пауза явно  затягивалась. Кандидат  на престол хотел заговорить вновь,
повторно воззвать  к благоразумию, требующему непременного присутствия
в Новгороде полководца, причем именно из числа Ярославичей, следующего
по старшинству  за  Федором  и  Александром,  когда  из  толпы  лениво
проговорили:
   - А чего ты спешишь на княжий стол, как голый в баню?
   Вопрос был  задан как  бы нехотя,  этаким в  высшей степени ленивым
тоном, но  тем большее  действие возымел  он на застывших в напряжении
людей. Сначала  отдельные,  неуверенные  смешки  зародились  в  разных
местах Ярославова  Двора, но  все больше вокруг наглеца, осмелившегося
говорить такое самому великому князю Владимирскому и Суздальскому. Эти
смешки рассыпались  окрест и  вскоре вернулись  новой порцией веселья,
усилившись и  окрепнув, принялись  разрастаться и шириться, набирая по
дороге мощь.  И вот  уже хохочут  все, кто  собрался на  вече. Смеются
открыто, даже  слегка нагловато, ухмыляются в бороды, подкручивают усы
и крякают от сомнительной остроты.
   Но  что   отвечать  Андрею  Ярославовичу?  Повторять,  что  следует
поторопиться для  их же,  новгородцев, блага?  Не говорить же, в самом
деле, о необходимости утереть нос выскочке Даниле...
   И поскольку князь замешкался с ответом, из среды городских старшин,
столпившихся  на  другом  конце  помоста,  выступил  посадник  Олекса,
откашлялся, степенно разгладил бороду и заговорил:
   - Ты, Андрей Ярославич, на людей не серчай. Люди, они завсегда дело
говорят. Вот  как сейчас.  Ну, подумай  сам: кого  нам теперь бояться?
Шведам да  немецким рыцарям наши дружины, возглавляемые твоим почившим
братом  (вечная   наша  благодарность  и  светлая  память  покойнику),
наподдали знатно,  ты сам  о том  сказал. Вряд  ли они вдругорядь сюда
сунутся. Югра  да поморы  - то  данники наши,  и мы что-то не слыхали,
чтоб они  бунтовать супротив нас вздумали. На юге у нас Киев с Данилой
Романовичем. Спору  нет, мощная  то держава,  да только  разве  Данила
Романович не призывал тебя и дядю твоего Святослава Всеволодовича... -
посадник сделал едва уловимую паузу, но претендент все же уловил ее, -
...к миру?  Разве не  заставил вас  клясться в  том на  могиле отца  и
брата? Разве  сам Данила  Романович не обещал уважать свободу северных
земель? Да оно и понятно: ему требуется время, дабы укрепить собранное
недавно королевство. Ну, и кроме того, Данила Романович расширяет свои
владения на  юг, это  ни для  кого не  секрет. А татарва... Что ж, эти
действительно не  прочь пожировать  за наш счет. Да только путь в нашу
землю лежит  для них  через Киев,  а южане  показали уже, что берут за
право прохода  слишком высокую  пошлину, которую  собака Бату был не в
силах заплатить.
   Посадник гордо  поднял голову,  скрестил на  груди  руки.  В  толпе
послышались одобрительные возгласы.
   - Так  что не  взыщи, Андрей Ярославич, но мы не видим, какая такая
угроза нависла  нынче над  Великим Новгородом,  а значит  не  понимаем
причины, по  которой ты  так торопишься  занять опустевший  со смертью
брата престол, - докончил он.
   - А  ведь Олекса  Игоревич дело  говорит, - подал голос архиепископ
Спиридон, подходя  к посаднику.  - Так  что объясни, Андрей Ярославич,
почто порешь горячку, да смотри, не увиливай.
   - А  чего ж  я буду  объяснять... -  начал  тот,  пытаясь  на  ходу
подыскать еще  какой-нибудь убедительный  аргумент,  но  в  голову  не
приходило ничего  путного.  Князя  сильно  раздражала  и  даже  бесила
отвратительная  манера   здешних  людей   величать   друг   друга   по
имени-отчеству, словно  все они были князьями. И когда Спиридон назвал
посадника Олексой Игоревичем, Андрей едва сумел подавить инстинктивное
негодование.
   - Ты  настоял, дабы  мы скликали  вече, тебе  и ответ  держать, - с
легким нетерпением заметил архиепископ.
   Андрей почувствовал,  что все  идет не  совсем так,  как надо... то
есть совсем  даже не  так, как  он ожидал!  Если в  головы новгородцам
втемяшилось, что опасность им не грозит...
