янно повторил:
   - Уже  пора?..  Но  почему  же  так  сразу?  -  Ему  хотелось  спорить,
доказывать, что он хороший, что он тоже, вероятно, стал  бы  в  чем-нибудь
специалистом, если б жизнь сложилась иначе.
   Но что-то в глазах тех, кто смотрел на него,  показывало,  что  просить
бесполезно.
   Ступаль подошел к столу и лег. Включился какой-то аппарат, что-то тонко
запело рядом. Викентий ощущал под ладонью чуть  проминающуюся  поверхность
ложа. Ему пришло в голову, что стоит хотя бы ногтем выцарапать  кусочек  и
унести с собой. Все-таки какой-то неизвестный в его времени материал.
   Сами  собой  у  него  закрылись  глаза,  начали  каменеть  пальцы  ног.
Последнее, что он услышал, было:
   - Смотрите! Он поцарапал стол. Так не сойдется  момент.  Он  попадет  в
другую минуту.
   И другой голос ответил:
   - Неважно. Расхождение будет невелико.
   Опять Ступаль понесся  куда-то.  Возникла  ноющая  нота  и  оборвалась.
Завертелись перед глазами серебряные круги, но в  другую  сторону,  против
часовой стрелки.  Потянулись  секунды  полной  звуковой  пустоты.  Ступалю
казалось, будто тело опять рассыпается в пыль. Его пронзило ужасом, и...
   И раздался стук колес. Ступаль сидел опять в вагоне электрички,  и  тут
же спорили студенты.
   У него дрожали руки и ноги, в голове было полное смятение. Еще мелькали
образы и лица того мира, который он посетил.
   Небольшого роста брюнет говорил с ним рядом:
   -  ...Косвенно  подтверждается  теорией  кривозамкнутого  пространства.
Тогда и получится,  как  в  фантастических  рассказах,  -  они  к  нам  из
будущего, а мы к ним.
   - Это ты из Гейзенберга насчет кривозамкнутого? -  спросила  девушка  в
берете.
   - Из Гейзенберга.
   Что-то поражало Ступали в этом разговоре. И вдруг он понял, что  именно
имели в виду люди будущего, когда они выпроваживали его, и кто-то  сказал:
"Не сойдется момент".
   Действительно, момент не сошелся. Они бросили его не в ту самую минуту,
из которой брали к себе. А раньше. Промахнулись!  Ему  снова,  второй  раз
предстояло пережить то, что он уже раз переживал.
   - Ребята, - сказала рыженькая студентка, - а  кто  смотрел  французский
фильм, фантастический? "Альфавиль".
   И Ступаль заранее знал, что  она  спросит  об  этом.  И  знал,  как  ей
ответят: "Мура".
   - Мура, - сказал блондин с голубыми, чуть сонными глазами. - Я  смотрел
и ничего не понял.
   Стук колес электрички стал между тем редеть. За окном мелькнула  кабина
"МАЗа" с шофером, закурившим в ожидании, когда  поднимется  шлагбаум.  Ход
состава замедлился, приближались к полустанку.
   Бешеные  мысли  каскадом  посыпались  в  сознании  Ступали.  Он   один,
единственный на всей планете, во всем мире знал, что будет дальше на целых
три-четыре минуты вперед. Один!.. Но как использовать  это,  чтоб  оно  не
пропало зря?
   Ступаль завертелся на скамье. Секунды сыпались неудержимо.
   Он схватил за руку молодую женщину с сумкой "Аэрофлот" на коленях:
   - Послушайте...
   Та оторвалась от книги:
   - Что?
   - Сейчас на платформе будет девушка с белой собакой.
   Женщина недоуменно смотрела на него.
   - Ну?..
   Электричка тем временем остановилась. На  платформе  стояли  девушка  с
большой белой собакой и мать, держащая за руку  ребенка.  Собака  прыгала,
играя.
   - Сейчас собака вырвется, и у мальчика улетит шарик.
   Собака вырвала поводок, метнулась к ребенку. Тот, испугавшись, выпустил
из руки красный воздушный шар и заплакал. Мать прижала его к себе,  что-то
сказала, бросив недоброжелательный взгляд на девушку.
   И это было все. Конец.
   Прошлое и  будущее  стали  на  свои  места.  Ошибочно  повторенный  для
Викентия кусок  прошлого  исчерпался,  и  он  уже  не  знал  наперед,  что
произойдет дальше.
