был долгий разговор. Я  ему  объяснил  все  про
опасную воду и плату, которую мне следует получить. А он говорил о другом.
О том, куда ушел Моклан после смерти. Если миссионер не  лжет,  там  горят
большие костры, и,  значит,  Моклану  никогда  не  будет  холодно.  И  еще
миссионер толковал о том, куда я пойду, когду  умру.  Он  сказал  недобрые
слова. Будто я слеп. Но это же ложь! И будто я брожу в великой тьме. И это
тоже ложь! Я ответил ему, что день и ночь приходят для всех одинаково, и в
моей деревне ничуть не темнее, чем у белых в форте Кэмбел. И еще я сказал,
что приехал не за тем, чтобы толковать про тьму и свет, и то  место,  куда
мы уходим после смерти. Мне должны здесь уплатить за опасную воду, убившую
моего сына.  Тогда  миссионер  очень  рассердился,  обозвал  меня  "темным
дикарем" и прогнал. И я вернулся  из  форта  Кэмбел,  ничего  не  получив.
Моклан умер, а я на старости лет остался без рыбы и без мяса.
     - А все из-за этих белых! - вставила Зилла.
     - Да, из-за белых, - согласился Эббитс. - И еще другое  случилось  по
вине белых. Был у нас сын Бидаршик. Белый человек поступил  с  ним  совсем
иначе, чем с Ямиканом, а ведь Бидаршик и Ямикан  сделали  одно  и  то  же.
Сперва я расскажу тебе про Ямикана. Молодой Ямикан был из нашей деревни, и
случилось так, что он убил белого. Скверное  это  дело  -  убить  человека
другого племени: из-за него потом беды не оберешься. Однако Ямикан не  был
виноват. На языке у него всегда были добрые слова, и от ссор он бегал, как
собака от палки. А белый выпил много виски и ночью пришел в дом к Ямикану.
Он стал жестоко драться. Ямикан не мог от него убежать, и белый хотел  его
убить. Но Ямикану не хотелось умирать, и он убил белого человека.
     Вся деревня была в большой тревоге. Мы очень  боялись,  что  придется
много заплатить родне убитого. И мы попрятали одеяла, и меха, и  все  наше
добро, чтобы белые думали, что мы бедняки и  не  можем  дорого  заплатить.
Прошло немало времени, и  вот  пришли  белые.  Это  были  воины.  Солдаты,
по-вашему. Они увели Ямикана. Мать громко оплакивала его и посыпала волосы
пеплом. Она была уверена, что Ямикана уже нет в живых. Да  и  вся  деревня
думала так и радовалась, что белые ничего с нас не взяли.
     Случилось все это весною, когда река  освободилась  от  льда.  Прошел
год, потом еще год. Опять наступила весна, и  лед  с  реки  сошел.  И  вот
Ямикан, которого все считали мертвым,  вернулся  к  нам  живой.  Он  очень
растолстел: видно было, что он все это время спал в тепле и ел  досыта.  У
него было теперь много красивой одежды, и он был мудр,  совсем  как  белый
человек. Очень скоро он стал вождем нашей деревни.
     Ямикан рассказывал много удивительного  про  обычаи  белых:  ведь  он
долго жил среди них и совершил далекое путешествие в  их  страну.  Сначала
белые солдаты долго везли его вниз по Юкону, очень далеко, туда, где  река
кончается и впадает в озеро, которое больше всей земли и такое же широкое,
как небо. Я и не знал, что Юкон течет так  далеко,  но  Ямикан  это  видел
собственными глазами. Не верилось мне также, что есть такое озеро - больше
всей земли и широкое, как небо. Но Ямикан его видел. И еще он говорил мне,
что вода  в  этом  озере  соленая,  -  а  это  уже  совсем  удивительно  и
непонятно...
     Однако тебе, белый человек, все эти чудеса известны,  и  я  не  стану
утомлять тебя беседой о них.  Расскажу  только  о  том,  что  случилось  с
Ямиканом. Белые очень хорошо кормили его.  Ямикан  все  время  ел,  и  ему
давали все больше хорошей пищи. Белые люди живут в солнечной  стране,  так
рассказывает Ямикан, там очень тепло и тела зверей  покрыты  не  мехом,  а
волосом. В полях зелень высокая, густая, вот откуда у белых берется  мука,
и бобы, и картофель. И в той стране под солнцем никогда не бывает  голода.
Там всегда много еды. Я об этом ничего не знаю... Но так говорил Ямикан.
