А.Я.Живой (Алексей Миронов).
    Семь верст до небес


     © Copyright Алексей Миронов
     Email: mironoff@comset.net
     WWW: http://home.comset.net/mironoff/
     Date: 20 Sep 2001



 * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

                               Огонь и пепел

                               Глава первая


  Колдовской лес

  Уже солнце клонилось к закату, и все твари земные готовились отойти ко
сну, уже смолкло щебетание птиц в лесах и лягушки болотные завели свою
вечернюю песню, когда на поле широкое, что лежит перед лесами
Черниговскими, выехало великое множество всадников. На всех была броня
крепкая, на боку висел меч булатный, а в руке держал каждый воин копье
длинное с наконечником вострым. Путь держали они неблизкий.
  В воздухе вечернем стоял теплый запах хвои, вперемешку с благоуханием трав
лесных рождавший аромат густой леса заповедного, нехоженого, что так люб
сердцу обитателей земель полунощных, прозывавшихся славянами среди других
народов. Впереди всех ехали два богатыря-предводителя: Дубыня, -
прозванный так за то, что пять лет назад на дворе князя Ростовского Юрия,
выдернул из земли с корнем дуб столетний, и Усыня, - акромя силы в теле
коренастом, имевший на лице своем усы самые великие во всей Солнцеградской
земле. Вели меж собой богатыри разговор долгий. С тех самых пор, как по
зову князя Солнцеградского, что Вячеславом прозывается, домы свои и земли
покинули и спешили в терем к князю вместе с дружиною.
  - Не мне тебя уму учить, Усыня, но видно весь он у тебя в усы и ушел, -
молвил Дубыня, - всякий в нашей стороне знает, что камень сей, это истинно
камень ведьм.
  - Неправду молвишь ты, брат Дубыня, - отвечал ему богатырь, - и
слова твои обидные мне слушать не охота.
  - Истинно правду глаголю, - не соглашался Дубыня, - еще матушка моя,
царствие ей небесное, Авдотья Микулишна, говаривала мне, малолетнему:
помни, как увидишь в руках у кого камушек махонький, что турмалином
прозывается, беги оттуда, иначе быть тебе околдованному. Ибо сила его
велика, и в один миг злой человек обратить тебя может в пень трухлявый или
валун придорожный, и не узнает никто, где жизнь твоя окончилась. До тех
пор валуном и останешься, пока добрый колдун сызнова тебя не оборотит в
человека.
  - Уважаю я родительницу твою, - отвечал Усыня, потирая свои великие усы, -
да только по мне все это сказки для детей малых, несмышленых. Нам же,
богатырям, не пристало бояться ведьминых козней. Супротив них у
нас ответ всегда имеется.
  Сказавши это, Усыня поднял висевшую на поясе огромную, обитую железными
обручами, палицу и помахал ею над головой, невзначай зашибив пролетавшую
мимо ворону.
  День, однако, клонился к вечеру. Солнце спряталось за край земли, погрузив
во мрак ночной весь мир поднебесный. Незаметно, за разговором, въехали
богатыри по заросшей высокой травой, давно нехоженой дороге в самую чащу
леса. Мягко ступали кони, все звуки глушила земля замшелая. Прервав
беседу, остановили они коней, и прислушались. Тишина вокруг стояла
необычайная. Только ручеек махонький журчал поблизости. Все звери и птицы
спали сном первым, лишь филин-полуночник ухал где-то в дали. Поглядев на
сосны вековые, что вдоль дороги тянулись сплошной стеной заслоняя небо
огромными кронами, и, поразмыслив неспешно, богатырь Дубыня нарушил тишину
лесную.
  - Пора, однако, брат Усыня, на ночлег становиться, - молвил он.
  - Дело говоришь, - ответствовал Усыня и кликнул одного из ратников, - Эй,
Михайло, набери дров и огонь запали вон там, в ложбинке, возле ручья.
Сваргань чего поесть, апосля выставь дозоры, да спать пусть все ложатся.
Намаялись, небось, молодцы за день.
  Отряд живо спешился. Шустрый Михайло, взял с собой еще пятерых воинов и
соорудил костер. Сырое дерево горело нехотя, ибо мало за свою жизнь видело
солнца и много влаги. Вкруг костра, сняв шеломы, уселись отдохнуть и
поесть все ратники. Отвязав от седел дюжину добытых по дороге зайцев,
Михайло зажарил их на огне. Первого зайца, что был готов быстрее других,
как полагал обычай воинский он подал Усыне, второго - Дубыне. Остальные
отошли ратникам.
