отой: на моржовом бивне он вырезал  спинной
плавник такой рыбы, какие никогда не плавали ни в одном море.
     - Это, наверно, мастер из соседнего селения. Хочет посоветоваться  со
мной, как вырезывать на кости разные изображения, - сказал он  наконец.  -
Но он неуклюжий человек. Никогда он не научится.
     - Это Нам-Бок, - повторила старая Баск-Ва-Ван. - Неужели я  не  узнаю
своего сына? - раздраженно выкрикнула она. - Говорю вам: это Нам-Бок.
     - Ты это говорила каждое лето, - ласково стала увещевать ее  одна  из
женщин. - Чуть только море очистится ото льда, ты  садилась  на  берегу  и
целыми днями смотрела в  море;  и  про  всякую  лодку  ты  говорила:  "Это
Нам-Бок".  Нам-Бок  умер,  о  Баск-Ва-Ван,  а  мертвые  не   возвращаются.
Невозможно, чтобы мертвый вернулся.
     - Нам-Бок! - закричала старуха так громко и пронзительно, что  все  с
удивлением оглянулись на нее.
     Она с трудом встала на ноги и заковыляла  по  песку.  По  дороге  она
споткнулась о лежащего на солнышке младенца, мать бросилась унимать его  и
пустила вслед старухе грубые  ругательства,  но  та  не  обратила  на  нее
внимания. Ребятишки, обгоняя ее, помчались к  берегу,  а  когда  байдарка,
едва  не  опрокинувшись  из-за  неловкости  гребца,  подъехала  ближе,  за
ребятишками потянулись и женщины. Кугах отложил моржовый клык в сторону  и
тоже пошел, тяжело опираясь на свою дубинку, а за ним по двое  и  по  трое
двинулись мужчины.
     Байдарка повернулась бортом, и ее непременно захлестнуло бы  прибоем,
если б один из голых юнцов не вбежал в воду и не вытащил ее за нос  далеко
на песок. Человек поднялся и пытливо оглядел стоявших  перед  ним  жителей
селения. Грязная и изношенная  полосатая  фуфайка  свободно  облегала  его
широкие плечи, шея по-матросски была повязана  красным  бумажным  платком.
Рыбачья шапка на коротко  остриженной  голове,  грубые  бумажные  штаны  и
тяжелые сапоги дополняли его наряд.
     Несмотря на все это, он  был  удивительным  явлением  для  рыбаков  с
дельты великого Юкона: всю жизнь перед глазами у них было Берингово  море,
и они видели только двух белых - переписчика  населения  и  заблудившегося
католического священника. Они были народ бедный - ни золота в их земле  не
было, ни ценных мехов на продажу, поэтому белые и близко не подходили к их
берегу. К тому же в этой  стороне  моря  тысячелетиями  скоплялись  наносы
горных пород Аляски, так что корабли садились на мель, даже еще не  увидев
земли. Вследствие  этого  болотистое  побережье  с  глубокими  заливами  и
множеством затопляемых островков никогда не посещалось большими  кораблями
белых людей, и рыбачье племя не имело понятия об их существовании.
     Кугах-Резчик внезапно побежал, зацепился  за  собственную  дубинку  и
упал.
     - Нам-Бок! - закричал он отчаянно,  стараясь  подняться.  -  Нам-Бок,
унесенный морем, вернулся!
     Мужчины  и  женщины  попятились,  ребятишки  обратились  в   бегство,
прошмыгнув между ног взрослых. Один  Опи-Куон,  как  и  подобает  старшине
селения,  проявил  храбрость.  Он  вышел  вперед  и  долго  и  внимательно
разглядывал пришельца.
     - Это в самом деле Нам-Бок, - сказал он наконец, и женщины, поняв  по
его голосу,  что  сомнений  больше  нет,  завыли  от  суеверного  ужаса  и
отступили еще дальше.
