эти
богатства двадцать самых сильных наших собак. Он  увел  за  собой,  сманив
подарками и обещаниями, десять наших молодых охотников,  и  никто  не  мог
сказать, куда они ушли. Говорят, они погибли в снегах Ледяных Гор, где  не
бывал ни один человек, или на Холмах Безмолвия - за краем земли.  Так  это
или не так, но племя Белой Рыбы никогда не  видало  больше  этих  собак  и
молодых охотников.
     Еще и еще приходили белые люди, приносили подарки и уводили  с  собой
наших  юношей.  Иногда  юноши  возвращались  назад,  и   мы   слушали   их
удивительные рассказы о тяготах и опасностях, которые им пришлось испытать
в далеких землях, что лежат за землей племени пелли, а иногда юноши  и  не
возвращались. И мы сказали тогда: "Если белые люди ничего не  боятся,  так
это потому, что их много, а нас, людей Белой Рыбы, мало, и наши  юноши  не
должны больше уходить от  нас".  Но  юноши  все-таки  уходили,  уходили  и
девушки, и гнев наш рос.
     Правда, мы ели муку и соленую свинину и очень  любили  пить  чай;  но
если у нас недоставало чаю, это было очень плохо, - мы  становились  скупы
на беседу и скоры на гнев. Так мы начали тосковать о вещах, которые  белые
люди привозили, чтобы торговать с нами. Торговать! Торговать! Мы только  и
думали, что о торговле. Однажды зимой мы отдали всю убитую дичь  за  часы,
которые не шли, за тупые пилы и пистолеты без патронов. А  потом  наступил
голод, у нас не было мяса, и четыре десятка людей  умерло,  не  дождавшись
весны.
     "Теперь мы ослабели, - говорили мы, - племя пелли нападет  на  нас  и
захватит нашу землю". Но беда пришла не только  к  нам,  пришла  она  и  к
племени пелли - там тоже люди ослабели и не могли воевать с нами.
     Мой отец Отсбаок, могучий воин, был тогда очень стар  и  мудр.  И  он
сказал вождю такие слова: "Посмотри, наши собаки никуда не годятся. У  них
уже нет густой шерсти, они утратили свою  силу,  они  не  могут  ходить  в
упряжке и околевают от мороза. Давай убьем их, оставим  одних  только  сук
волчьей породы, а их отвяжем и отпустим на  ночь  в  лес,  чтобы  они  там
спарились с дикими волками. И у нас опять будут сильные  собаки  с  теплой
шкурой".
     И вождь послушался этих слов, и скоро племя Белой  Рыбы  прославилось
своими собаками, лучшими во всем краю. Но только  собаками  -  не  людьми.
Лучшие наши юноши и девушки уходили от нас с белыми людьми  неведомо  куда
по дальним тропам и рекам. Девушки возвращались,  как  возвратилась  Нода,
хворыми и состарившимися, или не возвращались вовсе. А  если  возвращались
юноши, то они не долго сидели у наших  очагов.  В  своих  странствиях  они
научались дурным речам и дерзким замашкам, пили дьявольское питье и день и
ночь играли в карты; по первому зову белого человека они вновь  уходили  в
неведомые страны. Они  забыли  о  долге  уважения  к  старшим,  никому  не
оказывали почета, они глумились над нашими старыми обычаями и  смеялись  в
лицо и вождю и шаманам.
     Я сказал, что мы, люди племени Белая Рыба, стали слабыми и немощными.
Меха и теплые шкуры мы  отдавали  за  табак,  виски  и  одежду  из  тонкой
бумажной ткани, в которой мы дрожали  от  холода.  На  нас  напал  кашель,
болели мужчины  и  женщины,  они  кашляли  и  обливались  потом  всю  ночь
напролет, а охотники, выйдя в лес, харкали на снег кровью. То у одного, то
у другого шла горлом кровь, и от этого люди быстро умирали. Детей  женщины
рожали редко, и дети рождались хилые и хворые. Белые люди принесли  нам  и
другие непонятные болезни, о которых мы никогда не слыхали. Мне  говорили,
что эти болезни называются оспой и корью, - мы гибли от них, как гибнут  в
тихих протоках лососи, когда они осенью кончат метать  икру  и  им  больше
незачем жить.
