нее в институте дел хватает, да и  девушка
молодая, погулять надо. А она ко мне. Говорю, не  надо,  мол,  так  часто,
разок в неделю хватило бы. Но разве им докажешь?
   Голос. Выходит, они хорошие, настоящие люди.
   Старик. Родня-то?.. Хорошие.
   Голос. Вероятно, они не без вашего участия стали такими?
   Старик. Без. Я их не воспитывал. Они, между прочим, и не родные. Только
так считается... Ну извините, пора мне. Пойду. До свидания.
   Голос. Алло, алло! Как же вы уйдете, когда нам нужно еще много  узнать?
Подождите! Неужели не увлекает возможность говорить с  будущим?  Ведь  это
впервые за всю историю... Итак - почему только считается, что родные?
   Старик. Все, ухожу. Собрался уже. Спасибо большое за  разговор.  Узнал,
что вы есть, человечество продолжается. И хватит с меня... Да;  кстати,  а
Земля? Она-то еще существует?.. Вы сами на Млечном Пути,  а  планета  наша
как? Бросили?
   Голос. Нет, что вы! И теперь живут. Земля - столица всех планет.
   Старик. Вроде музея?
   Голос. Нет, почему? Но то, что нужно было сохранить, сохранено... Между
прочим, нашу беседу Земля сейчас тоже слушает, как и другие многочисленные
миры.
   Старик. Чего-то я не понял... Вот сейчас слышат люди?
   Голос. Слышат.
   Старик. Прямо сейчас? И то, что мы говорим?
   Голос. Миллиарды миллиардов. Это же первая передача.
   Старик. Вот это попал. Что же вы  не  предупредили,  вы  меня  прямо  в
краску. Я жалуюсь, ворчу...
   Голос. Вы  не  сказали  ничего,  за  что  может  быть  стыдно.  Давайте
продолжать, пока есть время.
   Старик.  Вы  меня  этим  просто  оглушили.  Ну  ладно,   теперь   пойду
окончательно. Надо торопиться, а то внучка  застанет,  будет  уговаривать.
Цветы вот зачем-то принесла... Мне, между прочим, с будущим не так и охота
толковать, мое-то все в прошлом.
   Голос. Можем соединиться и с прошлым! Павел Иванович,  как  раз  в  эти
минуты вторая группа связалась с началом двадцатых  годов  вашего  века...
Нет, немного раньше. Вас можно соединить... Вы слышите меня?.. Алло!
   Старик (издали). Ну?.. Пока еще слушаю... Где у меня пальто?.. В шкафу?
   Голос. Конец десятых годов - время  вашей  молодости.  Там  у  телефона
юноша. Он-то как раз хочет говорить с будущим - и с вами  и  с  нами.  Ему
интересно, он удивлен  и  горит...  Возьмите  трубку.  Юноша  на  проводе.
Поговорите с ним, это опять-таки информация для нас.
   Резкие телефонные звонки.
   Голос. Павел Иванович! Павел Иванович, внимание!.. Конец десятых годов.
   Старик. Каких еще десятых?.. Ладно, слушаю... Алло, у телефона!
   Юноша. Алле, алле, барышня!.. Хотя какая барышня?
   Старик. Ну давай, давай, я слушаю.
   Юноша (очень торопясь). Кто  на  проводе,  алле?!  Слушай,  верно,  что
будущее - другое время?..  Неужели  может  быть?  У  тебя-то  голос  вроде
нашенский, а тот ровно медный... Алле, слышишь? Ты  чего  не  отвечаешь?..
Наши пошли на позицию, мне командир велел в  штабе  имущество  собрать.  И
вдруг вызов...
   Старик. Постой, не части! Ты же меня спрашиваешь, ответить не даешь.
   Юноша. Ну да! Я же тебе и говорю. Наши пошли на позицию, и вдруг вызов.
А он разбитый - аппарат. Миной попало. И провода  нет.  Трубку  беру,  там
голос... Значит, правда, что будущее?
   Слышна отдаленная канонада.
   Старик. Правда. Я тоже сначала не  поверил.  Но  вижу,  что  так...  Ты
сам-то сейчас где? Который у вас год?