   - Так что вы хотите? - спросила женщина с сумкой. Она и не посмотрела в
окно.
   - Нет, ничего, - сказал Ступаль. - Извините. - Он откинулся  на  спинку
скамьи. - Просто у меня вдруг схватило сердце. - Сердце у него и  в  самом
деле колотилось; чтоб утишить его стук, он несколько раз глубоко вздохнул.
   Да. Вот это история.
   Он чувствовал себя каким-то обманутым, выпотрошенным и опустошенным. На
кой же черт они брали его к себе, чтоб вот так, ни с чем, вернуть обратно?
   Он огляделся, уже не ощущая привычного превосходства  над  окружающими.
Постепенно к нему приходило понимание того, по какой  причине  те  молодые
люди из будущего времени с  такой  поспешностью  отвергли  его.  Честно-то
говоря, всякое  начинание  на  Земле,  всякое  предприятие  могло  отлично
обойтись без него. Он, со своей уверенной осанкой, просто  фикция,  пустое
место. Человек, который умеет устраиваться.
   И в глубине души он всегда  знал  это.  Только  отталкивал  подальше  с
поверхности сознания.
   Он писал и печатал. Но без  своих  мыслей,  без  своего  выстраданного.
Писал, но не потому, что у  него  было  призвание,  а  оттого,  что  понял
выгоду.
   Уже приближалась его станция. На душе становилось все нуднее и  нуднее.
Он поднялся, вышел на площадку вагона. Здесь, как бы перегоняя друг друга,
звонко лязгали буфера. За стеклом дверей неслась ветреная темнота.
   Ступаль посмотрел внутрь вагона. Ему пришло в голову, что даже  старуха
с батонами все-таки нужна кому-то и для чего-то. А про железнодорожников и
говорить нечего.
   Девушка в берете оживленно рассказывала  что-то,  и  внезапно  Викентий
понял, кого же ему напоминали лица тех - будущих. Да конечно же, студентов
и тех, кто был рядом  с  ними.  Парень  в  капитанской  фуражке  станет  в
тридцатом веке атлетическим юношей, перепоясанным синим ремнем, а  девушка
в берете - той, что полетит  над  лесом.  Только  для  него,  Ступаля,  не
найдется там места.
   Ход состава замедлился.
   - Золотошино, - раздался металлический голос из динамика.
   Викентий соскочил с подножки и пошел к себе.  Но  дождь  уже  кончился.
Вечер был теплый.  По  смоченной,  пружинящей  аллейке  шагалось  легко  и
свободно. Впереди  была  его  собственная  дача  с  участком,  где  каждый
квадратный метр дерна, каждое дерево и любой куст принадлежали ему -  хоть
ломай, хоть жги, хоть так оставь.
   Удивительное  путешествие  в  будущее  постепенно  приобретало  оттенок
нереальности. Было ли оно вообще?.. Впрочем,  было.  Иначе  зачем  бы  ему
хватать за руку ту молодую женщину и показывать собаку на платформе.
   Ну и пусть!
   Дома  у  него  лежала  начатая  статья.   Речь   там   шла   о   теории
относительности, о времени и  пространстве.  Шагая  через  лесок,  Ступаль
подумал, что, несмотря ни на что, правильнее написать так, как он и прежде
намеревался.
   Что никакие путешествия во  времени  невозможны  и  никогда  не  станут
возможными.
   А поезд,  унося  студентов,  парня  в  капитанке,  железнодорожников  и
старуху с батонами, катил себе дальше.



   Север Гансовский.
   Ослепление Фридея

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Три шага к опасности". М., "Детская литература", 1969.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 October 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Иногда мне просто хочется кусать себе пальцы, когда я думаю об  этом  -
так глупо все получилось. То есть, конечно, я и так не маленький  человек.
Если я с женой появляюсь в концертном зале - у  нас  в  городишке  недавно
сделали концертный зал, - по рядам проносится:  "Бескер  на  концерте",  и
многие привстают в креслах, чтобы поймать мой взгляд и  поздороваться.  Но
это все не то. Если б Фридей не совершил своего дикого поступка, я бы  уже
не жил в этой дыре. Ворочал бы миллиардом, как  Рокфеллер.  Шутка  судьбы,
да?..
   Собственно говоря, мои отношения  с  Фридеем  можно  разделить  на  два
этапа. Университет и после университета.  После  университета  он  меня  и
подвел так трагически.
