Званцову сделалось неуютно и  холодно.  Он  опасливо
переложил цигарку так, чтобы огонек был в закрытой ладони.
     В  дальнем  краю  сада  между  яблонями мелькнуло какое-то  движение.
Званцов вздрогнул,  напрягся,  вглядываясь туда. Движение повторилось. Он,
стараясь не  наступать на  сучки  и  пригнувшись,  пошел  вперед и  увидел
глухонемую девушку, дочь старика.
     Она, одетая в серое холщовое домотканое платье,  босая,  короткими  и
сильными,  но  в  то  же  время  какими-то  неуклюжими  рывками рыла землю
лопатой. Рядом валялся большой, грубо сколоченный ящик, а на нем - мешок с
зерном.
     Почувствовав  присутствие  Званцова,  немая  испуганно  обернулась  и
отскочила в сторону.
     Званцов посмотрел на  яму,  ящик и  мешок.  Он  понял,  что  старик с
дочерью не верят,  что рота будет удерживать деревню от немцев,  и заранее
закапывают хлеб, чтобы его не отобрали фашистские мародеры. От этих мыслей
ему стало горько и совестно перед немой.
     Он  жестом попросил у  нее лопату,  поплевал на  ладони и  в  рыхлой,
податливой садовой земле быстро выкопал яму.  Вдвоем они уложили туда ящик
с мешком внутри, закидали все и утоптали.
     Званцову захотелось пить.  Он сначала спросил у  девушки воды,  потом
сообразил, что она не слышит, и стал знаками объяснять, чего он хочет.
     Она тупо смотрела на него,  не понимая.  Потом поманила за собой. Они
подошли к дому. Немая нагнулась к окошку в подвал, замычала. Внизу зажегся
огонек коптилки,  по  лесенке поднялся старик.  Пока он  поднимался,  луна
освещала его лысину, обросшую по краям длинными нечесаными волосами.
     Узнав,  что Званцов хочет пить, старик сказал, что угостит его чаем с
медом,  и  позвал вниз к себе.  Званцов стал отказываться.  Хотя ему очень
хотелось чаю с медом,  он понимал в то же время, что этот мед, картошка да
хлеб,  закопанный в саду у яблони,  станут,  возможно,  единственной пищей
этих двоих на долгие месяцы вперед.
     Пока  они  разговаривали,  за  изгородью опять  мелькнул  особист,  и
старик, неодобрительно глядя на него, сказал:
     - Вот все ходит-ходит. А чего надо?
     Потом старик все  же  уговорил Званцова на  чай,  сам полез в  подвал
вперед. Лестница, приставленная изнутри к окну, была узкая и шаткая. Немая
подала Званцову руку,  чтобы он  не  упал в  темноте.  Ладонь у  нее  была
мясистая  и  от  этой  мясистости  неприятная.  Руку  она  сначала  подала
по-деревенски,  лодочкой,  но  потом Званцов почувствовал,  что  пальцы ее
крепко и  доверчиво обхватили его ладонь.  От этой маленькой ласки у  него
потеплело на сердце,  он вспомнил жену с сынишкой в Ленинграде, от которых
почти год не было известий, и у него увлажнились глаза.
     Подвал был  большой,  и  в  одном углу  от  пола  до  потолка завален
картошкой,  которая  начала  прорастать бледными ростками.  Пахло  кислым.
Стояли скамьи с тряпьем -  постели старика и дочки,  стол, какие-то ящики.
На  сырой кирпичной стене на ржавом костыле висело небольшое,  с  молочным
налетом зеркало в деревянной рамке.
     Старик прибавил свету,  вытащив фитиль в коптилке,  развел самовар, в
котором вода  была уже  подогрета.  Они  стали пить липовый чай  с  медом.
Разговор не клеился, старик был немногословным. Оказалось, что он учитель,
и Званцов заметил,  что у него действительно руки человека не деревенской,
а городской, интеллигентной работы.
     Немая смотрела в  лицо Званцову и  все время улыбалась,  но  какой-то
бессмысленной улыбкой.  Старик сказал,  что она всю жизнь прожила здесь, в
соседней  деревне,  не  знает  языка  глухонемых и  неграмотна.  Из-за  ее
уродства и  из-за того,  что они только что вместе закопали хлеб в землю и
оба понимали, что это значит, Званцову все время было очень совестно перед
немой и ее отцом. Ему не сиделось в подвале.
