,  <направо> или
<налево> так же значимы,  как тогда над ручьем, который сто столетий назад
превращался в реку.
     Не  будем  беспокоиться -  ничто  наше  хорошее  не  пропадет.  Будем
беспокоиться,  ибо не смыть,  не зачеркнуть дурного, коли оно вошло в мир.
Человек,  который сделал Балтийское море,  -  это вы,  это я. Зависящие от
всего,  влияющие  на  все,  по  скрещению  минутного с  вечным,  малого  с
безмерным люди идут головою в звездах. Нужно только хотеть и действовать.
     И верить!
     Нам  привычна мысль,  что  разум  сильнее веры.  Однако,  прежде  чем
начать,  решиться,  открыть,  сделать,  мы  должны  быть  уверены в  своей
способности добиться успеха. Разум велик, но все-таки впереди идет вера. В
себя.


__________________________________________________________________________
     Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 03/07/2000



   Север Феликсович ГАНСОВСКИЙ
   ЧЕРНЫЙ КАМЕНЬ

   Рассказ



     Да,  пришельцы... Занимательный фильм, вы согласны? Жанр, впрочем, не
очень  ясен.   К  научному  кино  не  отнесешь,  к  художественному  тоже.
Фантастическая  натурфилософия,   что  ли?   И  название  <Воспоминания  о
будущем>. Как понимать - что, мол, древние свидетельства о посещении Земли
инопланетянами намекают на  новые  контакты завтра?..  Но  при  чем  тогда
<воспоминания>?
     Нет-нет, не стану спорить  -  снято  красиво.  Баальбекская  веранда,
рисунки эти в пустыне.  Но мне, честно говоря, кажется, что огромные камни
Баальбека не о том говорят,  что некогда к нам являлись высокоумные  гости
со звезд,  а наоборот, что люди всегда стремились к звездам, жаждали войти
в соприкосновение с какими-то высшими истинами.  Такие  глыбищи  вырубить,
обтесать  и  доставить  на место - немалый труд.  И те,  кто его выполнял,
занимались им не только под страхом наказания,  но еще потому, что верили,
будто  он  приближает  их  к  чему-то  стоящему над повседневной заботой о
хлебе.  Естественно,  это происходило в религиозной конструкции, однако по
древним  временам  иного  и  быть не могло.  Кстати,  в самом своем начале
религии играли  другую  роль,  чем  позже.  В  их  истоке  попытка  разума
опровергнуть видимый хаос бытия,  найти в нем законы, подняться к синтезу.
Сила религиозного  обряда  была  в  том,  что  он  придавал  существованию
античного  или,  например,  средневекового человека хоть и обманчивый,  но
возвышающий смысл.  Отсюда вдохновение тех,  кто строил храмы удивительной
красоты,  писал  музыку...  Это  при том,  что святилища уже были центрами
угнетения...
     Что  вы  говорите -  <ничего  не  следует>?..  Конечно,  ничего.  Вот
посмотрели мы с вами фильм,  где толкуется, будто Землю в прошлом посещали
некие пришельцы.  Допустим даже,  что  так.  Ну  а  дальше?  Разве хоть на
волосок по-другому мы  можем  рассматривать стоящие перед людьми проблемы?
Позади  нас  здание Московского университета,  утром  аудитории все  равно
заполнятся  абитуриентами.   Внизу  лежит,  раскинулась  Москва,  и  через
несколько часов, как обычно, покатят автобусы, троллейбусы, тесно станет в
переходах метро. Были когда-то на нашей планете чужие космонавты, не были,
жизнь та же самая. Ничего не снимается с повестки дня.
     Поэтому, мне кажется, интереснее поговорить не о том, прилетал ли кто
на нашу планету тысячи лет назад,  а о тех пришельцах,  которые вот сейчас
живут среди нас. И неплохо устроились, между прочим...
     Нет-нет,   не   надо  так   недоверчиво  улыбаться.   Лучше  скажите,
приходилось ли  вам  слышать о  <феномене X>?  Особенно об  этом  пока  не
распространяются, но знающие знают... Ага, значит, слышали!.. Нет, как раз
этот человек ничего не  ломал и  не  портил.  В  том-то  и  штука,  что он
старается держаться подальше от рентгенной аппаратуры, так же как и вообще
от медицины. Это до вас просто слухи дошли. А на самом деле все иначе.
