молчал. Взяли курс SO240. Пассат  надувал
паруса; посмотрев на них,  можно  было  представить  себе,  что  вернулись
времена смелых открывателей Земли - капитанов.
   Так плыли неделю, и Лех начал ощущать в себе необычное.  По  утрам  еще
одолевала слабость, но  к  середине  дня  тело  делалось  упругим.  Пальцы
сильнее брали отполированную ручку помпы. Хотелось разговаривать и шутить.
Он сказал Микки, который так и не расставался со своей черной фуражкой:
   - Слушайте, почините печку. У вас такой вид с этим козырьком, будто  вы
механик. Или вы нас все время обманывали?
   Маленький усмехнулся.
   - А я и есть механик. Вернее, был до того...
   Но  потом  пришла  беда.  Однажды  в  небе  появилась   черная   точка,
превратилась в гидросамолет.
   - Японский, - сказал Пмоис, помрачнев. - Япония в союзе с компанией.
   Они изменили курс, но на следующий вечер два  самолета  показались  над
горизонтом. Приблизились.  Один  опустился  так  низко,  что  все  увидели
летчика и еще человека рядом с ним. Лех закусил  губу,  почувствовал,  что
слабеют колени - опять был  тот,  тигриный,  с  широкими  скулами.  Тоской
стеснило сердце - просто от понимания, какие  бесконечно  длинные  руки  у
компании.
   Не все сразу сообразили, в чем дело, когда в реве  моторов  послышалась
частая отчетливая дробь. Белобрысый Танталус Брик  скорчился,  схватившись
за живот. Стали прыгать за борт. Налетела вторая машина. Раздался  грохот.
Лех в прыжке увидел, что на носу вспыхнул огонь. Опять делала заход вторая
машина. Фонтанчики от пуль побежали по воде, опасно приближаясь к Леху. Он
нырнул, сколько мог глубоко, окружило  зеленым  туманом.  Так  повторялось
трижды, и Лех решил, что  один  остается  в  живых.  Смеркалось.  Самолеты
сделали последний заход и улетели. Лех поплыл к яхте, увидел, что на  нее,
полузатопленную, карабкаются другие.
   Пмоис, тяжело дыша, сказал:
   - Танталус утонул. Ему пуля попала в живот.
   Не сразу поняли, что нет еще кого-то.
   - А где Виктор?
   Марта, выжимая густые волосы, покачала головой.
   - Его не ранили. Мы ныряли вместе, потом он  поплыл  не  к  яхте,  а  в
другую сторону. Я его звала.
   Но надо было думать о дальнейшем. Удивительным образом яхта осталась на
плаву. Форштевень, носовой кубрик были уничтожены взрывом, вода подступила
под палубу, но все же судном можно было  пользоваться  как  плотом.  Утром
проверили запасы. В трюме гуляли рыбы; заглянув туда, можно  было  увидеть
развороченные борта и синий бездонный провал.  К  счастью,  в  капитанской
каюте у Пмоиса осталось два залитых парафином пакета сухарей.
   С трудом на сломанной укороченной мачте поставили парус. Но как  только
он наполнился ветром, передняя часть палубы совсем зарылась в волны. Парус
убрали, но палуба так и осталась наклоненной. Вскоре выяснилось, что  яхта
медленно погружается; на второй день после катастрофы они уже  шлепали  по
воде. Пмоис подсчитал, что ближайшая земля - остров Двух Братьев. Обрубили
снасти,  сбросили  за  борт  мачту,  потом  выкинули  часть  навигационных
приборов, всю мебель из кают. Но на третий день вода дошла  до  щиколотки.
Все перебрались на крышу штурманской рубки, Микки  с  Пмоисом  лихорадочно
законопачивали пробитые пулями борта  спасательной  шлюпки.  Вечером  сели
туда, взяв с собой топор и карты.
   Было еще пять отчаянных суток. Грести никто не умел, правда,  ладони  у
мужчин уже закалились  от  помпы.  Акулы  бороздили  волны  на  расстоянии
вытянутой руки. Тошнило от жары и морской воды, которую  пили  понемножку.
Ветер иногда падал совсем, однообразный круг  океана  простирался  во  все
стороны, и не верилось, что удары весел вообще трогают их с  места.  А  на
шестой вечер Ви вскочила с банки, шатнув их суденышко. Земля!..
   И теперь они сидели на поляне, отделенные от  океана  стеной  зарослей.
Черные, загорелые, в лохмотьях.
   Пмоис со свойственным ему  туповатым  упорством  долго  разглаживал  на
коленях карту.
