принялся  читать  при  свете  фонаря
"Наставление морякам по вождению  судов  в  циклоны  и  штормы".  Молчание
нарушали лишь доносящиеся со спардека всхлипывания юнги.
     - Да замолчишь ли ты! - крикнул капитан с такой яростью, что все, кто
был на палубе, вздрогнули, а преступник завопил от страха пуще прежнего. -
Мистер Кониг,  -  обратился  капитан  к  старшему  помощнику  дрожащим  от
возбуждения и гнева голосом, - сделайте одолжение, заткните шваброй глотку
этому отродью!
     Но  к  мальчику  отправился  Мак-Кой,   и   через   несколько   минут
всхлипывания прекратились - юнга успокоился и заснул.
     Перед  рассветом  с  юго-востока  повеяло  первым  дыханием   свежего
ветерка, мало-помалу усиливавшегося и перешедшего в  легкий  ровный  бриз.
Вся команда собралась на палубе, тревожно ожидая, что последует дальше.
     - Ну вот, теперь все будет в порядке, капитан, - сказал Мак-Кой, стоя
бок о бок с Девенпортом. - Ураган помчался на запад, а мы много южнее.  До
нас дошел только этот бриз.  Сильнее  он  уже  не  станет.  Можно  ставить
паруса.
     - А что от них толку? Куда мне вести шхуну? Вот уже два дня,  как  мы
не знаем, где находимся, а ведь мы  должны  были  увидеть  Хао  еще  вчера
утром. Куда нас несет: на север, юг, восток - или куда? Ответьте,  и  я  в
мгновение ока подниму все паруса.
     - Я не моряк, капитан, - мягко сказал Мак-Кой.
     - Когда-то я считал себя моряком, - послышалось в  ответ,  -  до  тех
пор, пока не попал на эти проклятые Паумоту.
     В полдень с мачты раздался крик:
     - Прямо по носу буруны!
     Моментально сбавили ход  и  начали  убирать  паруса.  Судно  медленно
скользило вперед, борясь  с  течением,  грозившим  бросить  его  на  рифы.
Офицеры и матросы работали как одержимые, им помогали кок,  юнга,  капитан
Девенпорт, Мак-Кой. Шхуна была на волосок  от  гибели:  прямо  перед  ними
тянулась низкая отмель, унылый и опасный  клочок  земли,  непригодный  для
жилья, о который безостановочно разбивались волны и на котором даже птицам
негде было свить гнезда. Шхуна прошла мимо отмели в каких-нибудь ста ярдах
и опять забрала ветер. Как  только  опасность  миновала,  задыхающиеся  от
только что  пережитого  волнения  матросы  обрушили  поток  ругательств  и
проклятий на голову Мак-Коя. Это он явился к ним на шхуну и предложил идти
на Мангареву! Он лишил их безопасного  приюта  на  Питкэрне  и  привел  на
верную гибель в эти изменчивые, страшные  просторы  океана!  Но  ничто  не
могло нарушить безмятежного спокойствия Мак-Коя. Он улыбнулся матросам,  и
столько доброжелательности было в  его  улыбке,  что  лучившаяся  от  него
доброта, казалось, проникла в мрачные, полные отчаяния души  матросов,  и,
посрамленные, они замолкли.
     - Страшные воды,  страшные  воды,  -  бормотал  капитан,  пока  шхуна
медленно уходила от опасного места.  Вдруг  он  замолчал  и  уставился  на
отмель. Она должна была находиться прямо за кормой, но почему-то оказалась
с наветренной стороны шхуны.
     Он сел и закрыл лицо руками. И все - и старший помощник, и Мак-Кой, и
матросы - увидели то, что увидел капитан. Южную оконечность отмели омывало
восточное  течение,  отнесшее  к  ней  шхуну;  у  северного  конца  отмели
проходило западное течение, захватившее шхуну  и  медленно  увлекавшее  ее
прочь.
     - Когда-то я слышал об этих Паумоту,  -  со  стоном  сказал  капитан,
поднимая белое, как  полотно,  лицо.  -  Мне  рассказывал  о  них  капитан
Мойендейл, после того как потерял здесь судно. А  я  тогда  посмеялся  над
ним. Да простит меня бог за то, что  я  посмеялся  над  ним.  Что  это  за
отмель? - обратился он к Мак-Кою.