     Губы пришельца нерешительно раскрылись, и смуглый  кадык  задвигался,
словно силясь вытолкнуть застревавшие слова.
     - Ля-ля, это Нам-Бок! - бормотала Баск-Ва-Ван, заглядывая ему в лицо.
- Я всегда говорила, что Нам-Бок вернется.
     - Да, Нам-Бок вернулся.
     На этот раз говорил сам Нам-Бок; он перешагнул  через  борт  и  стоял
одной ногой на суше, другой - на байдарке. Опять его горло  напряглось,  и
видно было, что он с трудом подыскивает  забытые  слова.  И  когда  он  их
наконец  выговорил,  они  были  странны  на  слух,   и   гортанные   звуки
сопровождались каким-то причмокиванием.
     - Привет, о братья, - сказал он, - братья тех лет, когда я жил  среди
вас и попутный ветер еще не унес меня в море.
     Он ступил на песок другой ногой, но Опи-Куон замахал на него руками.
     - Ты умер, Нам-Бок, - сказал он.
     Нам-Бок рассмеялся.
     - Взгляни, какой я толстый.
     - Мертвые не бывают толстыми, -  согласился  Опи-Куон.  -  Ты  хорошо
упитан, но это странно. Еще ни один человек, ушедший с  береговым  ветром,
не возвращался по пятам лет.
     - Я возвратился, - просто ответил Нам-Бок.
     - Тогда, быть может, ты тень. Проходящая тень Нам-Бока, который  был.
Тени возвращаются.
     - Я голоден. Тени не едят.
     Но Опи-Куон был смущен и в мучительном сомнении провел рукой по  лбу.
Нам-Бок тоже был смущен;  он  обводил  глазами  лица  стоявших  перед  ним
рыбаков  и  не  видел  в  них   привета.   Мужчины   и   женщины   шепотом
переговаривались между собой.  Дети  робко  жались  за  спины  старших,  а
собаки, ощетинившись, скалили морды и подозрительно нюхали воздух.
     - Я родила тебя,  Нам-Бок,  и  кормила  тебя  грудью,  когда  ты  был
маленький, - жалостливо молвила Баск-Ва-Ван, подходя ближе. -  И  тень  ты
или не тень, я и теперь дам тебе поесть.
     Нам-Бок шагнул было  к  ней,  но  испуганные  и  угрожающие  возгласы
заставили его остановиться. Он сказал на  непонятном  языке  что-то  очень
похожее на "о черт!" и добавил:
     - Я человек, а не тень.
     - Что можно знать, когда дело касается неведомого? - спросил Опи-Куон
отчасти у самого себя, отчасти обращаясь к своим соплеменникам.  -  Сейчас
мы есть, но один вздох - и нас нет. Это мы знаем, но мы не знаем,  Нам-Бок
ты или его тень?
     Нам-Бок откашлялся и ответил так:
     - В давно прошедшие  времена,  Опи-Куон,  отец  твоего  отца  ушел  и
возвратился по пятам лет. И ему не отказали в месте у очага. Говорили... -
Он значительно помолчал, и все замерли, ожидая, что он скажет. - Говорили,
- повторил он внушительно, рассчитывая на эффект своих слов, - что Сипсип,
его жена, принесла ему двух сыновей после его возвращения.
     - Но он не вверялся береговому ветру, - возразил Опи-Куон. - Он  ушел
в глубь суши, а это так уж положено, что  по  суше  человек  может  ходить
сколько угодно.
     - Так же точно и по морю. Но не в том дело.  Говорили...  будто  отец
твоего отца рассказывал удивительные истории о том, что он видел.
     - Да, он рассказывал удивительные истории.
     - Мне тоже есть что порассказать, - хитро заявил Нам-Бок. И,  заметив
колебания слушателей, добавил: - Я привез и подарки.
