компания,  которая  "усилители"
продает. Что она  станет  делать,  когда  у  людей  кончатся  все  деньги?
Наверное, сами начнут применять свои средства и погибнут, как  мы.  -  Она
вытерла глаза и убрала платочек. - Я тебя хочу попросить. Когда совсем  не
смогу ходить на Вокзал, ты там  в  мечтах  представляй,  что  я  с  тобой.
Хорошо?.. А мне уж придется сидеть в саду.
   Он промолчал. О господи, ну почему жизнь сделалась именно  такой?!  Еще
двести - триста лет назад, если верить книгам, так удивительно было. Аисты
углом летят в небесной голубизне, землепашец, подняв голову, следит за  их
полетом. Светит солнце, в пустой церкви органист играет хорал, а у  берега
на волне поднимает белые паруса корабль. Качнулся морской горизонт,  птица
распростерла крылья, и все это куда-то зовет, стремит... Но куда, к  чему?
К тому, куда приехали мы -  вывеска  "Ринкфармакопеи"  и  сад,  где  сидят
безнадежно одинокие.
   Ви вздохнула, затем насильственно улыбнулась.
   - Не расстраивайся. Это шутка. Я тебе соврала, честное слово. Деньги  у
меня еще есть. Кроме того, мы ведь всегда можем бросить Вокзал. Мы еще  не
совсем на  крючке,  как  другие.  У  нас  и  своя  жизнь  есть.  Например,
встречаемся с тобой... И вообще...
   Ужасно жалобно прозвучало это "вообще".
   Лех взял ее под руку, и они пошли дальше.
   И вот они идут. Уже пал вечер. Зажглись огни  реклам,  все  вертится  и
мигает на  стенах.  Проносятся  машины,  оглушающе  грохочет  механическая
музыка. Улица представляется им странной, чужой.  Необъяснимы  предметы  и
явления, непостижимы силы, управляющие всем этим. Маленькие  люди,  Лех  и
Ви, в большом сложном мире. Но ведь и они жаждут настоящей жизни и,  может
быть, даже достойны ее.
   Внезапно Леху приходит в голову, что  не  все  так  беспочвенно  в  его
последнем сне. Искаженно, но он отражает  реальность.  Пусть  нет  черного
офицера, который вел его на  расстрел.  Но  все  равно  на  дальнем  конце
цепочки и сейчас сидит кто-то живой, существующий, решивший заработать  на
чужом горе, сказавший себе:  "Я  вот  так,  а  на  остальных  плевать".  И
неправильно, будто человеческое  проявляется  только  в  страданиях.  Нет.
Людям снятся лишения не потому, что именно нищеты и несчастий им  хочется.
Тут другое. Люди мечтают  бороться  за  большое,  иметь  цель.  Они  хотят
проявлять  все  свои  способности,  осуществляя  человеческое   право   на
улучшение мира, в котором живут.
   Лех стискивает зубы. Он уже читал это у какого-то  философа:  наверное,
первый шаг к потере самостоятельности, к опасности был сделан, когда  люди
научились грамоте. Затем второй  шаг  -  промышленная  революция,  в  ходе
которой машины взяли на себя  физический  труд.  А  теперь  совершилась  и
научная революция, когда машины стали считать и думать, и все это будто бы
очень  плохо.  Но  с  другой  стороны,  разве  возможно  для  человечества
оставаться вечно с  каменным  топором  в  руках?  Может  быть,  не  машины
виноваты, ведь есть же страны, где они не пугают  людей.  Скорее,  дело  в
том, что обществу наживы некуда дальше идти, оно изживает  себя.  Когда-то
оно годилось "каждый сам за себя". Но теперь это гибельно. Уже  нельзя  не
думать  о  счастье  других,  иначе  могущественные  силы  экономики  опять
низведут  человека  в  положение   раба   природы,   но   только   другой,
механической, машинной.
   Лех  сжимает  кулаки  и  оглядывается.  Он  вспоминает  испугавший  его
утренний голос по радио, разговоры о  "сокрушителях"  и  то,  как  странно
ведет себя последнее время Чисон.  Конечно,  уже  наступает  кризис.  Надо
обязательно  найти  тех,  кто  хочет  протестовать  и   бороться.   Успеть
объединить их, пока еще не поздно и сам он с Ви еще не погибли.



   Север Гансовский.
   Спасти декабра!

