дели.  Нас  не  занимала  смерть  рыжего
негодяя,  нет.  Этот человек заслужил свое.  Мы  думали о  том,  что такое
хозяин.
     Вы  понимаете,  месье,  гигантское  животное  -  а  оно  было  именно
гигантским,  поскольку в  то  время как мы боролись в  лодке,  живая плоть
простиралась на  несколько метров кругом -  это  животное не  поднялось со
дна. Просто вода превратилась в живое тело.
     Оно  не  пришло  к  нам.  Оно  стало,  а  затем  его  не  стало.  Оно
ассоциировалось как будто бы из ничего, а затем растворилось, распалось на
какие-то мельчайшие, даже микроскопические частицы.
     Сначала оно  возникло и  образовало эти белые трубки,  мышцы страшной
силы,  способные раздавливать кости,  а потом,  когда Мишель бросил заряд,
оно снова превратилось в прозрачную воду.
     Я  много  размышлял об  этом  впоследствии,  когда  мы  уже  покидали
Индонезию.  Может ли  существовать животное,  которое состоит из отдельных
частей,  объединяющихся в  случае необходимости?  Ведь мы привыкли к тому,
что животные -  это всегда цельный,  неделимый организм.  Мы привыкли, что
делить организм на части означает убивать его.
     Все это так, месье, но я пришел к выводу, что у нас тем не менее есть
животное,  которое состоит из отдельно существующих частей.  Муравей... То
есть, простите, как раз не муравей, а муравейник. Муравьиная семья.
     В  самом деле,  что такое отдельный муравей?  Можем ли мы считать его
самостоятельным организмом,  отдельным животным?  Чтобы  ответить на  этот
вопрос, зададим себе сначала еще один: а что же такое животное?
     По  моему разумению,  месье (я  ведь не специалист),  животное -  это
такой организм, который способен к самостоятельному существованию, хотя бы
и паразитическому,  и участвует в акте продолжения рода.  Конечно,  это не
полное и  не научное определение.  Но так или иначе,  животным мы называем
то, что живет, то есть питается - так или иначе поддерживает свою жизнь, -
и что воспроизводит себе подобных.
     Так вот,  с этой точки зрения отдельно взятый рабочий муравей не есть
животное.  Ведь он не участвует в продолжении рода.  Не воспроизводит себе
подобных.  Только обслуживает матку.  Он  как бы  мускул муравейника,  его
рабочий  орган,  точно  так  же,  как  муравьиная матка  является  органом
воспроизводства.
     Ведь если б матка была обыкновенным животным, ей следовало бы рождать
только самцов и таких же маток, как она сама. Так ведь получается у львов,
у  свиней,  у  кого угодно.  Но матка рождает еще и  бесполых,  бесплодных
рабочих муравьев и  солдат.  Другими словами,  она создает еще и  отдельно
существующие рабочие и защитные органы своего тела. Рождает мускулы.
     Таким образом, я хочу сказать, что муравейник - это организм, который
состоит  из  отдельно  существующих частей.  Причем  это  не  механическое
собрание  отдельных единиц.  Именно  организм,  который  всегда  действует
согласованно и управляется общим и очень сложным инстинктом.
     Мне  кажется,  что  именно таким же  было и  чудовище,  с  которым мы
встретились у острова Апусеу.
     По-видимому,   хозяин  -  это  животное,  состоящее  из  невообразимо
большого числа  микроскопических частиц  (то,  что  они  микроскопические,
доказывается прозрачностью воды возле острова).  В состоянии покоя частицы
пребывают взвешенными в  воде.  Но когда животное приступает к  охоте,  по
какому-то  сигналу  взвешенные частицы  мгновенно объединяются и  образуют
стальные мышцы,  которые схватывают и  сдавливают добычу,  создают трубки,
которые высасывают из  жертвы кровь и  соки,  образуют аппарат,  который с
фантастической быстротой распределяет пищу и наделяет ею каждого участника
охоты.
     Вы  понимаете,  по  всей вероятности,  животное,  когда оно  голодно,
реагирует на  появление в  своей среде инородного крупного тела,  например
акулы.  И нашу лодку оно тоже приняло за акулу. Пожалуй, нас спасло только
то,  что  папуасские лодки  имеют очень малую осадку.  Хозяин попытался ее
схватить, но вместо этого выдавил на поверхность.