     Представьте себе  сорокапятилетнего  рослого  и  плотного гражданина,
занимающего пост коммерческого директора галантерейной фирмы. Кажется, она
называется  <Эпоха>,  а  может  быть,  <Вселенная>  -  там любят некоторую
помпезность.   Фирма   выпускает    ножницы,    портсигары,    парфюмерию,
кожгалантерею, в том числе и те дорожные сумки с множеством латунных блях,
что стоят пятнадцать рублей,  однако начинают разваливаться, пока вы еще в
автобусе добираетесь до аэропорта.  Так вот, наш Шуркин (его зовут Шуркин)
успешно занимается своей коммерцией,  и  как-то  ему  выделяют  туристскую
путевку во Францию. По профсоюзной линии, со скидкой. Раз путевка, значит,
обязательно и справка о состоянии здоровья.  Надо так надо. Шуркин солидно
(он  все  делает  солидно)  приходит в поликлинику по месту жительства,  и
выясняется,  что там нет его карточки,  поскольку за свою жизнь он ни разу
не   болел.   Прекрасно!   Карточка  заведена,  ему  дают  направление  на
флюорографию.  Небольшая  очередь,   коммерческий   директор   авторитетно
возвышается   в   коридоре,  авторитетно  сидит  у  самой  двери.  Строгая
служительница наконец впускает его,  он становится к аппарату. А через два
дня служительница в расстройстве стучится в кабинет главного врача. Машина
не сработала!  Почему?  Ответа нет.  Не сработала,  и точка.  У всех,  кто
залезал   в  рентгеновский  закуток  до  директора  и  после,  превосходно
отпечатались на пленке легкие,  сердце и прочие внутренности. А на Шуркине
лучи  дали осечку:  только серый силуэт,  как если бы наш герой состоял из
совершенно однородной ткани.  Даже позвоночника  и  того  нет...  Еще  раз
рентген,  снова то же самое. С огромным трудом удается уговорить Шуркина в
третий   раз   поместиться   перед   экраном.   В   дело   уже    вступили
рентгенорадиологический НИИ,  Институт биохимии имени А. Н. Баха, Институт
биофизики.  Институт антропологии.  Возле директора сгрудились  седовласые
академики,  доктора  наук  затаили  дыхание,  кандидаты стоят на подхвате.
Гаснет свет,  короткий звоночек,  вспыхивает экран,  но там  опять  ровная
серая  тень,  будь  то  фас или профиль.  Именно тень,  а не чернота,  как
получилось бы,  если б лучи сквозь Шуркина  вообще  не  проникали.  Они-то
проникают,  но  не  дают деталей.  Срочное совещание на высшем медицинском
уровне. Шуркину предлагают лечь на исследование. Однако не на того напали:
коммерческий  директор  качает права,  требует справку.  Ее в конце концов
дают,  Шуркин отправляется в Париж,  привозит оттуда положенное количество
газовых зажигалок,  кофточек, каких-то особенных галстуков и в своей фирме
приступает   к    исполнению    обязанностей.    <Исследование?..    Какое
исследование?>  Шуркин  пожимает плечами.  Да,  он согласен,  что интересы
науки требуют.  Но у него,  между прочим, тоже интересы. Во-первых, работу
запускать нельзя, а что касается вечеров, то сегодня матч ЦСКА - <Динамо>,
завтра он встречается с одной знакомой, на послезавтра есть договоренность
расписать  пульку - он не может обманывать людей,  в четверг надо отогнать
машину на техосмотр,  а в пятницу он на два дня едет на дачу.  Штука-то  в
том,  что  хотя наш приятель на работе неулыбчив,  со всякими посетителями
холоден и даже к ним враждебен,  но в  ресторане  он  может  расхохотаться
неожиданно  громко,  и  его  равнодушные глаза оживляются блеском при виде
хорошо приготовленных киевских котлет или,  скажем,  красивой  официантки.