   Юноша. А ты? На небе, что ли? Которые раньше говорили, сказали, в  небе
живут, на звездах... А у тебя какой год?
   Старик. Семьдесят четвертый... тысяча девятьсот. Ты  как  -  на  фронте
сейчас?
   Юноша. Ого, полста лет, больше!..  Я-то  на  фронте.  (Понижая  голос.)
Слушай,  а  тут  положение  тяжелое.  Германец  наступает,  армия  кайзера
Вильгельма. У них свой рабочий класс задавленный. С Риги идут, Двинск  уже
захватили. И здесь наступают. Хотят выйти на Гатчину,  там  до  Петрограда
прямая дорога. Нашей власти четыре месяца, а они - чтоб задушить  свободу.
Старые царские полки  стихийно  откатываются,  открыли  фронт...  Канонаду
слышишь? Германские пушки.
   Старик. Постой! Вы где находитесь?
   Юноша. Положение отчаянное. (С возрастающим  энтузиазмом.)  Но  они  не
знают,  они  не  знают,  что  перед  ними  теперь  не  серая  скотинка,  а
революционные отряды! Такого они еще не видели. Мы умрем, как один, но  не
пустим...  Вторую  неделю  здесь.   Вчера   выгнали   двух   провокаторов,
расстреляли  одного  развращенного,  который   грабил.   Вечером   митинг,
постановили - трусов не  будет.  И  сегодня,  как  начнет  германец,  сами
перейдем в атаку. Знаешь, какое настроение... Любой в  отряде  может  речь
держать, всю пропаганду  высказать  -  про  мировую  революцию,  всемирную
справедливость... Алле, на проводе! Ты чего молчишь?
   Старик. Да здесь я, здесь! Скажи...
   Юноша. Ты давай рассказывай скорее, как у вас. Мы-то  изнищали  вконец.
По деревням ни соли, ни железа, в Петрограде продовольствия на три дня. Но
все равно народ горит против капитала... С какого года  сам,  вроде  голос
старый?
   Старик. С девяносто девятого. А вы где стоите?
   Юноша. Так и я с девяносто девятого! Как же выходит?.. Откуда говоришь,
не из Питера?
   Старик. Из Москвы.
   Юноша. И я же московский... Ты сейчас-то где, на какой улице?
   Старик. На проспекте  Мира...  в  общем,  на  прежней  Мещанской.  Даже
дальше. Возле ВДНХ.
   Юноша. Чего-чего?
   Старик. Возле Выставки достижений народного хозяйства.
   Юноша. А что, уже есть достижения?  Мать  честная,  ребятам  сказать  -
обрадуются... Трамваи ходят в Москве?
   Старик. Трамваев мало...
   Юноша. Вот и сейчас не ходят. Мы в Питер собрались - с  Конной  площади
на Николаевский вокзал пехом. Скажи, а керосин есть, дрова?
   Старик. Нету, потому что...
   Юноша. У нас тоже. Старые бараки ломаем, от  холода  спасаемся.  У  вас
ломают бараки?
   Старик. Последние сносят. Но не оттого...
   Юноша. А говоришь, достижения. Подожди, сейчас за стену  выгляну  -  мы
тут в доме сгорелом стоим. Может, пора уже?
   Грохот орудий.
   Юноша. Нет, пока стреляют, готовятся. Но скоро пойдет германец.  Только
им неизвестно, что у нас пушки тоже есть. С Путиловского  вчера  привезли.
Две трехдюймовки. Уже на позиции поставили, окоп для снарядов, все...  Они
пойдут, а мы как жахнем. А потом конница  наша  налетит.  Васька  Гриднев,
кавалерист, собрал по мужикам лошадей.
   Старик (в сильном волнении). Погоди!.. Гриднев... Василий?
   Юноша. Седел нет - из мешков поделали, стремена навили лыковые.  Неделю
он учит ребят ходить в атаку - кусты рубят шашками.  Лошаденки  маленькие,
брюхатые. Но ничего. Сегодня ударят во фланг противнику.