     Папуас из Яранги,  который первым рассказал нам о чудовище, был прав,
утверждая,  что его нельзя ни застрелить,  ни поймать в  сеть.  Попробуйте
попасть  в  него  пулей  или  поймать,   если  животное  просто  перестает
существовать в качестве целого в момент опасности...
     Мы много думали с  Мишелем о том,  как могло возникнуть и развиваться
такое чудовище.  Наверно, вначале были какие-то <водяные муравьи>, которые
в  процессе эволюции,  приспосабливаясь к  окружающей среде,  делались все
мельче и  мельче и дошли наконец до микроскопических размеров.  И вместе с
этим  шел  процесс специализации.  Одни  из  этих мельчайших существ стали
служить только для того, чтобы в нужный момент составлять трубки, другие -
мускулы   и   так   далее.   И   тогда   они   уже   окончательно  утеряли
самостоятельность,   перестали  быть   организмами,   а   сделались  одним
организмом.
     Очень может быть,  что где-то  на  дне в  бухте у  острова прячется и
общая  матка  этого  животного,  которая и  сейчас  порождает и  порождает
миллионы составляющих его частиц...
     Что  вы  сказали?..  С  муравьями?  Да-да,  я  тоже задавал себе этот
вопрос.  Муравьи  тоже  охотятся  скопом.  Особенно  тропические  муравьи.
Нападают и раздирают на части даже довольно крупных животных. Но разница в
том,  что муравьи при этой охоте не образуют никакой структуры.  А хозяин,
насколько я все это понял, образует.
     Вообще говоря,  все это сложные и интересные вопросы, месье. Иногда я
думаю о  том,  какие удивительные и  принципиально новые формы жизни могут
быть еще открыты наукой.  Пожалуй,  где-нибудь в космосе,  в других мирах,
людям могут встретиться и такие организмы,  которые смогут ассоциироваться
и   возникать  из   мельчайших  частичек  и   диссоциироваться  в   случае
необходимости.  И не обязательно они окажутся низшими животными. Возможно,
это будут и мыслящие существа...
     Вы  не  согласны?   Мозг...  Да,  возможно.  Действительно,  мыслящее
существо должно иметь мозг. Но тогда это могут быть животные с чрезвычайно
сложным и развитым инстинктом.  Такой сложности, что мы даже и представить
себе не можем...
     Я  не  утомил вас этим рассказом?  Нет?..  Благодарю вас.  Но мне все
равно осталось рассказать уже очень мало.
     Мы  пробыли  в  этой  деревне еще  три  дня.  Экспедиция должна  была
заканчиваться,  и  срок,  на который мы зафрахтовали наше суденышко,  тоже
истекал.
     Удивительно переменилась деревня после  гибели голландца.  В  тот  же
вечер  на  берегу  зажглись костры.  Из  хижин  вышли  папуасы,  множество
молодежи. Начались песни и танцы. И все радостно кричали о том, что хозяин
умер.
     Утром на шхуну пришел Петр.  Вид у  него был несколько смущенный.  Он
поздоровался с  нами,  пожал нам руки,  а  затем спросил,  не  можем ли мы
написать ему бумагу. Какую бумагу? Зачем?
     Выяснилось,  что,  если  в  деревне  не  окажется  написанного белыми
документа о  том,  что  голландец погиб  в  результате несчастного случая,
половина жителей будет арестована и посажена в тюрьму.
     Месье,  положа руку на сердце,  я не могу сказать, был ли тут виноват
несчастный случай.  Я  слышал за спиной выстрел.  Кроме того,  Петр как-то
слишком заторопился, когда узнал, что рыжий поедет с нами. Как будто хотел
попасть к определенному часу.
     Все это с  одной стороны.  Но с другой...  Одним словом,  мы написали
такой документ.  И  чтобы не создавать трудностей для следствия,  не стали
упоминать ни о  выстреле,  ни о крике.  В конце концов вся история с рыжим
голландцем была суверенным делом жителей деревни...
     Были ли мы еще раз у хозяина?..  Нет,  не были.  Это оказалось просто
невозможным.  Папуасы устроили пир,  который длился все время,  что мы там
оставались, и должен был длиться еще неделю. Петр праздновал свадьбу с той
самой молодой женщиной,  которая...  Одним словом,  вы понимаете, с какой.
Да,  кроме того, нам самим, честно говоря, не очень хотелось ехать тогда к
острову.  Слишком живы  были воспоминания о  том,  что  чудовище сделало с
голландцем. Мы теперь собираемся отправиться на остров. Вот сейчас. Мишель
ждет меня в Мерауке.