   Я его знал давно. Мы, собственно, были земляки, потом учились на  одном
курсе в университете и как-то в течение двух семестров даже жили вдвоем  в
одной комнате. Многие считали его талантом,  но,  по-моему,  это  раздуто.
Конечно, он был усидчивым и посвящал занятиям больше времени, чем мы  все.
Редко принимал участие в разных вечеринках и не был членом  ни  одного  из
наших студенческих объединений. Но мне даже  не  кажется,  что  это  из-за
того, что он был так уж предан науке. Просто у него, по-моему,  как-то  не
хватало жизненной силы, чтобы танцевать  ночи  напролет  или  гоняться  на
автомобиле из одного города в другой. Кроме  того,  он  и  не  пользовался
популярностью на факультете. Не блистал остроумием, одевался плохо, а если
и попадал случайно куда-нибудь в компанию, то сидел целый вечер где-нибудь
в углу неподвижный. Другими словами, ему и нечем  было  заниматься,  кроме
как наукой.
   Вообще, честно говоря, я не верю во  все  эти  разговоры  о  таланте  и
гениальности. Когда речь идет о великих открытиях, на девяносто  процентов
все решает случай. Взять,  например,  пенициллин.  Если  бы  у  Александра
Флеминга в чашку с культурой не попала случайно плесень,  до  сих  пор  не
было бы никакого пенициллина, и о самом Флеминге мы думали бы  не  больше,
чем о прошлогоднем снеге. А теперь он считается гением и благодетелем рода
человеческого.
   То есть бывают, конечно, люди, которые в восемнадцать  -  двадцать  лет
выступают  уже  с  какими-нибудь  своими  всеобъемлющими  теориями.  Вроде
Эйнштейна, скажем. Но Фридей-то как  раз  не  был  таким.  Никаких  особых
теорий у него не было, или, во всяком случае, никто не слыхал,  чтобы  они
были. Просто он сидел целые дни в физической лаборатории, с помощью призмы
разлагая свет, или валялся в общежитии на койке, расставив на полу  стопки
книг.
   А на самом-то деле он был даже туповат. Уж наверняка тупее меня.  Никак
не мог запомнить, например, с какой стороны нужно чистить апельсин,  чтобы
шкурка легче снималась. Я ему раз десять объяснял, что  с  той,  где  плод
прикрепляется к ветке. Но как только апельсин  подпадал  ему  в  руки,  он
обязательно начинал чистить его неправильно. Глупо,  верно?..  Так  что  о
какой-то гениальности Фридея не может быть и речи.
   Между тем в целом-то я ему симпатизировал. И даже жалел его  после  той
истории, которая у него случилась с Натти. Дело в том, что  Фридей  вообще
не пользовался успехом у девушек. Это и не удивительно, если  учесть,  что
он не умел ни  танцевать,  ни  водить  машину,  а  каждое  слово  из  него
приходилось вытаскивать чуть ли не клещами,  как  искривленный  гвоздь  из
доски. Но он был довольно высок ростом, держался прямо, и его  усидчивость
создала ему какой-то ореол учености. Так или иначе, всем на удивление, его
полюбила Натти Паерлс, лучшая партия в нашем городе. Веселая и живая, она,
кроме того, что была дочерью  самого  крупного  в  наших  краях  человека,
отличалась еще одной особенностью -  у  нее  были  огромные  и  совершенно
фиолетовые глаза. Многие ребята в университете не отказались бы видеть  ее
своей женой, и, конечно, то, что  она  предпочла  всем  Фридея,  выглядело
полным идиотизмом. Поэтому мне  даже  кажется  правильным  появление  того
письма. Когда Натти и Фридей стали встречаться каждый день и прошел  слух,
что у них уже все сговорено, кто-то послал  старому  Паерлсу  письмо,  где
было  сказано,  что  у  Фридея  плохая  наследственность,  поскольку  отец
сумасшедший. Хотя письмо было анонимное, старик Паерлс проверять ничего не
стал, а просто увез дочь в Европу. В университет она больше не вернулась и
года через два вышла замуж за какого-то банковского туза в Неваде.
   На  Фридея  все  это  произвело,  кажется,  очень   мало   впечатления.
Единственное, что можно было по нему заметить, так это то, что  он  как-то
побледнел. Он родился и вырос на ферме, и первые три года  в  университете
на щеках у него так и оставался степной загар. Но после истории с Натти он
побледнел и таким бледным уже и остался на все те годы, что я его знал.