   - Вообще-то  остров  принадлежит  компании.  В  западной  части  у  них
аэродромы, радарные установки. Двигаться надо будет с севера на юг. На том
берегу захватим какое-нибудь судно и тогда уж поплывем к Удатам. Всего тут
километров двести восемьдесят.
   Все посмотрели друг на друга - пройдем ли?
   Марта, крупная, с широкими движениями,  уверенно  подняла  голову.  Она
неожиданно оказалась очень сильной - гребла вместе с мужчинами.
   Ви украдкой глянула на Леха и опустила глаза. Уж это-то в  ней  было  -
преданность и скромность. На коленях у нее лежал мешочек с  сухарями.  Так
получилось, что она стала ответственной за пищу, сама распределяла,  кому,
ослабевшему, побольше. Посмотрев на ее тонкие загорелые руки,  Лех  ощутил
прилив раскаяния - почему раньше не ценил, какая  она.  Ведь  только  были
знакомые, больше ничего.
   Микки ухмыльнулся: выдержим, мол.
   Макгиннес, самый слабый из всех, откашлялся.
   - Пройти возможно. Вообще-то с джунглями так: могут  быть  и  врагом  и
другом. Я эти места знаю. Главная опасность - змеи. Есть  одна  маленькая,
черная - укус убивает за пять минут... Если станет плохо с водой, но утрам
будем слизывать росу с листьев.
   В  первый  день  прошли  пятнадцать  километров  через  заросли.  Ветви
кустарников  протягивались,  цеплялись.  Стало  легче,  когда  попадали  в
изреженный лес, где гигантские деревья стояли подобно колоннам  храма.  Но
тут было сырее, нога по щиколотку увязала в  гнилой  листве.  Микки  вдруг
подпрыгнул,  заметался,  крича,  что  кто-то  укусил  его  в  ступню.  Все
похолодели, но когда его заставили  сесть,  из  ботинка  выпал  и  скрылся
огромный красный муравей. Ступня у механика  потом  вся  посинела.  И  все
равно могли бы пройти еще километров пять, если б  не  Макгиннес.  У  него
распух живот, сам он похудел и ело волочил ноги. На ночь, чтоб спастись от
муравьев, забрались на  большое  развесистое  дерево.  Едва  солнце  село,
леденящий вой раздался  рядом.  Лех  чуть  не  упал  со  своего  сука,  но
Макгиннес успокоил, назвал какую-то породу обезьян.
   Ночь прошла так мучительно, что договорились  следующий  раз  спать  на
земле. На день каждый получил  два  сухаря.  Наткнулись  на  кустарники  с
красными ягодами. Бывший бухгалтер заверил, что  они  съедобны,  объяснил,
что вообще в джунглях можно есть то, что вкусно, а ядовиты те  плоды,  что
горчат и жгут во рту. Пошли дальше, и Микки  сорвал  с  дерева  аппетитное
матово-розовое яблочко. Макгиннес вышиб его из рук механика,  сказал,  что
тот ослепнет, если сейчас  коснется  глаз.  Микки  потом  несколько  часов
оттирал пальцы землей. Местность стала холмистой, туманное  марево  висело
над лесом. Воздух  был  настолько  горячий  и  влажный,  что  каждый  вдох
напоминал ингаляцию.
   Видели тропинку в лесу. Пмоис сказал,  что  местные  племена  почти  не
затронуты цивилизацией, но, боясь компании, сотрудничают с ней.
   Вечером очистили от травы поляну и легли прямо на теплую  сырую  землю.
Спалось  хорошо,  но  уже  сильно  мучил  голод.  Марта  первая   рискнула
попробовать молодые побеги бамбука. Жевалось легко,  но  было  уж  слишком
пресным и  пахло  землей.  Из-за  жары  все  ошалели,  и  Пмоис  предложил
двигаться ночью по звездам. Пролежали день в  кустарнике  и  пошли,  когда
взошла луна. Утоляя жажду, слизывали  вечернюю  росу  с  листьев,  и  Леха
укусил в губу жук. Съели по последнему сухарю, а идти оставалось еще около
семидесяти километров только лесом.
   Макгиннес слабел от  часа  к  часу.  Черные  круги  под  глазами  стали
ярко-синими - будто их намалевали масляной  краской.  Губы  поблекли,  нос
заострился. Его уже приходилось поддерживать, вести.
   Утром он сел на траву.
   - Все. Теперь идите без меня.
   Лех посоветовал ему заткнуться и сплюнул с большим трудом,  потому  что
пересохло в глотке.