     Но  я  не  сказал вам еще об  одной детали.  Вы понимаете,  когда мы,
испуганные  и  потрясенные,   возвращались  в  тот  второй  раз,   Мишель,
оказывается, набрал фляжку воды из бухты.
     Мы вылили эту воду в  стакан и  поставили на стол в каюте.  Месье,  в
тропиках открытая вода зацветает буквально через несколько часов.  Но  эта
вода  не  зацветала.  Прошел  день,  другой,  третий,  а  вода  в  стакане
оставалась такой же кристально прозрачной.  И стенки стакана на ощупь были
даже холодными -  это при сорокоградусной-то жаре.  В  конце концов Мишель
взял да и сунул туда палец. И представьте себе...
     Месье, простите! Это ваш самолет. Да-да, осталось пять минут. Бегите!
Бегите!..  Нет,  позже. Я просто напишу вам. Бегите, а то вы не успеете...
Месье,  спасибо,  что вы меня выслушали!  Нет,  бегите!..  Взаимно, месье,
взаимно...  Да,  обязательно.  Я записываю.  Напишу сразу, как вернемся...
Записываю. Москва... Так... Так... Я вам непременно напишу.
     До свиданья!


__________________________________________________________________________
     Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 03/07/2000



   Север Феликсович ГАНСОВСКИЙ
   ИДЕТ ЧЕЛОВЕК

                                 Рассказ



     Над широкой равниной у края зубчатых гор кружились облака,  и наконец
первый раз за много дней,  даже месяцев,  выглянуло солнце. Просвет в небе
все  увеличивался,  посветлели  буковые  и  грабовые  леса,  переплетенные
лианами и  виноградом дубовые рощи,  поляны,  заросшие густой  травкой,  и
степь, где трава человеку по пояс.
     Лошади, зебры и козлы в смешанных стадах отряхивали короткую шерсть и
фыркали,  вертя головой.  Угрюмый носорог,  живой яростный таран, вышел из
кустарника на открытое место,  понюхал воздух,  шумно втянув его в широкую
грудь, удовлетворенно хрюкнул.
     В стаде лесных слонов вожак - брюхо у него все поросло густым длинным
волосом -  громко  протрубил,  приказывая своим  родичам перестроиться для
выхода на  поляну.  Выдры  и  лисицы вылезали из  нор.  Гигантский бобер -
ростом с современного волка - блаженно зажмурился на бережке глухой лесной
черной речки.
     Солнечный луч пробился через несколько навесов зеленых листьев и упал
на лоб леопарду.  Он открыл один глаз,  потом закрыл его.  Ему не хотелось
двигаться, так приятно было ощущение тепла.
     И бегемот на болотистом плесе реки тоже радостно зафыркал.  Он мерз в
течение долгих месяцев,  не понимая, что происходит и отчего ему постоянно
холодно.  Он  был последним бегемотом в  этих краях.  Его породе надлежало
вымереть от  наступающего с  севера похолодания,  но  он  не  знал этого и
только удивлялся,  что нигде не встречает ни самок, ни молодняка, ни таких
же старых, матерых самцов, как сам.
     Солнце светило, капли только что кончившегося дождя сверкали в листве
и в травах, все запахи на равнине переменились, став гуще и сильнее.
     И  тогда в  предгорье,  на  полянке недалеко от ручья,  проснулся Его
Величество Пещерный Лев.  Сначала шевельнулся кончик хвоста,  затем волной
подернулась шкура  на  спине,  затрепетали ноздри  широкого черного  носа,
открылись желтые глаза.  Лев поднял могучую голову,  привстал,  потянулся,
выгнув спину и  царапая землю когтями передних лап.  Он  встряхнул гривой,
глубоко вдохнул,  с  шумом выдохнул и  потоптался на месте.  Тут же лежали
остатки кабана,  зарезанного день назад.  На спине и задних ногах еще было
почерневшее мясо -  его  не  съели мучающиеся голодом гиены,  не  решились
подойти близко к спящему Владыке.
     Лев лениво тронул объеденную кабанью голову,  постоял миг рядом, чуть
присел,     с    неожиданной    легкостью    бросил    в    воздух    свое
четырехсоткилограммовое  тело,   пролетел  десять  метров  и  мягко,   как
пролился,  опустился на траву возле ручейка.  Не дрогнула,  а  лишь плавно
качнулась головка ромашки в сантиметре от его лапы.
