мля  сама  не  была  еще  объединена,
соперничали страны и группировки стран.
   И нарушилось нечто тонкое. От неведомых причин стали гибнуть слоночеры.
Мор хлестал с материка на  материк.  Был  случай,  когда  у  моря  Павлова
самолет  обнаружил  миллионное  скопище   умиравших   гигантов   -   смрад
распространялся на сотни километров вокруг. Трава  постепенно  переставала
ползти, новые корни тут  же  уходили  в  почву,  истощая  ее.  При  первых
исследователях стебли стеной поднимались на высоту человеческого роста,  а
Андрей застал только слабые кустики. Обнажались равнины и  горные  склоны,
планета лысела на глазах.  Неделями  подряд  дули  пыльные  бури,  однажды
засыпало целый городок. Начал меняться  состав  атмосферы,  небо  делалось
белесым. Великолепные закаты ушли, жара  донимала,  делалась  невыносимой.
Сначала люди покинули экватор, затем стали уходить с умеренных поясов.
   И наконец - это было при Андрее - Всемирный  Совет  принял  решение  об
эвакуации. Эксперимент не удался. За шестьдесят лет было разрушено то, что
создавалось на Венере в ходе пятидесяти миллионов веков, - биосфера...
   А голос, нарочито безличный, неэмоциональный, тек из микрофона:


   "...Сегодня  мы  расстались  с  цветком  африканской   фиалки.   Трудно
установить причину его гибели.  Мы  прошли  холодный  слой  атмосферы,  за
бортом сейчас около 200 С. В  кабине  жарко,  с  каждым  днем  температура
повышается. Но растение было у нас под колпаком с повышенной влажностью, и
ртутный столбик там ни разу не показывал выше 25 С. Тем  не  менее  листки
поблекли и опустились. Цветок был с нами  около  двух  лет,  стал  другом,
поэтому похороны устроили торжественные. Извлекли  растение  из  почвы  со
всеми  корешками,  положили  на  диск  электрической  печки  и   подвергли
кремации. Второй включил что-то из Мендельсона, и под эти  звуки  то,  что
осталось от фиалки, сгорело. Мы теперь несколько сентиментальны,  пожалуй.
Стало грустно. Второй сказал: "Все-таки это был смелый кусочек жизни.  Как
далеко он забрался".
   Это верно. Мы уже в 500.000.000 километров  от  источника  животворного
света  -  Солнца.  Сейчас  кабина  еще  выдерживает  возрастающее  внешнее
давление газов, кое-что мы увидим до тех пор, пока нас не сомнет. В  15:00
в третий раз попали в прозрачную освещенную зону. Фантастические  пейзажи.
Пары метана здесь светятся ярко - красным и коричневым. Другой  свет  бьет
снизу, как бы из центра планеты: что там светится - неизвестно.  Несколько
часов неслись как в туннеле с  бахромчатыми  стенками,  затем  развернулся
простор, и мы оказались над бесконечным красным морем. Внизу  были  пляжи,
чуть седоватые, и красные волны.  Слева  стояла,  уходя  в  бесконечность,
коричневая стена, и у всего этого  был  масштаб,  создававшийся  облачками
водорода, которые, чем ближе, тем были больше. Справа били радуги -  и  не
одна,  а  несколько  перекрещивающихся  -  и  тоже  подчеркивали   размеры
разреженности. А небо сверху висело сталактитами, которые на наших  глазах
превращались  в  руки  и  головы  каких-то  чудовищ.  Одна  из  рук  стала
расти-расти, затмила радуги, дошла вниз до "моря" и рассеялась.
   Жаль, что никто не увидит этого так,  как  увидели  мы.  Однако  горько
делается  оттого,  что  все  это  бессмысленно,  что   массы   материи   и
титанические движения не сознают себя, миллиарды лет  не  будучи  оживлены
ничьей оценкой.  Вообще  говоря,  удивительны  сияния,  туманности,  кроны
далеких светил, но это  мир,  который  в  ответ  на  твое  любопытство  не
выскажет своего. Все перемещается, но все мертво и равнодушно.
   Снова начинаешь думать о редкости жизни. Вся Солнечная система  -  газ,
плазма и камень, за счастливым исключением нашей родной планеты и  Венеры,
где на границе адских холодов создалась пленочка жизни. Здесь, в  холодном
блеске равнодушных спектаклей мертвого, особенно чувствуешь случайность ее
порождения. Миллионы чудес миллиарды  раз  должны  были  свершиться,  чтоб
сформировался какой-нибудь жучок, и мы до сих пор еще не знаем,  чему  нас
могут научить тончайше сбалансированные структуры этого существа.