     Да, странно все то, что случилось с Ямиканом. Белые люди не причинили
ему никмкого зла. Давали ему  все  время  теплую  постель  ночью  и  много
вкусной пищи днем. Они повезли его  через  Соленое  озеро,  огромное,  как
небо.  Он  плыл  на  огненной  лодке  белых,  которая  по-вашему   зовется
"пароход", и этот пароход был раз в двадцать больше, чем тот, что  плавает
по Юкону. Сделан он из железа, а все-таки не тонет. Не  понимаю,  как  это
возможно, но Ямикан говорит: "Я же плавал далеко на этой железной лодке  -
и вот видите, я жив". Это военное судно белых, на нем множество солдат.
     Плавание продолжалось много-много дней и ночей, и вот Ямикан  приехал
в страну, где нет снега. Этому трудно поверить. Не может быть, чтобы зимою
не выпадал снег. Но Ямикан это видел. Я спрашивал потом белых, и они  тоже
говорят, что в этой стране снега никогда не бывает.  Но  мне  все  еще  не
верится, и потому я хочу спросить у тебч: правда ли это? И  еще  скажи  ты
мне, белый человек,  как  называется  та  страна.  Я  когда-то  слышал  ее
название, но хочу услышать его еще и от тебя, тогда я буду  знать,  правду
мне говорили или ложь.
     Старый Эббитс смотрел на меня с беспокойством. Он решил во что бы  то
ни стало узнать правду, как ни хотелось ему сохранить  веру  в  невиданное
никогда чудо.
     - Да, - сказал я ему. - То, что ты слышал, правда. В  той  стране  не
бывает снега, а зовется она Калифорнией.
     - Кали-фор-ния, - раздельно повторил  он  несколько  раз,  напряженно
вслушиваясь в то, что произносил. И наконец утвердлительно кивнул головой.
     - Да, значит, это  та  самая  страна,  про  которую  рассказывал  нам
Ямикан.
     Я догадывался, что случай с Ямиканом, очевидно, произошел в те  годы,
когда Аляска только что перешла к Соединенным Штатам: тогда здесь  еще  не
было власти на местах и территориальных законов, и  виновных  в  убийстве,
видимо, отсылали в Штаты, чтобы там судить федеральным судом.
     - Когда Ямикан очутился в этой стране без снега, -  продолжал  старый
Эббитс, - его привели в большой дом, полный людей. Люди эти долго говорили
что-то и задавали Ямикану много вопросов.  Потом  объявили  ему,  что  ему
больше ничего плохого не сделают. Ямикана это удивило: ведь ему и до  того
ничего плохого не делали, все время давали еды вволю и теплую постель. А с
того дня его стали кормить еще лучше, давали ему деньги и возили по разным
местам в той стране белых людей. И он  видел  много  удивительного,  много
такого, чего не в силах понять я, Эббитс, потому что  я  старик  и  никуда
далеко не ездил. Через два года Ямикан вернулся в нашу  деревню.  Он  стал
очень мудр и до самой смерти был нашим вождем.
     Пока он был жив, он часто сиживал у  моего  огня  и  рассказывал  про
чудеса, которые довелось ему видеть. Бидаршик, мой сын, тоже сидел у  огня
и слушал с широко раскрытыми глазами.
     Раз ночью, когда Ямикан ушел домой,  Бидаршик  встал,  выпрямился  во
весь свой высокий рост, ударил себя кулаком в грудь и сказал:
     - Когда я стану мужчиной, я отправлюсь путешествовать в дальние  края
и даже в ту страну, где нет снега. Я хочу увидеть все своими глазами.
     - Бидаршик не раз ездил в дальние места, - с гордостью сказала Зилла.
     - Это верно, - торжественно подтвердил Эббитс. - А когда возвращался,
сидел у огня и томился жаждой увидеть еще другие, неизвестные ему земли.
     - Он постоянно поминал про Соленое озеро величиной с небо  и  про  ту
страну, где не бывает снега, - добавила Зилла.
     - Да, - сказал Эббитс. - Он часто твердил: "Когда я  наберусь  сил  и
стану настоящим мужчиной, я отправлюсь туда и сам увижу, правда ли все то,
что говорит Ямикан".
     - Но не было никакой возможности попасть в страну белых,  -  заметила
Зилла.
     - Разве он не поплыл по Юкону до Соленого озера, большого, как  небо?
- возразил ей муж.
     - Да, но перебраться через это озеро в страну солнца ему не удалось.
