т и для одной шхуны не наберется за весь год  полного
груза копры. Это они на аукцион явились, как и мы. Вот и "Нухива"  поэтому
за нами гонится, хотя какой уж она покупатель! На ней плавает Нарий Эринг,
он владелец и шкипер. Он сын английского еврея и туземки, и у него  только
и есть за душой, что нахальство, долги да неоплаченные счета за виски.  По
этой части он гений. Он столько должен, что  в  Папеэте  все  торговцы  до
единого заинтересованы в его благополучии. Они в лепешку расшибутся, чтобы
дать ему заработать. У них другого выхода нет, а ему это на  руку.  Вот  я
никому ничего не должен, а что толку? Если я заболею и свалюсь вон тут  на
берегу, никто и пальцем не шевельнет: пусть и подохну, они  не  в  убытке.
Другое дело Нарий Эринг, для него они на  все  готовы.  Если  он  свалится
больной, для него ничего не пожалеют. Слишком много денег в него  вложено,
чтоб оставить его на произвол судьбы. Его возьмут в дом и будут ходить  за
ним, как за родным братом. Нет, знаете, честно платить по счетам совсем не
так выгодно, как говорят!
     - При чем тут Нарий? - нетерпеливо сказал англичанин и,  обращаясь  к
Грифу, попросил: - Объясните мне все  по  порядку.  Что  это  за  басни  о
жемчуге?
     - Если что забуду, подскажете, - предупредил Гриф остальных  и  начал
рассказывать: - Старик Парлей - большой чудак. Я  с  ним  давно  знаком  и
думаю,  что  он  немного  не  в  своем  уме.  Так  вот,  слушайте.  Парлей
чистокровный француз, даже парижанин,  это  он  мне  сам  сказал,  у  него
выговор  настоящий  парижский.  Приехал  он  сюда  давным-давно,   занялся
торговлей и всякими делами и таким  образом  попал  на  Хикихохо.  Приехал
торговать, когда здесь процветала меновая торговля. На Хикихохо было около
сотни жителей, нищих туземцев. Он женился  на  их  королеве  по  туземному
обряду. И когда королева умерла, все ее владения  перешли  к  нему.  Потом
разразилась  эпидемия  кори,  после  которой  уцелело  не  больше  десятка
туземцев.
     Парлей, как король, кормил их, а  они  на  него  работали.  Надо  вам
сказать, что незадолго до  смерти  королева  родила  дочь  Арманду.  Когда
девочке исполнилось три года, Парлей отослал ее в монастырь в  Папеэте,  а
семи или восьми лет отправил во Францию. Можете догадаться, что  из  этого
вышло.  Единственной  дочери  короля  и  капиталиста  с  островов  Паумоту
подобало  воспитываться  лишь  в  самом  лучшем,  самом  аристократическом
монастыре. Вы ведь знаете, в доброй старой Франции не  существует  расовых
барьеров. Арманду воспитывали как принцессу, да  она  и  чувствовала  себя
принцессой. Притом она считала себя настоящей белой и даже не подозревала,
что с ее происхождением что-то неладно.
     И вот разыгралась трагедия. Старик Парлей всегда был со странностями,
к тому же он слишком долго жил на Хикихохо неограниченным владыкой - и под
конец вообразил, будто он и в самом деле король, а его дочь  -  принцесса.
Когда Арманде исполнилось восемнадцать лет, он выписал ее к себе. Денег  у
него было хоть пруд пруди, как говорится.  Он  построил  огромный  дом  на
Хикихохо, а в Папеэте - богатый  бунгало.  Арманда  должна  была  приехать
почтовым пароходом, шедшим из Новой Зеландии,  и  старик  на  своей  шхуне
отправился встречать ее в Папеэте. Возможно, все обошлось бы благополучно,
назло всем спесивым индюшкам и тупым ослам, задающим тон в Папеэте, но тут
вмешался ураган. Это  ведь  было,  кажется,  в  тот  год,  когда  затопило
Ману-Хухи, верно? Там еще утонуло больше тысячи жителей?
     Все подтвердили, а капитан Уорфилд прибавил:
     - Я плавал тогда на "Сороке". Нас выбросило на сушу - шхуну  со  всей
командой и с коком. Занесло за четверть мили от берега в кокосовую рощу, у
входа в Таохайскую бухту. А считается, что это безопасная гавань.
     - Так вот, - продолжал Гриф. - Этим самым ураганом  подхватило  шхуну
Парлея, и он явился в Папеэте со всем своим жемчугом ровно на  три  недели
позже, чем следовало. Его шхуну тоже выбросило на берег,  и  ему  пришлось
подвести под нее катки и  проложить  полозья,  ее  волокли  посуху  добрых
полмили, прежде чем снова спустить на воду.
