или,  что мы  все будем в  поле
действия машины, в поле действия этого устройства. Весь остров.
     Изобретатель чуть заметно пожал плечами.
     - Конечно,  в  этом  случае  танк  непрерывно получал  бы  команды  и
непрерывно двигался бы.  Но  я  же вам объяснял,  что устройство реагирует
именно на Е-волну,  а не на нормальные альфа-ритмы. Но Е-волна возникает в
мозгу только в  момент перехода к  действию.  Выражаясь более научно,  она
реагирует на тот заряд,  который возникает в коре лобных долей,  начинаясь
от условного стимула и продолжаясь до появления безусловного.
     - Черт! Я все-таки тоже не понимаю, - вмешался полковник с выпяченной
челюстью.  -  Но  почему танк  уходит именно с  того места,  куда попадает
снаряд из орудия?  Ведь я-то могу думать, что снаряд попадет в одно место,
а  практически он  попадает в  другое.  Что же  служит сигналом для машины
внутри танка - действительный полет снаряда или мое желание?
     - Для этого есть блок расчетного устройства,  - ответил изобретатель.
- Прежде чем  ваш  артиллерист начинает стрелять,  он  снимает с  приборов
данные:  расстояние до  цели,  скорость  движения  цели,  направление.  Он
снимает их,  какой-то миг они держатся у него в голове,  затем он передает
их  на  считающее устройство своей  пушки.  Но  моя  машина в  танке  тоже
получает  все   эти   расчеты,   тоже   определяет  траекторию  снаряда  и
соответственно уходит с  предполагаемого места его падения.  То есть когда
вы прицеливаетесь в танк и производите выстрел, вы тем самым даете команду
машине увести танк  как  раз  с  того  самого места,  куда  должен попасть
снаряд. Одним словом, главное, что мешает попасть в танк, - это то, что вы
хотите в него попасть.
     - Гм,  -  начал генерал.  Он  чувствовал,  что разговор слишком долго
обходится без его участия.  - Гм... И тем не менее я думаю, что это еще не
совершенное оружие.
     - Когда  будет  создано   с о в е р ш е н н о е   оружие,  -  холодно
сказал изобретатель, - нужда в профессиональных военных исчезнет.
     На миг все умолкли, потом полковник рассмеялся.
     - К этому,  кажется, и идет. - Он заглянул в глаза своему начальнику.
- Как вы думаете, генерал?.. Все делают машины. Нам остается лишь получать
жалованье.
     Генерал улыбнулся и кивнул. Затем лицо его стало суровым.
     - Ну  прекрасно.  Продолжим.  Майор,  дайте ребятам команду на  пост,
пусть открывают огонь.
     Он  подпустил  в  голос  порцию  хорошо  рассчитанной  официальности,
смешанной с  горловой хрипотцой независимого вояки-командира и  отца своих
солдат.  При этом он подумал, что никакая машина не смогла бы отмерить эти
две дозы с такой точностью.
     Испытания продолжались.  Танк-мишень с усиленной броней и укороченной
пушкой стоял на  месте до  самого момента выстрела.  Затем,  чуть опережая
вспышку дульного пламени из блиндажа,  гусеницы приходили в движение, танк
прыгал в сторону,  снаряд рвался сзади, впереди или сбоку, осколки горохом
стучали по броне,  и машина опять застывала, как огромный серый камень. По
распоряжению генерала танк стали обстреливать из двух орудий сразу.  Земля
на полигоне поднялась тучей,  танк скрылся в ней,  но потом,  когда пыль и
песок осели, он снова оказался невредимым, спокойно и равнодушно ожидающим
следующих выстрелов.
     К  двум часам пополудни все уже устали от жары и неудобного стояния в
окопе.
     - Ну отлично,  -  сказал генерал.  - Это все была оборона. Теперь как
насчет наступления? Отдайте танку приказ, чтоб он начал обстрел блиндажа.
     - Пожалуйста, - ответил изобретатель. - Одну минуту.
     Он один был невоенным здесь,  выделялся среди других помятым штатским
костюмом,  с  небрежно,  не в  тон подобранной рубашкой и фразами вроде <С
удовольствием...   Сию  минуту>.   Он  подошел  к  прибору,  напоминающему
небольшой радиоприемник,  открыл  верхнюю  стенку,  посмотрел что-то  там,
взялся за ручку настройки.