   Старик. Подожди же! Вася  Гриднев...  Я  его  знал.  Воевали  вместе...
Слушай, ты где жил в Москве? Тебя как звать?
   Юноша. Я?.. Алексеев... Крестили Павлом. У Гавриловны  жил,  аптекарши.
Дом на Серпуховском проезде деревянный. Сам учеником на Михельсоне.
   Старик. Брось, перестань!.. Это же я Алексеев! Павел  Иванович...  Я  у
Гавриловны жил. Первый этаж с  крыльца  налево.  Шестеро  наших  заводских
стояло у нее. Моя койка у двери  сразу.  Одеяло  пестрядинное  из  деревни
привез. А летом спал в дровяном сарае.
   Юноша (недоверчиво). Ну?..
   Старик. Отец,  Иван  Васильевич...  Калужской  губернии,  Думинического
уезда, деревня Выселки.
   Юноша (тревожно). Ну?.. И мой батя тоже.
   Старик. И под  Питером  я  был  -  от  михельсоновцев  группа.  Штаб  в
баронском доме сгорелом... Как мы пришли, он еще  дымился.  Собака  черная
бегала, выла.
   Юноша. Да вон она сидит! Я ей хлеба дал... И тоже дым.
   Старик. Сапоги на мне были австрийские тогда, помню. Рука болела - мы в
Петрограде ревизию частных сейфов делали в банке, буржуй ладонь прихлопнул
железной дверцей. Со зла.
   Юноша. Так это он мне прихлопнул. Вот у меня тряпочкой замотано.
   Старик (тихо). Знаешь, ведь я - это ты.
   Юноша. Ты - это я?.. Как?
   Старик. Ну да. Только через время.
   Юноша. Погоди! Ты ведь  старик,  дед.  Тебе  сколько?  Восьмой  десяток
небось?
   Старик. Семьдесят шестой пошел. Понимаешь, это они соединили нас -  те,
которые из будущего. Сейчас ты и есть ты. А после станешь я.
   Юноша. А я сам куда денусь?
   Старик.  Да  никуда!  Состаришься.  То  есть  сперва  мужиком  станешь,
взрослым, а потом состаришься  и  станешь  мной...  Смотри,  как  совпало,
получилось.  (Глубоко  вздыхает.)  Сердце  даже  прихватило.  Где  у  меня
корвалол-то?
   Юноша. Выходит, и мне стукнет семьдесят пять?.. Не верю.
   Старик. Еще бы! В двадцать лет допустить невозможно. Я и сам не  верил.
Первые-то года какие длинные! Из детства в юность. Каждый час  чувствуешь,
что живешь. Но потом она подкрадывается, старость.  Отдельный  день  долго
идет, а года быстро набираются, незаметно... Слушай,  раз  такое  дело,  я
тебя предупредить могу. Чтобы тебе мои ошибки миновать.
   Юноша. Значит, это я, который вот со мной разговариваешь?
   Старик. Ты.
   Юноша. Как здорово!.. Ну скажи, отец, как у тебя там? У меня  то  есть.
Как все будет получаться? Мы с ребятами тут вот разбираем - кто министром,
кому армией командовать. Прежние-то, царские, теперь полетели. Наша  будет
власть. Ты объясни, кем я стану. Командиром фронта, а?
   Старик. Фронта?.. Нет, не будешь.
   Юноша. Ну хотя бы полк под моим началом.
   Старик. Не. Провоюешь рядовым.
   Юноша. А почему?
   Старик. Так получится.
   Юноша. А потом? Как отстоим революцию, тогда кем?.. У нас  лектор  был,
про звезды рассказывал, Луну, Солнце. Всем, говорит, надо учеными быть.
   Старик. Ты ученым не станешь. Рабочий.
   Юноша. Опять рабочий?
   Старик. Да.
   Юноша. На Михельсоне?.. И жить у Гавриловны в дому?
   Старик. Какая там Гавриловна?! У нее дом отберут.  Завод  у  Михельсона
тоже. Все станет нашим. Но ты рабочий.
   Юноша. А в песне поется: "Кто был ничем, тот станет всем". Ты  что  же,
не старался, не хотел подвиг совершить или что-нибудь?