   Через три часа тьма опять поглотила нас,  я  подозвал  бельчонка  -  он
ткнулся носом мне в руку. Да, недаром в эпоху Великих Открытий  в  дальнее
плавание обязательно брали собаку. Паруса она не могла убирать, но чему-то
важному помогала. У человека разум,  у  животного  другое,  но  без  этого
другого Земля и Вселенная были бы пустое, скучнее, безнадежнее.  И  вообще
развитие живого зависит, видимо, от живой среды, от  того  биохимического,
электрорадиационного и, в конечном счете,  нравственного  обмена,  который
идет между различными видами существ...
   А до конца нам осталось примерно восемь суток".


   Андрей поежился в кресле.  Вот  так  они  и  неслись  тогда  к  гибели,
пятьдесят лет назад. И думали о том, как уберечь жизнь. С Землей-то все  в
порядке. Последние капли нефти упали в моря  и  реви  еще  в  70-х  годах.
Начиная  с   1980-го   порча   природы   рассматривалась   как   тягчайшее
преступление.
   Но вот с Утренней Звездой не вышло.
   Он огляделся. Солнце уже  опустилось  за  хребет  Эйнштейна,  наступили
светлые венерианские сумерки. Андрей повернул рычажок звукоискателя, опять
в кабину донесся кашель слоночеров. То было  одно  из  последних  стад  на
планете. Теперь уже знали, что именно от одетых в броню  гигантов  зависит
рост трав - слоночеры как-то оплодотворяли движущиеся растения, но  только
в том случае, если двигались сами. Но двигаться  они  перестали.  И  людям
тоже не удавалось сдвинуть их с места. Ничем не приманишь и не  испугаешь.
Тут было иначе, чем на Земле. Слоночеры не имели болевого центра в мозгу и
болевых рецепторов в организме - во всяком случае, ни того, ни другого  не
удалось обнаружить. Пока трава была у них под ногами, они  ее  выедали,  и
все тут.
   Андрей представил себе покинутые города - там, дальше,  за  облысевшими
холмами. Пустыни, где еще при его родителях леса  шелестели  под  солнцем.
Теперь это был почти лунный пейзаж - пыль и  камень.  Возможно,  люди  еще
придут, когда в отдаленном будущем истощатся сырьевые ресурсы Луны. Но уже
не так, как пришли в конце XX века. Будут установлены колпаки - защита  от
жарких солнечных лучей и пылевых бурь. Машины  пророют  глубокие  шахты  к
залежам марганца, никеля, меди. Венера сделается обогатительной  фабрикой,
но не станет сбывшейся мечтой о прекрасном.
   Предчувствие беды опять охватило его.
   - Что такое? Откуда?
   Может быть, ожидается  действительно  гигантское  землетрясение.  Одно,
сильнейшее,  было  не  так  давно,  но  это  не  резон,  чтоб  второго  не
последовало  сразу.  Однако,  не  то  было  ощущение.  Обессиливающее,  не
мобилизующее.  Андрей  вспомнил,  как  отец  рассказывал  о   том,   какой
непонятный ужас овладевал людьми перед появлением декабра.  На  кой  черт!
Хищников уничтожили напрочь. Мамонта и то скорее встретишь в  подмосковной
роще на Земле, чем декабра здесь.
   Дежурный встал, заходил по  кабине,  потом  щелкнул  переключателем  на
панели.
   - Вост!
   - Да.
   - Слушай, я просто не могу. Что-то со  мной  делается.  Не  усидеть  на
месте.
   - Мне тоже.
   - Давай спустимся.
   - Давай.
   Андрей быстро вышел на площадку, сел в  лифт.  Выскочил  внизу.  Дверь,
брошенная рукой, громко хлопнула.
   Огляделся.
   Странным, непривычным все вокруг стало.  Опоры  башен  росли  будто  из
тумана.  Свет  нескольких   ленточных   фонарей   боролся   с   сумерками.
Таинственностью заволокло здание электростанции,  брошенные  жилые  блоки.
Андрей  неожиданно  почувствовал,  что  не  знает,  что  там  дальше,   за
корпусами. Должно быть, пустые горы, а теперь неизвестно что.
   Вост стоял неподалеку от первой стафометрической будки.
   - Ну?
   - Не знаю. - Голос у Воста был хриплый. -  Говорят,  вот  так  хотелось
бежать от декабра.
   - При чем тут декабр?.. Скорее всего, просто одиночество. Понимаешь, на
Земле человек не бывает одинок. Даже на  необитаемом  острове.  Все  равно
есть окружающая планету атмосфера жизни.