     Пещерный лев опустил голову,  напился воды,  чавкая.  Широкий розовый
лист языка облизал губы -  серой обезьяне,  вжавшейся высоко над  ручьем в
ствол  дерева,  странно было  видеть этот  язык,  такой  беззащитный среди
жутких белых клыков.
     Затем Его  Величество еще  раз  потянулся,  мурлыкнул дважды,  как бы
примериваясь, пробуя голос, полуприсел на задних лапах, набрал воздуха, из
глубины себя пустил низом могучий, все обнимающий рев.
     Звук  пошел по  травам,  заплутал между деревьями леса,  пронесся над
болотами, лугами и потек степью.
     И все живое на километры вокруг замерло,  застыло на мгновенье. Стада
зебр и  лошадей остановились,  как  бы  натолкнувшись на  невидимую стену,
леопард в чаще привстал и окаменел, вожак слоновьего стада растопырил уши.
     Звук нагнетался толчками, нагоняя тоску, обещая смерть и завораживая.
После  минутного оцепенения прыгнул в  воду  бобер,  крупным махом пошел в
глубь лесной чащи леопард -  сам  яростный боец,  он  все  равно не  хотел
очутиться на одной дорожке с пятнистым желтоглазым царем. Слоны потянулись
на  открытое место,  повернуло в  сторону  от  приречных кустарников стадо
буйволов,  ошалело ринулся,  не разбирая куда, носорог. Земля задрожала от
тысяч копыт - побежали лошади и зебры.
     Всемогущий знал,  что он  предупреждает свою будущую жертву,  но знал
также и то,  что она не уйдет от него.  Слон,  буйвол,  антилопа все равно
живут там,  где они живут и где им знакома местность. Страх не заставит их
покинуть пределы знакомого -  ведь  там,  за  этими  пределами,  ждет  еще
больший страх. Лошадь не побежит от волка по неизвестным местам - ей нужно
знать,  на какой проплешинке между трав она вдруг резко свернет в сторону,
заставив преследователя проскочить вперед.  И олень не станет мчаться куда
придется,  а  поскачет известной ему тропинкой,  чтоб не застрять рогами в
ветвях мелколесья.
     Владыка чувствовал,  что  звери лишь перегруппируются,  но  не  уйдут
далеко,  и  этой именно перегруппировки он  хотел,  рассчитывая найти свою
жертву там,  где ей  должно быть.  Как шахматный игрок в  эпоху человека и
шахмат,  он желал, чтоб противник правильно разыгрывал определенный дебют,
так ему было удобней.
     И   действительно,   на   границе  своей  территории  стада  копытных
остановились,  постояли и повернули обратно, леопард сделал большой круг и
вернулся  почти  туда  же,   где  был.   Все  стало  пастись,   охотиться,
принюхиваться,   прислушиваться.   Но  напряженно.   Ожидая,  пока  новый,
удовлетворенный рык скажет: <Я поймал, я сыт. Живите>.
     Пещерный лев еще потянулся и сел, то выпуская, то убирая когти.
     Он  был  великолепным устройством для  убийства.  Самым  совершенным,
какое  пока  еще   знала  история  Земли.   Доведись  ему   встретиться  с
тиранозавром,  крупнейшим из хищных ящеров, от которого льва, правда, тоже
отделяли миллионы лет,  желтый царь одолел бы,  наверное,  и  тиранозавра.
Ящер был громаден,  но туп, малоподвижен. А у льва были не только стальные
мускулы, но и хитрость, и мгновенная реакция.
     В  нем  природа дошла до  высшего.  Такой грудью с  перекатывающимися
мышцами,  такими когтями и клыками,  такой силой в задних лапах, бросающих
его тело на десять -  пятнадцать метров, не мог похвастаться никто. Каждое
его движение было законченным, почти художественным. В нем пела музыка, он
был живописен и скульптурен.  Им,  Его Величеством Пещерным Львом, природа
как бы говорила то, что она в дальнейшем скажет человеческим искусством.
     Лев перескочил через ручей и, не таясь пока еще, сошел в лесостепь на
охоту. Страх катил перед ним, как артиллерийская подготовка; все живое, за
исключением  мелочи,  вроде  птиц,  белок  и  разных  жуков,  разбегалось,
оставляя мертвую зону.