Собственно,  это тот самый тип, который в Америке называют плейбоем, кто в
дореволюционной России шел как  бонвиван,  а  у  нас  за  неимением  более
краткого  определения  описывается в качестве человека,  любящего пожить в
свое удовольствие.  И последнее Шуркину вполне  удается,  так  как  к  его
услугам   <Волга>,   в   экспортном   исполнении,  двухэтажный  коттедж  в
Подмосковье (на тещу), еще одна дачка с участком под Ялтой возле санатория
<Массандра>  (на престарелую бабку),  ковры фирмы <Фландерс>,  магнитофоны
<Нешнл> и <Микадо>, гобелены <Бурбон>, мебельный гарнитур <Рамзес>. Шуркин
выхоленный, лощеный, от него пахнет дорогим французским одеколоном, и хоть
на чужих языках ни звука,  ни единого слова,  но больше похож на  знатного
иностранца,  чем любой на выбор из самых знатных иностранцев.  На отвороте
английского пиджака  у  него  непонятный  элегантный  значок,  он  отлично
разбирается   в  коньяках,  курит  <Герцеговину  флор>,  с  чужими  всегда
подозрителен и насторожен,  за словом в карман не лезет, к нему ни с какой
стороны не подкопаешься.  Академики в отчаянии, они готовы исследовать его
и по ночам.  Но коммерческий директор эту мысль решительно отвергает - его
долг  перед  обществом ночью спать,  чтобы утром являться в фирму свежим и
работоспособным.  У кого-то возникает идея устроить Шуркину новую  путевку
за  рубеж,  чтобы  опять  возникла  необходимость  в  справке  и рентгене.
Устраивают, но тут оказывается, что старая справка действительна в течение
года.  Ничем  директора  не  удается взять,  <Феномен X> так нераскрытым и
зависает в науке...
     Как  вы  сказали,  на  депутатскую комиссию?..  Да  было,  все  было!
Вызывали,  просили.  Но  он  потребовал указать статью  в  гражданском или
уголовном кодексе,  которая запрещала бы уклоняться от рентгена... Да нет,
не   пугается  он  никакого  разоблачения.   Просто  слышал,   что  частое
просвечивание вредно, и та ничтожная, неощутимая доля здоровья, которую он
потерял бы,  поместившись еще  разок под лучи,  Шуркину ценней всех вместе
взятых интересов человечества.  Короче говоря,  он  до сих пор загадка для
окружающих. Но не для меня...
     Ну  что  ж,  извольте.  Но  тогда давайте сядем...  Вот сюда...  Ночь
теплая, звезды светят.
     Разрешите вам сказать,  что сейчас я педагог. Семья. Жена не работает
- у   нас  трое.   Преподаю  рисование  и   черчение  в  школе,   классный
руководитель,  конечно,  ну  и  еще  кое-какие занятия.  Официальных часов
двадцать  четыре  в  неделю,  так  что  зарплата  до  ста  шестидесяти.  И
представьте,  хватает.  В дополнительных доходах нужды не ощущаем, живем в
полном согласии с самими собой.  Дети здоровы, каждый день наполнен делом,
какими-то  событиями,  и  в  общем,  каждый  приносит  радость.  Говорю  о
зарплате, потому что была у меня эпоха, когда, если получалось шесть тысяч
в год, считал себя неудачником и лентяем. Вот десять еще куда ни шло.
     Окончил я в свое время Суриковский институт живописи и здорово  набил
руку  на  пейзажах.  Под Левитана,  но погрубее,  с изрядной долей этакого
энергичного  оптимизма.   Помню,   названия   все   почему-то   получались
однотипные:  <На просторе>,  <На отдыхе>,  еще там на чем-нибудь.  Трава у
меня всегда зеленая,  небо голубое.  И брали мои просторы. Большие богатые
клубы,  дворцы культуры,  гостиницы-новостройки.  Был даже сезон, когда на
ВДНХ  целых  четыре  моих  полотна   по   разным   павильонам.   До   того
натренировался,  за полмесяца способен был сделать картину три с половиной
на два, причем вполне профессиональную. Денег девать некуда, и вот с женой
хлопочем.  В  одной комнате хрустальная люстра за тысячу двести,  в другую
давай за две.  Знакомые цветной телевизор купили, мы уже побежали наводить
справки,  не выпускают ли где экспериментальный объемный.  Мастерскую себе
отгрохал со специальной кладовкой,  где березовые дрова  для  действующего
камина.  Ну, член Союза художников, естественно, непременный заседатель во
всяких комиссиях.  Участник трех всесоюзных выставок,  про республиканские
не  говорю.  Была  уже  и  персональная - рецензенты писали,  что <молодой
художник тонко чувствует красоту  родной  природы>.  Несколько  нас  таких
было,  расторопных, <перспективных>. Всегда в делах, в заказах. Где-нибудь
встретимся случайно,  только и разговора,  что один перед другим хвастать.
Ты из Японии вернулся,  а я в Австралию собираюсь.  У тебя три договора, у
меня пять.  И еще тема была,  в каких  ресторанчиках  на  Монмартре  лучше
кормят.  Про  собор  Парижской богоматери даже неловко считалось - это для
<чайников>, кто раз в жизни вырвался.