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Три шага к опасности". М., "Детская литература", 1969.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 October 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Снизу приглушенно доносились крики  и  кашель  слоночеров.  Вернее,  не
совсем снизу. Просто  звукоискатель-автомат,  бесцельно  шаривший  вокруг,
поймал  этот  шум  и  донес  сюда,  в  прозрачную  просторную  кабину,  на
стометровую высоту.
   Андрей, не вставая, протянул руку, тронул  рычажок  под  микрофоном,  и
звук чуть стих.
   Все было в порядке.
   Венерианское вечереющее небо бескрайним куполом стояло над  головой.  В
зените оно было белесо-зеленым - того нездорового оттенка, который впервые
отметили здесь около пятидесяти лет назад. К западу  зеленый  переходил  в
белесо-синеватый, затем синий, фиолетовый и, наконец,  над  самым  хребтом
Эйнштейна, в пурпурный. Солнце скрылось за гигантской  неподвижной  тучей,
его лучи кое-где радужно пробивали плотные карминные массы, вырывая  внизу
из полумрака отдельные склоны и пики горной системы, голые,  безжизненные.
Было чуть туманно, в воздухе стояла  тяжесть.  Атмосфера  расположилась  в
несколько этажей и так застыла. Казалось,  эту  неподвижность  можно  даже
потрогать рукой.
   Рельеф  внизу  выглядел  как  жеваная,  мятая,  темная  бумага.  Только
поверхность озера в пяти километрах от Центра отражала небо, была светлой,
напоминая  жидкий,  застывающий  металл  из  домны  -  яркое  пятно  среди
чересполосицы, среди окаменевшей сумятицы провалов и возвышений.
   Все было в порядке вокруг, и все равно  ощущение  тревоги  не  покидало
Андрея. Предчувствие надвигающейся беды. Страх, который тем  сильнее,  чем
меньше для него логических оснований.  Дежурный  подумал,  что  так  могло
быть, вероятно, у солдат во время войны: фронт замер, ни выстрела,  ничего
не известно, но тишина предвещает...
   Он опять осмотрелся.
   Ожидалось, правда, землетрясение, но Центр был готов  к  нему.  Система
блоков, талей,  стрел,  тысячетонные  (и  такие  легкие  на  вид)  ажурные
конструкции сбалансировали бы так, чтоб оставить  в  неприкосновенности  и
научные, и жилые, и производственные блоки. Центр выдержал тут уже десятки
сбросов.
   Впрочем, и разрушься Центр, это не имело бы большого значения.  Он  был
брошен, не нужен, так же как и другие центры  и  опустевшие  города.  Люди
ушли, покинули планету, и только два человека оставались  пока  здесь.  Он
сам, Андрей, и Вост (второй дежурный). Лишь  они  двое  и  погибли  бы  на
Венере, вспучись она землетрясениями вся  сразу.  Но  такого-то  не  могло
быть.
   Андрей посмотрел сквозь прозрачный пол на стадо слоночеров,  коричневой
массой расположившееся километрах в трех от него у подножия опорных башен.
Слоночеры пришли, и не было силы, способной сдвинуть их  теперь  с  места.
Будут есть ползучую траву. Будут мотать тяжелой головой, выдирая стебли из
почвы, проглатывая их вместе с землей, и уберутся на другое пастбище, лишь
когда ни кустика не останется на этом. Хорошие звери, добрые, могучие,  но
с одним недостатком, который состоял в том, что  они  ничего  не  боялись.
Любое животное на Земле можно перегнать  с  одной  территории  на  другую,
пугая его. Но со слоночерами это не действовало. Андрей знал, что, если он
спустится сейчас вниз и войдет в стадо,  крупные  сильные  существа  будут
поглядывать на него с любопытством,  некоторые  подойдут,  чтоб  осторожно
обнюхать, но ни одно не побежит прочь. Можно махать руками, кричать, можно
взорвать гранату перед самым носом слоночера, устроить пожар,  и  животное
будет гореть, но шагу не сделает в сторону.  Человек  оказался  бессильным
перед этим спокойным, уверенным равнодушием. Если слоночеры приходили, они
приходили, и все тут. Оставалось смотреть на это, как на солнечные  пятна,
которые либо есть, либо нет... Когда-то  слоночеры  бегали,  но  с  каждым
годом они двигались все медленнее. Главный дежурный не застал той  прежней
эпохи. Он был знаком лишь с рассказами первых  исследователей  планеты,  с
описаниями могучего прекрасного бега огромных стад. Он никогда не слышал и
трубного звука, похожего на пение органа,  которым  вожак  поднимал  своих
сородичей. Слоночеры делались все более  вялыми,  они  мельчали,  какие-то
болезни убивали их, а топот неисчислимых стад  и  органное  пение  ушли  в
прошлое вместе с лесами, которые когда-то покрывали горы вокруг.
