АН МАСКУ

                          ОТЕЦ ОТБЫВАЕТ НА ФРОНТ
                              СЕГОДНЯ НОЧЬЮ!

     Под утро 21  августа по  приказу Юргена Астера сто пятьдесят субмарин
всплыли на всем протяжении водного пути, связывающего Старый и Новый Свет,
и первые торпеды ударили в мирные пассажирские суда.  Среди потопленных на
рассвете кораблей был  и  лайнер  <Уэллс>,  на  борту  которого находилось
двести американских граждан - в том числе восемнадцать детей.
     Величайшая всемирная война началась>.
     Снова Чисон отодвинул книгу.
     Безнадежным все представлялось в  ней.  Повсюду,  буквально на каждой
странице,  был там этот Отец,  зловещий баловень истории. С нечеловеческой
энергией  он  произносил  свои  ежедневные  трех-  и  пятичасовые речи  на
митингах  и  совещаниях,  сыпал  приказами  и  издавал  законы.  Он  лично
руководил военными  операциями,  и  лишь  благодаря его  жуткому  упорству
Объединенные Земли,  поставленные перед катастрофой на  второе лето войны,
сумели преодолеть этот кризис и  еще  пять лет длить свою агонию,  унося в
могилу  новые  десятки миллионов.  По  распоряжению Астера  газовые облака
повисли над Софией и  Веной,  и  по  его указанию флот Объединенных Земель
стер с  лица земли все  до  одного города Атлантического побережья Европы.
Уже  позднее,  когда  повсюду  дымились руины  и  кучка  приспешников Отца
трусливой толпой стала перед Высоким судом, с полным основанием обвиняемые
ссылались  во   всем  на   своего  руководителя,   загадочно  погибшего  в
авиационной  катастрофе.  В  самом  деле,  казалось,  что  не  будь  этого
неисчерпаемого,  почти  немыслимо  изобильного источника организующей злой
силы, история последних десятилетий выглядела бы по-другому.
     А называлась книга <Расцвет и падение Объединенных Земель>.
     Чисон подвинул стул ближе к столу и перемахнул сразу сотню страниц.
     Так и есть: лежерские каменоломни!
     <...транспортами,  а  когда  они  не  работают,  просто по  лестницам
человеческий  материал  подается  наверх,  на  высокую  эстакаду,  которая
пересекает всю большую впадину,  соединяя ее край с первым замаскированным
под  большую скалу  котлом.  С  эстакады людям предлагают пройти вперед по
снижающейся скользкой поверхности.  Уклон  здесь постепенно увеличивается,
жертвы начинают падать и скользить,  а некоторые даже сами садятся,  чтобы
не  идти,  а  ехать  вниз,  сберегая силы,  истраченные во  время трудного
подъема. Этот путь устроен таким образом, что лишь с первого поворота люди
начинают видеть,  что  их  ждет  впереди,  и  именно на  этом участке,  по
свидетельству немногих оставшихся в живых,  возникает паника. Однако никто
уже  не  может  замедлить свое  движение,  и  страшная новость  никогда не
поднимается по дороге смерти выше, чем...>
     Не  хотелось  продолжать  читать.  Он,  кстати,  знал  дальнейшее  по
рассказам тетки.
     Чисон  встал,   выпрямился,  расправил  плечи,  прошелся  по  комнате
взад-вперед и опять сел к столу.
     Ну  неужели всего этого нельзя было предотвратить?  И  почему он стал
таким - этот Юрген Астер? Откуда это все взялось у него?
     Чисон  раскрыл книгу на  первых главах,  где  описывались ранние годы
великого изверга.
     Ничего особенного. Детство как детство. Он родился в семье почтальона
в Крайне,  на берегу Савы,  в городке Лайбахе, столь ничтожном, что жители
там не только все друг друга, но и каждый прыщ на лице друг у друга знали.
Народная школа,  и после нее три класса музыкального училища при монастыре
бенедиктинцев...  Юность в столице семивековой Габсбургской династии,  где
молодой  Юрген  сначала рассыльный в  нотариальной конторе,  затем  ученик
шлифовальщика,  служащий  на  карусели  и,  позже,  музыкант  в  маленьком
ресторанном оркестре...  Попытка поступить в  Музыкальную академию и снова
тот  же  оркестр...  Случайная встреча  в  ресторане с  доктором  Люгером,
посещение митинга христианских социалистов в  Пратере и первое выступление
в качестве политического оратора на собрании гернальских лавочников. (Пока
что за  исключением непобедимой лени,  которая вынуждает Юргена каждый год
менять профессию,  в  личности будущего вождя нации нет ничего из ряда вон
выходящего.) Он еще не очень-то красноречив,  ни в коем случае не обладает
сильной волей и весьма трусоват.