   - По инструкции, - Вост вдруг перешел на шепот,  -  мы  должны  быть  в
кабинах при угрозе землетрясения.
   Туман сгущался, он лег полосами.
   Второй дежурный схватил Андрея за руку:
   - Слушай.
   Странный звук возник и приблизился. Что-то вроде конского топота.
   - Лошадь?.. Хотя какая тут может быть лошадь?
   Они вглядывались в полосы тумана. Все стихло. Только в двух  прозрачных
будках  стафометров  -  одна  напротив  другой  -  из  распахнутых  дверей
доносилось негромкое тикание счетчиков, отмечавших боренье  подземных  сил
глубоко внизу под почвой.
   Какая-то тень возникала в молочной мгле, крупная, высокая,  и  у  обоих
одинаково  разом  сжалось   сердце.   Зловещим   было   это   существо   с
раскачивающейся походкой, длинной мордой, мускулистыми  передними  лапами,
которые висели вдоль тела.
   Декабр!.. Действительно, декабр.
   Зверь шел наобум, пошатываясь. Большие глаза, одновременно и жалобные и
злые, глянули на затаивших дыхание  Воста  и  Андрея  пусто,  слепо  и  не
увидели их. Чуть полыхнувший  ветерок  донес  запах  гниения,  свалявшейся
шерсти, какой-то тоски.
   - Люди уходят, а он пришел, - прошептал  Вост.  -  Он  почуял,  что  мы
уходим.
   Декабр вел себя, как пьяница, вдруг пробудившийся в незнакомом месте, в
одиночестве. Попавший с окраины в центр, ночью,  так,  что  все  непонятно
кругом, нигде ни души и не у кого спросить дорогу. Он смотрел и не  видел,
не признавая окружающее своим. В десяти шагах от Андрея  он  опустился  на
передние лапы - когти сложились в копыта, -  скакнул,  но  неловко,  косо.
Поднялся опять и нырнул в  туман.  Стук  его  шагов  удалялся  постепенно,
поворачивая вправо, к жилым блокам.
   - Он слепой,  -  сказал  Вост.  -  Может  быть,  ему  сожгли  глаза  из
пистолета.
   Андрей помотал головой.
   Не в этом было дело. Декабр просто не видел при искусственном  свете  -
это выяснили еще при первых  встречах.  Но  он  перекрывал  свою  слабость
развитым слухом и  обонянием.  Колонистам  начальной  эпохи  не  удавалось
укрыться от пего нигде. Хищник  взбирался  по  отвесным  каменным  стенам,
быстрый и верткий, как паук, цепляясь когтями за малейшие  неровности.  Он
вламывался в окна, его не могли  остановить  даже  металлические  решетки.
Начав охоту, он убивал обязательно, если прежде не успевали убить его.
   Стук копыт приближался теперь, но с другой стороны.
   - Сейчас он учует, - сказал Андрей. - Ветер от нас.
   Декабр вновь возник из тумана совсем рядом, и Андрей, не успев  понять,
что делает, очутился в кабине  лифта.  Стукнула  дверца,  чуть  зашелестел
подъемник, и тут же человек услышал скрежет  внизу.  Декабр  взбирался  по
арматуре. На миг пришло в голову: "Доберусь до верха, а там - вниз. И  так
буду ездить. Вост тоже убежал, и все в  порядке".  Но  сразу  он  вспомнил
рассказ о том, что вот так погиб на строительстве обсерватории  монтажник,
пытавшийся спастись от неминуемой смерти. Зверь перегрыз  трос,  и  кабина
рухнула.
   Андрей доехал до верха - черная мохнатая масса отстала всего метров  на
тридцать - и побежал по эстакаде. В просветах настила под ногами  мелькали
крыши  складов,  маленькие  совсем.  Поверхность  озера  вдали  потемнела,
сливаясь с холмами, небо сделалось черным, только над хребтом  сохранилась
светлая область.
   Он добежал до обмерной площадки и сообразил, что не знает, куда дальше.
   - Эй, скорее! - это был голос Воста.
   Конец двадцатиметровой стрелы крана приближался к Андрею в воздухе.  Он
прыгнул,  как  акробат  в  Цирке,  схватился   за   какую-то   поперечину,
почувствовал, что его несет. Подтянулся, влез на арматуру,  быстро  пополз
на четвереньках.
   Вост, тяжело дыша, прошептал:
   - Спрячемся в стафометрах. Они крепкие. Отсидимся.