   Андрей вздохнул: может быть, и не тревога терзает  его.  Просто  тоска.
Вот пришли слоночеры, съедят  в  окрестности  всю  траву  -  без  остатка,
невосполнимо, так, что она уже никогда  не  будет  расти  здесь.  А  потом
потянутся дальше, оставив мертвых и больных. Побредут, чтоб в другом месте
тоже вытравить пастбище и еще сократить то пространство, на котором только
и могут существовать.
   Но ведь слоночеры появились вчера, а  тогда  это  не  подвергло  его  в
уныние. Наоборот, с интересом следил, как они приближаются. Стадо выходило
из-за холмов над озером. Животные появлялись по одному, двигаясь гуськом в
узком проходе, - темные пятна, как бусинки, нанизанные на объединяющую  их
голубоватую ниточку тени. В бинокль можно было разглядеть каждое подробно.
Вожак, гордый зверь, вышел первым в долину. Он покачивался,  осматриваясь,
переступал  с  ноги  на  ногу  в  своем  непробиваемом  роговом   панцире,
сочленения которого заставляли вспомнить о средневековых рыцарских  латах.
Подошли другие вожаки, казалось, они совещаются. И потом все  двинулись  к
башенным опорам Центра...
   Андрей  вздрогнул.  Страх  снова  волной  прокатил  по  груди.  Что  за
дьявольщина?!
   Он протянул руку, передвинул рычажок на панели.
   - Вост...
   - Что?
   Ответ пришел мгновенно, будто Вост знал, что  главный  дежурный  сейчас
обратится к нему, и ждал.
   - Что ты делаешь?
   - Ничего... Слушаю слоночеров.
   Голос был рядом, как если б Вост сидел тут в двух шагах от Андрея, а не
в километре от него, в такой же прозрачной кабине.
   - Скажи, тебе страшно?
   - Да. Тебе тоже?
   - Ага. Может быть, так и должно - от одиночества. Как представишь себе:
крикни, и звук так пойдет и пойдет  над  черными  пустынями,  и  никто  не
услышит.
   - Да брось ты! И так тоска... - Вост помолчал, а  потом  добавил:  -  В
общем,  мне  тоже  страшно  не  так,  как  бывает  перед   землетрясением.
По-другому... Ну ладно, подождем.
   Андрей кивнул, хотя Вост не мог  этого  видеть.  Передвинул  рычажок  в
прежнее положение. Затем повернулся в кресле и включил Книгу Погибших.
   По-настоящему то была не книга,  а  магнитофонная  запись.  Полстолетия
назад потерпела аварию экспедиция "Юпитер-1". Корабль должен  был  сделать
облет планеты, но оказался втянутым в гигантский  газовый  шар.  С  самого
начала три члена  команды  понимали,  что  от  рокового  мгновения,  когда
изменилась орбита полета, им остается считанный срок. Они летели навстречу
гибели, им предстояло долго лететь. Некого было винить в случившемся,  они
никого  не  винили.  Молодые,  полные   энергии,   трое   были   обречены,
человеческая помощь не могла дотянуться до них через  миллионы  километров
черного космического вакуума. Трое оказались один на  один  с  равнодушным
мирозданием, и эти последние недели они наговаривали свои мысли на пленку,
транслируя наобум. У них прервалась связь с Землей  -  радиационный  экран
"Юпитера" не пропускал. Они не знали, дойдет ли что-нибудь  до  людей.  Но
автоматическая станция на Ганимеде поймала большую часть  передач,  и  так
Книга Погибших вошла в мировой фонд классики.
   Спокойно, непретенциозно, понимая, что сказанное уже никак не  повлияет
на их собственную судьбу, трое - с той, окончательно объективной  стороны,
из-за грани - говорили  о  судьбах  человечества.  Андрей  особенно  любил
Третьего - члены погибшей команды не поставили имен под  своими  текстами,
и, хотя позже анализ показал, что кому  именно  принадлежит,  записи  были
изданы так, как сделаны.
   Чуть глуховатый голос диктора-чтеца заполнил кабину.