     Человек  по  имени  Уц,  старый,  но  крепкий,  стоявший на  холме  в
нескольких километрах от  лежки  льва,  услышал  голос  желтого  царя  уже
ослабленным.  Тяжкий,  все заполняющий рык и дошел до Уца лишь потому, что
тот тоже обладал почти звериным слухом.  Человек понимал, что Владыка вряд
ли придет за добычей так далеко,  но плечи у  него дрогнули.  Он отметил в
уме, что на охоту надо будет идти сегодня в другую сторону.
     Сжав деревянное копье с каменным наконечником -  слишком ничтожно оно
было и против всемогущего льва,  и даже молодого клыкастого кабана в лесу,
Уц оглянулся на стойбище.
     Обрыв над  рекой был источен глубокими пещерами,  где поселились люди
орды,  в которой старшим был Уц.  Целых полгода - от самого низкого солнца
до самого высокого - почти вся жизнь совершалась там, внутри. Из-за дождя.
Туда  доставляли добычу,  там  ее  жарили.  Туда женщины и  дети приносили
мягкие сладкие корни и  луковицы,  если их  удавалось найти.  Там  спали у
костров и сидели днем, глядя на потоки воды, завесой падающие с небес.
     Но  сегодня  появилось солнце,  и  тотчас  орда  выбралась наружу  из
сырости и холода каменных убежищ.
     На   трех  больших  кострах  жарили  остатки  зарезанного  леопардами
молодого носорога -  звери сожрали только голову,  живот и ушли. Бородатые
мужчины готовили оружие -  обкалывали кремневые ножи  и  рубила,  оббивали
наконечники для копий.  Женщины, распластав на земле оленьи шкуры и прибив
их по краям колышками-сучками, отскребали изнутри мясо и жир. Одна из них,
молоденькая девушка с копной светлых волос,  с повязкой из беличьих шкурок
вокруг пояса -  ее звали Ру, - посмотрела на холм и улыбнулась. Неподалеку
в реке,  стоя по пояс в воде,  несколько человек ловили рыбу прямо руками.
Поймавший выбрасывал добычу на  берег,  там дети собирали ее и  относили к
костру. Был как раз ход рыбы.
     Все шло в общий котел -  закон,  никем не высказанный,  но само собой
разумеющийся.  С этим законом рождались и умирали. Даже маленький ребенок,
хоть  и  ослабевший от  длительного голода,  тащил  в  стойбище  съедобный
корень, а не совал себе в рот.
     Люди орды были некрупные - сто шестьдесят - сто семьдесят сантиметров
ростом.  Женщины поменьше,  мужчины побольше.  Они были и  не сильные.  Во
всяком случае,  слабее всех животных,  одного с ними размера и веса. Самый
крепкий охотник,  не  будь  с  ним  ножа,  не  смог  бы  справиться даже с
антилопой.
     У них были выпрямленные фигуры, длинные руки и ноги. Высокий, прямой,
а не скошенный лоб и челюсти, которые не выдавались вперед.
     Эти люди очень редко встречали других таких же, себе подобных. Они не
знали,  откуда пришли сюда,  но теперь им стало совсем плохо в  предгорье.
Плоды  и  мучнистые  корни  поблизости  были  все  съедены.   Мелкая  дичь
разбежалась,  а  ходить за  ней далеко в  степь они не решались,  опасаясь
леопардов и других хищников.
     Следовало уходить  отсюда,  но  людям  страшно было  оставить удобные
пещеры,  где было не так холодно во время дождей и  бурь и входы в которые
можно было завалить камнями на ночь.
     Уц  посмотрел на  стойбище,  потом  на  небо.  Опять накатывали тучи,
готовясь поглотить солнце.
     У него заныли кости -  так хотелось тепла и света. Бабка рассказывала
ему,  что прежде было гораздо лучше.  Он и  сам смутно помнил жаркие лета,
одно, может быть, два. А дальше так оно и пошло: дождь да дождь. Была даже
зима особенно холодная,  когда с неба посыпалось белое.  Десятки бегемотов
умерли тогда у  реки.  Пировали гиены,  но  орда почти не  воспользовалась
мясом огромных неповоротливых зверей.  Слишком холодно было. Люди укрылись
в пещерах. Кутались в шкуры, но все равно многие погибли к весне.
     Рядом с  Уцем сидел на  траве хромой Яро,  молодой охотник,  которому
кабан недавно пропорол клыком ногу.  Сейчас Яро не мог охотиться наравне с
другими мужчинами и  почти все  дни проводил у  костра,  изготовляя ножи и
на