  Насыщаясь, воины то и дело поглядывали на хмурое небо, едва видимое меж
верхушек высоких кряжистых деревьев. Кони их, к нижним ветвям привязанные,
переступали с ноги на ногу, вдыхали ноздрями влажный воздух и поводили
ушами, словно ожидая чего-то или прислушиваясь к лесным шорохам. Под
пологом леса уже сгустилась тьма кромешная, и в двух шагах от костра
ничего не было видно. Лес тот прозывался жителями земель черниговских,
сквозь которые отряд богатырский пробирался, темным, а чаще того -
колдовским или обманным. Ибо много в глубине его пряталось всякой нечисти,
расплодившейся во множестве, особливо в последние годы, и страх перед
людьми добрыми потерявшей. Сказывали старики, что помногу люди здесь
пропадали, даже охотники и добытчики, ремесло коих в добыче зверья
состояло, тот лес стороной обходить старались. Бывало, забредет кто из
отчаянных в лес на зайца, а ли на медведя поохотиться, так закружит его
здешний леший, зааукает, в самую чащу заведет, откуда и выхода никто найти
не сможет. Так и сгинет человек, а может и того хуже - сам в лешака
оборотиться, сучками да грибами пообрастет, облик человечий потеряет
навеки. Бают, что не только лешаков, но и кикимор зеленых в местных
болотах предостаточно. В самой глухомани они прячутся, случайных путников
голосами тонкими и смехом девичьим привлекают, а потом на дно гнилой
трясины затаскивают, где и жизнь человечья кончается. Не выносят лешаки и
кикиморы духа человеческого. Акромя них по преданиям обитают здесь
оборотни, ведуны, шишиморы и шишиги - их родичи отдаленные. А в самой
дальней глуши и ведьмы, видать, отыскаться смогут. Для них облика одного
не бывает, им все едино, что человеком, что зверем, что птицей, что
деревом прикинуться, но чаще всего летают они на помеле или в ступе,
огненные следы апосля себя в небе оставляя.
  - Того и гляди, дяденька, тройчина грянет, - обратился один из молодых
ратников, по прозванию Алексий, к Усыне.
  Богатырь оторвал зубами кусок зайчатины и, прожевав, молвил:
  - Похоже. Думаю - не миновать дождя. Знать, сам Даждьбог гневается.
  - А скажи, дяденька, - продолжал Алексий, впервые в поход
отправившийся, оглядевшись по сторонам, - уж больно лес черен,
а лешие здесь не водятся?
  Усыня откусил еще кусок зайчатины, поправил сползавшую с плеча
накидку алую и ответил:
  - Был бы лес, а черти найдутся.
  - А ты, говорят, дяденька, - не унимался Алексий, - сам
черта видел?
  Богатырь наконец расправился с зайцем, вытер сальные руки о
густую траву. Вздохнул, поперхнулся, крякнул и молвил:
  - Нет, Алексий, чертей я не видал. Поганых за свою жизнь тьму извел,
зверей диких, что людей ели, разбойников-душегубов, а вот чертей не видал.
Боятся, видать, они меня, за версту обходят. Ты, Алексий, вон
Дубыню-богатыря попытай, он знать чертей на своем веку множество повидал.
  Сказавши это, Усыня хитро прищурился.
  - Расскажи, дяденька, - попросил Алексий, - страсть как
послушать хочется.
  Дубыня дожевал своего зайца, глотнул медовухи из фляги кожаной, отстегнул
от пояса меч богатырский величины огромной, расхохлил волосы русые и
молвил:
  - Ну что ж, слушайте, коли хотите.
  Ратники все притихли, да к костру поближе придвинулись.