     - Для этого надо было попасть на железный пароход  белых,  который  в
двадцать раз больше тех, что ходят по Юкону, - пояснил Эббитс (он  сердито
покосился на  Зиллу,  видя,  что  ее  увядшие  губы  опять  разжались  для
какого-то замечания. И она не решилась ничего сказать). - Но белый человек
не пустил Бидаршика на свой пароход, и мой сын вернулся домой.
     Он сидел у огня и тосковал по той стране, где нет снега.
     - А все-таки он побывал у Соленого озера и видел пароход, который  не
тонет, хотя он железный! - воскликнула неукротимая Зилла.
     - Да, - подтвердил Эббитс. - И он узнал, что Ямикан  говорит  правду.
Но у Бидаршика не было никакой возможности попасть в страну  белых.  И  он
затосковал и постоянно сидел у огня, как старый, больной  человек.  Он  не
ходил больше на охоту добывать мясо.
     - И не ел мяса, которое я ему подавала, - добавила  Зилла.  -  Только
головой качал и говорил: "Я хотел бы есть пищу белых людей  и  растолстеть
от нее, как Ямикан".
     - Да, он совсем перестал есть мясо, - продолжал Эббитс. - Болезнь все
сильнее одолевала его, и я боялся, что он умрет. То была не болезнь  тела,
а  болезнь  головы.  Он  был  болен  желанием.  И  я,  его  отец,   крепко
призадумался. У меня оставался только  один  сын,  и  я  не  хотел,  чтобы
Бидаршик умер. У  него  была  больна  голова,  и  только  одно  могло  его
исцелить. "Надо, чтобы Бидаршик через Соленое озеро попал в страну, где не
бывает снега, иначе он умрет", - говорил я себе. Я долго думал  и  наконец
придумал, как ему этого добиться.
     И однажды вечером, когда он сидел у огня, повесив голову в  тоске,  я
сказал:
     - Сын мой, я придумал, как тебе попасть в страну белых.
     Он посмотрел на меня, и лицо его просияло.
     - Поезжай так, как поехал Ямикан.
     Но Бидаршик уже опять впал в уныние и ничего не понял.
     - Ступай, - говорю я ему, - найди какого-нибудь белого  и  убей  его,
как это сделал Ямикан. Тогда придут солдаты. Они заберут тебя  и  так  же,
как Ямикана, повезут через Соленое озеро в страну белых. И ты, как Ямикан,
вернешься сюда толстым, и глаза твои будут полны всем тем, что ты видел, а
голова полна мудрости.
     Бидаршик вскочил и протянул руку к своему ружью.
     - Иду убить белого.
     Тут  я  понял,  что  мои  слова  понравились  Бидаршику  и   что   он
выздоровеет. Ибо слова мои были разумны.
     В нашу деревню пришел тогда один белый. Он не искал в  земле  золота,
не охотился за шкурами в лесу. Нет, он все время собирал  разных  жуков  и
мух. Но он ведь не ел насекомых, для чего же он их разыскивал  и  собирал?
Этого я не знал. Знал только, что этот белый  -  очень  странный  человек.
Собирал он и птичьи яйца. Их он тоже не ел. Он выбрасывал все, что внутри,
и оставлял себе только скорлупу. Но ведь яичную скорлупу не едят! А он  ее
укладывал в коробки, чтобы она не разбилась. Не ел он  и  птичек,  которых
ловил. Он снимал с них только кожу с перьями и прятал в  коробки.  Еще  он
любил собирать кости, хотя костей не едят, а к тому же этот  чудак  больше
всего любил очень старые кости, он их выкапывал из земли.
     Этот белый не был силен и свиреп, я понимал, что его убить легко. И я
сказал Бидаршику: "Сын мой, этого белого человека  ты  сможешь  убить".  А
Бидаршик ответил, что это умные слова. И вот он пошел в одно  место,  где,
как он знал, в земле лежало много костей. Он вырыл их целую кучу и  принес
на стоянку того чудака. Белый был очень доволен.  Его  лицо  засияло,  как
солнце, он глядел на кости и радостно улыбался. Потом он  нагнулся,  чтобы
рассмотреть их получше. Тут Бидаршик нанес ему  сильный  удар  топором  по
голове. Белый повалился на землю и умер.
     - Ну, - сказал я Бидаршику, - теперь придут воины и увезут тебя в  ту
страну под солнцем, где ты будешь много есть и растолстеешь.
     Бидаршик был счастлив. Тоска его сразуц прошла, он  сидел  у  огня  и
ждал солдат...