     Он достал из своей лодки шаль дивной мягкости и окраски и набросил ее
на плечи матери. У женщин вырвался  дружный  вздох  восхищения,  а  старая
Баск-Ва-Ван стала щупать и гладить рукой яркую ткань, напевая от восторга,
как ребенок.
     - У него есть что рассказать, - пробормотал Кугах.
     - И он привез подарки, - откликнулись женщины.
     Опи-Куон видел, что его соплеменникам не терпится послушать  чудесные
рассказы, да и его самого разбирало любопытство.
     - Улов был хороший, -  сказал  он  рассудительно,  -  и  жира  у  нас
вдоволь. Так пойдем, Нам-Бок, попируем.
     Двое мужчин взвалили байдарку на плечи и понесли ее к костру. Нам-Бок
шел рядом с Опи-Куоном, прочие жители селения следовали за ними, и  только
несколько женщин задержались на минутку, чтобы любовно потрогать шаль.
     Пока шел пир, разговору было мало,  зато  много  любопытных  взглядов
украдкой было брошено на сына Баск-Ва-Ван. Это стесняло его, но не потому,
что он был скромного нрава, а потому, что вонь тюленьего жира  лишила  его
аппетита; ему же во что бы то ни стало хотелось скрыть это обстоятельство.
     - Ешь, ты голоден, - приказал  Опи-Куон,  и  Нам-Бок,  закрыв  глаза,
сунул руки в горшок с тухлой рыбой.
     - Ля-ля, не стесняйся. Тюленей эти годы было много, а сильные мужчины
всегда голодны.
     И Баск-Ва-Ван обмакнула в жир особенно отвратительный кусок  рыбы  и,
закапав все кругом, нежно протянула его сыну.
     Однако некоторые зловещие симптомы  скоро  оповестили  Нам-Бока,  что
желудок его не так вынослив, как в былые времена, и он в отчаянии поспешил
набить трубку и закурить. Люди шумно ели и наблюдали за ним. Не многие  из
них могли похвастаться близким знакомством с этим драгоценным зельем, хотя
оно порой попадало к ним -  понемножку  и  самого  скверного  сорта  -  от
северных эскимосов в обмен на другие товары. Кугах, сидевший рядом с  ним,
дал ему понять, что и он не прочь бы  разок  затянуться,  и  в  промежутке
между двумя кусками  рыбы  вложил  в  рот  янтарный  мундштук  и  принялся
посасывать его вымазанными жиром  губами.  Увидев  это,  Нам-Бок  дрожащей
рукой схватился за живот и отвел протянутую обратно  трубку.  Пусть  Кугах
оставит трубку себе, сказал он, потому что он с самого начала  намеревался
почтить его этим подношением. И все  стали  облизывать  пальцы  и  хвалить
щедрость Нам-Бока.
     Опи-Куон поднялся.
     -  А  теперь,  о  Нам-Бок,  пир  кончен,  и  мы  хотим  послушать  об
удивительных вещах, которые ты видел.
     Рыбаки захлопали  в  ладоши  и,  разложив  около  себя  свою  работу,
приготовились слушать. Мужчины строгали  копья  и  занимались  резьбой  по
кости, а женщины соскабливали жир с котиковых шкур и разминали их  и  шили
одежду нитками из сухожилий. Нам-Бок окинул взглядом всю эту картину и  не
увидел в ней той прелести, какую, по воспоминаниям, ожидал найти.  В  годы
своих скитаний он с удовольствием рисовал себе такую  именно  картину,  но
сейчас, когда она была перед его  глазами,  он  чувствовал  разочарование.
Убогая и жалкая жизнь, думалось ему; она не идет ни в  какое  сравнение  с
жизнью, к которой он теперь привык.  Все-таки  кое-что  им  расскажет,  он
приоткроет им глаза, - и при этой мысли глаза его заблестели.
