дто линзу по вертикали перегораживает зеркало.
Но странное,  конечно,  потому,  что нет руки Копса, его самого, да и нас.
Проворный астрофизик кидается за  линзу,  но там ничего.  Я  хочу пощупать
поверхность кристалла, но пальцы уходят в молочный туман. Погружаю руку по
локоть,  и она там вылезает до локтя.  Причем я совал так, что ладонь была
повернута от меня,  а  там она обращена ко мне.  Шевелю пальцами,  там они
шевелятся.  Логоритмист берет <ту> руку - я чувствую прикосновение. Я жму,
он вскрикивает.  А выглядит это так,  будто кто-то здесь отрезал мою кисть
по запястье и  местом отреза прикрепил к поверхности линзы там.  Я начинаю
двигать руку от  центра все так же  погруженной,  и  там кисть движется от
центра дальше.  Вот рука и  ее  кисть уже разошлись на  два метра,  но все
функции сохраняются.  Пытаюсь вывести руку на самый край линзы, однако это
не  удается,  ибо мешает какая-то сила...  Логоритмист берет гаечный ключ,
швыряет его в  линзу.  Ключ проваливается,  исчезает,  как в воде,  тотчас
выныривает с другой стороны от центра,  симметрично, и падает у наших ног.
Копс поднимает пистолет для  забивки гвоздей в  бетон и  стреляет.  Гвоздь
скрывается в кристалле, тут же вылетает и сбивает шляпу с астрофизика. Как
будто внутри линзы действует устройство,  принимающее и поворачивающее все
назад.  Мы поднимаем здоровенную водопроводную трубу,  как пушку, начинаем
вдвигать ее в  феоназ.  По всем законам божеским и человеческим она должна
бы  пронзить кристалл насквозь и  упереться в  стенку.  Так нет же!  Труба
входит в этот кумыс без всякого сопротивления, вот уже скрылось метра два,
никакой стенки мы не чувствуем,  а  три метра трубы вылезло нам навстречу.
Собирается еще народ,  все, конечно, удивляются, но не очень. И вы знаете,
почему не очень?
     - Естественно, знаю, - сказал я. - Потому что я сам мог бы...
     - Вот   именно.   Потому  что  у  каждого  своих  чудес  хватает.  На
пятнадцатом этаже в институте заняты этой самой дисперсной левитацией,  на
двадцать  пятом  сидит  завороженная  дева,  взглядом  передвигая гири,  и
лаборатория  телебоционных  уравнений   тоже   каждый   день   подкидывает
что-нибудь новенькое.  Сами понимаете,  как у нас.  К вам может приставать
тип,  который  действительно   изобрел   Вечный   Двигатель,   готов   его
продемонстрировать,  и  вы  согласитесь его выслушать,  только если будете
уверены,  что он  пойдет  на  то,  чтоб  познакомиться  с  созданным  вами
Постоянным  Тормозителем.  Никого  ничем не пронять.  Иногда задумаешься и
просто грустно делается - для чего живем? Человек лет тридцать может убить
на изобретение,  потом является кто-нибудь с более сенсационным открытием,
и все прежнее - как в яму.  В результате народ стал какой-то ожесточенный,
нет простого любопытства,  не говоря уж о дружеском участии.  В мое время,
то есть когда я был молод,  было не так. Мы тогда умудрялись побыть просто
людьми,  интересовались чем-то,  кроме своего собственного дела. Но теперь
это исчезает.
     Глаза краснолицего увлажнились.  Он  красноречиво посмотрел на пустой
стакан.
     Я поднял руку,  подзывая официантку, и заказал еще два по двести. Она
помедлила, глянула на краснолицего и стала нахально вытягивать свои щупики
- мол,  не довольно ли с него. Он уже начал вставать, возмущенный, и тогда
я  сказал,  что  пусть будет по  кружке <лунного>.  Официантка выслушала с
таким видом,  будто делает большое одолжение уже тем,  что стоит рядом,  и
укатила,  презрительно сверкая  всеми  индикаторами.  Удивляешься  иногда,
откуда у роботов системы обслуживания взялось это хамство.
     - Почему вы сказали <в мое время>? - спросил я. - По-моему, вы не так
уж намного старше меня. Сколько вам сейчас?
     - Сколько сейчас?  -  Он  поднял  голову и  уперся взглядом в  низкий
потолок.  -  Когда началась эта заваруха, было пятьдесят. С тех пор прошло
двадцать лет, значит, примерно шестьдесят шесть или шестьдесят семь.