     - Не знаю, капитан.
     - Почему?
     - Да потому, что мне никогда прежде не приходилось ни видеть  ее,  ни
слышать о ней. Одно я знаю наверняка: на картах ее нет. Этот  район  никто
никогда как следует не исследовал.
     - Но ведь это значит, что вы не знаете, где мы находимся?
     - Так же как и вы, капитан, - мягко ответил Мак-Кой.
     В четыре пополудни вдали показалось несколько кокосовых пальм, словно
выросших прямо из воды. А чуть позже над водой поднялся низкий атолл.
     - Теперь я знаю, где мы находимся, капитан, - сказал Мак-Кой, опуская
бинокль. - Это остров Решимости. Мы в сорока милях от Хао, но  ветер  дует
нам прямо в лоб, и нам к нему не пробиться.
     - Тогда готовьтесь, будем приставать здесь. С какой  стороны  вход  в
лагуну?
     - К лагуне ведет узкий пролив, годный разве что для легкой пироги. Но
уж раз мы знаем теперь, где находимся, можно пойти к  острову  Барклая  де
Толли. Он всего в ста двадцати милях, на  северо-северо-запад.  При  таком
ветре мы будем завтра к девяти утра.
     Капитан углубился в карту, обдумывая предложения Мак-Коя.
     - Даже если мы разобьем ее здесь, нам все равно не  миновать  идти  к
острову Барклая де Толли, только уж в шлюпках, - добавил Мак-Кой.
     Капитан отдал приказание, и снова шхуна пустилась в путь  по  океану,
столь негостеприимно встречавшему ее.
     Следующий день не  принес  ничего  утешительного:  палуба  "Пиренеев"
дымилась больше прежнего, людьми овладело безысходное отчаяние,  грозившее
в любую минуту перейти в открытый бунт. Течение усилилось, ветер  спал,  и
шхуну неуклонно относило на запад. Далеко на востоке, еле видимый с мачты,
показался  остров  Барклая  де  Толли,  и  шхуна  несколько  часов  подряд
безуспешно пыталась пробиться к нему. На горизонте, как навязчивый  мираж,
маячили кокосовые пальмы, стоило спуститься с мачты на палубу, и они сразу
исчезали за выпуклым краем водной равнины.
     И снова  капитан  Девенпорт  углубился  в  карту,  призвав  на  совет
Мак-Коя.  В  семидесяти  милях  к  юго-западу  лежит   остров   Макемо   с
превосходной лагуной длиной в тридцать миль. Но когда капитан отдал приказ
идти к острову, матросы отказались повиноваться. Хватит с них жариться  на
адском огне, заявили они. Земля совсем рядом. Что из того,  что  шхуна  не
может к ней подойти? На что ж тогда шлюпки? Пусть горит, туда ей и дорога.
А жизнь им еще пригодится. Они  верой  и  правдой  служили  шхуне,  теперь
пришел черед послужить самим себе.
     Отшвырнув с дороги второго и третьего помощников, матросы бросились к
шлюпкам и с лихорадочной поспешностью  стали  готовить  их  к  спуску.  Им
наперерез кинулись капитан Девенпорт и старший помощник с  револьверами  в
руках. Но в этот момент с палубы рубки к матросам обратился Мак-Кой.
     При первых же звуках его тихого, кроткого голоса они  остановились  и
начали прислушиваться. Мак-Кой вселял в них свою непостижимую  уверенность
и безмятежность. Его мягкий голос и  простые  слова  таинственным  образом
вливались в их сердца, и,  сами  того  не  желая  и  внутренне  противясь,
матросы оттаивали и смягчались. В памяти всплывали давно минувшие времена,
любимые колыбельные песни, что  пела  в  детстве  мать,  ласка  и  теплота
материнских рук... И почудилось им, что нет больше в этом мире ни  тревог,
ни усталости. Все идет так, как должно, и уж само собой разумеется, что им
придется отказаться  от  мысли  о  суше  и  снова  пуститься  в  океан  на
охваченном адским огнем судне...
     Мак-Кой говорил очень просто, да им вовсе и неважно было то,  что  он
говорил. Красноречивее любых слов говорила за него его незаурядная натура.