     А тем временем Арманда ждала его в Папеэте. Никто из местных  жителей
ни разу ее не навестил.  Она  сама,  по  французскому  обычаю,  явилась  с
визитом к губернатору и к портовому врачу. Они  приняли  ее,  но  их  жен,
конечно, не оказалось дома, и визита они  ей  не  отдали.  Ведь  она  была
отверженная, она стояла вне общества, хотя и не подозревала об этом,  -  и
вот столь деликатным образом ей дали это понять. Был тут еще некий молодой
лейтенант с французского крейсера. Она покорила его сердце, но  головы  он
не потерял. Можете себе представить, каким ударом было все это для молодой
девушки, образованной, красивой, воспитанной, как подлинная  аристократка,
избалованной всем, что только  можно  было  достать  тогда  за  деньги  во
Франции. Нетрудно угадать конец. - Гриф пожал плечами.  В  бунгало  Парлея
был слуга японец. Он видел это. Он рассказывал потом,  что  она  проделала
все, как настоящий самурай. Действовала не сгоряча, не  в  безумной  жажде
смерти, - взяла стилет, аккуратно  приставила  острие  к  груди  и  обеими
руками неторопливо и уверенно вонзила его себе прямо в сердце.
     И после этого приехал старик Парлей со  своим  жемчугом.  Говорят,  у
него была жемчужина, которая стоила шестьсот тысяч франков. Ее видел Питер
Джи, он говорил мне, что сам давал за нее эти деньги. Старик  совсем  было
сошел с ума. Два дня его  держали  в  Колониальном  клубе  в  смирительной
рубашке...
     - Дядя его жены, старик туземец, разрезал рубашку и освободил его,  -
прибавил второй помощник.
     - И тогда Парлей начал буйствовать, - продолжал Гриф.  -  Всадил  три
пули в подлеца лейтенанта...
     - Так что тот три месяца провалялся в  судовом  лазарете,  -  вставил
капитан Уорфилд.
     - Запустил бокалом вина в физиономию губернатору; дрался на  дуэли  с
портовым врачом; избил слуг туземцев; устроил разгром в  лазарете,  сломал
санитару два ребра и ключицу и удрал.  Кинулся  прямиком  на  свою  шхуну,
держа в каждой руке по револьверу  и  крича,  что  пусть,  мол,  начальник
полиции со всеми своими жандармами попробует его арестовать, - и  ушел  на
Хикихохо. Говорят, с тех пор он ни разу не покидал острова.
     Второй помощник кивнул.
     - Это было пятнадцать лет назад, и он с тех пор ни разу  с  места  не
двинулся.
     - И собрал еще немало  жемчуга,  -  сказал  капитан.  -  Сумасшедший,
просто сумасшедший. Меня от одной мысли о нем дрожь  пробирает.  Настоящий
колдун.
     - Кто-кто? - не понял Малхолл.
     - Хозяин погоды. По крайней мере все  туземцы  в  этом  уверены.  Вот
спросите Таи-Хотаури. Эй, Таи-Хотаури! Как по-твоему,  что  старик  Парлей
делает с погодой?
     - То, что делает дьявол, - был ответ. - Я знаю. Захочет бурю. Захочет
- совсем ветра не будет.
     - Да, настоящий старый колдун, - сказал Малхолл.
     - Этот  жемчуг  приносит  несчастье,  -  вдруг  объявил  Таи-Хотаури,
зловеще качая головой. - Парлей говорит -  продаю.  Приходит  много  шхун.
Тогда Парлей сделает большой ураган, и  всем  будет  конец.  Увидите.  Все
здесь так говорят.
     - Теперь самая пора ураганов, - невесело усмехнулся капитан  Уорфилд.
- Туземцы не так уж далеки от истины. Вот и сейчас что-то  надвигается.  Я
бы предпочел, чтоб "Малахини" была за тысячу миль отсюда.
     - Конечно, Парлей немного помешан, - докончил Гриф. - Я старался  его
понять. У него в голове все перепуталось. Восемнадцать лет вся  жизнь  для
него была в одной Арманде. И теперь ему часто кажется, что она жива, но до
сих пор не вернулась из Франции.  Между  прочим,  ему  еще  и  поэтому  не
хотелось расставаться со своим жемчугом. И он ненавидит белых. Он  никогда
не забывает, что они убили его дочь, хотя почти всегда  забывает,  что  ее
уже нет в живых... Вот те и на! Где же ваш ветер?