     <...20 июня того же года случилось происшествие, едва не оборвавшее в
самом начале карьеру будущего государственного деятеля.  Во время большого
митинга на  лугу  возле  Ротонды молодой Юрген  заспорил с  неким приезжим
коммивояжером.  Коммивояжер  (история  не  сохранила  имени  этого  лица),
вспыльчивый и физически очень сильный человек, отвел Юргена в глубь леса и
там  едва  не   задушил  его.   Позднее  место  этой  драки  было  сделано
исторической святыней,  и  в  течение целых  пятнадцати лет  на  ежегодных
встречах   <У   раздвоенного  дуба>   молодежь  славила   мужество  вождя,
выстоявшего в неравной борьбе.
     Теперь уже  невозможно установить,  как  в  действительности вел себя
Астер во время той схватки.  Известно,  однако,  что в  дальнейшем он,  не
колеблясь посылавший на смерть и  отдельных людей и  целые народы,  сам до
конца дней ни разу не подвергал себя физической опасности и даже по аллеям
тщательно  охранявшегося парка  <Уца>  прогуливался лишь  в  сопровождении
нескольких специально тренированных вооруженных телохранителей>.
     - Черт возьми!  -  Чисон вскочил из-за  стола.  -  Ну черт же возьми!
Неужели тот коммивояжер не мог?..  -  Он задумался.  -  Ну что ему стоило?
Тогда б,  возможно,  не  было каменоломен Лежера,  всех других мерзостей и
даже самой всемирной войны.
     В этот момент позади него в углу  комнаты  раздался  шорох  и  чей-то
надтреснутый голос спросил:
     - Да?
     Чисон вздрогнул и обернулся.
     Господин в пыльного цвета сюртучке стоял в темном углу возле стены. В
первые несколько секунд Чисон  был  больше всего  озадачен необъяснимостью
его появления тут:  дверь-то заперта, а ключ лежал в кармане. Но затем его
внимание  привлекла  удивительная  физиономия  незнакомца.  Все  ее  части
находились в  состоянии странного движения и изменения.  Нос то удлинялся,
то  сам  собой  укорачивался,  подбородок делался то  острым,  то  тупым и
раздвоенным,  глаза ежесекундно меняли цвет,  и  все как бы  искало нужный
размер и нужную форму.
     На  миг  Чисону показалось,  что  это  один из  его знакомых.  Тотчас
физиономия  удивительного  субъекта   стала   совершенно  напоминать  того
знакомого по фамилии Пмоис. Но тут Чисон сообразил, что Пмоис никак не мог
бы к нему зайти, поскольку находится в отъезде, и подумал о другом. Как бы
отвечая на это и  господин в  сюртучке услужливо перекроил свою физиономию
соответствующим образом.  А  когда Чисон на секунду вспомнил о своем друге
Лихе и  о  его  приятельнице Ви  Лурд,  незнакомец сразу же  укоротил нос,
удлинил глаза и стал ну просто родным братом этой дамы.
     Что-то тут было нечисто...
     Осторожно Чисон скосил глаза книзу.  В груди у него похолодело, горло
само собой  заперлось  и  щелкнуло,  перехватив  дыхание.  Из-под  обшлага
недлинной  брючины  у  господина  нагло  высовывалось  не  что  иное,  как
раздвоенное козлиное копыто.
     Ах,  вот  в  чем  дело!..  Все сразу сделалось Чисону ясно.  Стараясь
сохранить спокойствие, он сделал шаг назад, сел на стул и откашлялся.
     - Гм... Так, собственно, чему обязан честью?
     - А,   бросьте!   -   развязно  сказал  господин,   как  бы   отметая
формальности.  Быстрым дробным шажком он подошел к Чисону. (Вблизи от него
пахло серой.  Но не сильно -  как от новой автомобильной покрышки.)  -  Вы
хотели бы, чтобы еще в то время, да?.. И в таком духе, не так ли?
     - В  известной степени,  пожалуй,  -  согласился Чисон.  -  Но это не
повод, чтобы вот так врываться.
     Глаза у  господина нехорошо сверкнули.  В  руке у него вдруг появился
свиток  наподобие  тех   папирусных,   на   которых  делали  свои   записи
древнеегипетские жрецы.  Господин поднял этот  свиток;  и  не  успел Чисон
прикрыть голову руками, как неожиданно сильный удар оглушил его.