   "...Сегодня двенадцатые сутки. Сделали расчет, и ясно, что осталось еще
восемнадцать. Если, конечно, ничего не  случится  раньше.  Каждый  тут  же
подумал, что лучше, если б раньше и внезапно, по все промолчали. Вообще  я
жалею теперь о нашем  решении  не  обсуждать  проблему  смерти,  вовсе  не
упоминать о ней. Сгоряча мы взяли на себя этот обет, теперь он гнетет, как
всякая догма. Приходится притворяться, будто мы не думаем о  гибели,  хотя
она неизбежна. Лицемерие утомляет, но  все  равно  каждый  поглядывает  на
другого, думая про себя: "Уж я-то не нарушу слова, пусть лучше он"...  Так
или иначе, настроение "утром" в  6:00  было  неважным.  Прозвучали  цифры,
стало тихо, никак было не придумать, о  чем  говорить.  И  тут  нас  снова
выручил наш бельчонок,  Белк.  Все  разрядил.  Белк  вспрыгнул  на  панель
стигометра, сел, сложив на животике лапы и  выставив  вперед  одну  заднюю
ногу. И стал похож на толстенького монаха-францисканца из Рабле или  Шарля
де Костера, который после плотного обеда лукаво размышляет  о  греховности
всего земного. У Белка есть очень много поз, но такой мы  еще  не  видели.
Третий показал на него, и мы все улыбнулись - ладно, пока еще живем.
   Даже странно,  как  много  он  нам  дает  -  маленький  живой  комочек.
Присутствие зверька постоянно напоминает нам о том, что мы люди. Наверное,
если бы на Земле с самого  начала  не  было  живого,  кроме  человека,  он
никогда не стал бы Человеком с большой буквы. И наоборот, час - если такой
придет, - когда на нашей планете не останется живых существ, кроме  людей,
будет началом гибели человечества. Для понимания того, кто мы,  нам  нужно
постоянно сравнивать себя с тем, что не есть мы.
   Здесь, в бездонных глубинах космоса, особенно отчетливо понимаешь,  как
ценно это тончайшее, хрупкое и такое редкое образование -  жизнь.  Теперь,
когда известно, что ее нет на Марсе, что ближайшие звезды  лишены  планет,
мы оказываемся едва ли не одинокими во всей Вселенной. Когда-то  на  Земле
было важным одно, когда-то - другое, но сейчас бесспорно,  что  главнейшее
для судьбы человечества - это сумеет ли оно спасти  и  сохранить  основной
капитал, то количество видов и оттенков живого, которое мы, люди, застали,
сделавшись хозяевами Солнечной системы. Вероятно,  в  будущем  пройдут  (к
несчастью, запоздало) процессы над теми, кто превращал плодородные земли в
пустыню, уничтожал леса, отравлял реки, гонясь за минутным успехом,  и  на
тысячелетия вперед ограбил идущие поколения.  Мне  вспоминается  столетней
давности  фотография  в  каком-то  журнале  -  английский  лорд-охотник  в
тропическом шлеме сидит  на  груде  черепов.  Ужасно!  Антилопа  рождается
только от антилопы, носорог - только от носорога. Тут ничего  не  сделаешь
другим  путем,  и  если  уничтожить  последнюю  носорожью  пару,  их   уже
никогда-никогда не будет. Они произошли от каких-нибудь бронтотериев,  те,
в свою очередь, от палеотаппруса, и так дальше в  глубь  времен  от  самых
первичных клеток живого. А ведь процесс эволюции  неповторим.  Даже  когда
гибнет великое произведение искусства, мы можем его частично  восстановить
или найти похожее. Но исчезнувший отряд животных - это другое.  В  природе
если теряешь, то навсегда.
   Поэтому меня все больше беспокоит положение на Венере".


   Андрей  закусил  губу.  Он  не  напрасно  беспокоился,   тот,   Третий.
Человечеству  пришлось  пережить  катастрофу,  перед  которой   побледнели
нашествие Чингисхана и ужасы  гитлеризма.  Трагедию,  наложившую  тень  на
несколько поколений. Потому что с Венерой что-то не вышло.
   Первые отряды застали цветущий мир. Ярко сияли небеса,  ползучие  травы
переходили с одного склона на  другой,  леса  медлительно  путешествовали,
умирая в одном месте и возрождаясь в другом. Здесь все было движущимся - и
растения и животные. Бродили неисчислимые стада слоночеров, сопровождаемые
небольшими ласковыми копытными, похожими на земных лам. Стаи белых бабочек
закрывали порой небо от  горизонта  до  горизонта,  полные  живности  моря
плескались  о  континенты.  Первооткрыватели  прорубались   сквозь   чащи,
выходили к берегам полноводных рек. Вернулись времена Колумба и Магеллана,
дрожал в синем мареве край зубчатых зарослей: что там дальше,  иди  узнай!