     Наверху,   над  бревенчатым  потолком,   послышались  шаги  -  подвал
находился как  раз  под  комнатой,  где  расположился ротный  КП.  Званцов
сказал,  что  это  пришел командир роты,  которому он  может понадобиться,
поблагодарил за чай и выбрался на улицу...
     Этой же  ночью грохот артиллерийской канонады раздался совсем в  тылу
званцовского батальона,  а наутро пришел приказ из дивизии держать позиции
в  течение трех  суток,  после чего  батальон должен идти на  соединение с
дивизией на восток.
     Но  немцы  так  и  не  показывались в  окрестностях деревни.  Мрачный
лейтенант Петрищев совсем извелся,  потому что он  ждал боя и  готовился к
нему,  а неопределенность была еще хуже и опасней,  чем любая определенная
опасность.
     С  утра  Званцов  с  Абрамовым опять  пошли  искать  противника.  Они
побывали в той роще, где когда-то стояла немецкая противотанковая батарея,
потом отправились кругом с  юго-запада на  северо-восток к  лесу,  который
должна была  занимать одна кавалерийская часть и  в  котором разведчики ни
разу не бывали.
     Ни  на  опушке,  ни  в  километре вглубь  никаких воинских частей  не
оказалось.  Званцов с Абрамовым пошли опушкой дальше, так что деревня, где
стояла их рота, оказалась у них за солнцем.
     Место было  неровное.  Они спустились в овраг,  по дну которого там и
здесь валялись стреляные почерневшие снарядные гильзы,  вышли наверх,  где
по   гребню  проходила  линия  старых  окопов.  Званцову  почему-то  стало
казаться,  что он уже бывал здесь и знает  места.  Они  перескочили  через
несколько  полуобвалившихся  ходов  сообщения,  многократно  переплетенных
серыми телефонными проводами. В просвете между деревьями что-то зачернело.
Странное предчувствие укололо Николаю сердце.
     Перед  разведчиками,  накренившись  над  окопом,  стоял  двухбашенный
старый танк из  званцовского сна.  По  вздутому борту шла надпись корявыми
буквами: <Бронья крипка, и танки наши бистри>.
     Званцова это так удивило,  что у  него сразу вспотела вся спина и  он
почувствовал, как гимнастерка облепила кожу.
     И тут же в лес шла тропинка, которую он тоже помнил по снам.
     Он откашлялся -  у него сразу пересохло в горле,  кивнул Абрамову,  и
они осторожно двинулись по этой тропинке.
     Они не прошли и километра,  как впереди раздалось резкое: <Стой! Руки
вверх,  не двигаться!>  Из-за кустов с  нацеленным автоматом в  руке вышел
человек.
     Он был в черной шинели.
     В матросской.
     - Кто такие?
     - Свои,  -  ответил Званцов из-за дерева (они успели оба отскочить за
деревья.) - Пехотная разведка. А ваша что за часть?
     - Руки! - раздался другой голос.
     Разведчики оглянулись и увидели, что второй матрос стоит позади них с
автоматом.
     - А ну-ка давайте отсюда,  ребята,  -  сказал первый матрос.  -  Наша
часть секретная.  В  расположение хода  нет.  Не  задерживайтесь.  Петров,
проводи.
     Второй матрос довел их  до опушки,  и  разведчики отправились в  свою
роту.  Но  еще  прежде чем они ушли,  Званцов успел заметить за  деревьями
силуэт какой-то большой машины, прикрытой ветками.
     Они  вернулись в  деревню уже  затемно,  причем Званцов шел  в  самой
глубокой задумчивости.
     По  дороге уже ближе к  роте Абрамов стал вспоминать свою собственную
службу на  флоте и  гадать,  что же за секретная часть это может быть.  Но
Званцов почти не  слушал его,  с  ужасом думая,  что сейчас не доверяет ни
Абрамову,  ни Петрищеву,  никому из тех,  с  кем он ночевал на КП,  и даже
самому себе.  Сон переходил в реальность,  и Званцову начало казаться, что
он сходит с ума.
     До  самого позднего вечера он  не  мог  решить,  нужно или  не  нужно
рассказывать лейтенанту о  своих  снах,  и,  ничего не  решив,  совершенно
замученный,  улегся на своем месте на КП.  В комнате было шумно.  Петрищев
удвоил боевое охранение, приходили связные из взводов, и телефонист держал
постоянную связь с батальоном.