Должно быть, они подпали под очарование  той  таинственной  силы,  которая
исходила из его чистой и глубокой души, в одно и то  же  время  несказанно
смиренной и необычайно властной. Словно луч света проник в темные  тайники
их душ, неся с собой ласку и доброту, и  эта  сила  оказалась  куда  более
грозной, чем та, что глядела на них  из  сверкающих,  несущих  смерть  дул
револьверов в руках капитана и старшего помощника.
     Матросы  заколебались,  и  те,  кто  успел  отвязать  шлюпки,  начали
поспешно крепить их обратно. Потом один, второй, третий, и вот уже все они
сначала неуверенно, бочком,  потом  более  поспешно  стали  расходиться  с
кормы.
     Мак-Кой спустился  с  крыши  рубки  на  палубу;  лицо  его  светилось
неподдельной радостью. Еще один бунт миновал. А был ли какой-нибудь  бунт?
Да и никогда не вспыхивали никакие бунты, ибо не было для них места в  том
благословенном мире, в котором он жил.
     - Вы загипнотизировали их, -  пробормотал  старший  помощник,  мрачно
усмехаясь.
     - Они славные ребята, и у них добрые сердца, - последовал ответ. - Им
нелегко пришлось, и они работали, не щадя себя;  они  и  дальше  не  будут
щадить себя, до самого конца.
     Мистеру Конигу было не до разговора.  Он  отдал  приказание,  матросы
послушно забегали по палубе, и скоро шхуна начала  медленно  поворачивать,
пока наконец не взяла курс на Макемо.
     Ветер дул очень слабый, а после  заката  и  вовсе  прекратился.  Было
нестерпимо жарко; по носу и корме уныло слонялись матросы: все их  попытки
заснуть оказались  тщетными.  На  горячей  палубе  лечь  было  невозможно,
ядовитые испарения просачивались сквозь щели и, словно злые  духи,  ползли
по судну, забираясь в ноздри и горло, вызывая приступы кашля и удушья.  На
черном небе тускло мерцали звезды; взошла круглая луна, и в ее серебристом
свете  заплясали  мириады  струек  дыма;  извиваясь  и  переплетаясь,  они
подымались над палубой, добираясь до самых верхушек мачт.
     - Расскажите, - попросил капитан Девенпорт,  протирая  слезящиеся  от
дыма глаза, - что произошло с матросами брига "Баунти" после того, как они
высадились на Питкэрне. В газетах тогда писали, что бриг они сожгли и след
их отыскался только много лет спустя. А что произошло за  это  время?  Мне
всегда хотелось  разузнать  об  их  судьбе.  Помнится,  их  приговорили  к
повешению. Кажется, они привезли с собой на Питкэрн туземцев, не так ли? И
среди них было несколько женщин. Должно быть, из-за них-то и начались  все
неприятности.
     - Да, неприятности в самом деле начались, - ответил  Мак-Кой.  -  Они
были плохие люди. Они сразу начали ссориться из-за  женщин.  У  одного  из
мятежников, звали его Уильямс,  вскоре  умерла  жена,  упала  со  скалы  и
разбилась, когда охотилась на морских птиц. Все женщины  на  острове  были
таитянки. Тогда Уильямс отнял  жену  у  туземца.  Туземцы  рассердились  и
перебили почти всех  мятежников.  А  потом  те  мятежники,  что  спаслись,
перебили всех туземцев. Женщины им помогали. Да  и  сами  туземцы  убивали
друг друга. Произошло побоище. Это были очень плохие люди.
     Туземца Тимити убили двое других туземцев; пришли к нему в гости и  в
знак дружбы стали расчесывать ему волосы; потом убили. Этих  двух  послали
белые люди. А потом белые люди убили их самих.  Туллалоо  был  убит  своей
женой в пещере, потому что она хотела в мужья белого  человека.  Они  были
очень нехорошие. Господь отвратил от них лицо свое. К концу  второго  года
из туземцев не осталось в живых ни одного, а из белых - четверо: Юнг, Джон
Адамс, Мак-Кой - мой прадед, и Квинтал.  Квинтал  тоже  был  очень  плохой
человек. Однажды он откусил у  своей  жены  ухо  только  потому,  что  она
наловила мало рыбы.