     Паруса бессильно повисли у них  над  головой,  и  капитан  Уорфилд  с
досадой выругался сквозь зубы. Жара и прежде была невыносимая,  а  теперь,
когда ветер стих, стало совсем невтерпеж. По лицам людей струился  пот,  и
то один, то другой, тяжело переводя дыхание, жадно ловил ртом воздух.
     - Вот он, ветер, - и капитан на восемь румбов изменил направление.  -
Гика-шкоты перенести! Живо!
     Канаки бросились выполнять  команду  капитана,  и  целых  пять  минут
шхуна, преодолевая течение, шла прямо ко входу в узкий пролив. Ветер снова
упал, потом подул в прежнем направлении, и пришлось опять  ставить  паруса
по-старому.
     - А вот и "Нухива", -  сказал  Гриф.  -  Они  пустили  в  ход  мотор.
Смотрите, как несется!
     - Все готово?  -  спросил  капитан  у  механика,  португальца-метиса,
который высунулся из маленького люка перед самой рубкой  и  утирал  потное
лицо комком промасленной пакли.
     - Готово, - ответил механик.
     - Ну, пускайте.
     Механик скрылся в своей берлоге,  и  тотчас  послышалось  фырканье  и
шипение глушителя. Но шхуне  не  удалось  удержать  первенства.  Пока  она
продвигалась на два фута, маленький тендер успевал пройти три;  он  быстро
настиг ее, а затем и обогнал. На палубе его были  одни  туземцы.  Человек,
управлявший тендером, насмешливо помахал рукой тем, кто был на "Малахини".
     - Это и есть Нарий  Эринг,  -  сказал  Гриф  Малхоллу.  -  Высокий  у
штурвала - видели? Самый отъявленный негодяй на всех островах Паумоту.
     Пять минут спустя канаки - матросы "Малахини" подняли радостный крик,
и все взгляды обратились на "Нухиву". Там что-то случилось  с  мотором,  и
теперь "Малахини" обходила ее.  Канаки  карабкались  на  ванты  и  осыпали
насмешками остающихся  позади  соперников;  тендер  круто  накренился  под
ветер, и течение сносило его назад в открытое море.
     - Вот у нас мотор так мотор! - одобрительно сказал Гриф, когда  перед
ними раскрылась лагуна и "Малахини" переменила  курс,  готовясь  стать  на
якорь.
     Капитан Уорфилд, хотя и очень довольный, только буркнул в ответ:
     - Будьте покойны, он окупится.
     "Малахини" прошла в  самую  середину  небольшой  флотилии  и  наконец
выбрала свободное место для стоянки.
     - Вот и Айзекс на "Долли", - заметил  Гриф  и  приветственно  помахал
рукой. - И Питер  Джи  на  "Роберте".  Когда  объявлена  такая  распродажа
жемчуга, разве он останется в стороне! А вот и Франчини на "Кактусе".  Все
скупщики собрались. Можете не сомневаться, старик Парлей  возьмет  хорошую
цену.
     - А они все еще не исправили мотор, -  с  торжеством  сказал  капитан
Уорфилд.
     Он смотрел туда, где за редкими стволами кокосовых пальм, окаймлявших
лагуну, виднелись паруса "Нухивы".



                                    2

     Дом у Парлея был большой, двухэтажный, из калифорнийского леса и крыт
оцинкованным железом. Он был несоразмерно велик для тонкого кольца  атолла
и торчал над узкой полоской песка, точно огромный нарост. Едва  "Малахини"
стала на якорь, прибывшие, как полагается, отправились на берег с визитом.
Капитаны и скупщики с остальных судов уже собрались в большой комнате, где
можно  было  бы  осмотреть  жемчуг,  назначенный  на  завтра  к   продаже.
Темнокожие слуги, они же родня хозяина  -  последние  жители  Хикихохо,  -
разносили виски и абсент. И среди этого разнообразия сборища, покашливая и
посмеиваясь, расхаживал сам Парлей - жалкая развалина,  в  которой  нельзя
было узнать когда-то рослого и сильного человека. Глаза его ушли глубоко в
орбиты и  лихорадочно  блестели,  щеки  ввалились.  Он  неровно,  местами,
оплешивел, усы и эспаньолка у него были тоже какие-то клочковатые.
     - О господи! -  пробормотал  Малхолл.  -  Прямо  долговязый  Наполеон
Третий! Но какой облезлый, высохший! Кожа да кости. До чего же  жалок!  Не
удивительно, что он держит голову набок, иначе ему на ногах не устоять.
     - Будет шторм, - сказал старик Грифу вместо приветствия. - Вы, видно,
очень уж неравнодушны к жемчугу, если явились сюда сегодня.