  - Случилось это на Духов день, как раз только месяц Зарев на земле
начался. Тепло было, хотя солнце уже не так долго глаза радовало. Ребята
да девки еще купаться на речку бегали. Урожай в силу входил. Ехал я тогда
издалека, от князя Тивирского Лечко, устроившего всем богатырям пир
развеселый, потому как дочь свою Христю замуж отдал за князя Лутичей. Был
я в то время с ним в дружбе крепкой, а потому надарил мне князь на
прощанье подарков: оружье богатое, упряжь да седло, золотом расшитое, для
коня моего верного и каменьев драгоценных для любушки. Ехал я долго. Семь
дней, семь ночей длинных. Много земель проехал, людей повидал всяких: и
добрых и худых. И вот на восьмой день случилось мне заночевать в лесу, как
сейчас, а дело было недалече от Мурома. Леса там дикие, нечисть так и
кишит. Потому как Илья-богатырь тогда в походе был и некому порядок было
навести в лесах окрестных. А я про то не ведал. Лег я под дубом столетним
на поляне, укрылся накидкой своей и спать изготовился. Ибо, если нет рядом
терема, то для богатыря и земля-матушка - всегда постель мягкая. Коня
своего Черногривого пастись пустил, потому как он ко мне по первому свисту
является, а сам заснул сном крепким. Разбудил меня шум странный. Очнулся
я, глядь - нет моего Черногривого, огляделся вокруг, а меж деревьев огни
мерцают, да так много, будто лешие по лесу друг за другом со свечками
гоняются. Свистнул я в треть силы, думаю, отзовется Черногривый. Тихо
кругом, только огней больше стало. Свистнул я в пол силы. Пропал мой конь,
не отзывается. Ну, думаю, - бес попутал, надо идти выручать. Хотел за меч
схватиться, глядь - нет меча богатырского. Попал ты, - говорю себе, брат
Дубыня, - как кур в ощип. Только сила твоя тебе и осталась.
  Делать нечего, встал я и пошел на огни. Только дошел до того места, где
они мерцали, глянь, а их уж нет - темень, хоть глаз коли. обернулся я, а
огни за спиной моей, меж деревьев по земле текут. И до того их много
стало, что лес вдруг словно засветился. Гляжу, а под дубом, где спал я,
черт сидит с рогами
оленьими, верхом на моем Черногривом. Конь мой верный стоит словно
вкопанный, глазом не моргнет, ухом не трепыхнет, сразу видно - околдован
силой дьявольской. Подошел поближе я и говорю:
  - Ты пошто же, вражина рогатая, коня моего увел да заколдовал?
  - А ты пошто, - черт отзывается, - по моим лесам без спросу шатаешься?
  - С каких это пор, говорю, богатыри русские у тебя дозволенья стали
спрашивать? Мы народ вольный, где хотим, там и ходим. Никому отчета не
даем, кроме бога да князя.
  - Правда твоя, - отвечает черт, - да на половину. Князья-то без вас давно
уж по лесам ездить опасаются.
  - Верни мне коня моего, да меч богатырский, подобру-поздорову, - говорю я.
  - Не спеши, богатырь, - черт бормочет, - отгадаешь загадку - отпущу и меч
верну, а нет - быть тебе триста лет дубом придорожным.
  Призадумался я, други мои, да видно делать нечего. Нешто, думаю, мать
земля не поможет мне загадку разгадать. Черт на выдумку хитер, но и я не
прост. Да и не очень мне хотелось триста лет дубом простоять. Скушное это
занятие, не богатырское. Обмыслил я дело и говорю:
  - Загадывай, вражина, свою загадку.
  Вспыхнули тут рога чертовы, замерцали зловещим светом. Ухмыльнулся он,
захохотал дико, да так громко, что эхо по всему лесу разнеслось и вкруг
поляны дерева порушились с треском-грохотом.
  - Вот, - говорит - ты и попался, богатырь. Никому еще
загадку мою разгадать не удалось.
  - Хватит, - говорю я ему, - воду в ступе толочь, загадывай и
дело с концом.
  - Что ж, слушай, Дубыня, загадку : на горе крутой, что за лесами
дремучими, далеко-далеко от сих мест, живет моя сродственница-ведьма -
Мориона. Много людишек всяких, князей да богатырей, за свой век извела
Мориона, а помогает ей в делах черных-ведьминских камушек махонький, что
хранит она в мешочке кожаном за печкой. Если скажешь мне как тот камушек
прозывается, отпущу тебя на все четыре стороны, а нет - в дуб обращу.
  И захохотал снова, проклятый, да так, что земля ходуном заходила под моими
ногами. Только рано рогатый обрадовался, ведал я еще с младых ногтей от
маменьки, как зовется сей камень ведьминский.
  - Ты не смейся, - говорю, - идолище рогатое, знаю я имя сему
камушку: турмалином он прозывается черным, за силу свою злодейскую.
  Смолк мгновенно смех дьявольский, а сам черт, будто сена стог, вспыхнул и
исчез. Огляделся я вокруг: огни бесовские тоже погасли. А черногривый мой
заржал вдруг радостно и ко мне поскакал. Погладил я его, приласкал. Гляжу
на седле меч мой висит. Сел я тогда на коня своего расколдованного, да
поехал на родную сторонушку, потому как над лесом заря алая уже занималась.
