е всего сосчитал, сколько у него спичек.  Их
было шестьдесят семь. Чтобы не ошибиться, он  пересчитывал  три  раза.  Он
разделил их на три кучки и каждую завернул в пергамент;  один  сверток  он
положил в пустой кисет, другой - за подкладку изношенной шапки, а третий -
за пазуху. Когда  он  проделал  все  это,  ему  вдруг  стало  страшно;  он
развернул все три свертка и  снова  пересчитал.  Спичек  было  по-прежнему
шестьдесят семь.
     Он просушил мокрую обувь у костра. От мокасин остались одни лохмотья,
сшитые из одеяла носки прохудились насквозь, и ноги у него были стерты  до
крови. Лодыжка сильно болела, и он осмотрел ее: она распухла, стала  почти
такой же толстой, как колено. Он оторвал длинную полосу от одного одеяла и
крепко-накрепко перевязал лодыжку, оторвал еще несколько полос  и  обмотал
ими ноги, заменив этим носки и мокасины, потом выпил кипятку, завел часы и
лег, укрывшись одеялом.
     Он спал как убитый. К полуночи стемнело, но не надолго. Солнце взошло
на северо-востоке - вернее, в  той  стороне  начало  светать,  потому  что
солнце скрывалось за серыми тучами.
     В шесть часов он проснулся, лежа на спине. Он посмотрел на серое небо
и почувствовал, что голоден. Повернувшись и  приподнявшись  на  локте,  он
услышал громкое фырканье и увидел большого оленя, который настороженно и с
любопытством смотрел на него. Олень стоял от него шагах в  пятидесяти,  не
больше, и  ему  сразу  представился  запас  и  вкус  оленины,  шипящей  на
сковородке. Он невольно схватил незаряженное  ружье,  прицелился  и  нажал
курок. Олень всхрапнул и бросился прочь, стуча копытами по камням.
     Он выругался, отшвырнул ружье и со стоном попытался встать  на  ноги.
Ни деревьев, ни кустов - ничего, кроме серого моря мхов, где лишь  изредка
виднелись серые валуны, серые озерки и серые ручьи. Небо тоже было  серое.
Ни солнечного луча, ни проблеска солнца!  Он  потерял  представление,  где
находится север, и забыл, с какой стороны он пришел вчера вечером.  Но  он
не сбился с пути. Это он знал. Скоро он придет в Страну  Маленьких  Палок.
Он знал, что она где-то налево, недалеко отсюда - быть может, за следующим
пологим холмом.
     Он вернулся, чтобы увязать свой тюк по-дорожному; проверил,  целы  ли
его три свертка со спичками,  но  не  стал  их  пересчитывать.  Однако  он
остановился в раздумье над плоским, туго набитым мешочком из оленьей кожи.
Мешочек  был  невелик,  он  мог  поместиться  между  ладонями,  но   весил
пятнадцать фунтов - столько  же,  сколько  все  остальное,  -  и  это  его
тревожило. Наконец, он отложил мешочек в сторону и  стал  свертывать  тюк;
потом взглянул на мешочек, быстро схватил его  и  вызывающе  оглянулся  по
сторонам, словно пустыня хотела отнять у него золото. И когда он  поднялся
на ноги и поплелся дальше, мешочек лежал в тюке у него за спиной.
     Он свернул налево и пошел, время от времени останавливаясь  и  срывая
болотные ягоды. Нога у него одеревенела, он стал хромать сильнее,  но  эта
боль ничего не значила по сравнению с болью в  желудке.  Голод  мучил  его
невыносимо. Боль все грызла и грызла его, и он уже  не  понимал,  в  какую
сторону надо идти, чтобы добраться до страны  Маленьких  Палок.  Ягоды  не
утоляли грызущей боли, от них только щипало язык и небо.
     Когда он дошел до небольшой ложбины, навстречу ему с камней  и  кочек
поднялись белые куропатки, шелестя крыльями и  крича:  кр,  кр,  кр...  Он
бросил в них камнем, но промахнулся. Потом, положив  тюк  на  землю,  стал
подкрадываться к ним ползком, как кошка подкрадывается к воробьям. Штаны у
него порвались об острые камни, от колен тянулся кровавый след, но  он  не
чувствовал этой боли, - голод заглушал его. Он полз по мокрому мху; одежда
его намокла, тело зябло, но он не замечал ничего, так  сильно  терзал  его
голод. А белые куропатки все вспархивали вокруг него, и наконец  это  "кр,
кр" стало казаться ему насмешкой; он  выругал  куропаток  и  начал  громко
передразнивать их крик.