     - Как это? Если вы не были на других звездных...
     - Да,  пожалуй,  шестьдесят шесть.  Сейчас уже  ничего не  установить
точно,  потому что некоторые годы нужно считать обратно.  Не только годы -
месяцы,  дни и даже часы. Да что там говорить, я вообще не уверен, что я -
это я! А если я - я, то, возможно, вы - не вы.
     - То есть?..
     - Да  вот так.  Вам кажется,  что вы  -  вы,  а  на самом деле ничего
подобного.
     - Что-то я вас не вполне понимаю. По-моему, это уж точно, что я - я.
     - А  откуда вы знаете?  -  Он вздохнул.  -  В том-то и беда,  что все
теперь перепуталось, хотя большинство об этом не подозревает.
     - Из-за кристалла?
     - Ну да!
     - И как это вышло?
     - Об этом я вам и рассказываю.
     Тут перед нами появилась <лунная>, он любовно погладил кружку.
     - Да,  так вот.  Народ поудивлялся и  разошелся по своим делам,  а мы
остались с феоназом.  Было,  естественно,  много ошеломляющего.  Эта штука
висела на станке -  кумысного цвета сгущение,  непроницаемое по краям, - и
таила в  себе массу загадочного.  Астрофизик зашел на другую сторону,  там
стал совать разные предметы,  но они появлялись теперь уже с  той стороны.
Ничего  нельзя было  продвинуть сквозь линзу,  хотя  она  и  не  оказывала
никакого сопротивления.  Все  шло  как в  воздух,  растворяясь в  кумысном
тумане,  и возникало тут же рядом,  не теряя свойств, не теряя связи с той
частью,  что  оставалась снаружи.  Астрофизик,  который  перед  отлетом  в
Бразилию околачивался у нас целых три дня,  сунул однажды в линзу горшочек
с кустиком красных роз и там, с той стороны от центра, взял его. Ничего не
изменилось в розах, ничто не повредилось в них. Очень хорошо! Мы проделали
такой же  опыт с  аквариумом,  где у  нас жили с  десяток черных рыбешек -
кажется, их название гурами - и три красных. Опять все в порядке - красные
остались такими  же  медлительными,  а  черные  такими же  проворными.  Мы
осмелели.  На  третий день  я  погрузил в  линзу  руку  вместе с  плечом и
половину  лица.  Естественно,  она  появилась тут  же  поблизости,  и  обе
половинки оказались нос к  носу.  И когда я начал двигать головой назад от
центра,  та  половинка тоже уезжала на такое же расстояние.  Тут сам собой
напрашивался новый шаг  -  сунуть в  кристалл ногу,  туловище и  появиться
целиком,   вылезти  на  другой  половине  линзы.  Первым  на  это  решился
астрофизик. Он влез спиной к нам, вылезший оказался к нам лицом, затем так
же  влез  и  снова тут  же  вылез из  нашей половинки линзы.  Обращаю ваше
внимание на то,  что он прошел через кристалл именно четное число раз -  в
данном  случае  два.  И  все  другие,  хоть  пришлые,  хоть  институтские,
почему-то лазили через феоназ дважды. Является к нам в подвал какой-нибудь
путешественник, мы его знакомим с кристаллом. Он влезает и появляется один
раз,  потом через некоторое время второй и на этом успокаивается.  Даже не
знаю,  что тут играло роль -  какой-то инстинкт,  что ли?  Но впоследствии
оказалось,  что  для  жизни всех  этих  людей это  имело большое значение.
Огромное.  Потому что  в  первый раз  вовсе  не  наш  астрофизик вылез  из
феоназа,  не наш аквариум был вынут из кумысного тумана и не моя половинка
лица появлялась нос к носу, когда я совал свою физиономию в линзу.
     - А чья же?