     - Но  приказа <начать обстрел> я  не  могу  отдать  машине.  Зря  она
обстреливать не будет. Поскольку люди не боятся. Танк вступит в бой, когда
получит  сигнал  страха.  И  будет  в  дальнейшем  руководствоваться этими
сигналами. Так включать?
     Он посмотрел на генерала. Его голубые глаза светились.
     - Давайте, давайте, - сказал генерал. Он глянул на часы. - Пусть танк
немного постреляет, а потом пойдем обедать.
     Изобретатель повернул ручку. В приборе что-то пискнуло и оборвалось.
     - Готово.
     Все смотрели на танк. На полигоне было тихо.
     - Ну? - сказал полковник с челюстью. - Что-то заело, да?
     Изобретатель живо повернулся к нему:
     - Нет, все в порядке. Ничуть не заело. Но машине нужен сигнал. Она не
стреляет сейчас,  потому что это было бы безрезультатно.  Она не расходует
боеприпасы бесцельно,  как  это  часто  случается с  вашими специалистами.
Солдаты в укрытии, и снаряд в них не попадет. Необходимо, чтоб они ощущали
себя уязвимыми и боялись,  что танк их уничтожит. Одним словом, опять-таки
нужна Е-волна.  Но на сей раз Е-волна страха. Как только кто-нибудь станет
бояться машины,  она сразу откроет огонь.  Принцип тут в том,  что жертва,
если можно так выразиться, должна руководить палачом.
     - Уф-ф,  -  вздохнул майор.  -  Может быть, мы тогда все-таки сначала
пойдем пообедаем?  -  Он был самый полный здесь и больше других мучился от
голода.
     - Ладно,  -  согласился генерал.  -  Пообедаем,  а  затем приступим к
дальнейшему. Вообще-то, вещь перспективная.
     Идти  до  павильона с  двойной крышей  было  далеко.  Члены  комиссии
растянулись на добрых сто метров.  Последним шли изобретатель и  генерал с
полковником.
     - Послушайте, - сказал генерал, когда изобретатель остановился, чтобы
завязать шнурок на ботинке. - А вы ее выключили, вашу машину?
     Штатский поднял к нему бледное лицо с капельками пота на висках.
     - Она не выключается. У нее нет такого устройства.
     - Как нет? - спросил полковник с выпяченной челюстью.
     - Так. Я не предусмотрел.
     - А когда же она кончит работать?
     - Никогда.  Это  же  самозаряжающийся автомат.  Получает  энергию  от
солнечных  лучей.   Если   кончатся  снаряды,   будет   давить  противника
гусеницами. Но и снарядов довольно много.
     - Весело,  -  сказал генерал.  - А как же мы ее будем увозить отсюда,
если танк начнет отстреливаться? Как мы к нему подойдем?
     - Мы  его  и  не  увезем,  -  ответил изобретатель.  У  него никак не
ладилось со шнурком. - Он нас всех уничтожит.
     Двое помолчали, глядя на штатского.
     - Ну пойдемте, полковник, - сказал генерал.
     Они отошли на несколько шагов, и генерал пожал плечами:
     - Черт их разберет,  этих штатских. Остроумие ученого идиота? <Он нас
всех уничтожит>... К сожалению, без них теперь не обойдешься.
     - В том-то и беда, - поддакнул полковник.


                                   III

     Выпили соки, разнесенные вестовым генерала, и поговорили о погоде и о
гольфе.  Генерал высказался в  пользу тенниса.  Несмотря на свои пятьдесят
два года, он обладал отличным пищеварением, превосходным здоровьем и почти
каждый миг жизни -  даже в ходе самых серьезных заседаний в министерстве -
ощущал свое тело, крепкое, налитое, все еще жадное на движения и на пищу.
     Съели картофельный суп и  поговорили об альпинизме.  Генерал пожалел,
что  в  наше  время  молодые  офицеры  уделяют мало  внимания благородному
конному спорту. Разговаривая, он тоже постоянно ощущал свое тело, вспомнил
о  том,  как месяца три назад у  него начала побаливать поясница и  как по
совету своего врача он,  добавив несколько упражнений в  утреннюю зарядку,
излечился от этой боли.
     Съели второе и припомнили, где и как кого кормили в различных дальних
поездках,  командировках и  компаниях.  Генерал рассказал,  как одно время
было трудно со снабжением в Конго и как все время было легко со снабжением
во  Вьетнаме.  Он  единственный из  присутствующих был  участником военных
операций  в  обеих  странах,   и  несмотря  на  то  что  военные  действия
трактовались  им  прежде  всего  с  гастрономической  точки  зрения,   его
выслушали в строгом молчании.