   Макгиннес расстегнул куртку, развязал платок, накрученный на животе,  и
вывалил оттуда десяток сухарей. Объяснил, что уже много  дней  ест  только
четверть своей порции.
   - Мне ведь все равно умирать. Я уже, когда бежали, знал,  что  осталось
около месяца.
   Все молчали. У Леха перед глазами  стояла  белая  коробочка  с  красной
полоской. Макгиннес попросил посадить его спиной к дереву.
   - Черт с ним, умру, - и улыбнулся удовлетворенно, как  будто  пересилил
кого-то.
   Он  действительно  умер  к  вечеру.  Вырыли  могилу  руками.  Ви  молча
разделила сухари, их съели сразу. Через три часа на привале разговорились,
вспомнили, как Макгиннес вел самолет, как держался во время шторма. Но все
равно много не прошли,  потому  что  у  Пмоиса  открылась  дизентерия.  На
рассвете Микки метнулся в сторону, радостно  закричал.  В  кустарнике  тек
ручей, и механик держал в руках огромную зеленую лягушку. Напились,  съели
лягушку сырой. Пмоиса через минуту вырвало. Он уже почти  не  держался  на
ногах. Лех взялся нести его, поднял  на  спину,  но  через  десяток  шагов
осознал, что это не выход. Стало ясно, что без пищи им не обойтись  своими
силами.
   Поздно ночью, двигаясь вдоль тропинки, увидели свайные дома в чаще. Лех
- он как-то неожиданно для себя стал главным  в  группе  -  сказал,  чтобы
остальные уходили, если он не вернется через два часа. Вышел  из  леса  на
поляну. У костра сидели мужчины. Несколько пар глаз внимательно посмотрели
на него, бородатого, в одежде, висящей клочьями. Он знаками  показал,  что
хочет есть. Старик, высохший, весь увешанный амулетами, повел его к  дому.
Минут через двадцать девушка в одной только набедренной повязке  поставила
перед ним деревянное  блюдо  с  какими-то  распаренными  зернами.  Десяток
ребячьих растрепанных голов, одна поверх другой, закрыли  нижнюю  половину
входа. Было непонятно, как они все держатся там на узкой лестнице.
   Беглецы пробыли в деревне неделю.  Старик  вождь  дал  Пмоису  пожевать
гладкие большие листья, и тут же у него  перестал  болеть  желудок.  (Мимо
таких деревьев они сами проходили сотни раз.) Жизнь обитателей общего дома
была очень наглядной. Охотились с луком, собирали плоды  и  корни.  Ловили
кабанов в сети, сплетенные  из  прядей  коры  дерева,  которое  называлось
"мантала". Пмоис попробовал разорвать одну ниточку и не смог. При беглецах
сыграли свадьбу - жениху и невесте было лет по восемь. При них же устроили
похороны - покойника подвесили на дерево и чем-то вроде плетеного  кресла.
Удивительно было думать, что у каждого из жителей - у хорошеньких  девушек
и тощих стариков - своя индивидуальная  судьба,  которая  и  начиналась  и
кончалась в глубине леса без всякий связи с огромным миром.
   На  дорогу  им  дали  тяжелый,  размером  в  детскую   голову,   слиток
темно-желтой массы -  пищевой  концентрат.  Он  имел  довольно  неприятный
запах. Когда отрезали кусок, место среза сначала было гладким, лоснящимся,
но скоро покрывалось матовым налетом  -  это  налет,  собственно,  и  пах.
Однако в целом это была необыкновенно вкусная, питательная штука.
   Снова  шли  по  лесной   тропе,   но   уже   уверенно.   Однажды   Руди
предостерегающе поднял руку. Через заросли тянулась лента битумного шоссе.
Послышался шум, все  присели  в  кустах.  Проехал  открытый  автомобиль  с
солдатами в тропических шлемах. Беглецы  находились  теперь  во  владениях
компании, следовало удвоить осторожность. Еще три  часа  пути,  и  джунгли
кончились, открылось поле, засаженное ровными кустиками.
   Пмоис сорвал зубчатый лист, понюхал.
   - Эквата.
   - Что?
   - Плантация экваты. Здесь на острове у них главные  плантации...  Может
быть,  кто  хочет  подойти  поближе  и  познакомиться  с   представителями
компании?
   Все отшатнулись, посмотрели друг на друга, и как-то стало понятно,  что
они уже полтора месяца живут без контроля. Жутко было даже подумать о том,
чтоб вернуться к прежнему состоянию.
   Стали обходить плантацию, держась к востоку. Она  тянулась  бесконечно.
На полях двигались различные агрегаты, там и здесь  белели  бараки-склады.