     Один раз он чуть не наткнулся на  куропатку,  которая,  должно  быть,
спала. Он не видел ее, пока она не вспорхнула ему прямо в лицо  из  своего
убежища среди  камней.  Как  ни  быстро  вспорхнула  куропатка,  он  успел
схватить ее таким же быстрым движением - и в  руке  у  него  осталось  три
хвостовых пера. Глядя, как улетает куропатка, он чувствовал  к  ней  такую
ненависть, будто она причинила ему  страшное  зло.  Потом  он  вернулся  к
своему тюку и взвалил его на спину.
     К середине дня он дошел до  болота,  где  дичи  было  больше.  Словно
дразня его, мимо прошло стадо оленей, голов в двадцать, - так близко,  что
их можно было подстрелить из ружья. Его охватило дикое желание  бежать  за
ними, он был уверен, что догонит стадо. Навстречу ему попалась черно-бурая
лисица с куропаткой в зубах. Он закричал. Крик  был  страшен,  но  лисица,
отскочив в испуге, все же не выпустила добычи.
     Вечером он шел по берегу мутного от извести ручья,  поросшего  редким
камышом. Крепко ухватившись за стебель камыша у самого корня, он  выдернул
что-то вроде луковицы, не  крупнее  обойного  гвоздя.  Луковица  оказалась
мягкая и аппетитно хрустела на зубах. Но волокна были  жесткие,  такие  же
водянистые, как ягоды, и  не  насыщали.  Он  сбросил  свою  поклажу  и  на
четвереньках пополз в камыши, хрустя и чавкая, словно жвачное животное.
     Он очень устал, и его часто тянуло лечь на землю и уснуть; но желание
дойти до Страны Маленьких Палок, а еще больше голод не давали  ему  покоя.
Он искал лягушек в озерах, копал руками землю в надежде найти червей, хотя
знал, что так далеко на Севере не бывает ни червей, ни лягушек.
     Он заглядывал в каждую лужу и наконец с наступлением сумерек увидел в
такой луже одну-единственную рыбку величиной с пескаря. Он опустил в  воду
правую руку по самое плечо, но рыба от него  ускользнула.  Тогда  он  стал
ловить ее обеими  руками  и  поднял  всю  муть  со  дна.  От  волнения  он
оступился, упал в воду и вымок до пояса. Он так замутил  воду,  что  рыбку
нельзя было разглядеть, и ему пришлось дожидаться,  пока  муть  осядет  на
дно.
     Он опять принялся за ловлю и ловил, пока вода  опять  не  замутилась.
Больше ждать он не мог. Отвязав жестяное  ведерко,  он  начал  вычерпывать
воду. Сначала он вычерпывал с яростью, весь облился и выплескивал воду так
близко от лужи, что она стекала обратно. Потом  стал  черпать  осторожнее,
стараясь быть спокойным, хотя сердце у него сильно билось и руки  дрожали.
Через полчаса в луже почти не осталось воды. Со дна уже ничего нельзя было
зачерпнуть. Но рыба исчезла. Он увидел незаметную расщелину среди  камней,
через которую рыбка проскользнула в соседнюю лужу, такую большую,  что  ее
нельзя было вычерпать и за сутки. Если б он заметил эту щель раньше, он  с
самого начала заложил бы ее камнем, и рыба досталась бы ему.
     В отчаянии он опустился на мокрую землю и заплакал. Сначала он плакал
тихо,  потом  стал  громко  рыдать,  будя  безжалостную  пустыню,  которая
окружала его; и долго еще плакал без слез, сотрясаясь от рыданий.
     Он развел костер и согрелся, выпив много кипятку, потом устроил  себе
ночлег на каменистом выступе, так же как и в прошлую ночь. Перед  сном  он
проверил, не намокли ли спички, и завел часы. Одеяла были сырые и холодные
на ощупь. Вся нога горела от боли, как в огне.  Но  он  чувствовал  только
голод, и ночью ему снились пиры, званые обеды и столы, заставленные едой.
     Он проснулся озябший и больной. Солнца не было. Серые краски земли  и
неба стали темней и глубже. Дул резкий ветер, и  первый  снегопад  выбелил
холмы. Воздух словно сгустился  и  побелел,  пока  он  разводил  костер  и
кипятил воду. Это повалил мокрый снег большими влажными хлопьями.  Сначала
они таяли, едва коснувшись земли, но снег валил все гуще и гуще,  застилая
землю, и наконец весь собранный им мох отсырел, и костер погас.