     - Сейчас поймете...  Одним словом,  физик уехал,  но  приходили новые
люди,  и мы продолжали развлекаться с удивительной линзой.  Копс,  правда,
никак не мог понять,  что в станке висит уже не кусок вещества,  а скорее,
кусок состояния.  Ему казалось,  что кристалл можно еще подточить и,  если
вернется прозрачность, все же сделать линзу. Время от времени он приступал
к  феоназу со своими шаблонами и с недоумением в десятый или двадцатый раз
убеждался,  что  режущая кромка без  усилия скрывается в  кумысном тумане,
чтоб появиться тут  же  рядом.  Не  мог  сообразить,  что перед ним просто
силовое поле  неизвестной нам  физической природы и  шаблон  с  резцом тут
бессильны.  Так прошла неделя или дней восемь, я как-то глянул на горшочек
с  розами и  ахнул.  Когда мы его проносили через кристалл,  там были один
большой бутон и  четыре цветка.  Бутону пора было распуститься,  а цветкам
увянуть, потому что эти розы вообще недолго держатся. Но теперь на кустике
были три больших бутона и один маленький.  Я бросился к аквариуму - тут то
же  самое.  Черные гурами и  красные рыбки  за  это  время не  выросли,  а
измельчали.  Прошло еще две недели,  рыбешки превратились в мальков, затем
из  мальков  образовались  икринки,  поплавали,  упали  на  дно  и  как-то
растворились.  То,  что  было  пронесено через  кристалл,  не  старело,  а
молодело.  Процесс шел в обратном направлении. Вот тут-то мы и поняли суть
феномена.  Феоназ оказался окном в  антимир,  где все было точно таким же,
как у нас,  но двигалось в противоположную сторону.  Видите ли,  это можно
представить себе в образе двух гигантских колес,  надетых на одну ось,  но
вертящихся  в  разные  стороны.   Предположим,   что  эта  ось  -   линия.
Относительная скорость на периферии колес может быть очень высокой,  но по
мере приближения к центру она будет падать,  стремясь к нулю.  Вот как раз
такой нулевой точкой для нашего мира и антимира оказался кристалл феоназа,
что и  обеспечило возможность перехода из одной сферы в  другую.  Конечно,
это не очень-то научное объяснение,  в действительности дело обстоит много
сложнее,  но  я  вам уже говорил,  что не силен в  точных науках.  Так или
иначе,  рука,  которая высовывалась в  тот момент,  когда я погружал свою,
была не моей.
     - Хорошо.  Но ведь вы чувствовали,  когда вас брали за пальцы.  Когда
брал этот завлабораторией.
     - Ну и что?  Просто мою руку,  которая оказалась уже в антимире, брал
такой же  завлабораторией там.  А  тот,  кто высунул свою кисть сюда,  мой
двойник, чувствовал прикосновение нашего логоритмиста. И когда мы, скажем,
бросали в линзу гаечный ключ, он проскакивал в антимир, а оттуда в этот же
миг  вылетал  к  нам  такой  же.  Поэтому-то  кристалл нельзя  было  ничем
проткнуть насквозь.  Мы думали,  что вдвигаем трубу в  феоназ,  а на самом
деле вдвигали ее в антимир, и она, естественно, для нас исчезала. Но там в
это время проделывали точно такой же опыт, и навстречу нам вылезала труба,
которую мы ошибочно считали своей.
     - Что-то я не очень понимаю.
     - А что тут понимать. В антимире все то же самое. Такая же Вселенная,
такая же Земля, такой же институт и такой же Копс. В полном соответствии с
тем,  что делалось у  нас.  Копс доточил уникальный кристалл до  такого же
состояния и  сунул в  него руку как раз в тот момент,  когда наш олух царя
небесного влез  в  линзу со  своей.  А  потом в  тот  антимировский подвал
спустились тамошние логоритмист и  астрофизик с  таким же мною,  и так оно
все пошло.  Они постоянно делали то же самое с трубой, с цветочным горшком
и аквариумом.  И одновременно с нами поняли, в чем дело. Даже сейчас в том
баре сидят такой же вы и такой же я,  произносят те же слова и мысля те же
мысли.
     - Подождите,  но  вот вы  сказали,  что астрофизик влез в  кристалл и
вылез. Вы же видели, что это ваш астрофизик.
     - Мы  так  считали  сначала,  потому  что  тот,  вылезший,  ничем  не
отличался от нашего. На самом деле наш в это время был в антимире.
     - А он понял, куда попал? Что он потом рассказывал про антимир?
     - Ничего.
     - Почему?
     - Да  потому,  что  не  знал,  что  был там.  Мы  ведь тогда этого не
понимали.  Он воображал,  что так и остался здесь,  только видел,  что все
располагавшееся справа от  него  стало теперь располагаться слева.  Я  это
тоже испытал.  Погружаешься в кумысный туман, потом вылезаешь из кристалла
и,  как  тебе  думается,  оказываешься опять  у  себя,  поскольку там  все
одинаковое.  Только видишь,  что окно уже за спиной.  А  в  это время твой
двойник появляется в этом мире, и для оставшихся здесь ничего не меняется.