Дважды  видели  издали  мощные  радарные  установки.  Подходил   к   концу
полученный в деревне концентрат. Надо  было  что-то  решать,  договорились
пересечь плантацию ночью.
   Шагали по дороге  в  тумане,  прислушиваясь.  Через  час  оказались  на
какой-то площади. Подъехал грузовик, оттуда высыпали солдаты, толпой пошли
к баракам.  Шофер  задержался,  проверяя  скаты,  увидел  во  мраке  Леха,
подозрительно  окликнул.  Лех  громко  пробормотал  невнятное   в   ответ,
независимо прошел мимо шофера, и остальные за ним. Обошлось. Было странно,
что здесь так много солдат - как если б предполагались  военные  действия.
Пмоис  объяснил,  что   остров   является   главной   базой   производства
"усилителей". И кроме того,  тут  же  сосредоточена  служба  по  перехвату
беглецов из Города.
   Конец ночи застал их опять  среди  плантаций.  На  горизонте  виднелась
вторая полоса леса. От усталости потерялась из виду  конечная  цель  пути.
Оставалось только одно - непрерывно двигаться к югу.
   И все-таки их схватили. Вернее, схватили Леха.
   На рассвете, когда на поля стали выходить машины, шестеро  поняли,  что
укрыться в низких редких кустах легче поодиночке. Договорились  в  течение
суток собраться у кромки джунглей возле трех высоких  пальм.  Распределили
груз, разошлись. Ви некоторое время следовала за Лехом.  Он  погрозил  ей,
она  отстала.  Лех  продвигался  к  лесу  ползком,  а  когда  жара   стала
невыносимой, лег в борозде.  Было  душно,  пахло  грязью  и  потом,  -  он
позавидовал зеленой мушке, прыгавшей по зубчатым листьям. В полдень близко
послышался стрекот машины. Лех ящерицей  метнулся  в  сторону,  оглянулся,
увидел, что водитель в очках и шлеме смотрит на него из  кабины,  высокой,
как штурманская рубка большого парохода.
   И его взяли. Через десять минут  поблизости  зарычали  моторы.  Двое  с
автоматическими пистолетами  подняли  Леха  под  руки,  сунули  в  коляску
мотоцикла. Не грубо, а только равнодушно,  как  вещь.  Повезли  дорогой  к
лесу. Там километрах в пяти от трех высоких пальм был барачный поселок,  а
за ним аэродромное поле. Втолкнули в помещение без окон и  мебели.  Только
пол, стены и потолок - все  сделанное  из  пластика,  не  прозрачного,  но
пропускающего свет. Рядом на разные  голоса  гудели  машины,  с  аэродрома
доносился пой реактивных  самолетов.  Вечером  дверь  отворилась,  высокий
худой офицер безразлично спросил с порога:
   - Где остальные?
   Еще когда везли в мотоцикле, Лех почувствовал ужасную  слабость.  Потом
упадок сил увеличился. Особенно рев самолетов за стенкой заставил ощутить,
как слабы они шестеро по сравнению с  всемогущей  безликой  компанией.  Но
вопрос офицера в черном неожиданно все перевернул в нем. Черт с ним, пусть
замучают до смерти, но про остальных он ни  слова  не  скажет.  Лех  вдруг
понял героев революций, богатырей духа и фанатиков,  которые  под  пытками
выплевывали в лицо мучителям свое "Нет!". Даже радостно стало на миг -  ну
пусть скорее приступают к нему с раскаленным железом или еще с чем угодно.
Все, перенесенное  в  дни  побега  -  аэродром,  когда  они  еле  ушли  от
преследователей, шторм, расстрелянная яхта, смерть Макгиннеса,  -  все-все
было на его стороне.
   Офицеру, вероятно, было не впервые сталкиваться с таким  упорством.  Он
понял взгляд  Леха  сразу,  отступил,  захлопнул  дверь.  Стены  помещения
потемнели - зашло солнце. Лех не ел целый день, не пил. За ночь  несколько
раз забывался короткими снами. Уже  кончались  сутки,  в  течение  которых
друзья должны были ждать его возле тех пальм.
   Утром дверь опять распахнулась. Тот же высокий в форме - за спиной  три
автоматчика - сказал: "выходить". Пошли к аэродрому, и Лех подумал на миг,
что  его  собираются  отвезти  обратно.  Но  офицер,  молча  возглавлявший
шествие, повернул к пустырям. Вскоре позади остались бараки и  стоящие  на
стартовых дорожках самолеты. Пахло гниением, земля была в ямах и рытвинах.