   Вдвоем они втиснулись в кабину второго  лифта,  доехали  вниз.  Как  на
стометровой дистанции, бросились к будкам. Вост  влез  в  одну,  Андрей  в
другую  рядом.  Эти  будки  были  самыми  прочными   сооружениями   здесь,
рассчитанными, чтоб выдержать, даже если завалит сотнями  тонн  грунта.  И
замки в дверях остались еще с  той  поры,  когда  персонал  Центра  жил  с
семьями, с детьми. Только места между прибором и стенкой было очень мало -
как раз на одного.
   Сначала Андрею показалось, что  декабр  совсем  потерял  их.  Но  зверь
спустился  с  башни,  принюхиваясь.  Он  снова   ослеп,   попав   в   зону
искусственного  света.  Встал  на  задние  лапы,   неуверенно   побрел   к
стафометрам. Натолкнулся на столб фонаря, отскочил и,  рассвирепев  вдруг,
взмахнул когтистой кистью. Столб упал, светящаяся лента оборвалась.  Стало
темнее на площадке,  но  для  декабра  положение  переменилось.  Он  видел
теперь. Выпрямился, решительно пошагал к той будке, где укрылся Андрей.
   Он обнял будку когтистыми лапами и в упор  посмотрел  на  человека.  Их
разделяла трехсантиметровой толщины прозрачная стенка.
   Вост завозился в соседней будке, что-то крикнул. Но первый дежурный  не
повернул головы. Он смотрел на  декабря,  понимая  теперь,  отчего  первые
колонисты называли его помесью волка с обезьяной.
   Грудь, могучие плечи и шея заставляли вспомнить о горилле. А морда была
с длинными челюстями, так что пасть могла разеваться  на  четверть  метра.
Глаза были прозрачные, большие с удлиненным разрезом. И уши стояли  прямо,
возвышаясь над плоским лбом.
   Целую минуту декабр был неподвижен. "Думает  ли  он?"  -  спросил  себя
Андрей. Нет, вряд ли. И  даже  не  удивляется  ничему.  Вот  пришли  люди,
разрушили весь его прежний мир, наставили свои сооружения.  Но  у  него  и
представления нет, какой  была  его  планета  миллионы  лет  прежде:  ведь
родители ничего не сообщили ему об этом. Он  зверь  и  исходит  из  данной
ситуации. Здесь пища, а перед ней преграда. Он мыслит только о  себе,  ему
свойственна полная самостоятельность, он весь в "сейчас" и "тут",  его  не
омрачают, не просветляют ни прошлое, ни будущее.
   Все это было так, и в то же время взгляд декабра, казалось,  опровергал
все это. В нем чудилась тоска,  осознание  того,  что  он  уже  пережиток,
реликт на планете,  которой  впредь  надлежит  быть  только  камнем.  Боль
невозможности дойти до разума, понять и высказать понятое.  Как  будто  он
отвечал своим взглядом Андрею, увидев в глазах человека ту информацию, что
шла не на словесном, сознательном уровне, а  на  том  другом,  на  котором
когда-нибудь, возможно, сумеет общаться все живое в Солнечной  системе.  И
несмотря на  страх,  Андрей  не  мог  не  ощутить  гордую  отчаянную  силу
животного, не мог не залюбоваться лапами декабра,  мощными,  массивными  и
при этом гибкими и "нервными", на которых  связки,  кровеносные  сосуды  и
каждый  мускул  выступали  резко,  отчетливо,   ежесекундно   меняя   меру
выпуклости и напряжения.
   Зверь вдруг жалобно завыл, прижался грудью к стеклу. Андрей отшатнулся.
   Опять что-то крикнул Вост в своей будке и махнул рукой.
   А затем Андрей почувствовал, что им пропущено нечто.  Зверь  прыгнул  к
Восту. Но даже не прыгнул, потому  что  самого  движения  не  было  видно.
Просто декабр сначала был в одном месте, а потом сразу оказался в  другом.
Без промежутка.
   Декабр обхватил вторую будку и потряс ее. Но она стояла  прочно.  Тогда
он поднял лапу, и резко проскрежетало что-то. Андрей в ужасе закусил губу,
потому что кристаллизованное стекло поддалось. Пять тоненьких стружек - по
одной из-под каждого когтя - брызнули в воздух,  постояли  и  разрушились,
падая.  Снова  взмах,  и  еще  раз  как  будто  струйки   воды,   внезапно
иссякнувшей, повисли и опали. Зверь пустил  в  ход  обе  лапы,  он  рыл  и
царапал стекло, как собака роет землю.  Через  несколько  секунд  в  двери
образовалась дырка. Андрей видел, как  Вост  старается  вжаться  спиной  в
прибор.