Позже-то мы всю эту механику осознали. Пролезаешь туда и говоришь: <Привет
в  антимире,   ребята>.   А  двойник,   выбравшийся  одновременно  к  нам,
приветствует нашего Копса и других этими же словами.
     - Но  ведь можно было отмечать,  скажем,  вашего Копса,  когда он лез
туда.  Поставить на  руке  метку чернилами.  Чтоб  убедиться,  что  оттуда
появляется другой.
     - Отмечали.  Но в  том подвале людей осеняла в тот же момент точно та
же мысль,  и вылезший тоже был с меткой...  Нет,  что нас убедило, так это
обратная направленность процессов. Здесь-то мы и задумались. Секрет вечной
молодости -  вот что было перед нами,  и по сравнению с открывающимися тут
возможностями тот эликсир, который Мефистофель дал Фаусту, выглядел чем-то
вроде таблеток от головной боли. Фауст просто еще раз сделался молодым, но
только затем,  чтобы еще раз скатиться к  дряхлости.  А  кристалл позволял
сколько угодно раз возвращаться,  допустим,  к  двадцати пяти или двадцати
годам  и   вообще  свободно  перемещать  себя  по  возрастной  шкале.   Я,
естественно,  задумался о  самом себе.  Мои пятьдесят мне нравились,  я бы
предпочел возле них и держаться.  Но вот как?..  Однако ответ напрашивался
сам собой. Год в нашем мире, год в том, и в результате ты не стареешь и не
молодеешь.  Но поскольку к  тому времени у меня уже все перепуталось,  и я
сам не знал, в каком мире в данный момент нахожусь, я решил сократить этот
срок до одного дня. Утречком являешься в институт, заглядываешь в подвал к
Копсу,  идешь  к  себе  в  отдел,  занимаешься там  делами либо  ничего не
делаешь,  а  на  другое утро опять та  же операция.  Тем более что никакой
разницы не  существовало,  невозможно было  определить,  с  антимирцами ты
сейчас или со своими.  Неплохо придумано,  да? Сутки там, сутки здесь? Вот
так прошло целых пять лет,  в институте привыкли к феоназу,  большинство о
нем забыло.  Заказ на тот двухоктавный капиллятор Копс,  конечно, так и не
выполнил,  лаборатория  получила  то,  что  ей  требовалось,  из  литейной
мастерской.  Но  на шестой год им опять потребовалась большая линза.  Копс
взыграл духом и  еще раз со своим дурацким упрямством приступил к феоназу.
Снова шаблоны,  снова та  же  история.  Само  собой разумеется,  ничего не
получалось да и не могло получиться.  Тогда,  обозлившись, этот осел берет
мощный лазер,  становится против кристалла и  бьет  лучом прямо в  центр -
помните,  я вам говорил, что таким способом он расправлялся с испорченными
линзами.  На  его счастье,  луч пролег как раз по оптической оси.  Случись
иначе,  ошибись Копс  хотя  бы  на  миллиметр,  ему  навстречу исторгся бы
обратный луч,  отправив нашего коменданта к  праотцам.  Но  тут  два  луча
встретились в  серединке кумысного <нечто>,  раздался взрыв,  и  по  всему
зданию  посыпалась  штукатурка.   И   это  было  все.   Кристалл  перестал
существовать, и мы с Копсом оказались на грани катастрофы.
     Краснолицый умолк, вздохнул и допил остаток <лунной> в кружке.
     - То есть как он перестал существовать? Вообще исчез, что ли?
     Краснолицый покачал головой.
     - Распался на кристаллики.  Но такие,  что с  ними ничего нельзя было
сделать.  Понимаете,  сбегается народ.  Копс стоит обалделый,  с лазером в
руке,  а феоназа нет. На станке пусто, внизу, на полу, сверкающая груда. В
момент  взрыва  это   снова  стало  материальным  телом,   минералом.   Но
рассыпалось на маленькие кусочки, на кристаллики - эти самые додекаэдрики.
К  сожалению,  не простые,  а  обладающие свойством рассыпаться дальше.  Я
нагибаюсь,  пробую взять один,  а  он  у  меня под пальцами рассыпается на
более  мелкие.  Пробую ухватить мелкий,  он  раздробляется уже  на  совсем
мельчайшие.  И так до того,  что последние было уже не увидать ни простым,
ни вооруженным глазом.  Груда под станком сама собой таяла -  оттого,  что
задевали ее,  от всяких мелких сотрясений и в конце концов исчезла совсем.
Но позже-то выяснилось одно печальное обстоятельство. Оказывается, Копс не
потрудился предварительно установить,  на  той стороне он сам или на этой.