     - Вот так сброд! - воскликнул мистер Кониг.
     - Да, они были очень дурные люди, - согласился  Мак-Кой  и  продолжал
ворковать о кровавых деяниях и пагубных страстях своих грешных предков.  -
Мой прадед убежал от виселицы  только  для  того,  чтобы  покончить  жизнь
самоубийством. На острове он соорудил куб и начал гнать  спирт  из  корней
пальмового дерева. Квинтал был его  закадычным  другом,  и  они  только  и
делали, что вместе пили. Кончилось тем, что прадед заболел белой  горячкой
и в приступе болезни привязал к шее камень и бросился со скалы в море.
     Жена Квинтала, та самая,  у  которой  он  откусил  ухо,  тоже  вскоре
погибла, сорвалась со скалы. Тогда Квинтал отправился к Юнгу и потребовал,
чтоб он отдал ему свою жену, а потом пошел к Адамсу и потребовал его жену.
Адамс и Юнг боялись Квинтала. Они знали, что он убьет их. Тогда  они  сами
убили его топором. Потом Юнг умер. На этом и кончились их несчастья.
     - Еще бы им не кончиться, - пробормотал капитан Девенпорт. -  Убивать
больше было некого.
     - Господь отвратил от них лицо Свое, - тихо сказал Мак-Кой.
     Миновала ночь; к утру  восточный  ветер  почти  совсем  спал,  и,  не
решаясь повернуть шхуну на  юг,  капитан  Девенпорт  привел  ее  в  крутой
бейдевинд. Он боялся коварного  западного  течения,  которое  уже  не  раз
лишало их надежных убежищ. Штиль держался весь день и всю  ночь,  и  снова
среди матросов, вот уже много дней не евших ничего, кроме сушеных бананов,
поднялся ропот. От этой банановой диеты они слабели, многие жаловались  на
боли в животе. Весь день течение несло "Пиренеи" на запад,  не  оставалось
уже никакой надежды, что шхуна сможет  идти  прямо  на  юг...  В  середине
первой вахты далеко на юге из воды  вновь  показались  верхушки  кокосовых
пальм, их пышные кроны величаво колыхались над низким атоллом.
     - Это остров Таэнга, - сказал Мак-Кой. - Если ночью не задует  ветер,
мы пройдем мимо Макемо.
     - Куда запропастился юго-восточный пассат? -  возмущался  капитан.  -
Почему он не дует? Что происходит?
     - Все дело в испарениях с лагун, - объяснил Мак-Кой. - Лагун-то здесь
видимо-невидимо. Эти испарения изменяют всю систему  пассатов.  Случается,
ветер вдруг и  вовсе  поворачивает  вспять,  а  потом  уж  возвращается  с
юго-запада ураганным штормом. Это Опасный Архипелаг, капитан.
     Капитан  обернулся  к  старику  и  уже  открыл  было  рот,  собираясь
выругаться,  но  в  последний  момент   удержался.   Присутствие   Мак-Коя
сдерживало клокотавшую  в  груди  ярость,  и  готовое  сорваться  с  языка
богохульство так и осталось непроизнесенным. Влияние Мак-Коя очень выросло
за те дни, что они  провели  вместе.  Капитан  Девенпорт,  этот  смелый  и
отчаянный моряк, который никогда ни перед чем не останавливался и  никогда
не обуздывал себя ни в поступках, ни в словах, вдруг почувствовал, что  не
может выговорить бранных слов  в  присутствии  старика  с  добрыми  карими
глазами и тихим кротким голосом! Когда это дошло до сознания капитана,  он
был потрясен. Да ведь этот старик - потомок Мак-Коя с "Баунти",  мятежника
Мак-Коя, исчадия зла и насилия, что  бежал  из  Англии  от  грозившей  ему
виселицы и  погиб  насильственной  смертью  на  острове  Питкэрн  в  давно
минувшие кровавые дни!
     Капитан Девенпорт не отличался религиозностью, но  в  эту  минуту  им
овладело безумное желание броситься к ногам стоящего перед ним человека  и
говорить, говорить, говорить... он и сам  не  знал  что.  Он  не  смог  бы
определить причину того глубокого волнения, которое с такой силой охватило
все его существо, но вдруг почувствовал себя слабым и  ничтожным  рядом  с
этим стариком, мягкосердечным, как женщина, и простодушным, как ребенок.