  Закончил Дубыня свой сказ и посмотрел на ратников. Те сидели
притихшие, не часто приходилось им богатырей видеть, что с самим чертом
виделись, да рассказы их слушать. Так и сидели они молча, пока Алексий,
впервые в поход отправившийся, тишину не нарушил.
  - Смел ты, дяденька, - сказал он, - я бы так не смог.
  - Молод ты еще, - ответил Дубыня, - да ничего, придет и твое
время с бесами повстречаться. Не перевелось еще лихо в земле русской.
  И только произнес он слова эти, как словно из-под земли раздался голос
скрипучий:
  - Правду молвишь, богатырь, - много нас по свету живет-мается. И еще
много веков не переведется.
  Оглянулись ратники, а за их спиной леший стоит. Огромный, рогатый, весь
плесенью и сучками поросший. Видом на гнилой пень похожий, только росту
восьмисаженного.
  - Ты пошто пришел, нечисть поганая, - говорит ему Дубыня, - добрым людям
ночлег портить?
  - Здесь я хозяин, - проскрипел в ответ леший, - ты с воинами своими в моем
лесу на ночлег встал, меня не спросился. Даров не поднес. Меня, да слуг
моих, не ублажил.
  - Еще чего, - Дубыня ему отвечает, - буду я всякий валежник про ночлег
спрашивать. На то я и богатырь - сплю где хочу.
  - Смел ты на язык, - сказал Леший и покачнулся. Заскрипело от
злобы его тело трухлявое, еще больше плесень позеленела, так что
засветился он в темноте, а глазки злобным блеском замерцали. - Да посмотрю
я, что скажешь, когда за слова сии здесь и сгинешь навеки.
  - А ты меня не пужай, идолище рогатое, - Дубыня говорит, - я и не таких
страшенных перевидал на своем веку. Ко ли не хочешь коры своей гнилой по
бокам лишиться, вали отсюда по-добру по-здорову, не мешай богатырям
отдыхать, ночлег не порть. А то, я ведь и осерчать могу. Да так, что глазы
твои горящие навеки потухнут.
  Сказавши так, привстал он с земли сырой, подбоченился одной рукой и
помахал своей боевой палицей перед самыми глазами лешака, во тьме
мерцавшими ярко.
  Пошатнулся леший от злости дикой. И раздался тут грохот страшенный. Все
деревья окрестные вдруг ожили, зашевелились во тьме, из земли с треском
корни свои повыдирали. Стали они богатырей обступать, руки-ветки свои
огромные, сучковатые, к ним протягивать. Зашатался лес, зашумел, криками и
стонами наполнился, словно мертвецы из земли повставали и бродить стали
вкруг могил своих. Смекнул Дубыня, что ночка жаркой будет, выхватил меч
богатырский, да палицу тяжелую над головой поднял, и крикнул:
  - Эй, ребята, хватай оружье да руби эту погань, что есть мочи, иначе вовек
не видать нам света солнечного, ни родных своих, ни князя нашего! Все в
здешнем лесу и сгинем.
  Бросились ратники к оружию. Схватились за мечи, да топоры вострые и
кинулись на лешее воинство. А леший главный, Сардером прозывавшийся, коего
Дубыня так приласкал словесно, голосом своим скрипучим всех окрестных
лешаков на бой зовет:
  - Эй, - кричит, - зеленые! Хозяева топей болотных, да глухоманей лесных.
Все сюда спешите! Передушим человечину, что места себе не знает! По лесам
нашим без спросу шатается и порядки свои чинит, не желая знать того, что
мы на земле вперед народились, потому и владеть ей только мы будем!
  Подбежал к нему Дубыня-богатырь, да как огреет палицей, - от Сардера аж
щепки полетели.
  - Не бывать тому, - кричит Дубыня, - чтобы нечисть верх над людьми взяла.
И снова Сардера палицей по боку жахнул, вмятину в его трухлявом теле
сделал.
  Опомнился леший, да ручищами своими, что на ветки боле похожи, обхватил
Дубыню. Палицу вырвал и переломил пополам, а богатыря с земли приподнял и
душить стал. На Дубыня не зря богатырем звался. Оторвал он от себя ветки
липучие, схватил меч и давай рубить с плеча. Да так обтесал Сардера со
всех сторон, что тот, коры лишившись, стал более на молодое бревно
походить, по случайности плотниками в лесу забытое.