     - Как я мог знать, что обычай у  белых  всякий  раз  иной?  -  гневно
спросил вдруг старый Эббитс, повернувшись ко мне. - Откуда мне было знать,
что белый сегодня поступает иначе, чем вчера, а завтра  поступит  не  так,
как  сегодня?  -  Эббитс  уныло  покачал  головой.  -  Нет,  белых  понять
невозможно! Вчера они Ямикана увозят в свою страну и  кормят  его  там  до
отвала хорошей пищей. Сегодня они хватают Бидаршика - и что же они  с  ним
делают? Вот послушайте, что они сделали с нашим Бидаршиком.
     Да, я, его отец, расскажу вам  это.  Они  повезли  Бидаршика  в  форт
Кэмбел, а там накинули ему на шею веревку, и когда ноги его отделились  от
земли, он умер.
     - Ай! Ай! - запричитала Зилла. - И он так и не переплыл то озеро, что
шире неба, и не увидел солнечную страну, где нет снега!
     - А потому, - сказал старый  Эббитс  серьезно  и  с  достоинством,  -
некому больше охотиться за мясом для  меня,  и  я  на  старости  лет  сижу
голодный у огня и рассказываю про свое горе белому человеку,  который  дал
мне еду, и крепкий чай, и табак для моей трубки.
     - А во всем виноваты лживые и дурные белые  люди!  -  резко  крикнула
Зилла.
     - Нет, - возразил ее старый  муж  мягко,  но  решительно.  -  Виноват
обычай белых, которого нам не понять, потому  что  он  никогда  не  бывает
одинаков.





                            ОДНОДНЕВНАЯ СТОЯНКА


                     Такой сумасшедшей гонки я  еще  никогда  не  видывал.
                Тысячи упряжек мчались по льду, собак не видно было  из-за
                пара. Трое человек замерзли насмерть той ночью,  и  добрый
                десяток навсегда испортил себе легкие! Но разве я не видел
                собственными глазами  дно  проруби?  Оно  было  желтое  от
                золота, как горчичник. Вот почему я застолбил  участок  на
                Юконе и сделал заявку. Из-за этих-то заявок  и  пошла  вся
                гонка. А потом там ничего  не  окаазалось.  Ровным  счетом
                ничего. Я так до сих пор и не знаю, чем это объяснить.
                                                             Рассказ Шорти

     Не снимая рукавиц, Джон Месснер одной рукой  держался  за  поворотный
шест и направлял нарты по следу, другой растирал щеки и нос. Он то и  дело
тер щеки и нос. По сути дела, он почти не отрывал руки от  лица,  а  когда
онемение усиливалось, принимался тереть с особенной яростью. Меховой  шлем
закрывал ему лоб и уши.  Подбородок  защищала  густая  золотистая  борода,
заиндевевшая на морозе.
     Позади него враскачку скользили тяжело  нагруженные  юконские  нарты,
впереди бежала упряжка в пять собак.  Постромка,  за  которую  они  тянули
нарты, терлась о ногу Месснера. Когда собаки поворачивали,  следуя  изгибу
дороги, он переступал через постромку. Поворотов было много, и ему снова и
снова приходилось переступать. Порой, зацепившись за постромку, он чуть не
падал; движения его были неловки и выдавали огромную усталость, нарты то и
дело наезжали ему на ноги.
     Когда дорога пошла прямо и нарты могли некоторое  время  продвигаться
вперед без управления, он  отпустил  поворотный  шест  и  ударил  по  нему
несколько  раз  правой  рукой.  Восстановить  в  ней  кровообращение  было
нелегко. Но, колотя правой рукой по твердому дереву,  он  левой  неутомимо
растирал нос и щеки.
     - Честное слово, в такой  холод  нельзя  разъезжать,  -  сказал  Джон
Месснер. Он говорил так громко, как говорят люди, привыкшие к одиночеству.
- Только идиот может пуститься в дорогу при такой температуре! Если сейчас
не все восемьдесят ниже нуля, то уж семьдесят девять верных.
     Он достал часы и, повертев их в руках, положил обратно во  внутренний
карман толстой шерстяной куртки, затем посмотрел на небо и окинул взглядом
белую линию горизонта.
     - Двенадцать часов, - пробормотал он. -  Небо  чистое,  и  солнца  не
видно.
     Минут десять он шел молча,  а  потом  добавил  так,  словно  не  было
никакой паузы:
     - И не продвинулся почти совсем. Нельзя в такой холод ездить.
     Внезапно он закричал на собак: "Хо-о!" - и остановился.  Его  охватил
дикий страх, - правая рука почти онемела. Он начал бешено  колотить  ею  о
поворотный шест.
