Север Феликсович ГАНСОВСКИЙ
РАССКАЗЫ

"ПМ-150"
Восемнадцатое царство
ГОЛОС
ДЕМОН ИСТОРИИ
ДЕНЬ ГНЕВА
Двое
Дом с золотыми окошками
Доступное искусство
ИДЕТ ЧЕЛОВЕК
КРИСТАЛЛ
Мечта
Миша Перышкин и антимир
Младший брат человека
Млечный Путь
НОВАЯ СИГНАЛЬНАЯ
Но если...
ОПЕРАЦИЯ
Ослепление Фридея
ПОЛИГОН
ПРОБУЖДЕНЬЕ
СТАЛЬНАЯ ЗМЕЯ
Соприкосновение
Спасти декабра!
Три шага к опасности
ХОЗЯИН БУХТЫ
ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ СДЕЛАЛ БАЛТИЙСКОЕ МОРЕ
ЧЕРНЫЙ КАМЕНЬ
Черный камень
ЭЛЕКТРИЧЕСКОЕ ВДОХНОВЕНИЕ



   Север Феликсович ГАНСОВСКИЙ
   ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ СДЕЛАЛ БАЛТИЙСКОЕ МОРЕ

                                 Рассказ



     Чему  обязан  своими  успехами  человек?  Каким  человеческим усилиям
обязана своим устройством наша жизнь?..  Что в человеческом смысле зависит
от людей, от нас с вами, от них с ними? От чего зависят люди?
     Все!.. И от всего.
     Однако это еще надо доказать.
     Жестоко дул ветер из края в край бесконечный, только с запада холмами
окаймленной равнины,  и  безнадежно маленькими были два  человека в  самом
центре полутундры-полулеса,  такой однообразной,  что каждый шаг ни к чему
не  приближал и  не отдалял ни от чего.  Снег,  проткнутый черными мокрыми
ветвями низких кустарников, лежал там и здесь островами, грудами, клочьями
- при  взгляде вдаль эти  острова на  всех направлениях сливались в  одно.
Таяло. Среди мхов стояли озерца и лужи, по большей части соединенные между
собой. Наверху, закрывая солнце, сумятицей в несколько слоев катили черные
и белые облака,  огромная панорама неба непрерывно перестраивалась, и лишь
изредка мелькал где-нибудь голубой просвет.
     Неуютный,  злой мир.  Ни одного местечка,  чтобы согреться,  -  снег,
чавкающая, насыщенная ледяной водой почва. Но двое, медлительностью своего
движения прикованные к тому краю, где родились, никогда не видели другого,
только слышали от старших,  что прежде было лучше. И не холод тревожил их,
они были, скорее дети холода, чем тепла.
     Десять тысяч лет назад.
     Север Европейского континента...
     Люди приближаются,  и мы можем их рассмотреть.  Это молодые мужчина и
женщина,  им  примерно  по  восемнадцать,  но  трудности борьбы  за  жизнь
заставляют их выглядеть старше, чем наши современники в такие же годы. Оба
исхудали,   но   оба  хорошо  сложенные  и   высокие,   особенно  мужчина,
длинноногий,   с  развитой  грудью,   мощным  плечевым  поясом,  одинаково
способный и на длительный терпеливый бег,  и на большое мгновенное усилие.
И  он и  она одеты в звериные шкуры,  но не сейчас,  не ими выделанные,  а
вытертые уже,  порванные,  скрепленные на  трещинах,  такие,  что почти не
удерживают теплоту тела,  а  лишь загораживают его от  ветра.  На  женщине
рубаха из оленьей кожи и еще что-то вроде куртки из того же меха -  она на
первых месяцах беременности и защищает от стужи не только себя. За плечами
сверток  большой бизоньей шкуры,  в  руке  примитивно сплетенная корзинка,
доставшаяся ей  от  матери,  старая,  потемневшая.  Мужчина  вооружен.  На
ременном поясе висит колчан с четырьмя толстыми стрелами, маленький мешок,
где кремневые рубила,  скребки и предметы для добывания огня. В одной руке
у него грубый,  ничем не украшенный лук и копье, в другой - каменный топор
на  длинной  костяной рукоятке,  который нам  теперь  показался бы  скорее
молотком.
     Женщина,  опустив голову, смотрит себе под ноги - она собирательница.
Мужчина - охотник, он бредет, оглядывая даль.