     Это было ему сигналом снова взвалить тюк на спину  и  брести  вперед,
неизвестно куда. Он уже не думал ни о Стране Маленьких Палок, ни о  Билле,
ни о тайнике у  реки  Диз.  Им  владело  только  одно  желание:  есть!  Он
помешался от голода. Ему было все  равно,  куда  идти,  лишь  бы  идти  по
ровному месту.  Под  мокрым  снегом  он  ощупью  искал  водянистые  ягоды,
выдергивал стебли камыша с корнями. Но все это было пресно и не  насыщало.
Дальше ему попалась какая-то кислая на вкус травка,  и  он  съел,  сколько
нашел, но этого было очень мало, потому что травка стлалась по земле и  ее
нелегко было найти под снегом.
     В ту ночь у него не было ни костра, ни горячей воды, и он  залез  под
одеяло и уснул тревожным от  голода  сном.  Снег  превратился  в  холодный
дождь. Он то и дело  просыпался,  чувствуя,  что  дождь  мочит  ему  лицо.
Наступил день - серый день без  солнца.  Дождь  перестал.  Теперь  чувство
голода у путника притупилось. Осталась тупая, ноющая боль  в  желудке,  но
это его не очень мучило. Мысли у него прояснились,  и  он  опять  думал  о
Стране Маленьких Палок и о своем тайнике у реки Дез.
     Он разорвал остаток одного одеяла на  полосы  и  обмотал  стертые  до
крови ноги,  потом  перевязал  больную  ногу  и  приготовился  к  дневному
переходу. Когда дело дошло до тюка, он долго глядел на мешочек из  оленьей
кожи, но в конце концов захватил и его.
     Дождь растопил снег, и  только  верхушки  холмов  оставались  белыми.
Проглянуло солнце, и путнику удалось определить страны света, хотя  теперь
он знал, что сбился с пути. Должно быть, блуждая в эти последние  дни,  он
отклонился слишком далеко влево. Теперь он свернул вправо, чтобы выйти  на
правильный путь.
     Муки голода  уже  притупились,  но  он  чувствовал,  что  ослаб.  Ему
приходилось часто останавливаться и отдыхать,  собирая  болотные  ягоды  и
луковицы камыша. Язык у него распух, стал сухим, словно ершистым, и во рту
был горький вкус. А больше всего его  донимало  сердце.  После  нескольких
минут пути оно начинало безжалостно стучать, а потом словно подскакивало и
мучительно трепетало, доводя его до удушья и головокружения,  чуть  не  до
обморока.
     Около полудня он увидел двух пескарей в большой луже. Вычерпать  воду
было немыслимо, но  теперь  он  стал  спокойнее  и  ухитрился  поймать  их
жестяным ведерком. Они были  с  мизинец  длиной,  не  больше,  но  ему  не
особенно хотелось есть. Боль в желудке все слабела, становилась все  менее
острой, как будто желудок дремал. Он съел  рыбок  сырыми,  старательно  их
разжевывая, и это было чисто рассудочным действием. Есть ему не  хотелось,
но он знал, что это нужно, чтобы остаться в живых.
     Вечером он поймал еще трех пескарей, двух съел, а третьего оставил на
завтрак. Солнце высушило изредка попадавшиеся клочки мха, и  он  согрелся,
вскипятив себе воды. В этот день он прошел не больше  десяти  миль,  а  на
следующий, двигаясь только когда позволяло сердце, - не  больше  пяти.  Но
боли в желудке уже не беспокоили его; желудок словно уснул. Местность была
ему теперь незнакома, олени попадались все чаще и волки тоже. Очень  часто
их вой доносился до него из пустынной дали,  а  один  раз  он  видел  трех
волков, которые, крадучись, перебегали дорогу.
     Еще одна ночь, и наутро, образумившись наконец, он развязал  ремешок,
стягивающий кожаный мешочек. Из него  желтой  струйкой  посыпался  крупный
золотой песок и самородки.  Он  разделил  золото  пополам,  одну  половину
спрятал на видном издалека выступе  скалы,  завернув  в  кусок  одеяла,  а
другую всыпал обратно в мешок. Свое последнее одеяло  он  тоже  пустил  на
обмотки для ног. Но ружье он все еще не бросал, потому  что  в  тайнике  у
реки Диз лежали патроны.
     День выдался туманный. В этот день  в  нем  снова  пробудился  голод.