   Старик. Еще как! Революция началась, только и думал, что героем  стану,
все меня будут знать.
   Юноша. Вот и я мечтаю. Мы тут про подвиг думаем все.
   Старик. Ну правильно. Твои мечты, которые сейчас, и  есть  мои  молодые
мысли. Но не получилось.
   Юноша. А почему? Ты расскажи, как прожил.
   Старик. Семья... Как  прожил?  Семья,  дети  -  три  сына.  Только  они
погибли, все мои сыновья. (Плачет.)
   Юноша (тихо). Ты что, отец?..
   Старик. Видел-то их совсем мало. Почти ничего такого и сделать для  них
не мог особенного. Таня училась после гражданской, стала медиком,  врачом.
Выучилась, надо ехать в Среднюю Азию на трахому. Тогда  многие  заболевали
глазами. Слепли. По городам, по улицам нищих незрячих - не  протолкнуться.
Потом на оспу в Поволжье - эпидемии подряд шли, целыми деревнями лежали. С
холерой тоже боролись. Тогда от холеры помирали тысячами.
   Юноша. Сейчас мрут.
   Старик. Про это и разговор... В Белоруссии тоже была  -  там  лихорадки
болотные косили народ.
   Юноша. А ты?
   Старик. А я здесь, в Москве. Дома. Один  на  все.  Со  смены  с  завода
идешь, в очередях настоишься. Пришел, мальчишек потрепал по голове одного,
другого... А дров наколоть, печь растопить, поесть приготовить, постирать.
Да бригадмил - с бандитами, с хулиганьем бороться,  милиции  помогать.  Да
субботники, да воскресники. Сыновья росли сами. Потом  сорок  первый  год,
война. Смотрим с Танюшей - они уже в шинелях. Первым Павел пошел  -  такой
красивый, высокий,  как  бывают  молодые  парни.  И  один  за  одним:  "До
свиданья, папа, до свиданья, мама". Но не случилось того свидания.
   Юноша. А дальше что?.. Бобылем остался?
   Старик. Дальше?.. Дальше в  сорок  четвертом  на  лестнице  звонок.  За
дверью девушка в гимнастерке, взгляд суровый. "Вы Павел Иванович?"  -  "Ну
я". - "Мы с Павлушей вместе служили в  части..."  Зашла  и  вдруг  плачет.
Убивается, слова сказать не может. Мне бы самому плакать, а я  ее  утешаю.
Выплакалась: "Ладно, пойду..." - "Куда  ты  пойдешь,  оставайся,  квартира
большая..." - "Я, - говорит, - замуж никогда не пойду". "Почему, - говорю,
- не идти? Неужели фашисты так над нами наиздевались, что детей  в  России
больше не будет?" И в сорок пятом  тоже  звонок.  Парень.  Этот  про  Колю
рассказывал, младшего. Фотографии принес, ордена.  Сам  из  Ленинграда,  у
него там все близкие погибли в блокаду... "Оставайся, места  хватит..."  -
"Ладно, останусь..." Теперь замминистра. Дочку Танюшей назвал - ну в честь
нашей Тани. От среднего, Гриши, тоже приехали. Опять  набралась  квартира,
детские голоса зазвенели. Но сынов моих нет.
   Юноша. А жена?
   Старик. Таня?.. Она врачом на фронте. В окружение попала с ранеными.  И
фашисты ее убили.
   Юноша. Слушай! Вот к нам в отряд питерские влились, с Нарвской заставы.
Девчонки там две. Одну Татьяной звать - глаза с поволокой. Я все время  об
ней думаю. Это что же, она и есть?
   Старик. Она.
   Юноша (горячо). И  мы  поженимся?..  Скажи,  поженимся!!  Она  за  меня
пойдет?
   Старик. Поженитесь. Только я тебе говорю, ее  фашисты  убьют.  В  сорок
первом.
   Юноша. А с кем же это опять война? В сорок  первом  году?  Кто  на  нас
пойдет?
   Старик. Фашизм.
   Юноша. Это кто - мировая буржуазия?
   Старик. Она.