     Он  начал терять сознание.  Все,  что  было в  комнате,  потускнело и
заволоклось  туманом.   Красные,   сыплющие  раскаленными  искрами  колеса
завертелись у него перед глазами.  Резкий,  наглый смех раздался рядом; он
делался  все  громче,   стал  звучать,   как  удары  колокола,   и   Чисон
почувствовал, что летит куда-то вкось, вниз, в черноту...


                                    II

     Был  яркий  солнечный  день.   Он  спрыгнул  со  ступеньки  вагона  и
огляделся.  Тело чувствовалось большим, сильным, тренированным; он ощущал,
как при каждом движении перекатываются плечевые и грудные мышцы.
     Спеша к  седеющему генералу,  пробежал носильщик.  Двое прошли рядом,
разговаривая:
     - И  знаешь,  кому он оказался племянником,  этот <племянник>?  Графу
Лариш-Менниху!
     Молодой человек с  пышными усами,  одетый  в  рваное  грязное пальто,
слишком длинное для него,  стоял неподалеку на перроне.  На его худом лице
было  обидчивопрезрительное выражение.  Он  скорчил  злобную гримасу вслед
генералу, затем, оглянувшись на застывшего монументом жандарма неподалеку,
сделал приезжему какой-то знак рукой.
     Тот нетерпеливо пожал плечами в ответ.
     Усатый еще раз бросил взгляд на жандарма и скользнул к приехавшему.
     - Разрешите?..
     - Что?
     - Вещи.
     - Ах, вещи! Ну конечно.
     Молодой человек взял чемодан с  саквояжем.  В  его  фигуре была некая
странность:  руки  казались  слишком  короткими для  сравнительно длинного
туловища. Вдвоем обладатель грязного пальто и приезжий прошли через вокзал
на площадь.  Над городом только что отплясал короткий летний дождь. Камень
мостовой светлел подсыхая.  Торговки-лоточницы наперебой предлагали груши,
сливы, цветы. Треща крыльями, голуби опускались на кучку дымящихся конских
яблок.
     Поравнявшись с извозчиком, пышноусый спросил:
     - В гостиницу?
     - Да.
     - В какую?  Если в <Тироль>,  тут близко.  Не надо брать извозчика. Я
донесу и так.
     Приезжий задумался на миг. Он как бы рылся в самом себе. Потом твердо
кивнул:
     - В <Тироль>.
     Но  тут  же  выяснилось,  что  усатый молодой человек переоценил свои
силы.  Они свернули налево с площади и не прошли еще пятидесяти шагов, как
он  начал  задыхаться.  Угреватое  лицо  покрылось  капельками  пота,  шея
налилась кровью,  на тощих, бледных запястьях набухли синие жилы. Он шагал
все медленнее, потом остановился.
     - Ф-ф-фу!..
     Приезжий усмехнулся.
     - Дайте я возьму.
     Он легко подхватил чемодан.
     Но и один саквояж скоро оказался слишком тяжел для усатого.  Он дышал
тяжело и  со  свистом,  сильно кренясь в  сторону ноши,  перехватывая ее в
другую руку  через каждые несколько шагов.  Возле кофейни с  выставленными
наружу столиками он с сердцем грохнул саквояж на тротуар.
     - Железо у вас тут,  что ли?  -  Лицо его исказилось злостью.  -  Вот
всегда  так  получается:  кто  слабее,  вынужден носить  для  сильного.  -
Короткой,  похожей на тюлений ласт ручкой он вытер пот со лба.  - Подождем
минуту.
     Приезжий опять усмехнулся.
     - И  при  этом  вы  себя  считаете  носильщиком?  Тогда  хоть  дорогу
показывайте.
     Он взял саквояж и пошагал широким шагом.  Молодой человек,  путаясь в
длинном пальто,  семенил за ним.  <Тироль> был вовсе не рядом.  Они прошли
одну длинную людную улицу, вторую и лишь в конце ее увидели подъезд отеля.
     Портье с  просвечивающей сквозь начесанные волосы лысиной почтительно
склонился.
     - У меня тут должен быть заказан номер.
     Портье взялся за регистрационную книгу.
     - Фамилия господина?
     Приезжий задумался.
     - Разве вы меня не знаете?
     Портье пожевал губами, глядя в сторону. Потом лицо его просветлело.
     - Господин Адам Морауэр?
     - Конечно.
     - Тогда вот ваш ключ. Пожалуйста. Второй этаж.
     Приезжий направился было  к  лифту.  В  этот  момент рядом прозвучало
обиженное:
     - А я?