     Но ничего нет ни рядом,  ни в отдалении.  Живая,  движущаяся животная
жизнь кажется исключением здесь, среди снега и воды. Трудно помыслить, что
эта бесплодная почва способна создавать и прокармливать существа с горячей
кровью,  упругой  плотью.  Правда,  мужчина  видит  под  линией  горизонта
несколько  темных  точек.   Но   это  волки,   тоже  охотники.   Рослые  и
широкомордые, они уже несколько дней не отстают, преследуют двоих, ожидая,
пока те ослабеют.  А двое без пищи уже давно, их движения все неуверенней,
их шаги шатки.
     Вот они подошли совсем близко.  Женщина с коротким вздохом сбрасывает
со спины сверток, садится на него. Мужчина опускается на корточки. Женщине
хочется есть и  хочется кислого,  она  обламывает черную веточку с  куста,
пробует  пенный,   желтый,  жгуче-горький  сок,  роняет,  срывает  перышко
голубого мха,  опять пробует.  Она вся здесь,  и теперь ее мысли и чувства
конкретней,  непосредственней,  чем у мужчины, который в эти минуты отдыха
рассматривает рисунок, грубо вырезанный на рукояти топора, поворачивая его
так  и  этак  с  бережной осторожностью,  даже  странной для  его  больших
заскорузлых  кистей.  Он  вспоминает  прошлое  и,  поглядывая  на  дальний
горизонт, на гряду холмов, прикидывает будущее.
     Люди!  Почти такие же, как мы, только сто столетий назад. Одинаково с
нами способные научиться чтению и письму, понять или хотя бы ненадолго для
экзамена   запомнить   формулы   химии   и   математики,   примениться   к
цивилизованному бытию.
     Наши  родственники в  самом  прямом  смысле.  Население  Европы  того
времени составляет едва ли десяток тысяч человек,  а это значит,  учитывая
множество пересекшихся родов,  что каждая человеческая пара той эпохи дала
частицы своей крови миллиону или двум наших современников.
     Поменьше пятисот поколений отделяет нас от задумавшегося мужчины. Как
интересно было бы выстроить во времени шеренгу двадцатилетних отцов (всего
лишь  пехотный батальон по  числу),  молодых,  у  которых еще  целая жизнь
впереди и глаза светятся!
     Вот он  первый,  ближайший к  нам,  в  солдатской гимнастерке Великой
Отечественной войны.  Он  пригнулся с  друзьями в  окопе,  нервно,  быстро
докуривает  махорочного бычка,  бросает  вскипевший,  трещащий  огонек  на
влажную  землю  и  по  привычке раздавливает,  прикрутив подошвой тяжелого
сапога.  Сейчас атака.  Ну  конечно,  он  останется жив  -  ведь  ему  еще
встретиться с  нашей  будущей  матерью и  в  мгновение нежности,  страсти,
оглушающе стучащего сердца зачать нас.
     За  ним  -  отец  -  пролетарий начала 20-х  годов.  И  следующий уже
выглядывает из  шеренги,  в  косоворотке фабричной бумазеи  навыпуск,  под
ремень,  темных  брюках,  заправленных в  сапоги,  в  картузе -  рабочий в
1900-м.
     Через одного задумался парень в холщовой рубахе и лаптях - скоро волю
дадут от барина. А дальше через одного примеривает французскую кирасу воин
1812 года - только восемь поколений от нашего.
     Шеренга стоит. Все крестьяне, крестьяне, отцы, отцы, и во многих пока
еще  угадываются черты того солдата,  который в  окопе принял от  товарища
остаток махорочной скрутки.  Что ж  они сделали для сегодняшнего дня,  эти
парни, кроме того что произвели на свет нас?
     Тот, которого привезли в Москву с Дона, с Украины?..
     Тот,   который  несколькими  поколениями  раньше  бежал  на   Дон  от
помещичьей кабалы?  (Тоже наш  дальний отец,  от  него у  нас в  характере
вольная степная развязка.)
     Тот, кто с проклятой туретчины сумел вернуться домой?
     Тот,  который с арканом на шее,  не сопротивляясь,  пошел в татарский
плен? (От него в нас робость.)
     Лишь  сорок поколений,  лишь  сорок шагов вдоль линии,  и  вот  стоит
княжеский  дружинник в  железной  сетке-кольчуге.  На  сто  тридцатом шаге
исчезнет  металл,  на  двухсотом  -  домотканую  шерсть  сменит  тщательно
выделанная звериная шкура.  Но  по-прежнему на обветренных лицах все та же
упорная надежда.
