чеславу.
  Как стали нагонять змеи шестиглавые Никанора, тот коня своего богатырского
дернул за узду тяжеленную, что и десяти богатырям помельче всем миром не
поднять, и повернул на встречу опасности. Прикрылся щитом крепким богатырь
и копье длиннейшее острое рукой сильной поднял над собой в небеса. Налетел
первый змей на него, огнем жарким дыхнул, - задымился щит Никанора. Но в
ответ богатырь русский ударил копьем своим острым змея прямо в грудь
чешуйчатую и пробил ее насквозь. Обвисли крылья перепончатые змеевы,
свернулся тот вокруг древка, что толщиной с сосну столетнюю было, вспыхнул
ясным пламенем и сгорел в одно мгновение, словно из огня был сделан, а не
из плоти живой. Налетел сразу за ним второй змей, дыхнул огнем пуще
прежнего, - раскалилась кольчуга и шлем на богатыре-великане. А тот в
ответ снова копьем ударил и нанизал второго змея чешуйчатого на него.
Извиваться стал змей на копье, но уж поздно было, смерть его пришла.
Вспыхнул тот змей ярким огнем, как и первый, в пепел превратился и на
землю далекую, что под облаками не видна была почти, просыпался. Подул тут
ветер северный, развеял пепел ядовитый на многие версты и остудил доспехи
богатырские. Оглядел небеса окрестные Никанор-богатырь, но не увидел
больше опасностей летучих до самого края земли северной, только коршун
черный парил неподалеку, но уж больно мелок он был для копья богатырского.
Поворотил коня в сторону солнцеградскую, земли южные, Никанор-богатырь,
опустил щит с копьем, и дальше в путь свой отправился. Предстояло
исполнять ему впереди судьбу написанную.
  Как стало солнце славянское за горизонт опускаться пропал Никанор-богатырь
из виду совсем, только тень на небе вечернем передвигалась и по ней видел
Арсен куда богатырь направляет коня своего. Облетел Арсен его стороной и
ускорил полет свой, ибо обещал отцу быть в Рязани не позднее ночи. Но
вдруг предстал перед ним город красоты невиданной даже на востоке, с
куполами златоглавыми и стенами белокаменными высокими. Над стенами терема
резные высились и палаты обширные, а за ними домов деревянных великое
множество. Текла вкруг города сего река полноводная, а не ней находилось
множество лодий разных с людьми и товарами. И стояло на поле лодейном
перед воротами городскими войско многочисленное русичей шатры раскинув
походные. Закружил Арсен над тем городом, красотой его залюбовавшись, и
спустился по ниже, чтоб разглядеть все что видел доподлинно, хоть и опасно
то было, - лучников на стенах града сего наблюдалось великое множество.
Только сумерки опускавшиеся были Арсену прикрытием слабым.
  Услышал вдруг в вечерней тишине Арсен девичье пение на языке далеком и
непонятном. Но до того оно сладким было и пришлось ему по сердцу, что,
сделав круг на теремом, опустился Арсен на башню его резную и прислушался.
То пела девица русская. Красива была она, как показалось Арсену, красоты
неземной. Не видал он таких красавиц ни в одной земле, отцом его
завоеванной. Волосы длинные по плечам ее опускалися, гибкий стан под
одеждой не скрыть было, от лица глаз не отвесть, а глаза показались
Арсену озерами голубыми глубокими. До того очарован был Арсен чудным
пением, что в тишине вечерней над рекой разносилось далеко, что совсем
позабыл где он, и что в землях сиих делает. Просвистела стрела каленая и
воткнулась в крыло коршуна, прибив его к крыше древесной терема резного -
то заметили его лучники со стен городских. Встрепенулся коршун сильный,
рванулся изо всех сил, и взлетел в небо, часть крыла оторвав с диким
криком звериным. Испугалась девица звука ночного, обернулась на крик и на
миг встретились глаза ее с глазами коршуна черного, что светились в ночи
огнями яркими. Закрылась девица руками и в полати бросилась, спасаясь. А
лучники град стрел обрушили на коршуна раненного. Да только поздно было
уже. Взлетел Арсен в небо ночное, среди звезд и тьмы затерялся.
  Как избежал смерти от стрел каленых русских, направил он полет свой к
Рязани осажденной. Болело крыло болью сильной, кровь с него капала, но
летел Арсен без боязни, потому что рана его была не смертельной, а войске