     И вот в один прекрасный день я,  такой, как вам описал, решаю, что не
худо бы мне расширить номенклатуру своих изделий.  А  то  кругом  коситься
начинают  -  что,  мол,  все  себя  повторяешь.  До  сих пор были просторы
равнинные,  российские с березками,  почему не попробовать хотя бы горные?
Сказано  -  сделано,  беру  творческую  командировку  в  Алма-Ату.  Такси,
стремительный Ту разбегается  по  бетонной  дорожке,  удобное  кресло,  на
откидном  столике  запотевшая бутылка холодного пива и снова ровный бетон.
Посадка.  Сами знаете,  как одолеваются сейчас  тысячи  километров.  Денек
погулял по городу, на второй - в республиканское отделение союза.
     Художники  -   народ  компанейский,  и  раз  уж  мне  нужен  простор,
рекомендуют одинокий,  принадлежащий Художественному фонду  домик-сторожку
на отроге Ишты-Алатау. Тут же в разговор вмешивается случайно забежавший в
комнату веселый,  скуластый маэстро -  он как раз собирался ехать на своей
машине в  том  направлении.  Сразу все сделалось быстро и  удобно.  Дома у
скульптора (маэстро оказался скульптором) обедаем  по-раннему,  в  большом
гастрономе набиваем  багажник продуктами,  у  гостиницы кидаем  на  заднее
сиденье мои веши.  Кончаются белые городские кварталы,  по  сторонам назад
убегают горы,  поросшие лесом,  их  сменяют пологие холмы  с  кустарником,
потом  ровные плоскогорья и  глинобитные белые  поселочки.  Во  всем  своя
красота,  подчеркнутая быстрым движением,  все откатывается,  исчезает, не
успевая надоесть,  утомить.  Дома,  в Москве,  у меня тоже машина, поэтому
рядом со  скульптором я  не чувствую себя случайным незаконным пассажиром,
при  всем  своем  демократизме понимая,  что  мы  оба  принадлежим  к  тем
представителям человечества,  кому в  силу таланта,  энергии самой судьбой
предназначено  из   мирового  ресурса   стравить  каучука  в   протекторах
автомобилей, сжечь бензина в цилиндрах больше, чем обыкновенным людям.
     Через три  часа  еще  раз  обедаем в городке у подножия высоких диких
гор,  заезжаем к другу скульптора,  председателю  колхоза.  Тот  мгновенно
организует    верховых    лошадей,   мальчишку-проводника.   Алма-атинский
благодетель хочет лично взглянуть,  как я устроюсь,  провожает  до  места.
Поставленная  еще  в  конце  прошлого  века  сторожка  - это двухкомнатный
каменный домик, оштукатуренный изнутри, с зарешеченными окнами. Заботливый
Худфонд  пожертвовал  сюда  печку-буржуйку,  старинную  медную  кастрюлю с
длинной ручкой. Тут же стол, шкаф, стулья и койка. В долине просторно, над
головой масса неба, с трех сторон зеленые склоны хребта, с четвертой бойко
прыгает между гранитными глыбами чистенькая, звонкая речушка Ишта.
     Обнялся со скульптором, побросал на полки в шкафу вермишель, тушенку,
растворимый кофе.  Установил прямо у дома свой этюдник, надавил на палитру
побольше зеленой и голубой.
     И  вот  однажды поздним вечером -  кстати,  конец июля  был  -  сижу,
наработавшийся,  на воздухе. В задней комнате сторожки уже десятка полтора
крепких этюдов и  один,  на который возлагаю особые надежды.  Это одинокая
березка  над  обрывом,   на  ветру.   В  ней  щекочущий  намек  на  модное
<отчуждение>,  а  в  голубом  небе  вокруг  и  в  порывистых облаках масса
оптимизма.  В общем,  глубокомысленно-непонятно.  Размечтался, представляю
себе,  картина уже висит в выставочном зале МОСХа на Кузнецком мосту, люди
смотрят на березку (ее,  кстати,  пришлось выдумать,  так как она здесь не
растет),  и  у  некоторых при  этом  слегка  отваливается челюсть.  Почему
отваливается?  Да потому что среди нас,  пробивных и ловких,  уже возникло
такое   соперничество,    что    о    собственном   успехе   лучше   всего
свидетельствовало то,  насколько сильно огорчился коллега.  Даже мы больше
желали этой досады, чем восхищения лица постороннего.