     - Ах, верно, - сказал приезжий. Он повернулся к короткорукому. - Хотя
помощь была не такой уж большой. - Он вынул кредитку из бумажника. - Вот.
     - Спасибо.
     Короткорукий направился к  двери.  Портье  ошеломленно посмотрел  ему
вслед, потом перевел взгляд на приезжего.
     - Что вы делаете? Вы же ему дали десять крон!
     Выскочив из-за  стойки,  он ринулся на улицу.  Приезжий последовал за
ним.
     - Эй!..
     Молодой человек был уже шагах в  двадцати.  Он  не оглянулся,  решив,
видимо, сделать вид, будто не услышал.
     - Эй, любезный!..
     Спина молодого человека вздрогнула. Он втянул голову в плечи, ускорил
шаг, потом побежал и скрылся в толпе.
     - Мы   заявим  в   полицию,   господин  Морауэр,   -   сказал  портье
взволнованно. - Так этого нельзя оставить. - Его разыщут.
     - Ничего. - Приезжий положил на плечо портье большую мягкую ладонь. -
В конце концов это пустяки. Скажите-ка мне лучше, какое сегодня число?
     - Сегодня? Пятнадцатое. - Глаза портье чуть расширились.
     - Ну-ну,  -  сказал приезжий.  -  Не  надо так удивляться.  Бывают же
разные чудачества.  Мне, например, вздумалось забыть число и даже месяц...
Но то, что сегодня только пятнадцатое, не так хорошо. Ждать еще целых пять
дней. Так где, вы сказали, мой номер?
     На самом-то деле он понимал,  что вышло не худо с  этими пятью днями.
Получилась возможность освоиться, осмотреться, отдохнуть, ничего не делая.
     А  город  вокруг  был  удивительно  приспособлен  именно  для  такого
препровождения  времени.  Одна  из  красивейших  столиц  в  Европе,  город
чиновников,  аристократов и просвещенных королей.  Здесь Иосиф Второй, сын
Марии Терезии,  мягко указал Моцарту на то, что в его пьесах слишком много
нот,  отнюдь не  настаивая,  правда,  на  немедленном их числа сокращении.
Здесь же воспиталась и музыка новых времен -  от Брамса,  Брукнера, Малера
до  чарующих Штраусовых вальсов.  Тут  писали свои  картины Ганс  Макарт и
несравненный Мориц  фон  Швинд.  Здесь умели наслаждаться жизнью,  в  этой
столице рококо и барокко, столице зеленых парков, тончайше отполированного
камня  и  камня нарочито грубого,  в  городе просторных,  протянувшихся на
целые кварталы низких зданий и устремленных вверх изящных,  нервных новых.
Повсюду звучала музыка,  шуршали фонтаны,  на каждом шагу можно было найти
свободную скамью, чтобы присесть, вытянув ноги, да подумать о том, чем же,
собственно,   сейчас  заняться.   По  улицам  разносился  запах  мокко  из
бесчисленных кофеен, где не только все европейские ежедневные газеты, но и
целую  энциклопедию  обязательно  держал  в   зале  хозяин  для  любителей
побездельничать три-четыре часа подряд,  и  где  каждый официант умудрялся
совмещать глубочайшее, почти неправдоподобное уважение к самому себе с еще
большим уважением к посетителю.
     Впрочем,  недалеко нужно было  ходить за  объяснением всему этому.  В
течение  веков  город  был  конторой  по   управлению  обширным  поместьем
Габсбургов.  <Мы,  милостью божьей...  король Венгрии,  Богемии, Далмации,
Крайны,   Славонии,   Галиции  и   Иллирии;   король  Иерусалима,   герцог
Австрийский,  великий герцог Тосканы и Кракова, герцог Зальцбурга, Штирии,
Каринтии и  Буковины;  великий герцог  Верхней и  Нижней Силезии,  Модены,
Пармы...> и еще пятьдесят титулов.  Сюда стекались подати и дани. Здесь не
производили, а администрировали.
     Правда,  уже кончалось время империи, и мор пошел на династию. В 1867
году  мексиканцы  расстреляли  императорова  брата  Максимилиана,  в  1889
единственный сын-наследник покончил с собой, в 1897 году сестра сгорела во
время пожара в Париже,  а жену в 1898 заколол в Женеве анархист-итальянец.
Облысевшим,  с  выпавшими перьями сидел на фамильном гнезде геральдический
орел.  Да и вообще,  если присмотреться, не так уж благополучно жил город.
Ночами в  Пратере опасно было свернуть с  главной аллеи,  в семьях бедноты
дети  начинали клеить  коробки или  сортировать бисер  с  пяти-шести  лет.