     Изобретатель в течение всего обеда молчал, скатывая пальцами на столе
хлебные шарики.  Когда кофе был выпит и  члены комиссии закурили,  он взял
ложечку и постучал ею по чашке.
     Все повернулись к нему.
     - Попрошу минуту внимания. - Он подался вперед. - Я хотел бы сообщить
вам,  что параллельно с испытанием самозащищающегося танка я решил на этот
раз  провести еще  один небольшой опыт.  Так  сказать,  изучение реакций у
людей,  безусловно  обреченных  на  смерть.  Несколько  слов  о  причинах,
побудивших меня предпринять это скромное исследование. Дело в том, что все
вы здесь являетесь военными и,  если можно так выразиться, профессионально
связаны с  убийством.  Вот  вы,  например,  генерал,  планировали операцию
<Убийца>  и  операцию  <Петля>  в  одной  <банановой>  республике.  И  еще
несколько им подобных.  Кстати,  именно в  этой стране у меня погиб второй
сын.
     - Я выражаю вам свое сочувствие, - сказал генерал.
     Штатский отмахнулся.
     - Благодарю вас...  Итак, вы планируете войны, но они предстают перед
вами  в  несколько опосредствованном виде,  не  правда ли?  На  карте -  в
качестве планов,  приказов, смет. Такое-то количество пропавших без вести,
такое-то -  раненых,  такое-то - убитых. Одним словом, слишком абстрактно.
Так вот,  я поставил своей задачей дать вам почувствовать, что это такое -
лежать в  окопе с пулей в животе или ощущать горящий на спине напалм.  Это
будет завершением вашего образования.  Позволит вам  хоть один раз довести
начатое дело до логического конца.
     Он встал, отбросил стул.
     - Итак,  имейте в виду, что машина не выключена. Теперь старайтесь не
испугаться. Помните, что танк реагирует на Е-волну страха.
     И поспешно вышел из столовой.
     Зазвонил телефон.  Капитан - самый младший здесь по званию, блондин с
вьющимися волосами - автоматически потянулся к аппарату.
     - Капитан у телефона.
     Всем был слышен голос сержанта-артиллериста в трубке.
     - Извините,  мы  уже можем выйти,  сэр?  То  есть мы уже выходим,  но
выключена ли эта штука?
     - Можете,  -  сказал капитан. - Пообедайте, и чтоб через полчаса быть
на месте.
     Он положил трубку на рычаг,  тупо уставился на нее, затем губы у него
шевельнулись, испуг мелькнул в глазах, и он схватил трубку опять.
     - Эй,  сержант!  Кто там есть! Эй! - Он кричал так громко, что вены у
него на шее набухли. - Эй, сержант!
     Он опустил трубку и растерянно посмотрел на присутствующих.
     - Пожалуй,  этим нельзя выходить,  раз такое дело.  А? - Он вскочил и
выбежал из павильона.
     Остальные тоже встали.
     Солнце заливало остров отчаянной жаркой белизной.  Все как бы плыло в
голубоватом мареве,  в  отблесках океанской равнины.  По песку от блиндажа
шагали две фигурки.
     - Эй,  сержант!  -  закричал капитан.  -  Эй, опасность! - Он замахал
руками в  тщетной надежде,  что  артиллеристы поймут эти  знаки как приказ
вернуться в блиндаж.
     - Минутку, - сказал полковник. У него отвисла челюсть. - А мы?
     Генерал с  салфеткой в  руке посмотрел на него.  Он побледнел,  и эта
бледность как  бы  передалась всем.  Полковник вдруг  сорвался с  места и,
согнувшись, с быстротой, почти непостижимой, бросился к зарослям бамбука.
     А  в  следующий момент раздался резкий свист.  Сверкнуло пламя,  звук
выстрела и  грохот разрыва слились в  одно.  Горьковато,  напоминая войну,
беду, несчастье, пахнуло пороховым дымом.


                                    IV

     Полковник,   раненный  осколками,   сидел  в   окопе,   сжавшись,   и
прислушивался к рычанию танка неподалеку.