Оглушали, ошеломляли яркость красок, пьянящее изобилие всего.  Травы  были
ошарашивающей  густоты  -  стояли,  как  щетка.  Временные  дороги  иногда
прокладывали прямо  по  верхушкам  стеблей.  Лес  налезал  на  выстроенные
здания, не давая  опомниться.  Подобно  некоему  сверхорганизму  живое  на
планете зализывало любую  рану,  насылая  полки  растений  и  животных  на
обнажившееся место. Здесь, ближе к Солнцу, чем на Земле, вечерами замирали
труды на всех широтах, и умолкали люди - такими были  закаты  на  небесах.
Резко, решительно наступало  серое,  красное  боролось  и  отражало,  само
теснимое золотым, оранжевым, красным, фиолетовым. Солнечные лучи  пронзали
тучи и гасли,  встреченные  сияниями.  Час  любования  этой  безмерной  по
масштабам битвой снимал любой степени усталость. Нервные выздоравливали  -
это было как пить сказочную живую воду. И только сначала  мешали  декабри.
Жуткие звери, целиком уничтожившие несколько первых экспедиций, с  когтями
алмазной твердости, которые  на  бегу  складывались  в  копыта.  Свирепые,
хитрые, они могли и красться и скакать. Декабр сокрушал даже металл  -  не
могло быть речи о защитном  костюме.  Миллионы  лет  здесь  между  мирными
слоночерами и хищником шло соревнование. Первые все укрепляли свою роговую
броню, у второго  тверже  становились  зубы  и  кинжальные  когти.  Декабр
врезался в стада спокойных гигантов, как меч, резал слабых и  непроворных,
прорубая те панцири, что даже и лучшие стали с трудом могли взять. Человек
оказался бессильным перед этой всепобеждающей яростью. Колонистам пришлось
вооружиться специальными сжигающими пистолетами.  Их  никто  не  снимал  с
пояса, и тогда декабров истребили так быстро, что даже не успели  изучить.
Да они и не поддавались исследованию - все равно что изучать молнию в  тот
момент, когда она на поле ударяет в тебя. А зверь как раз  и  бил  подобно
молнии. Никто не  видел  его  иначе,  как  нападающим  -  даже  фотографии
сохранились лишь мертвых, сожженных декабров. Только через десятилетие, по
следам и рассказам, стали исследовать их  зоологию  и  образ  жизни.  Один
ученый  установил,  что  черепа  декабров  свидетельствовали   о   богатой
изощренной  мимической  мускулатуре.  Спохватились  -  не  начало  ли  тут
Разумного? Но нет, декабр  был  слишком  физически  специализирован,  чтоб
развиваться. Тупиковая ветвь, которой  надлежало  сгинуть  через  миллион,
может быть, лет, уступив место чему-нибудь другому. Долго удивлялись,  что
все убиваемые звери - самцы. Потом обнаружилось,  что  ласковое  животное,
бродившее вместе со  слоночерами,  было  самкой  декабра.  Спутала  полная
непохожесть - самка  травоядное,  а  самец  хищник.  Маленькие  ламы  сами
вымерли лет за пятнадцать, и опять-таки лишь позднее обратили внимание  на
то, что, согласно  первым  свидетельствам,  слоночеры  не  обижали  нежных
копытных, а напротив, оберегали их в тяжеловесной гуще стад.
   А  поток  переселенцев  струился  на  Венеру,  несмотря  на   трудности
транспортировки.  Открылся  новый  мир.  Круг  биологической  жизни  здесь
представлялся сначала более простым, чем на Земле. Ползучая трава -  побег
дает  новые  корни  в  полуметре  от  старых,  которые   затем   отмирают.
Передвигающиеся леса и слоночеры. Конечно, было много еще всякой  живности
и растений, но первые три фактора выглядели основными.  Далее,  с  годами,
картина несколько изменилась. Не то чтоб на  Венере  отсутствовала  земная
сложность,  просто  она  была   другой.   Некий   нервический   потенциал,
биорадиационная связь объединяли все живое, и вторжение цивилизации что-то
пресекло. Это не сразу заметили. Шла эпоха  великого  завоевания,  в  ходе
которого  не  замечались  мелочи.  Зе