Окраина вставала на  Центр,  всеобщая стачка уже  однажды сотрясла страну.
Политические партии  боролись за  власть,  ораторы  на  митингах требовали
крайних мер.
     Но  это  если  присмотреться.  А  приезжий не  хотел присматриваться.
Зачем?   Куда  приятнее  было  бездумно  бродить  по  улицам,   любоваться
поднимающейся к  небу  готикой собора святого Стефана,  странной,  как  бы
смиренно сжавшейся Миноритен-кирхе  или  затейливостью орнамента тонущих в
зелени дворцов.  Уходить в  узкие тупички,  где  еще живо дышали XIV и  XV
века.  Тишина,  тень,  непонятно как  сюда проникший ломкий солнечный луч,
сырость,  запах затхлости.  А во мраке нищей еврейской лавчонки неподвижно
сидящая девушка, <белая, как шелковая лента>, с глазами такой исступленной
ветхозаветной красоты, что, казалось, все проблемы мира могли бесповоротно
потонуть в них.
     В такие минуты он забывался,  цель делалась смутной, терялась совсем,
и  он  становился просто Адамом Морауэром,  коммивояжером.  Но  и  в  этом
состоянии он не мог избавиться от ощущения, что все, с ним происходящее, -
повторение.  Куда б он ни шел,  он шагал по своим следам,  двойную ниточку
которых видел всякий раз, оглядываясь.
     Во время таких скитаний он дважды встречал озлобленного короткорукого
молодого человека.  Один раз в очереди  в  ночлежку  на  Мельдеманштрассе.
Второй  - утром на Иозефштрассе недалеко от парламента.  Проходили войска.
Под музыку полкового оркестра шагал пеший строй драгун в синих  венгерках.
Молодой  человек,  сидя  на  скамейке  со своим грязным пальто через руку,
завороженно смотрел на слитно ударяющие по земле ноги.
     Приезжий  присел  рядом.  Усатый  повернулся,  вяло  приподнял брови,
показывая, что узнал его, затем опять стал смотреть на солдат.
     - Как это удивительно,  - сказал он глухо. - Такая масса людей, масса
мускулов и  мяса,  и  все это зависит от  одной воли.  -  Он сладострастно
вздохнул. Даже нездоровая, серая кожа его щек порозовела. - Неужели такого
можно достигнуть? Все подчинить!
     - А с какой целью? - спросил приезжий. - Чтобы делать что?
     - Неважно.  -  Усатый пожал плечами.  -  Но подчинить!  Неужели вы не
чувствуете, какое в этом наслажденье?
     Приезжий вдруг  взял  его  за  руку.  У  молодого человека в  уголках
непромытых с утра глаз белели светлые капельки грязи.
     - Слушайте, вы бы хоть мылись. От вас даже пахнет.
     - Я  не  ел со вчерашнего дня,  -  сказал усатый гордо.  -  А  вы мне
говорите о мытье.
     Приезжий секунду смотрел на него, затем усмехнулся.
     - Ладно.  Пойдемте закусим где-нибудь.  Но  только держитесь от  меня
чуть подальше. Хотя бы на шаг.
     Они пообедали у Городского парка на открытой веранде. Молодой человек
ел  жадно и  неряшливо,  кусочки рыбы и  желе от яблочного пирога падали у
него изо рта.  Насытившись,  он отвалился на спинку стула и,  презрительно
сощурив глаза, скрестил на груди коротенькие ручки.
     На Ринге уже начался обычный променад.  Женщины,  роскошно одетые,  в
ажурных юбках,  сквозь которые можно было видеть чулки до колена, в синих,
зеленых платьях с большим вырезом, покрытым газом, с выставленными напоказ
драгоценностями.  Мужчины  с  тростями,  в  шляпах,  цилиндрах,  молодые с
усиками  <кайзер>,  постарше в  бакенбардах.  Слышалась то  темпераментная
венгерская речь,  то  гнусавый немецкий говор аристократов из  Богемии,  и
чешская фраза перебивала порой польскую или итальянскую.
     - Хоть  бы  война  какая-нибудь  началась,  что  ли!  -  сказал вдруг
пышноусый. Им овладел приступ злобы.
     - Зачем?
     - Чтобы все  полетело к  черту!  -  Взмахом руки  он  обвел и  полную
народом улицу,  и  здание  Оперы  с  канделябрами дальше влево,  и  зелень
каштанов,  и голубое яркое небо.  -  Чтобы все пошло на мыло!  -  Затем он
осекся и,