     Полковника трясло.  Он всхлипывал, и слезы катились по его худощавому
лицу  с  мужественной челюстью.  Он  плакал не  от  боли.  Обе  раны  были
несерьезны и  перестали мучить  сразу  после  первого  шока.  От  обиды  и
переполнявшей ненависти.  Ему  было  сорок лет,  он  ни  разу  в  жизни не
совершил  ничего  предосудительного.  Всегда  слушал  указания начальства,
никогда не пытался внести в мир что-нибудь новое,  свое. Он был безупречен
со своей точки зрения,  и  вдруг оказалось,  что руководители предали его.
Танк, предназначавшийся для других, гнался теперь за ним.
     Его трясло от злобы и  обиды.  Первым из членов комиссии,  стоявших у
входа в павильон,  он сообразил, что случилось, и как зверь, не рассуждая,
бросился в заросли. Полковник слышал взрыв позади, слышал, как два снаряда
ударили по артиллеристам,  которые тоже,  видимо,  испугались. Он видел из
кустарников, как одиночный снаряд вдребезги разбил и утопил катер у берега
вместе  с  сидевшим там  мотористом,  который при  первой же  тревоге стал
поспешно заводить двигатель.
     А потом машина начала охоту за ним.
     Полковник непрерывно двигался,  прыгая из ямы в яму,  и несколько раз
ему удалось ускользнуть от прямых попаданий.  Потом он сообразил, что надо
попытаться попасть в  мертвую зону -  туда,  где наклон орудия не позволит
машине достать его  выстрелом.  Ему  удалось приблизиться к  танку,  и  он
спрыгнул в  окоп.  Танк был теперь метрах в  тридцати от него и не стрелял
более - серая глыба на фоне неба.
     Полковник знал - машина не стреляет лишь потому, что он понимает, что
в него нельзя попасть. В том-то и заключалась дьявольская сила изобретения
- жертва должна была командовать палачом.
     Полковник  закусил  губу  и  выглянул  из-за  бруствера.  Танк  стоял
неподалеку, спокойный, равнодушный. Люк для танкистов был заварен. И фары,
помещающиеся обычно под  башней по  обеим сторонам люка,  тоже были сняты.
Это неживое существо не нуждалось в том,  чтоб видеть дорогу перед собой -
его вели мысли и страхи тех, за кем он охотился.
     Низколобый, приплюснутый, серый, танк ждал...
     Полковник  всхлипнул  еще  несколько  раз.   Здесь  он   находился  в
сравнительной безопасности, и ему злорадно подумалось, что лишь его одного
осенило бежать не от машины,  а  к ней...  Потом он вяло сказал себе,  что
генерал и все другие просто не успели сообразить,  куда бежать.  Их снесло
первым выстрелом.
     Он оглянулся в сторону разрушенного павильона,  затем снова посмотрел
на танк,  и вдруг в голову ему пришла мысль о гусеницах. Ведь изобретатель
говорил, что танк может использовать и это.
     И тотчас танк зарычал,  гусеницы послушно пришли в движение, и машина
рванулась вперед.
     Полковник  упал  на  дно  окопа.  Танк  приблизился,  рыча,  гусеницы
показались над  бруствером,  смяли  его  и  легли на  противоположный край
окопа. Брюхо машины было теперь как раз над головой полковника. Он сжался,
стараясь сделаться как можно меньше,  и  затем с облегчением подумал:  <Не
достанет>.
     И тотчас мотор умолк.
     <А если он начнет вертеться?> - спросил себя полковник.
     Мотор взревел,  гусеницы двинулись, и танк стал вертеться над окопом,
стараясь разрушить его.  Но стенки окопа были достаточно прочны, укреплены
балками,  и  полковник с  облегчением сказал себе,  что из этого ничего не
выйдет.  Он  не успел додумать эту мысль до конца,  как мотор выключился и
танк остановился.
     Ужасно! Полковник скрипнул зубами.
     Было  тихо,  как  будто  остров уже  совсем вымер.  Полковник пощупал
плечи.  Кровотечение остановилось,  рана не болела.  Жара усиливалась.  Не
хватало воздуха,  пот катился по лбу полковника,  спина взмокла.  Лежа, он
видел,  как  постепенно меняет цвет и  вроде как  бы  сгущается небо.  Оно
становилось синее и одновременно чуть краснело.