Путник очень ослабел, и голова у него кружилась так, что  по  временам  он
ничего не видел.  Теперь  он  постоянно  спотыкался  и  падал,  и  однажды
свалился  прямо  на  гнездо  куропатки.  Там  было  четверо   только   что
вылупившихся птенца, не старше одного дня; каждого хватило  бы  только  на
глоток; и он съел их с жадностью, запихивая в рот живыми: они  хрустели  у
него на зубах, как яичная скорлупа. Куропатка-мать с громким криком летала
вокруг него. Он хотел подшибить ее прикладом  ружья,  но  она  увернулась.
Тогда он стал  бросать  в  нее  камнями  и  перебил  ей  крыло.  Куропатка
бросилась от него прочь, вспархивая и волоча перебитое  крыло,  но  он  не
отставал.
     Птенцы только раздразнили его голод. Неуклюже подскакивая и  припадая
на больную ногу, он то бросал в куропатку камнями и хрипло вскрикивал,  то
шел молча, угрюмо и терпеливо поднимаясь  после  каждого  падения,  и  тер
рукой глаза, чтобы отогнать головокружение, грозившее обмороком.
     Погоня за куропаткой привела  его  в  болотистую  низину,  и  там  он
заметил человеческие следы на мокром мху. Следы  были  не  его  -  это  он
видел. Должно быть, следы Билла. Но он не  мог  остановиться,  потому  что
белая куропатка убегала все дальше. Сначала он поймает  ее,  а  потом  уже
вернется и рассмотрит следы.
     Он загнал куропатку, но и сам обессилел. Она лежала на  боку,  тяжело
дыша, и он, тоже тяжело дыша, лежал в десяти шагах  от  нее,  не  в  силах
подползти ближе. А когда он  отдохнул,  она  тоже  собралась  с  силами  и
упорхнула от его жадно протянутой руки.  Погоня  началась  снова.  Но  тут
стемнело и птица скрылась. Споткнувшись от усталости, он упал с  тюком  на
спине и поранил себе щеку. Он долго не двигался, потом повернулся на  бок,
завел часы и пролежал так до утра.
     Опять туман. Половину одеяла он израсходовал на обмотки. Следы  Билла
ему не удалось найти, но теперь это было неважно. Голод  упорно  гнал  его
вперед. Но что, если... Билл тоже заблудился? К полудню он совсем  выбился
из сил. Он опять разделил золото, на этот раз просто высыпав  половину  на
землю. К вечеру он выбросил и другую половину, оставив себе только обрывок
одеяла, жестяное ведерко и ружье.
     Его начали мучить навязчивые мысли. Почему-то он был  уверен,  что  у
него остался один патрон, - ружье заряжено, он просто этого не заметил.  И
в то же время он знал, что в магазине нет  патрона.  Эта  мысль  неотвязно
преследовала его. Он боролся  с  ней  часами,  потом  осмотрел  магазин  и
убедился, что никакого патрона в нем нет. Разочарование было  так  сильно,
словно он и в самом деле ожидал найти там патрон.
     Прошло около получаса, потом навязчивая мысль вернулась к нему снова.
Он боролся с ней и не мог побороть и, чтобы хоть чем-нибудь  помочь  себе,
опять осмотрел ружье. По временам рассудок его  мутился,  и  он  продолжал
брести дальше  бессознательно,  как  автомат;  странные  мысли  и  нелепые
представления точили  его  мозг,  как  черви.  Но  он  быстро  приходил  в
сознание, - муки  голода  постоянно  возвращали  его  к  действительности.
Однажды его привело в себя зрелище, от которого он тут же едва не упал без
чувств. Он покачнулся и зашатался,  как  пьяный,  стараясь  удержаться  на
ногах. Перед ним стояла лошадь. Лошадь!  Он  не  верил  своим  глазам.  Их
заволакивал густой  туман,  пронизанный  яркими  точками  света.  Он  стал
яростно тереть глаза и, когда зрение прояснилось, увидел  перед  собой  не
лошадь, а большого бурого медведя. Зверь разглядывал его  с  недружелюбным
любопытством.
     Он уже вскинул было ружье, но быстро  опомнился.  Опустив  ружье,  он
вытащил охотничий нож из шитых бисером ножен. Перед  ним  было  мясо  и  -
жизнь. Он провел большим пальцем по лезвию ножа.  Лезвие  было  острое,  и
кончик тоже острый. Сейчас он бросится на медведя и убьет его.  Но  сердце
заколотилось,  словно  предостерегая:  тук,  тук,  тук  -   потом   бешено
подскочило кверху и  дробно  затрепетало;  лоб  сдавило,  словно  железным
обручем, и в глазах потемнело.