   Юноша. Мы-то здесь ждем - вот-вот всемирная революция  грянет  по  всем
странам... Скажи, а ты воевал в сорок первом... то есть мне воевать?
   Старик. Не пустили.
   Юноша. Не пустили? Как?
   Старик. Не пустили, на заводе оставили сталь варить. Металла-то сколько
требовал фронт? Каждый бой - кровь и металл, кровь и металл. Любую  победу
сперва в цехах надо было добыть. Не думай, что в  тылу  сахар,  -  техника
всей Европы на нас шла. Работали, у станков падали. В литейном жара,  окна
плотно закрыты, чтобы светомаскировку не нарушать. Берешься  заднюю  стену
печи заправлять - порог высокий, лопата веская  да  брикеты  килограмм  по
десять, побольше полпуда. Точно не  кинешь,  по  дороге  все  рассыплется.
Перед открытой дверцей задерживаться нельзя - сожжет. Надо быстро подойти,
размахнуться, кинуть и тут же уйти. С такта сбился - ничего не выйдет... И
плавки долгие были - не то что теперь. Намотаешься  у  мартена,  еле  ноги
держат, ждешь, пока металл поспеет к  выпуску.  Случалось,  когда  авария,
неделями не уходили с завода. Две смены отработаешь, часа три прикорнул  в
красном уголке, и опять... Но силы-то откуда? Паек военный, голодный, да и
того не съедаешь, потому что дети...
   Юноша. Какие дети? Твои сыны на фронте.
   Старик (кричит). А чужие дети?! Напротив, на лестнице, солдатская вдова
молодая, Верочка, в конторе работает где-то. Двое  -  вот  такие  крохи  -
ходят бледненькие. Как же утерпеть, не подкопить  им  кирпичик  хлеба,  не
занести хоть раз в неделю?.. Эх! (Плачет.)
   Вступает мощный аккорд музыки.
   Старик. Что такое? Я вижу звезды!.. Или мне кажется, что  звезды  горят
сквозь стены, сквозь потолок?.. Эй, где вы, которые из будущего?
   Голос. Мы здесь и внимательны.
   Старик. Дайте нам еще минут десять хотя бы... Слушай,  мальчик,  юноша,
мне тебя предупредить надо. Жизнь, в общем-то, не очень хорошо  сложилась.
Можно бы больше достигнуть, сделать. Брался за многое,  а  из  всего  мало
осталось. Может быть, вечное что-нибудь надо было  начинать,  а  я  всегда
только один день обслуживал. В лучшем случае месяц или год. Чего в  данный
момент нужно, то и делал. Но эти моменты все прошли. Давно.
   Юноша. Чего-то я не пойму. Скажи еще раз.
   Старик. Слушай внимательно. Сейчас у вас  будет  бой.  За  деревней.  В
контратаку пойдете, германец отступит, прижмет  огнем,  положит  на  снег.
Смирнов, командир, вскочит, и ты за ним бросишься. Так вот,  я  тебе  хочу
сказать - бросайся, но не  сразу.  Секунду  пережди,  и  тогда  тебя  пуля
минует.
   Юноша. Какая пуля?
   Старик. Которая меня не миновала.
   Юноша. Ранило?
   Старик. Слуховой нерв задело. На рабфаке потом уже не потянул - лектора
не слышал. Выучиться так и не  смог,  как  другие,  в  инженеры  вышли,  в
профессора... Сталь варил, выше помощника горнового тоже не поднимался.  В
общем, большого ничего совершить не  пришлось.  Такого,  чтобы  навечно...
Понял меня, что я говорю-то?.. Сделаешь?
   Юноша. Не знаю.
   Старик. Почему?
   Юноша. Не знаю. Обещать не стану.
   Старик. Ну вот. Всегдашняя история - старость предупреждает, юность  не
слушает. Но ведь ты - это я.  Теперь  уже  ясно,  какую  роль  та  секунда
сыграла. Мне-то видно.
   Юноша. Чего же ты сам сразу бросился? Не ждал.
   Старик. Да меня самого сразу как-то подняло за ним... Но мне-то  откуда
думать было? А тебе-то я говорю.