     Не  правда ли,  странная ответственность налегает на плечи каждого из
нас,  если  задумаешься,  как  много  отцов  и  матерей  обменялись первым
несмелым взглядом,  чтобы на свете стало <я>?  Ответственность и величие в
любом  -  от  академика-лауреата,  что  держит  в  сознании  огромный свод
сложнейших  научных   и   народнохозяйственных  проблем,   до   скромного,
пассивного перед ходом жизни бедолаги,  который, сообразив в гастрономе на
троих,  отбывает сейчас пятнадцать суток за мелкое хулиганство, от ученика
до учителя,  от кондуктора до главного конструктора. Торжественное величие
в каждом.
     ...Безлюдней и  безлюдней вокруг.  С  полусотней шагов  мы  оставляем
позади тысячелетие,  снова тысячелетие, и, наконец, перед нами опять двое,
затерявшиеся на голой равнине.
     А  если шагать дальше,  за полк поколений,  за одну дивизию,  вторую?
Тогда еще в  пределах первой армии вернется в шеренгу отошедшая в сторону,
исчезнувшая  во  мраке  небытия  цепочка  охотников-неандертальцев  -   их
последние костры  погасли  в  Европе  тридцать пять  тысяч  лет  назад.  В
пределах  первой  же  армии  станет  заметно  уменьшаться  лоб,  массивнее
сделаются челюсти,  приземистей фигуры.  И  в  самом конце армии,  а затем
составляя всю  следующую,  выстроились австралопитеки,  заросшие  шерстью,
длиннорукие.
     Чем он занят, один из больших полузверей, сейчас, когда мы смотрим на
него?   Вокруг  танзанийская  степь,  недавним  ливнем  прорытая  глубокая
щель-канава заросла драценой с острыми листьями,  красноватым суккулентом,
и  там острый взгляд австралопитека различил коричневое пятно.  А с другой
стороны к канаве  приближаются  бредущие  в  стойбище  с  дневного  поиска
самки-матери с детьми.  Какой момент!  Крикнуть, предупреждающе заворчать?
Но тогда сразу неотвратимый прыжок, когтистая лапа ударит мать, желтоватые
клыки схватят младенца. Сильный полузверь, наш дальний отец, опускается на
четвереньки и крадется к леопарду: он пожертвует собой, отвлекая гибель от
матери с дитем.  Сияет африканское солнце два миллиона лет назад.  И через
тысячи веков до нас все-таки докатится деяние,  ибо не  исключено,  что  в
роды  Пушкина,  Шопена  или  Циолковского вступит спасенное тем подвигом в
глубинах прошлого.
     Австралопитек осторожно раздвигает травы,  мускулы напряжены,  взгляд
неотступно на  хищнике.  Теперь семь  шагов  отделяют его  от  леопарда...
шесть... пять... четыре...
     Три...  два...  один...  ноль!  Вы слышите рев ракеты над Байконуром?
Слышите?!
     Но вернемся опять к тем двоим,  что в центре огромного холодного поля
на Европейском Севере.  Если б они могли взглянуть вперед,  предвидеть тот
длинный ряд  потомков,  что оберегается сейчас под сердцем молодой матери,
если  б  знали,  сколь  разительно  переменится в  будущем  окружающая  их
бесплодная местность!  Однако нет,  им не дано такого. Они дошли до самого
последнего рубежа  своего  времени,  кругом одиночество,  впереди гложущая
неизвестность.
     Гложущая,  потому  что  мужчина  и  женщина  -  современники  великой
передвижки. Всего за несколько поколений мир стал другим. Прежний навык не
отвечает новым условиям,  в  руках все  расползается,  из-под  ног уходит,
нужно найти что-то, или погибнешь.
     Двое  -  первые люди в  этой части земного глобуса.  Их  привела сюда
жуткая  катастрофа,  которая втрое  -  впятеро срезала население материка,
оставляя там и здесь вымирающие орды, едва не приведя человека в Европе на
грань исчезновения. Солнце отказывается светить, как раньше, облачная мгла
затянула  ясное  небо,  потемнели чистые  снежные  поля,  с  юга  налезает
непроходимая чаща неведомых растений.
     Прежде  жили  охотой  на  оленей,  что  приходили стадами на  ближние
равнины.  Шкурами  одевались,  мясо  запасали в  пещерах на  долгую  зиму.
Мужчина  помнит  последнюю  загонную  охоту:  быстрый  бег,  пенные  морды
животных,  удар  копьем,  торжествующий крик,  исторгшийся из  собственной
груди. В его памяти рассказы стариков о тяжелом зубре и о том, что их отцы
добывали  еще  более  крупного  зверя,   злобного,   мохнатого,   которого
заманивали в  яму.  И  мужчина верит,  что  такой  зверь  был,  потому что
огромные  кости  изобильно валяются  вокруг  стойбища,  а  изображения его
украшают рукоятки старых топоров.