     -  Братья,  -  начал  он  с  благодушным  самодовольством   человека,
готовящегося поведать о своих подвигах. - Братья, когда много лет назад  я
ушел от вас, было позднее лето и погода стояла такая точно, какая  обещает
быть сейчас. Вы все помните тот день:  чайки  летали  низко,  с  суши  дул
сильный ветер, и я не мог одолеть его на своей байдарке. Я плотно  затянул
покрышку, чтобы вода не попала внутрь, и всю ночь боролся с бурей. А утром
земли уже не было видно - одно море - и ветер с  суши  по-прежнему  держал
меня в  руках  и  гнал  перед  собой.  Три  раза  ночь  сменялась  бледным
рассветом, а земли все не было видно, и береговой ветер  все  не  отпускал
меня. И когда наступил четвертый день,  я  был  как  безумный.  Я  не  мог
работать веслом, потому что ослабел от голода, а голова  моя  кружилась  и
кружилась - так меня мучила жажда. Но море уже утихло, и дул теплый  южный
ветер, и когда я посмотрел вокруг, то увидел такое зрелище,  что  подумал,
не сошел ли я и вправду с ума.
     Нам-Бок остановился, чтобы вытащить волоконце лососины, застрявшее  в
зубах, а окружавшие его мужчины и женщины ждали, бросив работу  и  вытянув
шеи.
     - Это была лодка, большая лодка. Если все лодки, какие  я  когда-либо
видел, сложить в одну, она все-таки не будет такой большой.
     Послышались возгласы  сомнений,  и  Кугах,  насчитывавший  много  лет
жизни, покачал головой.
     - Если б каждая байдарка была все равно  что  песчинка,  -  продолжал
утверждать Нам-Бок, - и если б байдарок было столько, сколько песчинок  на
этом берегу, и то из них не составилась бы такая большая  лодка,  какую  я
увидал на четвертый день. Это была очень большая лодка, и  называлась  она
шхуна. Я увидел, что эта чудесная лодка, эта большая шхуна идет  прямо  на
меня, а на ней люди...
     - Стой, о Нам-Бок! - воскликнул Опи-Куон.  -  Какие  это  были  люди?
Большие люди?
     - Нет, они были, как ты и я.
     - Большая лодка шла быстро?
     - Да.
     Лодка была большая, люди маленькие, - отметил для точности  Опи-Куон.
- И люди гребли длинными веслами?
     Нам-Бок усмехнулся.
     - Весел не было вовсе, - сказал он.
     Разинутые рты открылись еще шире, и наступила продолжительная тишина.
Опи-Куон попросил у Кугаха трубку и  несколько  раз  задумчиво  затянулся.
Одна из молодых женщин нервно хихикнула,  чем  навлекла  на  себя  гневные
взгляды.
     - Значит, весел не было? - тихо спросил Опи-Куон, возвращая трубку.
     - Южный ветер дул сзади, - пояснил Нам-Бок.
     - Но ветер гонит лодку медленно.
     - У шхуны были крылья - вот так.
     Он набросал на песке схему мачт и  парусов,  и  мужчины,  столпившись
вокруг, стали изучать ее. Дул резкий  ветер,  и  для  большей  наглядности
Нам-Бок схватил за концы материнскую шаль  и  растянул  ее,  так  что  она
надулась,  как  парус.  Баск-Ва-Ван  бранилась  и  отбивалась,  но   ветер
подхватил ее и потащил по берегу; шагах в двадцати, еле дыша, она упала на
кучу прибитых морем щепок. Мужчины крякали с понимающим  видом,  но  Кугах
вдруг откинул назад свою седую голову.
     - Хо! Хо! - расхохотался он. - Одна глупость, эта твоя большая лодка!
Чистая глупость! Игрушка ветра! Куда ветер подует, туда  и  она.  В  такой
лодке не знаешь к какому берегу пристанешь, потому что она  плывет  всегда
по ветру, а ветер дует куда ему вздумается, и никому не известно, в  какую
сторону он подует сейчас.