     Ночной ветерок повеял,  над  восточным краем гор  уже звезды.  Пойти,
думаю, набросить пиджак - как раз простыл немного, слегка лихорадит.
     Вдруг  за  спиной  резкий  свист.   Инстинктивно  обернулся,  успеваю
заметить,  как в двух шагах от меня что-то ударило в утоптанную тропинку и
отскочило.
     Кто это,  думаю,  шалит,  кто посягает на творческий покой известного
столичного художника,  члена всяческих комиссий?  Встал,  но долина кругом
просматривается, и никого.
     Сходил в дом, зажег керосиновую лампу-<молнию>. Вижу, в траве у самой
тропинки черный  камень размером с  грецкий орех.  Поднимаю его  и  тотчас
отбрасываю,  потому что он горячий. Камень этот треснул от удара о землю и
теперь, когда я его кинул, раскалывается надвое.
     Метеорит!
     Помню,  что, сообразив это, я глянул на небо, а потом вобрал голову в
плечи и  сжался,  в страхе ожидая,  что вот в этот миг оттуда свалится еще
что-нибудь.  Затем на  ум  все-таки пришло,  что метеориты -  очень редкое
явление,  я выпрямился и рассмеялся над своей глупостью.  Подобрал большую
часть,  охладил,  перекидывая с  ладони на  ладонь.  Внешняя,  оплавленная
сторона метеорита была как бы в темном блестящем лаке,  а на изломе камень
был тоже черным, но матово.
     Происшествие это меня очень развеселило. Вот, говорю себе, какой же я
все-таки удачник.  Известность,  общее уважение,  заработки да  еще  такие
случаи,  как  жемчужина  (довольно  крупная  жемчужина в  консервной банке
устриц мне попалась),  или этот гость из космоса прямо к моим ногам.  Нет,
точно во мне что-то есть необъяснимое.  Решил, что в награду себе за такие
качества устрою  маленькие каникулы -  завтра  спущусь в  городок,  поймаю
попутную, доставлю небесного посланца в Алма-Ату, в университет.
     Но следующее утро выдалось прекрасное, этюдник зовет, рука просится к
палитре.  Рассудил,  что раз уж  камень добрался,  так сказать,  до места,
торопиться ему некуда.  День провел за работой, на закате беру метеорит из
шкафа просто поглядеть и убеждаюсь,  что не заметил главного.  Метеорит не
простой.   Серединка  более   крупного  куска   отличается  от   остальной
поверхности  среза.  Тут  камень  принимает  канифольный  оттенок,  и  это
местечко чуть  липнет к  пальцу.  Из  школьного курса астрономии в  голове
удержалось,  что метеориты бывают железные, каменные и железо-каменные, но
с мягкой сердцевинкой не падало нигде.  Значит, передо мной нечто, имеющее
значительную научную ценность. Что ж, тем лучше, тем больше чести.
     Завалился  на  койку,  размышляю,  как  удивительно все  же  устроена
Вселенная.  Где-то в другой звездной системе,  а не исключено,  что в иной
галактике,  стартовал этот  камень,  миллиарды километров мчался  затем  в
черной  пустоте,  где  лишь  редкий  атом  водорода испуганно отскакивал в
сторону при его приближении,  увидел голубую планету к финишу бесконечного
путешествия,  и все затем, чтобы успокоиться у меня тут в шкафу. Отклонись
камень на  пылинку еще там,  вдалеке,  его занесло бы к  чужим созвездиям,
отклонись на пылинку уже в земной атмосфере,  мог бы стукнуть меня в темя,
и  вот  уже Московская организация Союза художников недосчитывается одного
из  своих  членов.  Странно было,  что  столь далеко зародившееся развитие
могло повлиять на  весьма конкретную ситуацию здесь,  у  нас.  Конечно,  я
знал,  что  на  Земле всякая причина является лишь следствием более ранней
причины, любое начало относительно, а конец условен. Понимал, что девушка,
сидящая сейчас за коктейлем в  кафе гостиницы <Юность> в Москве,  обязана,
быть  может,  своим  существованием тому  кокетливому взгляду,  который  в
третьем тысячелетии до нашей эры бросила молоденькая египтянка на молодого
пастуха,  полудикого чужеземца-гиксоса.  Однако все  равно  в  камне  было
что-то особенное.  Ведь он мог начать полет, когда на нашей планете еще не
было человека или даже вообще жизни не было, пролетел такой путь, какого и
представить себе нельзя.
     С  этими  мыслями  начал  задр