     Но стада оленей постепенно уменьшались,  однажды весной они не пришли
совсем.  Черная  масса  кустарников и  деревьев,  сквозь которую ничего не
увидишь и не прорубишься,  подступила к обжитым холмам,  поглотила их. Год
от года становилось теплее, большие животные исчезли совсем, других в орде
не умели бить. Питались падалью, грибами, от этого многие умерли.
     И  когда число людей в  пещере сократилось вчетверо,  молодой мужчина
решил покинуть стойбище,  отыскать тот край,  где далеко видно на  снежных
просторах и олени ревут, вскидывают рога, убегая от сильного охотника.
     Но легко ли? Попробуй найди!
     Сегодня нам кажется,  будто проблемы,  стоявшие перед предками,  были
далеко не столь громоздки и насущны,  как те,  с которыми встречаемся  мы.
Вроде  все  было  не  так  сложно  в  буйные  рыцарские  времена,  в лихие
мушкетерские.  Вскочил в седло и умчался от любой нависшей беды  -  только
стук копыт и ошеломленные лица отшатнувшихся врагов. Или рабовладельческая
эпоха:  можно  и  поднять  восстание,  ведь  каждому  в  глаза   бросается
несправедливость, даже глупость происходящего? А если восстание и подавят,
половина земного шара еще не заселена и свободна для тебя. Все это так, но
так лишь отчасти.  Действительность и на самом деле была проще, зато проще
и умирали.  Люди всегда держались сообществами, а сообщества жестоко, ни о
чем  не  спрашивая,  оборонялись  от  кочующих  чужаков-одиночек  - ножом,
стрелой, дубиной. Мир во все времена был миром нехватки и скудости. Всякая
вещь  ценилась  дорого,  владелец держался за нее до последнего издыхания.
Король,  умирая,  указывал,  кому штаны,  кому камзол и кровать. В богатом
доме  кубок  переходил  от прадеда к правнуку,  в бедном топор и соха - от
отца к сыну. <Вскочил в седло и умчался...> Но седел-то в эпоху турниров и
замков  было  по  числу  рыцарей  с  их  оруженосцами,  вовсе  не по числу
крестьян,  которых насчитывалось в тридцать - пятьдесят раз больше...  Да,
кроме всего прочего, неизвестность, обступающая того, кто ушел от своих. И
голод.  Достаточно не есть неделю, а после не хватит сил добыть себе пищу.
Достаточно даже пяти дней.
     Но  мужчина пошел вместе со  своей подругой -  от  наступающего леса,
спиной к  солнцу,  которое стало теперь слишком горячим для  людей.  Через
полмесяца двоих встретил холодный ветер, вскоре он сделался непрерывным, и
двое поняли,  что идут верно. Но собранный запас пищи кончился, оленей все
не было, мужчина с женщиной начали слабеть. Потом к ним прицепились волки,
которые, лишенные прежней добычи, тоже осмелели, озлобились.
     Теперь во всем окрестном мире, покуда хватал глаз, их было две группы
- человеческая пара и хищники. Безлюдье на сотни километров назад, абсолют
безлюдья впереди.  Медлительный шаг по  лишенной ориентиров сырой пустыне,
где нечем огородиться, негде спрятаться.
     Мужчине известна бездушная неотвратимость охоты, которую ведут волки.
Он знает,  что перед концом от них не отобьешься.  Свирепый,  неприступный
желтый глаз,  ошеломляюще неожиданный бросок сзади,  и  в  агонии забьется
тело,  которое рвут.  Но сейчас,  в минуты отдыха,  мужчина позволяет себе
отвлечься мыслью от страшащей реальности.  Он поворачивает рукоять топора,
рассматривая изображение морды с  хоботом и  бивнями.  Ему не  представить
себе настоящих размеров зверя, мужчине кажется, что тот не больше крупного
оленя. Один крепкий удар, и падает груда вожделенного мяса.
     Он сжимает отшлифованную кость.
     Сжимает и...
     Женщина,  вдруг застывшая,  издала тихий, придавленный горловой звук.
Еле  слышный,  рассчитанный,  чтоб едва коснулся слуха мужчины и  не  ушел
дальше.  Следуя за  ее  остановившимся взглядом,  мужчина повернул голову,
тоже затаил дыхание, опустил топор, медленно-медленно потянулся к лежащему
рядом луку.
     В десяти шагах от них крупный северный заяц,  рыжевато-коричневый,  с
выпуклыми любопытными глазами,  вынырнул из кустарника, сел, глядит на две
незнакомые ему фигуры.  Прыгнул ближе и  снова сидит.  Стал на  все четыре
лапы,  грызет шишечку с ветки ползучего ивняка - видно, как мягкая верхняя
губа передергивается у него со стороны на сторону.