     И вот самое удивительное: белые люди приносили  нам  смерть,  все  их
обычаи вели к смерти, смертельно было дыхание их ноздрей, а  сами  они  не
знали смерти. У них и виски, и табак, и собаки с короткой шерстью;  у  них
множество болезней, и оспа, и корь, и кашель, и кровохарканье; у них белая
кожа, и они боятся стужи и урагана; у  них  глупые  пистолеты,  стреляющие
шесть  раз  подряд.  И,  несмотря  на  все  свои  болезни,  они  жиреют  и
процветают, они наложили свою тяжелую руку на  весь  мир  и  попирают  все
народы. А их женщины, нежные как маленькие дети, такие хрупкие  на  вид  и
такие крепкие на самом деле, - матери больших и сильных мужчин. И выходит,
что изнеженность, и болезни, и слабость обертываются силой, могуществом  и
властью. Белые люди либо боги, либо дьяволы - я не знаю. Да и что  я  могу
знать, я, старый Имбер из племени Белая Рыба? Я знаю одно:  их  невозможно
понять, этих белых людей, землепроходцев и воинов.
     Я сказал, что дичи в лесах становилось меньше и меньше.  Это  правда,
что ружье белого человека - очень хорошее ружье и бьет  далеко,  но  какая
польза в ружье, если нет дичи? Когда я был  мальчиком,  на  земле  племени
Белая Рыба лось попадался на каждом холме, а сколько каждый год  приходило
оленей-карибу - этого не сосчитать. Теперь же охотник может идти по  тропе
десять дней, и ни один лось не порадует его глаз, а оленей-карибу, которых
раньше было не сосчитать, теперь не стало вовсе. Я говорю:  хоть  ружье  и
бьет далеко, но мало от него пользы, если нечего бить.
     И я, Имбер, думал об этом,  видя,  как  погибает  племя  Белая  Рыба,
погибает племя, пелли и все остальные племена края, -  они  погибали,  как
погибла в лесах дичь. Я думал долго. Я  беседовал  с  шаманами  и  мудрыми
стариками. Чтобы людской шум не мешал мне  думать,  я  уходил  из  селения
подальше в лес, а чтобы тяжесть желудка не давила на меня и не  притупляла
мое зрение и слух, я перестал  есть  мясо.  Долго  я  просиживал  в  лесу,
забывая о сне, мои глаза ожидали знака, а мои чуткие уши старались уловить
слово, которое должно было все разрешить. Один я выходил темной  ночью  на
берег реки, где стонал ветер и плакала вода,  -  там,  среди  деревьев,  я
хотел встретить тени старых мудрецов, умерших  шаманов  и  просить  у  них
совета.
     И в конце концов  мне  явилось  видение  -  отвратительные  собаки  с
короткой шерстью, - и я понял, что мне делать. По мудрости Отсбаока, моего
отца и могучего воина, наши собаки сохранили в чистоте свою волчью породу,
и у них были теплые шкуры и хватало силы для того, чтобы ходить в упряжке.
И вот я вернулся в селение и сказал свое слово воинам. "Белые люди  -  это
племя, очень большое племя, - сказал я. - В их земле не стало больше дичи,
и они пришли на нашу землю, чтобы присвоить ее. Они сделали нас слабыми; и
мы гибнем. Они очень жадные люди. И вот на нашей земле уже не стало  дичи,
и, если мы хотим жить, нам надо сделать с ними то же, что мы сделали с  их
собаками".
     И я сказал еще много слов, я предлагал драться.  А  люди  Белой  Рыбы
слушали меня, и один сказал одно, а другой другое, кое-кто говорил  совсем
глупые слова, и ни от одного воина не услышал я слов отваги и войны. Юноши
были трусливы и слабы, как вода, но я  заметил,  что  в  глазах  молчаливо
сидящих стариков вспыхнул огонь. И вечером, когда селение уснуло, тайком я
позвал стариков в лес и  там  снова  беседовал  с  ними.  И  мы  пришли  к
согласию, мы вспомнили дни  нашей  юности,  дни  изобилия,  и  радости,  и
солнца, когда наша земля была свободна. Мы назвали друг друга братьями, мы
поклялись очистить нашу землю от злого  племени,  которое  пришло  к  нам.
Теперь ясно, что это было глупо, но как мы могли это  знать  тогда  -  мы,
старики племени Белая Рыба?
     И чтобы подать пример другим и  воодушевить  их,  я  совершил  первое
убийство. Я залег на берегу Юкона и дождался там каноэ с белыми людьми.  В
нем сидели двое, и когда они увидели, что  я  встал  и  поднял  руку,  они
изменили направление и стали грести  к  берегу.  Но  как  только  человек,
сидевший на носу, поднял голову, чтобы узнать, чего мне нужно от него, моя
стрела пронеслась по воздуху и впилась ему  прямо  в  горло,  и  он  узнал
тогда, что мне от него нужно. Другой человек, тот, что сидел  на  корме  и
правил, не успел приложить к плечу ружье, как я пронзил его своим  копьем,
два копья у меня еще оставалось.