Солдаты шли, не произнося ни  слова.  Уже  начинались  кустарники.  Офицер
пропустил Леха вперед, скомандовал положить руки на затылок.  Еще  сильнее
запахло гнилью.
   - Стой!
   Лех оглянулся и увидел, что охранники снимают со спины автоматы.
   - Стань на колени.
   Он спросил в изумлении:
   - Слушайте, неужели вы хотите меня тут расстрелять?
   - Руки! - крикнул высокий.
   Потом Лех не сумел связно рассказать своим, как это  произошло.  Смутно
помнил, что все возмутилось  в  нем.  Он  ведь  был  готов  к  смерти,  но
мученической, геройской, а не такой равнодушной. Прыгнул вперед,  пробежал
несколько шагов, свалился в ров. Очередь просвистела над головой, а  затем
солдаты и офицер погнались за ним. Это его и спасло - что  они  больше  не
стреляли. Метнулся в серо-зеленую пыльную гущу  кустарников,  пропорол  ее
насквозь, как кабан. Резко свернул, бросился в новую заросль, густую, едва
пробиваемую, и затих. Преследователи подбежали, офицер,  сразу  потерявший
свою презрительную хладнокровность, оказался рядом.
   Даже не интуитивно теперь, а с полным сознанием того, что  делает,  Лех
нашарил  комок  сухой  земли,  осторожно  занес   руку,   бросил.   Земля,
рассыпаясь, прошелестела по  листьям  в  десятке  шагов  от  него.  Тотчас
солдаты принялись палить в то место, поливать кустарник очередями. В  этом
грохоте он отступил дальше в кусты, а когда стихло, повторил  свой  фокус.
Ему  сделалось  как-то  злобно-весело  -  неужели  это  он  сам,  недавний
безвольный человек, у которого все валилось из рук,  способен  мгновенными
решениями менять на годы вперед свою судьбу? Быть таким, о которых пишут в
книгах?
   Стреляли солдаты, черный офицер ругался, а Лех  уходил  все  дальше.  К
вечеру выбрался на поляну возле трех  пальм.  Одинокая  фигурка  поднялась
навстречу - Ви.
   - А другие?.. Ушли?
   - Спят.
   Опять все смотрели друг на друга. Поджарые стали, подсохшие. Но руки  у
Руди, когда он на радостях обнял Леха, были как стальные. Казалось,  брось
любого хоть в центр безбрежных песков, не пропадет, выживет.
   Расстелили карту, призадумались. Выходило еще километров двести пустыни
до противоположного берега, а им не во что было даже запасти воду.
   Неподалеку по шоссе прокатила машина. Микки сказал:
   - А если нам захватить автомобиль.
   Они захватили мотоцикл - при этом погиб Руди - и еще через двое суток с
приключениями добрались к прибрежным  джунглям.  Вышли  на  берег.  Катили
могучие валы, солнце не обжигало, как в пустыне, а грело. Летели чайки,  и
белый блеск их крыльев смешивался с белизной пенных гребней. В четырехстах
милях лежали за всхолмленной равниной  вод  Удатские  острова,  и  грозной
победной музыкой звучал в ушах беглецов непрекращающийся грохот идущего  в
наступление прибоя.
   Четыре дня строили плот. Питались моллюсками в раковинах. Микки  сделал
удочку из нитей манталы.
   За прибрежной чертой кончалась власть компании, ее  самолеты  не  могли
летать дальше к югу. Все же, чтоб не рисковать, отплыли  ночью.  Поставили
парус, и дующий с суши ветер к утру оставил между ними и береговой полосой
двадцать миль. Так разительно непохож был на первые дни  плавания  в  яхте
этот второй морской переход. Тогда  море  казалось  однообразным,  пустым.
Думалось, что если там внизу в черном холоде и есть жизнь,  то  все  равно
она низшая, скользкая,  бессмысленная,  чуждая  человеку.  Теперь  же  они
ощущали себя частицей океана, всей земли, и завораживающе  интересным  был
ход тунцов в теплых струях, копание рачков  на  водоросли,  наплеснувшейся
через бревно плота, и  просто  цвет  воды  -  то  зеленоватой,  то  синей,
меняющей оттенки с каждой фазой дня. Но главное состояло в  том,  что  они
плыли вместе - пятеро уверенных, что  любой  отдаст  жизнь  за  остальных.
Дышалось вольно, они чувствовали себя выздоравливающими. Вечерами, лежа на
спине, Лех прислушивался к  разговору  волн,  скрипу  мачты,  ощущал,  как
проходят через него какие-то "надматериальные вздохи Вселенной"