  А вокруг уже битва жаркая кипит. Ратники меж леших носятся, нанося им
раны глубокие, раны смертельные. Шустрый Михайло трех молодых леших
пополам рассек, а еще пятерых изувечил немало. Алексий, впервые в поход
отправившийся, пятерых в щепки разнес, двоих зарубил, да увидал в сумраке
лесном на краю ручья молодую девицу, зелеными глазами да чешуею
блестевшую, и за ней кинулся, топор отбросив. Видно, такая его ярость
обуяла, что решил задушить ее голыми руками.
  Усыня-богатырь на пригорке сцепился с дюжиной здоровенных лешаков. Мечом
машет так, что тела трухлявые пополам рубит с одного удара. Уже вокруг
него дров навалено столько, что и ногой негде ступить, а лешаки все
наседают, смрадом болотным на него дышут. Меч Усыни аж красным стал от
сечи буйной, раскалился, во тьме светится. Усыня выгоду свою смекнул
быстро, зарубил ближнего лешака, да меч из него выдергивать не стал.
Подождал, пока тот задымился, да пламя его охватило. Испугалась нечисть,
врассыпную бросилась. А Усыня за ней. На коня вскочил, машет мечом
красным, сам жара не чует, да погнал их по лесу в места темные. Кого из
лешаков догонит, мечом рубит. Так что вскоре осветились лесные закоулки
огнями, будто по низинам уголья костра поразбросали.
  А Усыня не уймется никак - все рубит и рубит нечисть лесную, да болотную.
Так увлекся погоней, что не заметил сам, как ускакал в самую чащу леса,
далеко от костра богатырского удалился. Вылетел Усыня на поляну, что в
чащобе глухой таилась, остановил коня, стал слушать где враг нечистый
прячется. Вдруг слева скрип и кряхтенье раздалось. Закачались деревья,
земля задрожала. Глядь, а на него прет здоровенный лешак ручищи-ветки свои
раскинув.
  - Прощайся с жизнью человечина! - орет лешак. Рот свои кривой так широко
разинул, что Усыню аж смрадом от мухоморов не переваренных обдало из того
рта. Поднял он меч раскаленный над головою, да и разрубил одним взмахом
лешака подвернувшегося на сотню здоровенных щепок, которые тотчас
загорелись ярким пламенем. Опустил меч богатырь, огляделся - один он на
поляне, а в самом центре ее чернеет что-то видом своим с избушкой схожее.
"Откуда тут человечьему жилью взяться( -подумал Усыня, - не иначе, как
ведьма какая в чащобе обретается. А ну-ка наведаюсь я к ней в гости,
потревожу бабулю". Постоял он в раздумьях немного, да тронул коня своего
верного потихоньку. Подъехал поближе, спешился. Пригляделся. Избушка в
отблесках лешака догоравшего и правда ведьминской казалась: невысокая,
покосившаяся, мхом да поганками поросшая. Но, хоть и худая на вид, а жизнь
какая-то в ней теплилась - из трубы еле видный дымок чадил, да искры
вылетали. Подошел Усыня к избушке загадочной и дверку, махонькую для его
плеч саженных, отворил потихоньку. Нагнулся богатырь, шагнул внутрь, и
оказался в жилище неведомом. Никого он не увидел там. Хотя и горел огонек
в очаге каменном, но для глаз все мраком казалось поначалу. А когда
развиднелось в очах, то узрел Усыня на стенах лачуги сети рыбацкие, полные
скелетов рыбьих. А вдоль них горшки стояли с варевом неизвестным, но на
вид на зелья похожим, ибо исходил от них аромат дурманящий. Взял один
горшок Усыня в руки и, едва вдохнул дурман, ощутил себя рыбой хищною в
море-окияне, что гоняется за мелкими рыбешками для насыщения, а для забавы
заглатывает целиком лодьи купеческие с товаром и людом, на них плывущем.
Собрался с духом, да отшвырнул от себя горшок с зельем Усыня-богатырь.
Разлилось зелье по земле, зашипело, запенилось.
  - И что здесь за рыбаки такие посреди чащобы живут( - воскликнул богатырь.
- А ну выходи, покажись кто тут есть! Будь то человек, а ли нечисть какая
- никого не побоюсь.
  Но тишина была ему ответом. И только тихое мяуканье раздалось из-за очага.
Подошел Усыня к нему поближе. Видит, сидит там котенок махонький, шерстка
черная, усы белые, а глаза зеленым светом горят.
  - А ты животина несмышленая, как сюда попала, в лес-то( - вопросил Усыня и
хотел было погладить кота по шерстке. Да только не вышло. Извернулся
смирный котенок, да как вцепится Усыне в щеки когтями вострыми, чуть глаза
не выцарапал. Взвыл Усыня от боли лютой, отбро