     - Это первые, - сказал я подошедшим ко мне старикам. - Немного погодя
мы объединим всех стариков всех племен, а потом и тех  юношей,  у  которых
есть еще в руках сила, и дело пойдет быстрее.
     Потом мы бросили убитых белых людей в реку. А их  каноэ  -  это  было
очень хорошее каноэ - мы сожгли, сожгли и все вещи, а они были  в  кожаных
сумках, и нам пришлось распарывать их ножами. В сумках  было  очень  много
бумаг - вроде тех, которые ты  читал,  о  Хаукан,  -  и  все  они  покрыты
знаками; мы дивились на эти знаки и не могли  понять  их.  Теперь  я  стал
мудрее и понимаю их: это, как ты сказал мне, - слова человека...
     Едва Хаукан перевел рассказ об убийстве двух  человек  в  каноэ,  как
наполнявшая комнату толпа заволновалась и зажужжала.
     - Это почта, которая пропала в  девяносто  первом  году!  -  Раздался
чей-то голос. - Ее везли Питер Джеймс и Дилэни; их обоих в  последний  раз
видел Мэттьюз у озера Ла-Барж.
     Клерк усердно записывал, и к истории Севера прибавилась новая глава.
     - Мне осталось сказать немного,  -  медленно  произнес  Имбер.  -  На
бумаге есть все, что мы совершили. Мы, старики,  -  мы  не  понимали,  что
делали. Храня тайну, мы убивали и убивали; мы убивали хитро, ибо  прожитые
годы научили нас делать свое дело не спеша, но быстро.  Однажды  пришли  к
нам белые люди, они глядели  на  нас  сердитыми  глазами  и  говорили  нам
бранные слова, шести нашим юношам они заковали руки в железо и увели их  с
собой. Тогда мы поняли, что мы должны убивать еще хитрее и еще  больше.  И
мы, старики, один за другим уходили вверх и вниз по реке в неведомые края.
Для такого дела требовалась смелость. Хотя мы были стары и уже  ничего  не
боялись, все же страх перед далекими, чужими краями -  великий  страх  для
стариков.
     Так мы убивали - не торопясь и с большой хитростью. Мы убивали  и  на
Чилкуте и у Дельты, на горных перевалах и на морском берегу -  везде,  где
только разбивал свою стоянку или  прокладывал  тропу  белый  человек.  Да,
белые люди умирали, но для нас это было бесполезно. Они  все  приходили  и
приходили из-за гор, их становилось все больше и больше, а нас,  стариков,
оставалось все меньше. Я помню, у Оленьего перевала  разбил  стоянку  один
белый человек. Этот человек  был  очень  маленького  роста,  и  три  наших
старика напали на него, когда он спал. На следующий день я наткнулся и  на
этого белого и на стариков. Из всех четверых еще  дышал  один  лишь  белый
человек, и у него даже хватило силы, пока он не умер, изругать и проклясть
меня.
     Так вот и было:  сегодня  погибнет  один  старик,  а  завтра  другой.
Иногда,  уже  спустя  много  времени,  к  нам  доходила  весть  о   смерти
кого-нибудь из наших, а иногда и не доходила. А старики других племен были
слабы и трусливы и не хотели помогать  нам.  Итак,  сегодня  погибал  один
старик, завтра другой, - и вот остался только  я.  Я,  Имбер,  из  племени
Белая Рыба. Мой отец Отсбаок, могучий воин. Теперь уже нет  племени  Белая
Рыба. Я последний старик этого племени, а юноши и молодые женщины  ушли  с
нашей земли - кто к племени пелли, кто к племени Лососей, а больше всего -
к белым людям. Я очень стар и очень устал, я напрасно боролся с Законом, и
ты прав, Хаукан, - я пришел сюда в поисках Закона.
     - Ты поистине глупец, о Имбер, - сказал Хаукан.
     Но Имбер уже не слышал,  погрузившись  в  свои  видения.  Широколобый
судья  тоже  был  погружен  в  видения:  перед  его  взором  величественно
проходила  вся  его  раса  -  закованная  в   сталь,   одетая   в   броню,
устанавливающая законы и определяющая судьбы других народов. Он видел зарю
ее истории, встающую багровыми отсветами над темными  лесами  и  простором
угрюмых  морей.  Он  видел,  как  эта  заря  разгорается   кроваво-красным
пламенем, переходя в торжественный сияющий полдень, видел, как за склоном,
тронутым тенью, уходят в ночь багряные, словно кровью пропитанные пески...