   О Натти потом ходили слухи, что она несчастлива в браке и  что  однажды
ее видели совершенно пьяной в каком-то отеле  в  Чикаго.  Лично  меня  это
как-то успокоили. В свое время я тоже прицеливался на Натти, но что  же  я
теперь стал бы делать с женой-пьяницей?..
   Первое свое открытие Фридей  сделал...  или,  вернее,  на  первое  свое
открытие Фридей наткнулся, когда был еще студентом  четвертого  курса.  Об
этом в "Университетском вестнике" была статья с длинным названием.  Что-то
вроде "Образования пары вещества из  лучей  гамма  радия  при  прохождении
через сильное магнитное поле". А может быть, это звучало немного иначе,  и
имелись в виду лучи не гамма радия, а световые... Во всяком  случае,  речь
шла об опытном доказательстве теории Дирака. Насколько  мне  помнится,  на
факультете  это  никого  не  заинтересовало,  за   исключением   двух-трех
преподавателей физики.
   При зарождении его второго, так  сказать,  "открытия"  я  присутствовал
сам. В это время - на пятом курсе университета - нас как  раз  поселили  в
одной комнате. Однажды вечером я зашел  в  физическую  лабораторию,  чтобы
взять у Фридея ключ - свой я где-то потерял. Фридей  сидел  над  рисунком,
который он сделал сам. Это были прочерченные на пестром поле  прерывистые,
строго  концентрические  окружности.  При  долгом  взгляде  они   казались
спиралью, а при коротком - выглядели окружностями, как это и было на самом
деле. Фридей освещал рисунок искрой и следил, сколько времени нужно, чтобы
глаз начинал видеть спираль вместо окружностей. Глаза у него уже устали, и
он попросил меня несколько раз взглянуть на рисунок, в то  время  как  сам
освещал его искрами разной длины. Потом он сказал, что  в  голове  у  него
есть прибор, который мог бы с большой точностью определять потребное глазу
время, чтобы начать видеть неистинное изображение вместо истинного.  Такой
промежуток он называл "единицей  инерции  зрения"  и  считал,  что  она  у
каждого  человека  разная.   Прибор   этот   под   названием   "Инерциатор
Бескера-Фридея" теперь  широко  известен  в  медицине,  применяется  всеми
врачами-офтальмологами, так что я не буду его описывать.
   Тогда, в тот вечер, разговаривая о приборе, мы пошли к нам в комнату, и
Фридей набросал мне чертеж. Принцип действия прибора я понял так быстро  и
легко, что мне сразу пришло в голову, что я и сам мог бы  изобрести  такой
же, если б вообще задумывался над тем  явлением,  которое  Фридей  называл
"инерцией зрения".
   Целую ночь мы обсуждали  чертеж,  и,  по-моему,  я  тоже  внес  в  него
кое-какие  усовершенствования.  В  предполагаемой  конструкции  была  одна
сложность, которую мы сначала никак не  могли  решить.  Пять  предложенных
Фридеем вариантов я отверг, а шестой показался мне, как, впрочем,  и  ему,
удовлетворительным. Оба мы очень устали, но тем не менее утром  я  сказал,
что было бы неплохо еще сегодня  зарегистрировать  _наше  детище_  в  Бюро
патентов.  Фридей  согласился.  Вообще  надо  сказать,  что   его   обычно
интересовала только чисто научная сторона той или иной проблемы.
   После этого наступила, так сказать, золотая пора научной деятельности в
университете Фридея и  моей.  Неожиданно  для  себя  я  обнаружил  большие
способности к физике. Метод творчества вдвоем выглядел у нас  так:  обычно
мы ложились вечером на койки, и Фридей начинал излагать мне идеи,  которые
у  него  накопились  за  годы  затворничества  в  лабораториях.   Если   я
чего-нибудь не понимал, он принимался объяснять это мне, и  таким  образом
те или иные положения уточнялись для него самого. Затем,  благодаря  своей
способности обобщать, я отбирал наиболее существенное из мыслей  Фридея  и
понуждал его думать  именно  в  этом  направлении.  Те  идеи,  которые  он
высказывал при мне, я считал как бы _нашими общими_, в дальнейшем надзирал
над ними и подбадривал Фридея ставить новые опыты. Так  нами  был  написан
"Этюд о происхождении "слепого пятна"  в  глазу"  и  созданы  приборы  для
зрительного  определения  квантовой  прерывной   природы   света   и   для
определения величины порога зрительного раздражения.