   Декабр попробовал сунуть лапу в отверстие, она еще не лезла.  Он  снова
взялся царапать. Сама природа научила его этому: так он и  мясо  убиваемых
им слоночеров добывал из-под стальной несокрушимости панциря.
   Счетчик стафометра на уровне затылка Андрея защелкал неожиданно громко,
торопясь, захлебываясь. Но первый дежурный не услышал. В  голове  метались
обрывки мыслей. "Вот он, воет, рядом. Сейчас он погибнет... И пусть. Мы же
ссоримся все время, пока остались здесь вдвоем. Даже  сидеть  не  можем  в
одной кабине. Когда-то дружили, он был  отличный  парень,  но  теперь  его
присутствие  непереносимо.  Обрывает  меня  на  каждом  слове.  Разве  так
можно?.."
   Он нажал замок двери, ударил ее ногой и выскочил из будки.
   - Эй, ты! Жри меня!.. На.
   Но в этот момент стафометр за его  спиной  забился,  заверещал.  Что-то
сгустилось в воздухе, он стал ощутимым, плотным. Свирепо  дрогнула  почва,
металлические  конструкции  Центра  задрожали,   зазвенели.   Один   удар,
второй... Андрей почувствовал, что его поднимает.
   При первом толчке землетрясения  декабр  сделал  гигантский  прыжок  от
будки на открытое место. Он сел, как собака, уперев передние лапы в песок,
подняв вверх морду, прислушиваясь.
   Еще раз качнулась почва, Андрей едва устоял на ногах.
   Стафометр забормотал и смолк. Стало тихо. Издалека, со  стороны  озера,
где расположились слоночеры, донесся хриплый кашель.
   Первый дежурный смотрел на декабра.  Тот  прислушивался,  вытянув  шею.
Поднял лапу, поскреб себе грудь. Завертелся на месте и опять застыл.
   Еще раз едва уловимо донесся кашель издалека.
   Декабр стал  во  весь  рост,  сделавшись  очень  похожим  на  человека.
Опустился на все четыре лапы и уверенным галопом поскакал прочь.
   Стук копыт слышался некоторое время и стих.
   Андрей глубоко вздохнул. Силы вдруг оставили его. Он сел на землю.
   Распахнулась дверь второй будки. Вост  вышел,  пошатываясь.  Он  сделал
несколько шагов как-то бесцельно, оглядываясь  по  сторонам.  Остановился,
рванул с пояса пистолет, направил его на стафометрическую будку.
   Ярко,  ослепляюще  вспыхнул  пятиметровый  рукав  плазменного  пламени,
белого в середине, синего по краям. Пахнуло жаром. Будка, вся оплавленная,
покосилась. Вост направил пистолет на столб  фонаря.  Вспышка  -  и  столб
покосился.
   Потом второй дежурный отшвырнул пистолет, подошел к Андрею и  опустился
рядом с ним на песок.
   - Ты понял, что я тебе кричал?.. Чтоб ты не выстрелил.
   - Я бы и не стал стрелять, - сказал Андрей.
   - И я бы не стал. - Вост кивнул. - Даже если б он сожрал тебя.  И  если
потом меня тоже.
   Уже совсем стемнело кругом.
   Пустыни Венеры, ее горные хребты  лежали  там  во  мраке.  И  где-то  в
неизвестном убежище выжили, выдержали несколько последних  декабров.  Люди
покинули планету, и один из прежних хозяев вышел на разведку.
   - Не может быть, чтоб он сохранился единственным, - сказал Андрей. - Их
тридцать лет не видели, а живут они меньше. Значит, где-то сохранились.
   Вост открыл рот, намереваясь что-то  сказать,  но  тут  они  оба  опять
почувствовали колебания почвы. Однако стафометр в будке молчал. То было не
землетрясение, другое. Там, между  башнями  и  озером,  двинулись  в  путь
тяжеловесные слоночеры. Древний инстинкт не изменил декабру. Он ворвался в
стадо, калеча и убивая  слабых.  Погнал  могучих  животных,  которые  были
устроены так, чтоб бояться только его одного. Заставил двинуться  тех,  от
чьего движения зависел тут круговорот жизни.
   Андрей и Вост посмотрели друг на  друга,  затем  оба  подались  вперед,
прислушиваясь.
   И он пришел.
   Издалека, все обнимая, исподволь, низом сначала и поднимаясь все  выше,
донесся звук органной басовой грубы. То вожак слоночерьего стада  поднимал
своих подданных к бою и бегу.
   Вост взял руку своего друга:
   - О, если бы!..
   И Андрей ответил ему пожатием.
   О, если сохранился где-нибудь хотя бы десяток нежных  самок  декабра  и
свирепых самцов! Если б не подрез