И за всем этим ему мерещился Закон, могучий и беспощадный,  непреложный  и
грозный, более сильный, чем те ничтожные  человеческие  существа,  которые
действуют его именем или погибают под его тяжестью, - более  сильный,  чем
он, судья, чье сердце просило о снисхождении.





                              ЛЮБОВЬ К ЖИЗНИ


     Прихрамывая, они спустились к речке, и один раз тот, что шел впереди,
зашатался, споткнувшись посреди каменной россыпи. Оба устали и выбились из
сил, и лица их выражали терпеливую покорность - след долгих лишений. Плечи
им оттягивали тяжелые тюки, стянутые ремнями. Каждый из них нес ружье. Оба
шли сгорбившись, низко нагнув голову и не поднимая глаз.
     - Хорошо бы иметь хоть два патрона из тех, что лежат у нас в тайнике,
- сказал один.
     Голос его звучал вяло, без всякого выражения. Он говорил  равнодушно,
и его спутник, только что ступивший в молочно-белую  воду,  пенившуюся  по
камням, ничего ему не ответил.
     Второй тоже вошел в речку вслед за первым. Они не разулись, хотя вода
была холодная, как лед, - такая холодная, что ноги у них и даже пальцы  на
ногах онемели от холода. Местами  вода  захлестывала  колени,  и  оба  они
пошатывались, теряя опору.
     Второй путник поскользнулся на гладком валуне  и  чуть  не  упал,  но
удержался на  ногах,  громко  вскрикнув  от  боли.  Должно  быть,  у  него
закружилась голова, - он пошатнулся  и  замахал  свободной  рукой,  словно
хватаясь за воздух. Справившись  с  собой,  он  шагнул  вперед,  но  снова
пошатнулся и чуть не упал. Тогда он  остановился  и  посмотрел  на  своего
спутника: тот все так же шел впереди, даже не оглядываясь.
     Целую минуту он стоял неподвижно, словно раздумывая, потом крикнул:
     - Слушай, Билл, я вывихнул ногу!
     Билл ковылял дальше по молочно-белой воде. Он ни разу  не  оглянулся.
Второй смотрел ему вслед, и хотя его лицо оставалось по-прежнему тупым,  в
глазах появилась тоска, словно у раненого оленя.
     Билл уже выбрался на другой берег и плелся  дальше.  Тот,  что  стоял
посреди речки, не сводил с него глаз. Губы у него так сильно дрожали,  что
шевелились жесткие рыжие усы над ними. Он  облизнул  сухие  губы  кончиком
языка.
     - Билл! - крикнул он.
     Это была отчаянная мольба человека, попавшего  в  беду,  но  Билл  не
повернул головы. Его товарищ долго  следил,  как  он  неуклюжей  походкой,
прихрамывая и спотыкаясь, взбирается по отлогому склону к волнистой  линии
горизонта, образованной гребнем невысокого холма. Следил до тех пор,  пока
Билл не скрылся из виду, перевалив  за  гребень.  Тогда  он  отвернулся  и
медленно обвел взглядом тот круг вселенной,  в  котором  он  остался  один
после ухода Билла.
     Над самым горизонтом тускло светило солнце, едва видное сквозь мглу и
густой  туман,  который  лежал  плотной  пеленой,  без  видимых  границ  и
очертаний. Опираясь на одну ногу всей своей тяжестью, путник достал  часы.
Было уже четыре. Последние недели две он сбился со счета;  так  как  стоял
конец июля и начало августа, то он знал, что солнце должно  находиться  на
северо-западе. Он взглянул на юг, соображая,  что  где-то  там,  за  этими
мрачными холмами, лежит Большое Медвежье озеро и что в том же  направлении
проходит по  канадской  равнине  страшный  путь  Полярного  круга.  Речка,
посреди которой он стоял, была  притоком  реки  Коппермайн,  а  Коппермайн
течет также на север и впадает в залив  Коронации,  в  Северный  Ледовитый
океан. Сам он никогда не бывал там, но видел эти места на  карте  Компании
Гудзонова залива.
     Он снова окинул взглядом тот круг вселенной, в котором остался теперь
один. Картина была невеселая. Низкие холмы замыкали горизонт  однообразной
волнистой линией. Ни деревьев,  ни  кустов,  ни  травы,  -  ничего,  кроме
беспредельной и страшной пустыни, - и в  его  глазах  появилось  выражение
страха.