   Не скрою, что на факультете  нашлись  завистники,  которые  утверждали,
будто я лишь примазываюсь к открытиям Фридея. Но  в  действительности  это
было не так. Во-первых, уже тот факт,  что  я  так  легко  понимал  мысли,
высказываемые Фридеем, показывает, что я тоже  мог  бы  к  ним  прийти.  А
во-вторых, многое из того, что  осенило  Фридея,  являлось  ему  только  в
результате  соприкосновения  со  мной.  Он  рассказывал  мне   и   начинал
вдохновляться сам. Я бы сказал, что он высекал искры именно ударом о меня.
   Кроме того, напомню, что вообще-то Фридей был весьма недалеким  парнем.
Как раз тогда я в этом и убедился. Поскольку мне хотелось, чтобы он  лучше
отдыхал, я сделал попытку ввести его в  свою  университетскую  компанию  и
несколько  раз  знакомил  его  с  хорошенькими  девушками.  Но   с   этими
знакомствами он меня только конфузил. Однажды, например, он  доказал  свою
тупость, когда мы пошли в кино и специально  для  него  я  пригласил  одну
очень  умную  девицу.  Мы  смотрели  какой-то  французский  фильм.  "Удары
судьбы", или "Тяжелые удары", с Симоной Сеньоре в главной роли.  Когда  мы
возвращались к себе, девица стала объяснять, что в этой картине она  видит
влияние экзистенциализма, фрейдизма и еще какого-то "изма", которого я  не
помню. Одним словом, настоящий разговор об искусстве, профессиональный и в
то же время вполне светский. И что же,  вы  думаете,  выкинул  Фридей?  Он
вдруг остановился посреди тротуара, вперился в эту девицу злобным взглядом
и сказал:
   - Но неужели вы не понимаете, к чему призывает этот фильм?
   И ушел, оставив нас на месте окаменелыми. Идиотизм, верно? Уж  если  не
разбираешься в искусстве, молчи...
   Вообще на последнем курсе университета характер, у  него  стал  заметно
портиться.
   Он и так был довольно угрюмым  типом,  а  после  истории  с  Натти  эта
угрюмость  возросла.  Кроме  того,   он   постоянно   испытывал   денежные
затруднения. На факультете он был совсем одинок, за исключением  меня,  не
дружил ни с кем, да и мне бывало порой  нелегко  выдерживать  его  вспышки
плохого настроения.
   Но при всем этом наша научная деятельность шла вперед, и даже мой  отец
поверил, что передо мной открывается  карьера  крупного  ученого.  Если  я
видел, что Фридей начинает злиться, когда я слишком часто произношу  "наша
теория"  или  "наш   способ",   я   давал   ему   возможность   совершенно
самостоятельно напечатать что-нибудь в  научном  журнале  и,  клянусь,  не
испытывал никакой ревности.
   Но тут дурацкий случай все разрушил.
   У  нас   в   университете   было   студенческое   мужское   объединение
"Альфа-Ламбда", и тот, кто хотел стать его членом, должен был пройти целую
серию  испытаний.  Самым  глупым  было  одно,  заключавшееся  в  том,  что
абитуриенту следовало украсть  что-нибудь,  обязательно  вскрыв  при  этом
чемодан. Один из первокурсников, стремившийся в "Ламбду", не нашел  ничего
лучшего, как забраться в мой чемодан, когда ни меня, ни Фридея не  было  в
комнате. На мое несчастье, он наткнулся  на  копию  того  письма,  которое
когда-то было послано отцу Натти.
   Само собой разумеется,  копия  еще  ничего  не  доказывала.  Во  всяком
случае, для непредубежденного свидетеля. Если бы у меня в  чемодане  нашли
рукописную копию "Гамлета", было бы глупо утверждать, что  я  Шекспир,  не
правда  ли?  Но  у  каждого  заметного  человека  есть  недоброжелатели  и
завистники. Одним словом, дело раздули, и...  Короче  говоря,  я  ушел  из
университета.
   Интересно,  что  именно  Фридей  отнесся  к   случившемуся   с   полным
равнодушием.
   Когда я пришел в нашу комнату, чтобы забрать свои вещи, он как раз  был
дома. Он сидел у стола и, закусив губу, что-то очень быстро  записывал  на
листе бумаги. Я начал было объяснять ему, что копия письма попала  ко  мне
случайно,