   Да нет, не может того быть! Никак не может.
   - Если  король Данила  расширяет свою  державу на  юг, то  рано или
поздно он  позарится также на северные земли, - Андрей решил стоять на
своем до конца.
   -  Сейчас  Данила  Романович  занимается  ордынцами,  и  ему  лучше
обеспечить покой  на своей  северной границе. Так что войной на нас он
пойдет скорее  поздно, чем  рано. А раз так, то рано и говорить о том.
Разве я  не прав,  Спиридон Фомич? - И посадник выразительно посмотрел
на Спиридона.
   Архиепископ с важным видом кивнул:
   - Правда твоя, Олекса Игоревич.
   Новгородцы одобрительно  загудели. Силясь  перекрыть всеобщий  гам,
Андрей громко спросил:
   - А рыцари?!
   - Ты  это серьезно,  княже? -  вступил в  спор тысяцкий  Сбыслав. -
Четыре сотни  знатных немцев  полегло  на  льду  Чудского  озера,  еще
полсотни у нас в плену. Кто ж теперь к нам сунется?
   - Когда  мой покойный  брат разгромил  шведов, никто и помыслить не
мог, что вслед за ними здесь объявятся крестоносцы.
   - И этих мы разбили, слава Богу, - парировал тысяцкий.
   - Не  вы, а  мой брат,  князь  Александр!  -  негодующе  воскликнул
Андрей.
   - Да,  твой брат,  княже, -  спокойно подтвердил посадник. - Только
ведь у  него под  рукой  стояли  наши  дружины,  и  многие  новгородцы
отличились в  этой славной  битве. Да  и не  в одной этой битве. Взять
хотя бы  Гаврилу Олексича  или кого  другого, -  он кивнул  в  сторону
городской знати  и, расплывшись в улыбке, докончил: - Эти не подведут.
Так-то!
   - Во  всяком случае,  пока немцы  развернулись, мы  успели призвать
Александра Ярославича,  - подытожил  архиепископ. -  Тебе ли  этого не
знать, княже!  Ведь в то время на нашем престоле сидел именно ты. И уж
не взыщи за неприятное напоминание, однако как раз ты и не смог ничего
поделать с  супостатами, при  тебе они  захватили и  Изборск, и Псков.
Зачем же  предлагаешь свое покровительство теперь? Не насмешка ли это,
а, Ярославич?
   Андрей все  еще надеялся добиться своего, хотя успел уже десять раз
мысленно проклясть  себя за  то, что  не послушался своих советников и
ввязался в  такое, без  сомнения неприятное  и почти  гиблое дело, как
борьба за новгородский престол. А потому крикнул в отчаянии:
   - Но  с тех  пор я  успел набраться  опыта! Отсюда я отправился под
Киев, где участвовал в победной битве с татарами...
   - Участвовал,  как же!  - Сбыслав  скептически  хмыкнул  и  покачал
головой. -  Ты ехал вместе с отцом и дядей в хвосте татарского войска,
подобно ягненку, послушно идущему на заклание. И мятеж поднял не ты, а
дядя твой Святослав Всеволодович. А победу над татарвой одержал Данила
Романович. В  чем же  твоя заслуга?  Неужели в  том,  что  ты  вовремя
присоединился  к   победителю?  Объяснись,  Андрей  Ярославович,  если
можешь.
   Надо ли  говорить, что после этих оскорбительных слов молодой князь
совсем вышел из себя и запальчиво крикнул:
   - Зато  и вы,  вольные торговые  люди, сами хороши! Вон псковитянин
Твердила только  и сподобился  на то,  чтобы  открыть  ворота  родного
города перед захватчиками!
   Андрей уже  потерял всяческую  надежду на успех своего предприятия.
Из  речей  архиепископа,  посадника  и  тысяцкого  он  наконец  понял:
упоенные блестящей  победой  новгородцы  не  верят,  что  в  ближайшем
будущем их городу может угрожать опасность. А значит, не захотят иметь
над собой  князя. И  напоминанием о  псковском боярине Твердиле Андрей
Ярославович стремился  лишь побольнее  задеть беспечное  стадо  скота,
громко именуемое вольными господами новгородцами.
   И  уж  на  этот  раз  князь  своего  добился!  Народ  заволновался,
зароптал, а  из теснившейся  вокруг  помоста  толпы  послышались  даже
угрозы.