     Отчаянную храбрость смыло волной страха. Он так  слаб  -  что  будет,
если медведь нападет на  него?  Он  выпрямился  во  весь  рост  как  можно
внушительнее, выхватил нож  и  посмотрел  медведю  прямо  в  глаза.  Зверь
неуклюже шагнул вперед, поднялся  на  дыбы  и  зарычал.  Если  бы  человек
бросился бежать, медведь погнался бы за ним.  Но  человек  не  двинулся  с
места, осмелев от страха; он  тоже  зарычал,  свирепо,  как  дикий  зверь,
выражая этим страх, который неразрывно связан с жизнью и тесно  сплетается
с ее самыми глубокими корнями.
     Медведь отступил в сторону,  угрожающе  рыча,  в  испуге  перед  этим
таинственным существом, которое стояло прямо и не боялось его. Но  человек
все не двигался. Он стоял как вкопанный, пока  опасность  не  миновала,  а
потом, весь дрожа, повалился на мокрый мох.
     Собравшись с силами, он пошел дальше, терзаясь новым страхом. Это был
уже не страх голодной смерти:  теперь  он  боялся  умереть  насильственной
смертью, прежде чем последнее стремление сохранить жизнь заглохнет  в  нем
от голода. Кругом были волки. Со всех сторон в этой пустыне  доносился  их
вой, и самый воздух вокруг дышал угрозой так неотступно, что  он  невольно
поднял руки, отстраняя эту  угрозу,  словно  полотнище  колеблемой  ветром
палатки.
     Волки по двое и по трое то и дело перебегали ему дорогу.  Но  они  не
подходили близко. Их было не так много; кроме того, они привыкли охотиться
за оленями, которые не сопротивлялись им, а это странное  животное  ходило
на двух ногах, и должно быть, царапалось и кусалось.
     К вечеру он набрел на кости, разбросанные  там,  где  волки  настигли
свою добычу. Час тому назад это был  живой  олененок,  он  резво  бегал  и
мычал. Человек смотрел на кости, дочиста обглоданные, блестящие и розовые,
оттого что в их клетках еще не угасла жизнь. Может быть, к концу дня и  от
него останется не больше? Ведь такова жизнь,  суетная  и  скоропреходящая.
Только жизнь заставляет страдать. Умереть не  больно.  Умереть  -  уснуть.
Смерть - это значит конец, покой. Почему же тогда ему не хочется умирать?
     Но он не долго рассуждал. Вскоре он уже  сидел  на  корточках,  держа
кость в зубах и высасывал из нее  последние  частицы  жизни,  которые  еще
окрашивали ее в розовый цвет. Сладкий вкус мяса, еле слышный,  неуловимый,
как воспоминание, доводил его до бешенства. Он стиснул зубы крепче и  стал
грызть. Иногда ломалась кость, иногда его  зубы.  Потом  он  стал  дробить
кости камнем, размалывая их в кашу, и глотать  с  жадностью.  Второпях  он
попадал себе по пальцам, и все-таки, несмотря  на  спешку,  находил  время
удивляться, почему он не чувствует боли от ударов.
     Наступили страшные дни дождей  и  снега.  Он  уже  не  помнил,  когда
останавливался на ночь и когда снова пускался в  путь.  Шел,  не  разбирая
времени, и ночью и днем, отдыхал там, где падал, и тащился  вперед,  когда
угасавшая в нем жизнь вспыхивала и разгоралась ярче. Он больше не боролся,
как борются люди. Это сама жизнь в нем  не  хотела  гибнуть  и  гнала  его
вперед. Он не страдал больше. Нервы его притупились, словно  оцепенели,  в
мозгу теснились странные видения, радужные сны.
     Он,  не  переставая,  сосал  и  жевал  раздробленные  кости,  которые
подобрал до последней крошки и унес с собой. Больше он уже  не  поднимался
на холмы, не пересекал водоразделов, а брел  по  отлогому  берегу  большой
реки, которая текла по широкой  долине.  Перед  его  глазами  были  только
видения. Его душа и тело шли рядом и все же порознь - такой  тонкой  стала
нить, связывающая их.
     Он пришел в сознание однажды  утром,  лежа  на  плоском  камне.  Ярко
светило и пригревало солнце. Издали ему слышно  было  мычание  оленят.  Он
смутно помнил дождь, ветер и снег, но  сколько  времени  его  преследовала
непогода - два дня или две недели, - он не знал.
     Долгое время он лежал неподвижно, и щедрое солнце лило на  него  свои
лучи, напитывая теплом его жалкое тело. "Хороший день", - подумал он. Быть
может, ему удастся определить направление по  солнцу.  Сделав  мучительное
усилие, он повернулся на бок.