     - За таким жемчугом не жаль отправиться хоть к чертям в пекло,  -  со
смехом ответил Гриф, оглядывая стол, на котором разложены были жемчужины.
     - Кое-кто уже отправился туда, - проскрипел Парлей. - Вот посмотрите!
- Он показал на великолепную жемчужину размером в небольшой грецкий  орех,
лежавшую отдельно на куске замши. - Мне за нее давали на Таити  шестьдесят
тысяч франков. А завтра, пожалуй, и больше  дадут,  если  всех  не  унесет
ураган. Так вот, эту жемчужину нашел мой родич, вернее, родич  моей  жены.
Туземец. И притом вор. Он ее припрятал. А она  была  моя.  Его  двоюродный
брат, который приходился и мне родней - мы тут все в родстве, - убил  его,
стащил жемчужину и удрал на катере в Ноо-Нау. Я снарядил погоню, но  вождь
племени Ноо-Нау убил его из-за этой  жемчужины  еще  раньше,  чем  я  туда
добрался. Да, тут на столе немало мертвецов. Пейте, капитан. Ваше лицо мне
незнакомо. Вы новичок на островах?
     - Это капитан Робинсон с "Роберты", - сказал Гриф, знакомя их.
     Тем временем Малхолл обменялся рукопожатием с Питером Джи.
     - Я и не думал, что на свете есть столько жемчуга, - сказал Малхолл.
     - Такого количества сразу и я не видывал, - признался Питер Джи.
     - Сколько все это может стоить?
     - Пятьдесят или шестьдесят тысяч фунтов -  для  нас  скупщиков.  А  в
Париже... - Он пожал плечами  и  высоко  поднял  брови,  не  решаясь  даже
назвать сумму.
     Малхолл вытер пот, стекавший на глаза. Да и все в комнате  обливались
потом и тяжело дышали. Льда не было, виски и  абсент  приходилось  глотать
теплыми.
     - Да, да, - хихикая, подтвердил Парлей. - Много мертвецов  лежит  тут
на столе. Я знаю свои жемчужины все  наперечет.  Посмотрите  на  эти  три!
Недурно подобраны, а? Их добыл для меня ловец с острова Пасхи - все три  в
одну неделю. А на следующей неделе сам стал добычей акулы:  она  отхватила
ему руку, и заражение крови его доконало. Или вот  эта,  она  крупная,  но
неправильной формы, - много ли в ней толку; хорошо, если мне дадут за  нее
завтра двадцать франков, а добыли ее на глубине в сто  тридцать  футов.  Я
видел, как он вынырнул. У него сделалось не то кровоизлияние в легкие,  не
то судороги - только через два часа он умер. И кричал же он перед смертью!
На несколько миль было слышно. Такого силача туземца я больше не  видывал.
Человек шесть моих ловцов умерли от судорог. И еще много людей умрет,  еще
много, много умрет.
     - Довольно вам каркать, Парлей, - не стерпел  один  из  капитанов,  -
Шторма не будет.
     - Будь я крепок, как когда-то, живо поднял бы якорь и убрался отсюда,
- ответил хозяин старческим фальцетом. -  Живо  убрался  бы,  если  б  был
крепок и силен и не потерял еще вкус к вину.  Но  вы  останетесь.  Вы  все
останетесь. Я бы и не  советовал,  если  б  думал,  что  вы  послушаетесь.
Стервятников от падали не отгонишь. Выпейте еще по стаканчику, мои храбрые
моряки. Ну-ну,  чем  только  не  рискуют  люди  ради  нескольких  соринок,
выделенных устрицей! Вот они, красавицы! Аукцион завтра, точно  в  десять.
Старик Парлей распродает свой жемчуг, и стервятники слетаются... А  старик
Парлей в свое время был покрепче их всех и еще не одного из них похоронит.
     - Экая скотина! - шепнул второй помощник с "Малахини" Питеру Джи.
     - Да хоть и будет шторм, что из этого? - сказал  капитан  "Долли".  -
Хикихохо никогда еще не заливало.
     - Тем вероятнее, что придет и его черед, - возразил капитан  Уорфилд.
- Не доверяю я этому Хикихохо.
     - Кто теперь каркает? - упрекнул его Гриф.
     - Черт! Обидно будет потерять новый мотор, пока  он  не  окупился,  -
пробурчал капитан Уорфилд.
     Парлей с неожиданным проворством метнулся сквозь толпу  к  барометру,
висевшему на стене.
     - Взгляните-ка, мои храбрые моряки! - воскликнул он торжествующе.
     Тот,  кто  стоял  ближе  всех,  наклонился  к  барометру.  Лицо   его
вытянулось.