   - Ты,  княже, вот  что, -  глядя ему прямо в глаза, угрюмо пробасил
архиепископ. -  Ты Твердилу Иванковича не трогай. Во-первых, он все же
псковской, а  не новгородский,  хотя и  у нас  тут  не  все  святы.  А
во-вторых, если  я сейчас  начну при  всем честном  народе высказывать
подозрения насчет  сокрытых деяний  иных князей,  неизвестно еще,  кто
честней окажется,  вольные люди  или же  князья, в  борьбе за  стол не
брезгующие никакими  средствами, противными  не только человекам, но и
Богу.
   Итак, эти болваны почти уверены в том, что Андрей не только отравил
собственного дядю,  но и  околдовал родного  брата Александра,  причем
последнего  -   через  подставных  лиц.  Публичное  обвинение  из  уст
фактического правителя  Новгорода прозвучало,  народ  явно  недоволен.
Больше здесь  делать нечего...  По крайней мере, сейчас. А теперь надо
красиво уйти.
   - Ну  глядите,  господа  новгородцы,  -  сказал  Андрей,  с  особым
презрением произнося слово "господа". - Еще спохватитесь вы, да поздно
будет. Еще  пожалеете, что  не приняли  по-доброму моего  предложения.
Поплачете вы  у меня,  кровавыми слезами  умоетесь, когда  заставлю  я
умолкнуть навеки ваш вечевой колокол, а после...
   Не договорив, Андрей Ярославович запахнулся в парадный алый плащ и,
ни на  кого не глядя, сбежал с помоста. За ним последовали суздальские
бояре, к  разумным  советам  которых  молодой  князь  не  соблаговолил
прислушаться. Новгородцы открыто смеялись над ними, выкрикивали всякие
обидные слова, но дорогу уступали.
   - Обойдемся  пока без  князя!  -  громко  крикнул  в  спину  Андрею
Ярославовичу архиепископ. - А будет в нем потребность, сыщем того, кто
получше тебя.  Или же  из нас достойного выберем, пусть возглавит наше
войско на погибель всем врагам!
   Толпа   разразилась   радостными   воплями,   вдохновившись   идеей
Спиридона.  О   неудачной  попытке   Андрея  Ярославовича   взойти  на
новгородский престол  отныне говорили, как о досадном недоразумении. И
тут  же,  на  этом  самом  вече,  по  всей  форме  составили  грамоту,
начинавшуюся словами:
   "Мы, архиепископ  Новгородский Спиридон,  посадник Олекса, тысяцкий
Сбыслав, и  бояре, и  житьи люде,  и купце,  и  черные  люде,  и  весь
господин государь  Великий Новгород,  вся пять  концев,  на  веце,  на
Ярославе Дворе, повелеваша..."
   После чего  следовал отказ Андрею Ярославовичу в его притязаниях на
новгородский престол,  а также решение насчет того, что пока призывать
в  Новгород   князя  не   следует,  разве  когда  в  том  будет  самая
настоятельная потребность.  Грамоту подписали  все трое,  после них  -
совет господ,  а кончанские  и уличанские  старосты скрепили ее каждый
своей печатью.
   Кроме того, с грамоты тут же сняли копию и передали ее неудачливому
кандидату в  князья еще  до того,  как он  успел покинуть резиденцию в
Городище, где останавливался на время пребывания в Новгороде.





Глава VI. ПТИЧКА В КЛЕТКЕ



   Когда Читрадрива  очнулся, весь мир вокруг него плавно покачивался,
в ушах  шумело, а  в  затылке  подпрыгивала  и  пульсировала  пылающая
головешка. Читрадрива  напряг мысль и смутно припомнил ночной налет на
портовую гостиницу. Знатно его огрели по голове!..
   Читрадрива  охнул,   слабо  шевельнулся.   Окружающий  мир   так  и
завертелся колесом.  Вдобавок начало  слегка поташнивать.  И тут  же в
затуманенное сознание  ворвался гнусавый  голос.  Смысл  произнесенной
фразы ускользнул от его понимания, Читрадрива только сумел определить,
что обладатель  гнусавого голоса  говорил он по-итальянски - на языке,
которым он так и не удосужился толком овладеть.
   - Где  я? -  спросил Читрадрива  на анхито,  а затем,  собравшись с
мыслями,   повторил    свой   вопрос   по-французски,   по-немецки   и
по-кастильски. Потраченных  на это  усилий оказалось достаточно, чтобы
проклятая головешка  в затылке  вновь запрыгала,  как  сумасшедшая.  И
вновь мучительно  загнусавил голос,  призывая,  насколько  можно  было
понять, объясняться по-итальянски.