     - Билл! - прошептал он и повторил опять: - Билл!
     Он присел  на  корточки  посреди  мутного  ручья,  словно  бескрайняя
пустыня подавляла его своей несокрушимой силой,  угнетала  своим  страшным
спокойствием. Он задрожал, словно в лихорадке, и его ружье с плеском упало
в воду. Это заставило его опомниться. Он пересилил свой страх, собрался  с
духом и, опустив руку в воду, нашарил ружье, потом передвинул тюк ближе  к
левому плечу, чтобы тяжесть меньше давила на больную ногу,  и  медленно  и
осторожно пошел к берегу, морщась от боли.
     Он шел не останавливаясь. Не обращая внимания на  боль,  с  отчаянной
решимостью, он торопливо взбирался на вершину холма, за  гребнем  которого
скрылся Билл, - и сам он  казался  еще  более  смешным  и  неуклюжим,  чем
хромой, едва ковылявший Билл. Но с гребня  он  увидел,  что  в  неглубокой
долине никого нет! На него снова напал страх, и,  снова  поборов  его,  он
передвинул тюк еще дальше к левому плечу и, хромая, стал спускаться вниз.
     Дно долины было  болотистое,  вода  пропитывала  густой  мох,  словно
губку. На каждом шагу она брызгала  из-под  ног,  и  подошва  с  хлюпаньем
отрывалась  от  влажного  мха.  Стараясь  идти  по  следам  Билла,  путник
перебирался от озерка к озерку, по камням, торчавшим во мху, как островки.
     Оставшись один, он не сбился с пути. Он знал, что еще немного - и  он
подойдет к тому месту, где сухие пихты и ели, низенькие и чахлые, окружают
маленькое озеро Титчинничили,  что  на  местном  языке  означает:  "Страна
Маленьких Палок". А в озеро впадает ручей, и вода  в  нем  не  мутная.  По
берегам ручья растет камыш - это он хорошо помнил, - но деревьев там  нет,
и  он  пойдет  вверх  по  ручью  до  самого  водораздела.  От  водораздела
начинается другой ручей, текущий на запад; он спустится по  нему  до  реки
Диз и  там  найдет  свой  тайник  под  перевернутым  челноком,  заваленным
камнями. В тайнике спрятаны патроны, крючки и лески для удочек и маленькая
сеть - все нужное для того, чтобы добывать себе пропитание. А еще там есть
мука - правда, немного, и кусок грудинки, и бобы.
     Билл подождет его там, и они вдвоем спустятся по реке Диз до Большого
Медвежьего озера, а потом переправятся через озеро и пойдут на юг, все  на
юг, - а зима будет догонять их, и быстрину в реке  затянет  льдом,  и  дни
станут холодней, - на юг, к какой-нибудь фактории  Гудзонова  залива,  где
растут высокие, мощные деревья и где сколько хочешь еды.
     Вот о чем думал путник с трудом пробираясь вперед. Но как  ни  трудно
было ему идти, еще труднее было уверить  себя  в  том,  что  Билл  его  не
бросил, что Билл, конечно, ждет его у тайника. Он должен был  так  думать,
иначе не имело никакого смысла бороться дальше, - оставалось  только  лечь
на землю и умереть. И пока  тусклый  диск  солнца  медленно  скрывался  на
северо-западе, он успел рассчитать - и не один раз - каждый шаг того пути,
который предстоит проделать им с Биллом, уходя на юг от наступающей  зимы.
Он снова и снова перебирал мысленно запасы пищи в своем тайнике  и  запасы
на складе Компании Гудзонова залива. Он ничего не ел уже два дня,  но  еще
дольше он не ел досыта. То и дело он нагибался,  срывал  бледные  болотные
ягоды, клал их в рот, жевал и проглатывал. Ягоды были водянистые и  быстро
таяли во рту, - оставалось только горькое жесткое семя. Он знал,  что  ими
не насытишься, но все-таки терпеливо жевал, потому что  надежда  не  хочет
считаться с опытом.
     В девять часов он ушиб большой палец ноги о камень, пошатнулся и упал
от слабости и утомления. Довольно долго он  лежал  на  боку  не  шевелясь;
потом высвободился из ремней, неловко приподнялся и сел. Еще не  стемнело,
и в сумеречном свете он стал шарить среди камней,  собирая  клочки  сухого
мха. Набрав целую охапку, он развел костер - тлеющий, дымный  костер  -  и
поставил на него котелок с водой.
     Он распаковал тюк и прежд