     Званцов  заснул  лишь  к  середине  ночи,  и  как  только  глаза  его
закрылись,  так сразу же представилось,  что он глядится в какое-то мутное
стекло,  в запыленное зеркало, и в нем отражается лицо. Но снова не его, а
чужое. Лицо!
     Будто  что-то  ткнуло  его  в  сознание.   Он  проснулся,   мгновение
соображая.   Некая  мысль  озарила  его.  Он  поспешно  встал,  взял  свой
полуавтомат и вышел из дому.
     Эта  новая ночь  была  ветрена.  Поворачивало на  непогоду,  небо  по
западному краю затянуло тучами.
     Званцов огляделся, подождал, пока глаза привыкнут к темноте, проверил
в  ножнах нож и  спорой походкой пошел из  деревни.  Он знал,  где сегодня
стоят часовые,  и,  чтобы не наскочить на них,  через огороды двинулся где
ползком,  а где короткими перебежками.  Потом огороды остались позади,  он
вышел на тропинку, огибающую овраги. Сначала он шагал неуверенно, но затем
перед ним легло подсолнуховое поле, и Званцов понял, что идет верно.
     Он заторопился.  Часто оглядываясь,  почти побежал. На выходе из поля
перед ним начала мелькать тень.  Не теряя ее из виду,  он пошел за ней и в
лесочке нагнал поближе. То был старик из погреба. Но теперь он выпрямился,
походка его стала легкой и гибкой. Чтобы не шуметь, Званцов скинул сапоги.
В какой-то миг ему послышались шаги сзади, он спрятался в кустах и увидел,
как мимо него, бледный, озираясь, скользнул особист Удубченко.
     Званцов так и думал,  что он должен здесь появиться,  пропустил его и
пошел сзади.
     Он  миновал лесок,  но  на  широкой,  просторной поляне  увидел,  что
особист  исчез  и  по  траве  идет  один  только  старик.  Званцов  удвоил
осторожность,  обошел поляну краем  и  приблизился к  старику,  когда  тот
остановился, глядя в небо.
     Званцов  уже  осторожно  взялся  за  предохранитель  автомата,  чтобы
спустить его,  и  оглянулся,  прикидывая,  как  ему действовать на  случай
нападения сзади. Но тут под ногой его что-то хрустнуло.
     Старик обернулся в его сторону,  и было неясно,  видит он Николая или
нет.
     Туча нашла на луну, потом освободила ее.
     Званцов приготовился было шагнуть за куст.
     Старик,  глядя на  Званцова,  сказал что-то  не  по-русски.  И  вдруг
Николай ощутил свирепейший удар  по  голове.  В  мозгу у  него как  что-то
взорвалось.  Он обернулся и  увидел,  что в  шаге от него стоит глухонемая
дочка старика, держа в руке продолговатый предмет.
     У него стали отниматься руки и ноги,  и он подумал: так умирают. Но в
этот момент оглушительно,  как  может только пистолет ТТ,  грянул выстрел.
Пуля слышимо пролетела мимо Званцова и ударила в старика,  который охнул и
согнулся.  За спиной глухонемой девки появился особист Удубченко,  на ходу
одним махом сбил ее с ног и кинулся к старику.
     Через две минуты все было кончено. Старик и девка, которая теперь уже
не  была  глухонемой,  а  злобно  ругалась по-немецки,  связанные поясными
ремнями,  лежали на  траве,  а  Удубченко,  дрожа от возбуждения,  говорил
Званцову:
     - Вот гады!  Вот гады!.. Понимаешь, а я думал, ты вместе с ними. Чуть
в тебя не выстрелил. Чуть тебя не срезал.
     Николай,  у которого начало проходить кружение в голове,  подобрал на
траве продолговатый фонарь, выроненный девкой, и пошел на середину поляны.
     Немецкий самолет уже  гудел в  высоте,  и  Званцов уже  ему сигналил,
когда на поляне,  поднятые выстрелами,  появились моряки в черных шинелях,
которые в  соседнем леске  стояли  с  батареей гвардейских минометов,  или
<катюш>, как их стали называть позже.
     Званцов им все объяснил.  А  дальше события стали развиваться,  точно
как во сне Николая.
     Самолет улетел.  Некоторое время над поляной было тихо.  Потом в небе
возник  огонек.  Огромная черная  птица  бесшумно проплыла над  верхушками
деревьев. Планер, скрипя, снизился и побежал по поляне, срывая дерн своими
шасси, обкрученными колючей проволокой.
     Раскрылась дверца.