   Только тут  Читрадрива  сообразил,  что  не  улавливает  настроения
говорившего, а  ориентируется только  на его  тон. Да  и мыслей его не
слышно. Ах  да, еще  ночью в  гостинице Читрадрива  пытался  применить
хайен-эрец, но потерпел полное фиаско!
   Неужели он  вообще утратил  все способности,  которые люди называли
колдовскими  и   в  число   которых  входило   и  распознавание  чужих
настроений, и искусство убивать без оружия...
   И перстень!!!
   Судорожно дернувшись,  Читрадрива схватился  за кисть правой руки и
со смешанным  чувством убедился,  что  подарок  Карсидара  по-прежнему
надет на палец. Значит, с одной стороны, его не ограбили... то есть не
сняли перстень.  Но с другой стороны, сомневаться более не приходится:
"колдовство" совершенно не срабатывает!
   - Кольцо  мы оставили,  можете не  беспокоиться. Оно  вам ничем  не
поможет, - прогнусавил все тот же голос.
   Читрадрива утомленно  закрыл  глаза.  Его  мучила  неопределенность
положения, терзал  противный гнусавый  голос, раздражала необходимость
объясняться по-итальянски.  Впрочем, нельзя было сказать, что он вовсе
не знал  этого языка, но учитывая свое нынешнее положение, нестерпимую
боль, волнами  перекатывающуюся по  телу после резкого рывка, приступы
тошноты и  мерное покачивание  окружающего мира  из стороны в сторону,
Читрадрива предпочел  бы разговаривать  на анхито или, на худой конец,
по-русски...
   Подождав, пока немного стихнет боль в затылке, Читрадрива осторожно
повернул голову  вправо, скосил  глаза и  наконец увидел  говорившего.
Широкоплечий коренастый  человек лет  сорока с  небольшим восседал  на
странного  вида  деревянной  лежанке,  закутавшись  в  черный  плащ  и
скрестив на  груди руки  с толстыми  короткими пальцами. Огромные поля
круглой шляпы  отбрасывали тень  на его  лицо, и  если учесть,  что  в
довольно тесном помещении царил полумрак, создавалось впечатление, что
лицо это  состоит лишь  из черной  с заметной проседью бороды да глаз,
тускло поблескивающих между ней и шляпой.
   Но как  бы там ни было, а Читрадрива сразу вспомнил, где видел его.
Несомненно, этот субъект и три его товарища привлекли внимание Лоренцо
Гаэтани накануне  вечером в  обеденном зале  портовой гостиницы.  "Это
отъявленные головорезы.  Что-то в их поведении мне не нравится, только
вот  что?..   Повадки  странные".  Так,  кажется,  выразился  Гаэтани.
Читрадрива не  поверил. И  нарочно прислушался  к их  мыслям с помощью
перстня, но  ничего  угрожающего  не  нашел.  А  оказывается,  молодой
неаполитанец все-таки был прав. Вон как дело обернулось: и чужие мысли
ему теперь недоступны (или были недоступны уже за ужином?!), и Лоренцо
исчез...
   Кстати, что с Гаэтани? Читрадрива вспомнил короткую ночную схватку,
в которой  он пытался  принять посильное  участие, и  то, как  коротко
вскрикнул и  повалился на  пол его  спутник. От  этих  воспоминаний  у
Читрадривы с новой силой закружилась голова, а низкий потолок комнаты,
казалось, готов  был обрушиться  на несчастного страдальца и раздавить
его в  лепешку... Он  перегнулся через  край лежанки,  и его  стошнило
прямо  на   пол.  Затем  Читрадрива  со  стоном  откинулся  на  спину,
разметавшись по узкой кровати так, что его правая рука свесилась вниз.
   - Очень  хорошо,  -  прогнусавил  человек  в  плаще.  -  Думаю,  вы
понимаете свое нынешнее положение и не будете делать глупостей. Сейчас
я ухожу. Советую вам выспаться. Если чего надо, зовите.
   Внутренне содрогнувшись  от нового  приступа волнообразного  жара и
подкатывающей к  горлу тошноты,  Читрадрива скосил глаза и увидел, что
сторож открывает  низенькую дверь. Перед тем, как покинуть комнату, он
обернулся, кивнул  Читрадриве, и из-под распахнувшегося на миг черного
плаща показалась рукоять меча.