     Полковник стал  размышлять,  иногда прерывая свои  мысли  судорожными
всхлипываниями.  <Ну  хорошо.  Вот  он  лежит теперь.  Но  как долго можно
выдержать это?  На военной базе,  откуда они прибыли,  вероятно,  хватятся
через какое-то время. Но не скоро. Вся операция так засекречена, что никто
толком и  не знает,  где они и когда должны вернуться.  Комиссия вообще не
подчинена командующему этой ближайшей базы. Он будет сначала связываться с
министерством в столице, начнутся переговоры, поиски нужных людей, полетят
радиограммы, и, может быть, недели через две сюда прибудут катера... Через
две недели! А ему и двух суток не выдержать без пищи и воды.
     И  даже  если он  выдержит.  Что  тогда?..  Вот  пришла помощь,  люди
высадились,  ходят по острову.  Пока еще они не понимают, в чем дело, пока
не боятся танка,  им ничто не грозит...  Вот к  нему подошел человек.  Он,
полковник,   сообщает,   что  танк  держит  его  здесь  в  окопе.  Человек
моментально пугается,  в  тот же миг танк начинает пальбу и  расстреливает
всех приехавших.
     Но  можно  сделать иначе.  Ничего  не  говорить про  танк,  а  просто
приказать,  чтоб ему дали в  окоп рацию.  А затем с ее помощью связаться с
базой, объяснить, в чем дело. Но конечно, приехавшие все равно почувствуют
что-то неладное. Они бросят его и смоются>.
     <Нет,  -  сказал он себе,  -  это не выход.  Уже не говоря о том, что
прихода катеров ему ни за что не дождаться>.
     Он еще раз с ненавистью подумал о генерале -  уж с тем-то,  наверное,
все кончено. И поделом. Нельзя же быть такой шляпой.
     Полковник посмотрел на днище танка над ним. Эх, если бы была граната!
     Танк вдруг ожил, мотор включился.
     Но ведь нет гранаты.
     Мотор выключился.
     Проклятье!..  А что, если вылезти из окопа позади машины и пробраться
к башне? Полковник стал на четвереньки, осторожно приподнял голову. Только
бы танк не отъехал и не развернулся!
     Двигатель сразу зарычал, танк отъехал и, лязгая, развернулся.
     Полковник застонал и сел на дно окопа. Безвыходно.
     Он посмотрел на машину. А что, если она сейчас отъедет, оставит между
ним и собой достаточное расстояние и  тогда  произведет  выстрел?  Окоп-то
ведь  не спасет.  Он подумал об этом и тотчас схватился за голову.  Нельзя
было об этом думать!  Нельзя,  потому что танк вздрогнул, взревел и задним
ходом,  грохоча,  покатил прочь. В том-то все и дело было, в том-то и весь
ужас,  что машина делала как раз то, чего ты боишься, чего не хочешь, чтоб
она делала.
     Придерживая рукой плечо, полковник вскочил. Он знал, что вопрос жизни
для него -  не отставать. В ту самую минуту, когда он поймет, что танк уже
может стрелять по нему и испугается, машина выстрелит.
     Танк наращивал скорость,  и  полковник побежал за  ним.  Все годы его
комфортабельной жизни,  все  годы  занятий спортом должны были вложиться в
этот бег.
     Танк пошел быстрее,  прибавил скорость, потому что полковник подумал,
что ведь он может и прибавить...


     Толстого майора и генерального вестового разорвало в клочья первым же
выстрелом.
     Капитан,  ему  было  всего  двадцать девять  лет,  получил  несколько
тяжелых ран сразу.  Но страха он не испытывал, и это исключило возможность
новых выстрелов по нему.  Он лежал на песке,  исходя кровью,  придавленный
упавшей крышей павильона.  Он думал только о жене и о своих двух девочках.
С поразившей его самого ясностью он рассчитал,  какова будет пенсия семье:
для этого следовало учесть и срок службы,  и звание,  и род войск,  и даже
обстоятельства  гибели  -  в  полевых  или  не  полевых  условиях.  Пенсия
получалась достаточная,  это успокоило его. Затем ему пришло в голову, что
даже хорошо,  что испытания не удались. Если бы такая штука вошла в мир, в
конце концов могло бы дойти и до его девочек.
     <Уж лучше я>,  -  подумал облегченно и с последними проблесками мысли
сказал себе,  что где-то в самом начале пошел, вероятно, не той дорогой. В
глазах  у  него  поплыли радужные круги,  обескровленный мозг  уже  ощущал
недостаток кислорода, и капитан заснул навсегда.
     А генерал умирал медленно. Первым его ощущением после шока была боль.
Он  даже  не  понимал,  куда  ранен,  боль  пронизывала все  тело.  Как  и
полковник,  он резко ощутил несправедливость случ