     Но  Званцов с  Удубченко и  моряки были  наготове.  Полетела граната,
раздался  взрыв.  Фашистские  десантники,  захваченные врасплох,  даже  не
пытались  оказывать сопротивление.  Весь  их  отряд  был  захвачен  и,  за
исключением убитых, доставлен в роту Званцова.
     А наутро фронт пришел в движение.  Два батальона немцев при поддержке
танков  ударили  по  тщательно  продуманной обороне  лейтенанта Петрищева.
Позади деревни начали выходить из окружения потрепанные дивизии 57-й армии
и дивизион гвардейских минометов. А мрачный Петрищев сражался, обеспечивая
их  отход.  Его рота была больше чем наполовину уничтожена,  но  выполнила
приказ и  ушла из деревни только на третью ночь,  унося раненых и забрав с
собой  два  оставшихся в  целости  орудия.  Лейтенант Петрищев тоже  катил
пушку,  вернее,  держался за  лафет.  Он  оглох,  голова у  него была туго
забинтована.  Но  он  продолжал отдавать приказания.  Только их  никто  не
слушал. Потому что он был в бреду.
     Однако Николай Званцов именно в этих боях не принимал тогда участия и
узнал о них позже по рассказам товарищей. Вместе с Удубченко, со стариком,
бывшей глухонемой и  оставшимися в  живых немецкими десантниками его сразу
направили в штаб дивизии,  в особый отдел армии.  Выяснилось, что <старик>
был крупным немецким разведчиком-диверсантом,  а  ложная глухонемая -  его
помощницей.  Их  специально оставили в  тылу  отступивших немецких частей,
чтобы выкрасть у  нас  новое оружие -  одну из  <катюш>,  значение и  силу
которых уже тогда понимала ставка Гитлера.
     Фашистский диверсант обнаружил батарею и  по  рации,  которая у  него
была спрятана в картошке в подвале,  вызвал десант на лесную поляну. Но до
того как вызвать,  он несколько раз продумывал всю операцию, вернее, почти
постоянно думал о ней и представлял себе,  как она пройдет, как он вывезет
<катюшу> через фронт, даже как доставит ее в Германию и получит награду от
Гитлера. Он мечтал и представлял себе все это по ночам, сидя в погребе под
ротным КП,  и  все эти мечты и представления каким-то непостижимым образом
транслировались Званцову и  возникали в  его снах.  И  Званцов во сне даже
говорил по-немецки и по-польски, чем и вызвал подозрения Удубченко.
     Возможно,  что этот фашист мечтал как-то  очень активно и  страстно и
возбуждал вокруг  себя  некое  неизвестное нам  электромагнитное поле.  Но
скорее всего дело было не в  качестве его мечтаний,  а  в  каких-то особых
способностях,   которые  вдруг  проявились  в  Званцове.   Ведь  над  этим
<стариком> на КП роты ночевало много народу, а сны снились только Николаю.
Да и, кроме того, раньше был еще тот случай с многоугольником.
     В  особом отделе армии Званцов рассказывал и  о своих первых снах,  о
грузовике с бидонами и шофере.  И немец показал,  что это относилось к его
воспоминаниям о тридцать девятом годе в Польше,  когда они еще летом стали
тайно  завозить  оружие  в   немецкие  поместья  на  территории  Польского
государства и  создавать там  фашистскую <пятую колонну>.  Об  одной такой
истории,  когда их чуть не выдал польский шофер, <старик> и вспоминал в ту
ночь,  когда Званцову снились парк и  склеп,  где  прятали автоматы.  (Тот
маленький домик без окон был склеп.)
     В  особом  отделе  очень  удивлялись способности Званцова чувствовать
чужие мысли и даже хотели задержать его при штабе армии, чтобы ему снились
мысли тех пленных немецких офицеров,  которые были убежденными фашистами и
отказывались давать нужные показания. Но Николаю уже ничего не снилось, он
чувствовал себя неловко при  штабе и  стал просить,  чтобы его отпустили в
батальон, что в конце концов и было сделано.
     А  Удубченко остался служить при особом отделе.  Он сдал туда пишущую
машинку <ундервуд> и ту папку с делами. Его назначили ординарцем при одном
подполковнике, и он сразу радостно приступил к исполнению обязанностей.
     Вот такая история приключилась с Николаем Званцовым, и он рассказывал
нам ее  долгими вечерами в  феврале сорок третьего года в  Ленинграде,  на
Загородном проспекте,  напротив Витебского вокзала.  Одни  сразу  поверили
ему,  а  другие выражали осторожное сомнение и говорили,  что тут еще надо
разобраться.