     - Да, это так, - важно подтвердил Опи-Куон. - По  ветру  идти  легко,
но, когда ветер противный, человеку  приходится  сильно  бороться;  а  раз
весел у этих людей на большой лодке не было, значит, они  вовсе  не  могли
бороться.
     - Очень им нужно было бороться! - сердито воскликнул Нам-Бок. - Шхуна
идет и против ветра.
     - А что, ты  говорил,  заставляет  шх...  шх...  шхуну  двигаться?  -
спросил Кугах, ловко одолев незнакомое слово.
     - Ветер, - последовал нетерпеливый ответ.
     - Ветер заставляет шх... шх... шхуну двигаться против  ветра?  -  Тут
старый Кугах без стеснения подмигнул Опи-Куону и под общий смех продолжал:
- Ветер дует с юга, а шхуну гонит на юг. Ветер дует  против  ветра.  Ветер
дует сразу и в ту и  в  другую  сторону.  Это  очень  просто.  Мы  поняли,
Нам-Бок. Мы все поняли.
     - Ты глупец!
     - Уста твои говорят правду, - ответил Кугах кротко. - Я слишком долго
не мог понять самую простую вещь.
     Лицо Нам-Бока помрачнело, и  он  быстро  проговорил  какие-то  слова,
которых раньше они никогда не слыхали. Все снова принялись кто  резать  по
кости, кто очищать шкуры, но он крепко сжал губы,  чтобы  не  вырвались  у
него слова, которым все равно никто не поверит.
     - Эта шх... шх... шхуна, - невозмутимо  спросил  Кугах,  -  она  была
сделана из большого дерева?
     - Она была сделана из многих деревьев, - отрезал Нам-Бок. - Она  была
очень большая.
     Он опять угрюмо замолчал, а Опи-Куон  подтолкнул  Кугаха,  который  в
недоверчивом изумлении покачал головой и прошептал:
     - Удивительное дело.
     Нам-Бок попался на удочку.
     - Это еще что, - сказал он легкомысленно, - а вот посмотрели бы вы на
пароход. Во сколько раз байдарка больше песчинки,  во  столько  раз  шхуна
больше байдарки, во столько раз пароход больше шхуны. К  тому  же  пароход
сделан из железа. Он весь железный.
     - Нет, нет, Нам-Бок, - воскликнул старшина, -  как  это  может  быть?
Железо всегда идет ко дну. Вот послушай: у старшины  соседнего  селения  я
выменял нож, и вчера нож выскользнул у меня из рук и сразу пошел  вниз,  в
самую глубь моря. Всему есть закон. У каждой вещи свой  закон.  Мы  знаем.
Больше того: мы знаем, что для всех одинаковых вещей закон один, и  потому
для всего железного закон тоже один.  Так  что  отрекись  от  своих  слов,
Нам-Бок, чтоб мы не потеряли к тебе уважение.
     - Но это так, - стоял на своем Нам-Бок. - Пароход весь железный, а не
тонет.
     - Нет, нет, этого не может быть.
     - Я видел своими глазами.
     - Это противно природе вещей.
     - Но скажи мне, Нам-Бок, - перебил Кугах, опасаясь, как бы рассказ на
этом не прекратился. - Скажи мне, как эти люди находят дорогу в море, если
не видно берега?
     - Солнце показывает им дорогу.
     - Но как?
     - У старшины шхуны есть такая штука, через которую смотрят на солнце,
и вот в полдень он берет ее, и смотрит, и заставляет солнце сойти  с  неба
на край земли.
     - Но это колдовство! -  ошеломленный  таким  святотатством,  закричал
Опи-Куон. Мужчины в ужасе подняли руки, женщины заголосили. - Это  гнусное
колдовство! Очень нехорошо отклонять  великое  солнце  от  его  пути:  оно
прогоняет ночь и дает нам тюленей, лососину и тепло.
     - Что из того, что это колдовство? - грубо спросил Нам-Бок. - Я  тоже
смотрел сквозь эту вещь на солнце и заставлял солнце сходить с неба.