     Вот она, возможность спасения, единственная.
     Время  будто  замерло,   мир   затих,   двое   слышат  только  биение
собственного сердца. У мужчины стрела на тетиве, женщина перестала дышать.
Мужчина натянул лук,  подался вперед,  выстрелил.  Но  неумело,  неудачно.
Тяжелая стрела летит мимо цели.  Однако заяц,  испугавшись,  именно в этот
момент скакнул и косо наткнулся мордочкой на каменный наконечник.
     Женщина рысью метнулась с места, упала на дергающееся тело. Схватила,
поднесла ко рту, перегрызла горло.
     И вот двое пьют теплую кровь, этот концентрат животной жизни, которую
человек еще так трудно собирает с больших площадей жизни растительной.
     Если  б  они  сумели  зафиксировать  в  памяти  ситуацию  -  выстрел,
направленный не в самую цель,  а с упреждением. Но нет, где там! Еще сотни
раз  такое должно повториться,  тысячи.  Еще несколько поколений минует до
времени,  когда изловчившиеся охотники начнут из  легкого,  более изящного
лука бить мелкого зверя на бегу и  птицу на лету.  А  двое не поняли,  что
произошло,  упустили. Они развели костер, поджарили мясо, съели. Вернулась
энергия, движения стали свежими.
     Дальше!
     Они  пошли,  кое-где перепрыгивая через лужи,  кое-где шагая по  ним.
Равнина теперь повышалась к северу,  еще плотнее дул в лицо ветер.  Вскоре
мужчина увидел на  горизонте гряду белых гор.  Все более влажными делались
воздух и земля.  Повсюду текли ручейки, сливаясь в маленькие речки. Начали
попадаться глыбы камня и глыбы льда.  Порой они образовывали такие завалы,
что  приходилось обходить.  Льда становилось все больше,  он  лежал целыми
лугами.  Затем почва вовсе скрылась,  направо и  налево от двоих простерся
край бесконечного ледяного поля, которое полого поднималось впереди.
     Мужчина остановился,  огляделся.  Это было ново и тревожно. Он присел
на корточки,  раздумывая,  потом решительно встал. Где лед, там холод, где
холод, там снег, а значит, и олени.
     Сзади  к  погасшему костерку подбежали тем  временем тощие,  облезлые
волки.  Почуяв кровь, поспешно, вырывая с рычанием друг у друга, поглотали
обрывки шкуры с  шерстью,  повертелись,  принюхались и  неторопливой рысью
затрусили за  людьми.  Их  ничто  не  могло сбить со  следа и  нечему было
отвлечь от  последнего,  быть может,  шанса на жизнь.  Они приблизились ко
льду и вступили на лед.
     Двое поднимались долго,  отдохнули,  снова пошли.  За спиной все выше
вставал горизонт,  равнина постепенно превращалась в  огромную серую чашу.
Мужчина и женщина вошли в пояс тумана -  странно было видеть его клубы вне
кустов и деревьев,  свободно висящими в воздухе, медленно перемещающимися.
А когда двое миновали туман,  их ярко осветило солнце,  склоны льда вокруг
заблестели глянцем,  и  стало казаться,  что  рукой подать до  гребня,  за
которым богатая охота.  Здесь  было  совсем безветренно и  тепло,  женщина
распахнула перетянутую оленьей жилой куртку. Лед вытаял пещерами, утесами,
лежал  застывшими  реками,   прорывался  ущельями.  Идти  становилось  все
труднее,  у женщины стучало в висках, она дышала тяжело и часто. А гребень
все отодвигался -  всякий раз будто на то расстояние, какое двое проходили
от передышки до передышки.
     Потом кончилась полоса разнообразного льда, опять он разлился полями,
уходящими к небу.  Мужчину взяла оторопь:  знать заранее, как труден путь,
он не осмелился бы на подъем.
     Может быть, вернуться?
     С высоты туман смотрелся как облака, а вдалеке был похож на всплывшие
вдруг и  движущиеся сугробы снега.  Чудно было видеть все это внизу,  а не
там,  где обычно,  в небесной вышине.  Несколько точек,  мелькнувших среди
белесой мглы, подсказали двоим, что волки не оставили их.
     Вперед!
     Теперь гребень стал приближаться ощутимее. Стена в человеческий рост,
кое-где ниже,  а за ней уже голубизна пустоты. Десяток шагов, еще десяток,
мужчина тоже  ослабел,