     Действительно, тут еще не все ясно. Но с другой стороны, мы и в самом
деле не до конца знаем свой организм.  Вот,  скажем, друг рассказывал мне,
что,  когда он во время войны был в партизанах в районе Львова в лесах, их
часть наткнулась на одного танкиста. Этот парень бежал в сорок первом году
из  плена,  но  ему не повезло,  он не сумел присоединиться ни к  одной из
групп и целый год прожил в лесу один,  пока не встретился с нашими. Так за
это  время у  него,  например,  выработалось такое обоняние,  что за  пять
километров он мог почуять дым и даже определить,  что за печь топится - на
хуторе или  в  деревне.  Опасность он  чувствовал тоже  на  очень  большом
расстоянии и ночью,  лежа где-нибудь во мху под деревом,  просыпался, если
даже в  километре от  него проходил человек.  Кроме того,  он мог еще идти
через любое болото, даже такое, где никогда раньше не был. Каким-то чутьем
он  уверенно вставал под водой на  те кочки,  которые не проваливаются,  и
свободно обходил  опасные  места.  В  партизанском отряде  он  стал  потом
разведчиком и  однажды вывел людей по  совсем непроходимой трясине,  когда
они были с трех сторон окружены немецкими карателями.
     Хотя, пожалуй, это уже другое...
     Вообще,  в  те времена,  когда мы слушали Николая Званцова,  вопрос о
передаче мыслей  на  расстояние вовсе  не  затрагивался печатью.  И  позже
долгое время почему-то об этом ничего не говорили,  так же, как, например,
о кибернетике.  Но в последние годы положение переменилось. Не так давно в
журнале <Техника -  молодежи> была целая дискуссия по этому поводу. Там же
было напечатано, что, когда в Москву приезжал Норберт Винер, прогрессивный
зарубежный ученый,  который  написал  книгу  <Кибернетика>,  в  Московском
университете  студенты   его   спрашивали,   способен   ли   мозг   давать
электромагнитные волны такой мощности,  чтобы их можно было принимать.  Он
ответил,  что  частота излучений мозга  -  та,  которая пока  известна,  -
настолько низкая,  что для передачи и улавливания потребовалась бы антенна
величиной с целый Советский Союз.  Но тут же он добавил: не исключено, что
мозг способен излучать и излучает более высокочастотные ритмы.
     Как-то  в  одном журнале была заметка,  где  говорилось,  что образы,
например,  -  не слова,  а образы,  -  возможно,  и могут передаваться,  и
рассказывалось об опыте двух американских ученых,  из которых один сидел в
лаборатории и  представлял себе разные фигурки,  а  другой в это время был
далеко на подводной лодке и кое-какие из этих фигурок принимал в мозгу.
     Конечно,  было  бы  хорошо,  если бы  Коля Званцов мог  прочитать эту
заметку.  Ему  очень приятно было  бы  узнать,  что  наука уже  подходит к
объяснению того, что с ним случилось. Но к сожалению, он не может прочесть
эту газету, поскольку он погиб на самом краю войны в 1945 году.
     Один парень,  который позже служил вместе с ним,  рассказал мне,  что
тогда, после здравбатальона, Званцов участвовал в освобождении Луги, снова
был ранен и,  выйдя из тылового госпиталя,  попал на 4-й Украинский. А там
благодаря одной из случайностей,  столь частых на войне, в один прекрасный
день  вместе  с  группой  бойцов  пополнения  предстал  перед  лейтенантом
Петрищевым,  с  которым вместе встретил двадцать второе июня сорок первого
года под Брестом.
     С  Петрищевым Званцов вошел в Венгрию,  зацепил даже кусочек Румынии,
освобождал Дебрецен,  повернул  потом  на  Мишкольц,  перевалил Карпаты  и
взобрался на невысокие горы Бескиды -  уже в Чехословакии. Он исправно нес
солдатскую службу,  грудь его украсилась многими медалями и орденами, и он
вырос уже до старшего сержанта.  Но в  зеленом месяце мае,  когда их часть
поддерживала танкистов генерала Рыбалко,  в  одной  из  схваток был  ранен
Петрищев.  Званцов сам  вынес с  поля  боя  мрачного лейтенанта Петрищева,
который,  собственно говоря,  был уже не лейтенантом,  а  капитаном,  и не
мрачным, а, наоборот, веселым и радостным,