     Сидевшие поблизости поспешно отодвинулись,  и  одна  женщина  накрыла
лицо ребенка, лежавшего на руках, чтобы не упал на него взгляд Нам-Бока.
     - Что же было  на  утро  четвертого  дня,  когда  шх...  шх...  шхуна
погналась за тобой?
     - У меня так мало оставалось сил, что я не мог уйти  от  нее.  И  вот
меня взяли на борт, влили в горло воду и дали хорошую пищу. Братья мои, мы
видели только двух белых людей. А на шхуне люди все были белые, и было  их
столько, сколько у меня пальцев на руках и ногах. И когда  я  увидел,  что
они добры, я осмелел и решил все запоминать, чтобы потом  рассказать  вам,
что я видел. И они научили меня своей работе, и кормили хорошей  пищей,  и
отвели мне место для сна.
     И мы день за днем плыли по морю, и  каждый  день  старшина  стаскивал
солнце с неба и заставлял его говорить, где мы  находимся.  И  когда  море
бывало милостиво, мы охотились на котиков, и я очень удивлялся, потому что
эти люди выбрасывали мясо и жир и оставляли себе только шкуры.
     Опи-Куон  скривил   рот   и   готов   уже   был   высмеять   подобную
расточительность, но Кугах толчком заставил его молчать.
     - Потом наступило трудное время - солнце ушло  и  мороз  стал  больно
жечь кожу; и тогда старшина повернул шхуну на юг. Долгие дни мы  плыли  на
юг и на восток, ни разу не увидав земли, и вот уже  стали  приближаться  к
селению, откуда все они были родом...
     - Почем они знали, что  приближаются?  -  спросил  Опи-Куон,  который
больше не в силах был сдержать себя. - Ведь земли не было видно.
     Нам-Бок метнул на него яростный взгляд.
     - Разве я не сказал, что старшина спускал солнце с неба?
     Но Кугах успокоил Опи-Куона, и Нам-Бок продолжал:
     - Так вот, я говорю, когда мы  стали  приближаться  к  тому  селению,
разразилась сильная буря, и в темноте  мы  были  беспомощны,  так  как  не
знали, где находимся...
     - Ты только что говорил, что старшина знал...
     - Молчи, Опи-Куон! Ты дурак и не понимаешь. Я говорю,  в  темноте  мы
были беспомощны, и вдруг сквозь рев бури я услышал шум прибоя. И тотчас мы
обо что-то ударились, и я очутился в воде и поплыл. Берег был скалистый, и
скалы тянулись на много  миль,  и  только  в  одном  месте  была  узенькая
песчаная полоска, но мне суждено было выбраться из бурунов. Другие, должно
быть, разбились о скалы, потому что ни  одного  из  них  не  оказалось  на
берегу, кроме старшины, - я узнал его только по кольцу на пальце.
     Когда наступил день и я убедился, что от шхуны ничего не осталось,  я
обратил свой взгляд на сушу и пошел в глубь ее, чтобы добыть себе  пищу  и
увидеть человеческие лица. Когда я подошел к жилью,  то  меня  впустили  и
дали поесть, потому что белые люди добры, а  я  выучился  говорить  на  их
языке. И дом, в который я попал, был больше,  чем  все  дома,  построенные
нами, и больше тех, что до нас строили себе наши отцы.
     - Велик же был этот дом, - сказал Кугах, скрывая свое  недоверие  под
видом изумления.
     - И на постройку его  пошло  много  деревьев,  в  тон  ему  подхватил
Опи-Куон.
     - Этот дом - еще пустяки, - пренебрежительно пожал плечами Нам-Бок. -
Как наши дома малы по сравнению с ним, так этот дом был мал по сравнению с
теми, что я увидел потом.
     - А люди там тоже были большие?
     - Нет, люди были, как ты и я, - отвечал  Нам-Бок.