   Читрадрива отлично понял намек: не строй понапрасну иллюзий, я твой
страж, а  ты мой пленник, лежи, где лежишь и не делай резких движений,
потому как дело твое дрянь, чуть что - кишки выпущу... Впрочем, сторож
вполне  мог   ограничиться  устным   предупреждением,  не  прибегая  к
"случайной" демонстрации  меча. Все равно у Читрадривы не было ни сил,
ни желания  предпринимать какие-либо  активные  действия.  По  крайней
мере, до  тех пор,  пока он  не разберется  в ситуации.  А разобраться
можно только  в том  случае, если перестанет жечь огнем затылок. Ну, а
для этого  неплохо было бы поспать. Тем более, что покачивание комнаты
и шум в ушах постепенно усиливались, а это так расслабляет...
   Очнулся Читрадрива  оттого, что свалился на пол и кубарем откатился
на середину  комнаты. При  падении он  ударился плечом, однако потирая
ушибленное место,  почти  мгновенно  сообразил,  что  затылок  уже  не
наполнен огнем,  как прежде,  а  лишь  слегка  покалывает.  Читрадрива
осторожно ощупал  голову. Покалывание усилилось, даже стало немножечко
больно. Но ничего, терпеть можно.
   А вот  раскачивание окружающего  мира вопреки  ожиданию не исчезло;
наоборот, его размах увеличился. В уши также рвался более грозный шум,
к которому  примешивались теперь  тоненькие подвывания и свист. Понять
причину этого  было тем  более трудно,  что царивший  в комнатке  мрак
сгустился до предела. Наверное, уже было довольно поздно.
   Все же  Читрадрива протер глаза и попытался вглядеться в окружающую
тьму. Однако  тут неожиданно явилась помощь. Как оказалось, на лежанке
у противоположной  стены расположился худощавый парень в черном плаще.
Он ловко  высек  огонь,  зажег  небольшой  факел,  озаривший  комнатку
неверным красновато-желтоватым  светом, и  молча  указал  на  лежанку.
Читрадрива понял, что его просят вернуться на свое место.
   - Да, да, конечно, - пробормотал он. - Сейчас ложусь. Спать...
   Он запнулся,  как бы  подыскивая слова, а на самом деле лихорадочно
соображая, что  следует предпринять.  Как вдруг  самым небрежным тоном
сказал:
   - А знаешь, с твоей стороны непорядочно морить меня голодом. Принес
бы поесть,  не то  я тебе  все ребра  пересчитаю. Или пожалуюсь твоему
старшему... Да  объясни, почему  это все  вокруг качается?  Куда это я
угодил, черт возьми?
   В ответ  сторож не  проронил  ни  единого  слова  и  вновь  показал
жестами: на кровать.
   - Ага,  - Читрадрива  кивнул, на  четвереньках подполз  к  лежанке,
взобрался на  нее, заполз под грубо сшитые шкуры, заменявшие одеяло, и
обернулся к  парню. Тот  смотрел на  пленника, выставив руку с факелом
далеко вперед.  Без сомнения,  и этот также был в гостинице. И у этого
парня под плащом проступали очертания меча. Все, как положено!
   Удостоверившись, что  пленник занял  свое место,  парень немедленно
погасил факел,  завернулся в  плащ  и  устроился  поудобнее  на  своей
лежанке.
   Итак, подозрительная четверка выследила Читрадриву и Гаэтани. Хотя,
возможно,  их   просто  подкарауливали  в  Барселоне  -  ведь  Лоренцо
показались подозрительными  ухватки этих  людей, а насчет того, что он
видел эту четверку прежде, не было сказано ни слова. Затем неизвестные
каким-то образом  сумели отнять  у Читрадривы  его  сверхъестественные
способности, парализовали  его могущество,  после чего устроили ночной
налет, Гаэтани убили, а Читрадриву взяли в плен и теперь везут его...
   Кстати,  теперь,  когда  обжигающая  боль  в  затылке  улеглась,  и
окружающая  действительность   воспринималась  спокойнее,   Читрадрива
сообразил, каким  именно способом  его перевозят.  Ну да,  так и есть:
теперь Читрадрива выделил из общего шума, долетавшего в темную комнату
извне, плеск  воды. Несмотря  на то, что двери и окна в помещении были
наглухо  закрыты,   в   застоявшемся   воздухе   ощущался   такой   же
солоновато-йодистый запах,  как в  гавани или  на  побережье.  К  нему
примешивалась вонь тухлой капусты и рыбьих потрохов. А если добавить к
этому сырость  и раскачивание  окружающего мира,  получается, что  все
помещение находится  на воде.  Вернее, на  море. Кроме  того,  это  не
какая-нибудь  темница   на  острове,   поскольку  положение  помещения
неустойчиво. То же самое он чувствовал, когда сопровождал хана Бату на
последнем отрезке  его жизненного  пути. Точно  так  же