Не подсчитал, сколько раз лазил через линзу. Проходит год, другой, третий,
мы  замечаем,  что  комендант что-то  очень хорошо выглядит.  Наметившаяся
лысина  на  макушке исчезла,  глаза  поблескивают,  брови,  крылья носа  и
кончики губ приподнялись,  сам такой бодренький,  подвижной.  Подумали мы,
подумали и схватились за голову,  потому что вспомнили историю с рыбками в
аквариуме.  Вернее,  я  схватился,  потому что Копсу к этому времени стало
как-то на все наплевать.  Понимаете,  вечная молодость - это одно, а когда
человек молодеет, вместо того чтобы стареть, - тут шутки плохи. Ну, думаю,
пусть ему станет двадцать лет,  но потом-то ведь будет десять, пять, а что
там  дальше,  и  представить себе  трудно.  Туда-сюда,  пытаюсь  разыскать
бумажку,  где был записан состав феоназа,  чтоб восстановить кристалл,  но
ничего нету.  Выясняется, что все делалось спустя рукава, состав даже и не
определяли с  достаточной точностью.  Пробую  узнать  что-нибудь про  того
бородатого пирата -  все следы потеряны.  А годы-то идут,  официально Копс
приближается  к  пенсии,  а  на  самом  деле  умственно  и  физически  все
происходит наоборот.  Внешний вид,  привычки,  манеры -  все меняется.  До
этого  он  любил свою  холостяцкую квартирку,  старался там  все  устроить
поуютнее,  волок из  магазинов всякие хозяйственные новинки.  Не прочь был
посмотреть футбол  по  телевизору,  кроме  детективов,  ничего  не  читал.
Проходит время,  он перестает заниматься квартирой, забрасывает свое хобби
- эти  кристаллы,   в  библиотеке  начинает  спрашивать  всякую  серьезную
литературу <с  вопросами>,  пишет  заметки  в  стенгазету и  на  собраниях
выступает с разоблачительными речами.  Еще несколько лет - он перебирается
в общежитие,  потому что одному скучно,  футбол смотреть ходит на стадион,
митингует там с  другими насчет того,  с какой ноги пробил во втором тайме
защитник  из  <Динамо>.  Литература с  вопросами побоку,  подписка у  него
теперь только на  спортивные журналы.  Опять текут годы,  спорт его уже не
увлекает, его место занимает джаз. Заводит себе гитару, мотороллер, каждый
день вечеринки и девушки.  Еще несколько лет -  и опять перемена. Девчонки
остались,  но только платонически,  у самого то одна прическа,  то другая,
сочиняет стихи,  из  стариков читает  одного Евтушенко.  Работа у  него  в
голове вовсе не держится, из института его в конце концов увольняют. Подал
я было за него на пенсию,  но куда там. Согласно документам ему шестьдесят
пять,  а  пришел на комиссию,  там руками развели.  Шея,  как у  бугая,  в
дворовой футбольной команде с мальчишками за главного нападающего. Но и на
этом  периоде  он  не  задержался.   Теперь  опять  отощал,  уши  не  моет
совершенно,  а  недавно,  я  смотрю,  начал собирать этикетки со спичечных
коробков...  Вы его,  кстати,  не знали раньше, когда он был еще настоящим
Копсом?
     Мы рассчитались в баре и шли по улице.
     - Раньше нет,  - сказал я. - Да я его и теперь не знаю. Разве он, так
сказать, функционирует еще?
     Краснолицый остановился.
     - Кто?
     - Да Копс.
     - О господи!  Так ведь он же со мной. В баре рядом стоял. Теперь ведь
я уже не могу его бросить.  Столько времени были вместе, и вся эта возня с
кристаллом при мне происходила.  Так и  живем.  В  институте я дослужился,
дали небольшую пенсию.  У меня лично запросы небольшие, да и у него сейчас
тоже.  Трудно  было  в  восемнадцать-семнадцать лет со всеми этими модными
пиджаками - с одним разрезом,  с двумя,  с тремя.  Сейчас,  в  пятнадцать,
ничего.  Он,  между прочим,  очень быстро забывает, что раньше знал. Думаю
отдать его осенью в школу,  в девятый  класс,  а  потом  будет  переходить
соответственно в восьмой и в седьмой.  Нельзя же совсем без образования. -
Краснолицый  вздохнул.  -  Главная-то  у  меня  надежда,  что   кто-нибудь
заинтересуется  этой  проблемой,