     Нет, он не унизится на глазах у всей команды. Ярость, душившая его за
минуту до того и едва не  исторгнувшая  из  его  уст  проклятия,  все  еще
бушевала в его груди. Он изо всех сил хватил кулаком по стенке каюты.
     - Меня не так-то легко  сломить,  слышите?  Вашим  проклятым  Паумоту
удалось провести меня, но я все  равно  не  сдамся!  Я  буду  вести  шхуну
вперед, вперед и только вперед, но я найду для нее  лагуну,  хотя  бы  мне
пришлось дойти до Китая! И если все до единого  сбегут  со  шхуны,  я  все
равно не покину ее! Я еще покажу этим Паумоту! Им не одурачить меня!  И  я
не брошу старую посудину до тех пор, пока на ее палубе останется хоть одна
доска, на которой я смогу стоять! Слышите?
     - Я останусь с вами, капитан.
     Всю ночь  дул  слабый  южный  ветер.  Капитан  то  и  дело  определял
направление течения и каждый раз убеждался, что шхуну с ее горящим  грузом
неуклонно относит на запад; тогда он отходил в сторону и  тихо,  чтобы  не
слышал Мак-Кой, ругался.
     С рассветом на юге показались верхушки кокосовых пальм.
     - Это подветренный берег Макемо, - сказал  Мак-Кой.  -  В  нескольких
милях к западу - остров Катиу. Можно попытаться подойти к нему.
     Но сильное течение, выбивавшееся из пролива между островами,  отнесло
шхуну на северо-запад, и  в  полдень  кокосовые  пальмы  острова  Катиу  в
последний раз мелькнули над водой и снова исчезли в  безбрежных  просторах
океана. А через несколько минут, как  раз  в  тот  момент,  когда  капитан
обнаружил,  что  шхуна  зажата  мертвыми  тисками  уже  другого   течения,
северо-восточного, марсовые разглядели кокосовые пальмы на северо-западе.
     - Это Рарака, - объяснил Мак-Кой. - Без  попутного  ветра  к  ней  не
подойти. А нас относит течение  к  юго-западу.  Но  надо  быть  настороже.
Несколькими милями дальше мы попадаем в течение, которое  идет  на  север,
потом делает круг и поворачивает к северо-западу. Оно может отнести нас от
Факаравы, а Факарава - самое для нас подходящее место.
     - Эти прок... эти течения носят нас из стороны  в  сторону,  куда  им
заблагорассудится, - с жаром проговорил капитан. - Но мы все равно разыщем
лагуну, помяните мое слово.
     Однако конец шхуны неотвратимо приближался.  Палуба  так  накалилась,
что казалось, еще немного -  и  из  щелей  вырвутся  языки  пламени.  А  в
некоторых местах, чтобы не обжечь ноги, приходилось бежать:  даже  башмаки
на толстых подошвах уже не защищали. Дыма все  прибавлялось,  и  с  каждой
минутой он становился все более едким. Воспаленные  глаза  слезились,  все
кашляли и задыхались, словно чахоточные больные. После полудня приготовили
к спуску шлюпки. В них уложили остатки  сушеных  бананов  и  навигационные
приборы. Опасаясь, что палуба может  вспыхнуть  в  любой  момент,  капитан
отнес в шлюпку даже хронометр.
     Ночь прошла в гнетущем ожидании близкого  конца,  каждый  смотрел  на
измученное лицо и ввалившиеся глаза другого, словно удивляясь,  что  шхуна
еще цела и все они до сих пор живы.
     Перебегая с одного места на другое, а время от  времени  даже  смешно
подпрыгивая, что совсем не вязалось  с  его  обычной  степенной  походкой,
капитан Девенпорт осмотрел палубу.
     - Конец - вопрос нескольких часов,  если  не  минут,  -  объявил  он,
вернувшись на корму.
     С мачты раздался крик марсового, увидевшего землю.  С  палубы  ее  не
было видно, и Мак-Кой бросился наверх,  а  капитан,  воспользовавшись  его
отсутствием, разразился проклятиями. Но вдруг они замерли у него на языке:
в направлении к северо-востоку капитан разглядел на воде  темную  полоску