     - Упал на десять, - сказал он только, но  на  всех  лицах  отразилась
тревога, и казалось, каждый готов сейчас же кинуться к выходу.
     - Слушайте! - скомандовал Парлей.
     Все смолкли, и  издали  донесся  необычайно  сильный  шум  прибоя:  С
грохотом и ревом он разбивался о коралловый берег.
     - Большую волну развело, - сказал кто-то, и все бросились к окнам.
     В просветы между пальмами виден был океан. Мерно и неторопливо,  одна
за другой, наступали на берег огромные ровные волны. Несколько минут  все,
кто был в комнате,  тихо  переговариваясь,  смотрели  на  это  необычайное
зрелище, и с каждой минутой волны росли  и  поднимались  все  выше.  Таким
неестественным и жутким был этот волнующийся при полном  безветрии  океан,
что  люди  невольно  понизили  голос.  Все  вздрогнули,  когда   раздалось
отрывистое карканье старика Парлея:
     - Вы еще успеете выйти в открытое море, храбрые  джентльмены.  У  вас
есть шлюпки, лагуну можно пройти на буксире.
     - Ничего, - сказал Дарлинг, подшкипер с "Кактуса", дюжий молодец  лет
двадцати пяти. - Шторм идет стороной, к югу. На нас и не дунет.
     Все вздохнули с облегчением. Возобновились  разговоры,  голоса  стали
громче. Некоторые  скупщики  даже  вернулись  к  столу  и  вновь  занялись
осмотром жемчуга.
     - Так, так! - пронзительно выкрикнул Парлей. - Пусть  настанет  конец
света, вы все равно будете торговать.
     - Завтра мы непременно купим все это, - подтвердил Айзекс.
     - Да, только заключать сделки придется уже в аду.
     Взрыв хохота был ответом старику, и это общее недоверие взбесило его.
Вне себя он накинулся на Дарлинга:
     - С каких это пор таким молокососам стали известны пути шторма? И кем
это, интересно знать, составлена карта направления ураганов на Паумоту?  В
каких книгах вы ее нашли? Я плавал в этих местах, когда самого старшего из
вас еще и на свете не было,  я  знаю,  что  говорю.  Двигаясь  к  востоку,
ураганы описывают такую гигантскую, растянутую дугу, что получается  почти
прямая линия. А к западу они делают крутой поворот. Вспомните карту. Каким
образом в девяносто первом во время урагана затопило Аури  и  Хиолау?  Все
дело в дуге, мой мальчик, в дуге! Через час-другой,  самое  большее  через
три, поднимется ветер. Вот, слушайте!
     Раздался тяжелый, грохочущий удар, мощный  толчок  потряс  коралловое
основание атолла. Дом содрогнулся. Темнокожие слуги с  бутылками  виски  и
абсента в руках прижались друг к другу, словно искали защиты, и со страхом
глядели  в  окна  на  громадную  волну,  которая  обрушилась  на  берег  и
докатилась до одного из навесов для копры.
     Парлей взглянул на барометр, фыркнул и искоса злорадно  посмотрел  на
своих гостей. Капитан тоже подошел к барометру.
     - Двадцать девять и семьдесят пять, - сказал он. - Еще на пять  упал.
О черт! Старик прав, надвигается шторм. Вы как хотите, а я возвращаюсь  на
"Малахини".
     - И все темнеет, - понизив голос чуть не до шепота, произнес Айзекс.
     - Черт побери, совсем как на сцене, - сказал Грифу Малхолл,  взглянув
на часы. - Десять утра, а  темно,  как  в  сумерки.  Огни  гаснут,  сейчас
начнется трагедия. Где же тихая музыка?
     Словно в ответ, раздался грохот. Дом и весь атолл вновь  содрогнулись
от мощного толчка. В паническом страхе люди бросились к двери.  В  тусклом
свете мертвенно бледные, влажные от пота лица казались призрачными. Айзекс
дышал тяжело, с хрипом, вся эта нестерпимая жара давила его.
     - К чему такая спешка? Ехидно посмеиваясь, кричал им вдогонку Парлей.
- Выпейте напоследок, храбрые джентльмены!
     Никто не слушал  его.  Когда  гости  дорожкой,  выложенной  по  краям
раковинами, направились к берегу, старик высунулся из  дверей  и  окликнул
их:
     - Не  забудьте  джентльмены,  завтра  с  десяти  утра  старый  Парлей
распродает свой жемчуг.



                                    3

     На берегу началась суматоха. Шлюпка за шлюпкой заполнялась спешившими
людьми и тотчас отваливала. Ть