   Юноша. Эх, отец, если б ты чувствовал,  как  сейчас  тут...  Утро...  И
сегодня  революционная  армия  перейдет  в  наступление.  Мы  на   митинге
поклялись. Это великий  поход,  как  лектор  говорил.  Кончается  прежнее,
начинается совсем другая жизнь. А ты говоришь - подожди.
   Старик. Секунду. Я же тебе не про трусость-измену. Одна доля секунды.
   Юноша. У нас здесь нового чувства столько! Мы об государстве думаем, об
целом мире, обо всех трудящихся и угнетенных... Или вот дружба. Мы  теперь
все вместе. Я за Смирнова жизнь отдам, не пожалею. Или за Васю Гриднева.
   Старик.  Не  отдашь  ты  за  него  жизнь!  В  двадцатом  Васю   зарубят
махновцы-бандиты на Украине. Крикнет: "За власть Советов!" - и падет. А ты
будешь в другом месте... У меня лучшие друзья уходили молодыми.
   Юноша. Неужто в двадцатом еще воевать?
   Старик. А ты думал! Так тебе господа и отдали Россию  даром!  Генералов
на нас пойдет  без  счета,  капитализм  всей  планеты.  Только  начинается
гражданская  война.  Еще  ой-ой  насидишься  в   седле,   натопаешься   по
снегам-степям. Четыре раза с Таней будете расставаться, на  разные  фронты
попадать.
   Юноша  (вздыхает).  Мы-то  считаем,  только  вот  с  германцем   сейчас
справиться... Ну ладно, раз так.
   Старик. Ты  слушай  меня.  За  много  не  берись,  понял?  Я  вот  даже
английский принимался учить в лазарете - с парнем лежали на койках  рядом,
у него книжечка была. Думали, пригодится мировую революцию делать. Но  это
было зря... На рабфак не пробуй, только время потеряешь. И Таня  пусть  не
учится  на  врача,  пусть  чего-нибудь  другое...  Или   взять   завод   в
Иваново-Орловском. Мы его сразу после гражданской восстанавливали. Знаешь,
как выкладывались? На тачку земли навалишь - еле стронуть - да  еще  бегом
по доскам. Не восстанавливали - новый построили. Но в сорок втором  сгорел
тот завод, а теперь уже мало кто помнит, что был. В общем, жилы не рви  на
той стройке.
   Юноша. Понятно... Значит, ты совсем один остался?
   Старик. Ну есть тут, я тебе говорил. Только они не родные.
   Юноша (после паузы). Голодуешь?
   Старик. Что?
   Юноша. Голодуешь, говорю?
   Старик. Кто?.. Я?
   Юноша. Ты.
   Старик. Я, что ли, голодаю?.. Это спрашиваешь?
   Юноша. Ну да.
   Старик. Сказал тоже! Меня тут куда посадить  не  знают,  чем  угостить.
Апельсины - только  бы  ел.  Лучших  врачей  приглашают  насчет  здоровья.
Совестно даже самому... Заняться нечем, дела нету -  вот  беда.  Я  же  не
понимаю эти... экологию, структурный анализ.
   Юноша. Чего-чего?
   Старик. Науки.
   Юноша. Какие науки?
   Старик. Ну, ученые они. Говорят, а мне не понять, когда  они  про  свои
дела.
   Юноша. Они ученые, что ли, с кем ты живешь? Как же ты  попал  к  таким?
Швейцаром?
   Старик. Да каким швейцаром, ляпнешь тоже! Я же  рассказывал.  С  фронта
приходили и оставались. Потом сами выучились, дети их выучились. Да у меня
у самого пенсия - выше головы хватает. Только она мне и не нужна.  На  что
тратить-то?
   Юноша. Так это что - те самые, что ли, которые в войну?  У  вас  как  -
солдаты учатся, рабочие? Не одни господа?
   Старик. Господа?.. Господ давно уже нету. Все трудятся.
   Юноша. Все?.. А трамвай до сих пор не  починили,  дров  не  подвезли  в
Москву - бараки ломаете.
   Старик. Какие там дрова?.. Ты мне говорить н