     - Ну... вы... бедняги! - обратился Месснер к собакам, которые  тяжело
упали на лед - отдохнуть. Голос его прерывался от усилий,  с  которыми  он
колотил онемевшей рукой по шесту.  -  Чем  вы  провинились,  что  двуногие
запрягают вас в нарты, подавляют все ваши природные инстинкты и делают  из
вас жалких рабов?
     Он остервенело  потер  нос,  стараясь  вызвать  прилив  крови,  потом
заставил собак подняться. Джон Месснер шел по льду большой замерзшей реки.
Позади она  простиралась  на  много  миль,  делая  повороты  и  теряясь  в
причудливом нагромождении безмолвных, покрытых снегом гор.  Впереди  русло
реки делилось на множество рукавов, образуя острова, которые  она  как  бы
несла на своей груди.  Острова  были  безмолвные  и  белые.  Безмолвие  не
нарушалось ни криком зверей, ни жужжанием  насекомых.  Ни  одна  птица  не
пролетала в застывшем воздухе. Не слышно  было  человеческого  голоса,  не
заметно никаких следов человеческого  жилья.  Мир  спал,  и  сон  его  был
подобен смерти.
     Оцепенение, царившее вокруг, казалось, передалось и  Джону  Месснеру.
Мороз сковывал его мозг. Он тащился вперед, опустив голову,  не  глядя  по
сторонам, бессознательно растирая нос и щеки, и когда  нарты  выезжали  на
прямую дорогу, колотил правой рукой по шесту.
     Но собаки были начеку и  внезапно  остановились.  Повернув  голову  к
хозяину, они смотрели на него тоскливыми вопрошающими глазами. Их  ресницы
и морды выбелил мороз, и от этой седины да еще от усталости  они  казались
совсем дряхлыми.
     Человек хотел было подстегнуть  их,  но  удержался  и,  собравшись  с
силами, огляделся вокруг. Собаки остановились у края проруби; это была  не
трещина, а  прорубь,  сделанная  руками  человека,  тщательно  вырубленная
топором во льду толщиной в три с половиной фута. Толстая корка нового льда
свидетельствовала о том,  что  прорубью  давно  не  пользовались.  Месснер
посмотрел по сторонам. Собаки уже  указывали  ему  путь:  их  заиндевевшие
морды  были  повернуты  к  едва  приметной  на  снегу  тропинке,  которая,
ответвляясь от основного пути, взбегала вверх по берегу острова.
     - Ну, ладно,  бедные  вы  зверюги,  -  сказал  Месснер.  -  Пойду  на
разведку. Я и сам не меньше вас хочу отдохнуть.
     Он взобрался по склону и исчез. Собаки не легли и, стоя,  нетерпеливо
ждали его. Вернувшись, он взял веревку,  привязанную  в  передку  нарт,  и
накинул петлю себе на плечи. Потом повернул собак вправо и  погнал  их  на
берег. Втащить сани на крутой откос оказалось нелегко,  но  собаки  забыли
про усталость и, распластываясь  на  снегу,  с  нетерпеливым  и  радостным
визгом  из  последних  сил  лезли  вверх.  Когда  передние  скользили  или
останавливались, задние кусали их за ляжки. Человек кричал  на  собак,  то
подбадривая, то угрожая, и всей тяжестью своего тела налегал на веревку.
     Собаки стремительно вынесли нарты  наверх,  сразу  свернули  влево  и
устремились к маленькой бревенчатой хижине. В этой необитаемой хижине была
одна комната площадью в восемь футов на  десять.  Месснер  распряг  собак,
разгрузил нарты и вступил во  владение  жильем.  Последний  случайный  его
обитатель оставил  здесь  запас  дров.  Месснер  поставил  в  хижине  свою
маленькую железную печку и развел огонь. Он положил в духовку пять вяленых
рыб - корм собакам - и наполнил кофейник и кастрюлю водой из проруби.
     Поджидая, когда закипит вода, Месснер нагнулся над печкой. Осевшая на
бороде  влага,  превратившаяся  от  дыхания  в  ледяную  корку,   начинала
оттаивать. Падая на печку, льдинки шипели, и от них поднимался  пар.  Джон
Месснер отдирал сосульки от бороды, и они со стуком падали на пол.
     Неистовый лай собак не оторвал его от этого занятия. Он услышал  визг
и рычание чужих собак и чьи-то голоса. В дверь постучали.
     - Войдите! - крикнул  Месснер  глухо,  потому  что  в  это  мгновение
от