мавританском много врачевателей находилось. Да и сам он колдовством раны
излечивал. Прошептал Арсен заклинание, что крови бег останавливало, и в
тот же миг затянулась рана рваная, срослось крыло поломанное. Только на
крыше терема резного, в том месте где пробила крыло стрела каленая,
осталось пятно кровавое, да ничем нельзя отмыть его было.
  Скоро подлетел Арсен к Рязани и увидал из далека еще зарево великое, что
полыхало в ночи на месте града укрепленного. Сдержал свое слово Кабашон
грозный, сломил рязанцев непокорных. Не знал еще Арсен храбрый, а дело
так было. После битвы сарацин и конных дружинников русичей, многих из
самых лучших опять не досчитался властелин мавританский. Чуть не зарубил
мечом Ермил Мечиславич Иорнанда, предводителя Алабесов, уязвил его в плечо
глубоко. Князь рязанский Мал Олегович, силен в битве оказался, и десять
сарацинов из рода Сегри на тот свет отправил, а самого Лавритаса лишил
двух пальцев на правой деснице. Гарус из рода древнего Альморади в том бою
получил стрелу каленую в бедро от русских лучников и теперь над раной его
колдовали лучшие врачеватели востока.
  Отступили сарацины после схватки жаркой, а войско югордов тотчас в одно
время к крепости со всех сторон придвинулось и пошло на приступ стен
Рязани. А саршары, предводителем которых был Ом, вдоль стен во всю длину
их построились. Натянули они луки сильные и стали пускать стрелы огненные
через стены на крыши городские соломенные. И скоро загорелась Рязань
резная и рубленная, заволокло дымом едким небо над ней. Вспомнил тут князь
рязанский о Боге-заступнике, и велел всем русичам читать молитву о
спасении. Встали на колени все, кто не бился на стенах тогда, и помолились
Богу единому. Едва витязи русские закончили молитву читать, - раздался
гром великий в небе над Рязанью и пошел ливень сильнейший. И лил так весь
день не переставая, залил улицы деревянные, и огонь почти затушил. Но
поднялись тогда по приказу Кабашона в небо коршуны звериного царя
Эрманарихома и, сомкнув крылья широкие, стали кружить над городом горящим,
не давая дождю затушить огонь. Им самим жар был не страшен, ибо кружили
они так высоко, что стрелы каленые русичей до них не долетали. Не смогла
вода с небес залить огонь полыхающий на крышах соломенных, разгорелся он с
новой силой страшной и Рязань проглотил в свое чрево огненное. Велел тогда
Мал Олегович открыть ворота городские и всем кто жив еще был, пробиваться
с дружиной его сквозь кольцо югордов и саршар на север к Солнцеграду.
Опрокинул князь одним ударом мавританское воинство и ушел с остатками
ратников Ермила Мечиславича в леса окрестные, где не смогли догнать их ни
срацины быстрые, ни разыскать с небес коршуны злые.
  Возликовал Кабашон кровавый при виде пепелища рязанского и хотел праздник
устроить на костях русичей погибших. Но увидев Арсена вернувшегося и рану
его недавнюю, вновь взыграла в нем жажда смерти и тотчас двинул он свое
воинство в поход, искать жертвы новые. Расползлись по дорогам лесным
саршары и югорды многочисленные. Двинулись по рекам лодьи крутобокие.
Теперь до самого Солнцеграда не было крепостей сильных на пути. А до
сердца земель русских всего семь дней пути для коней быстрых сарацинских
оставалось.
  Расспросил Кабашон о ране сына своего, где получил он ее и кто посмел руку
поднять на сына властелина мавров заморских, который скоро станет владеть
всем миром подлунным. Но Арсен поведал только, что поранил его лучник
меткий из русичей, а о встрече своей нечаянной не обмолвился. Сам не знал
он почему, но поселилась с тех пор в сердце его тоска тихая и гнетущая.



  Глава двенадцатая

  Под стенами Солнцеграда

  С той поры как появились в пределах русских полчища мавританские и стали
сеять смерть на пути своем, нарушился повсюду на Руси ход жизни привычный.
Перестали звери полезные давать приплод, но зато хищников расплодилась
тьма тьмущая, - не пройти, не проехать доброму человеку по лесу.
Изменились течения воздушные и стал все чаще в земли умеренные залетать
ветер северный с холодных гор Йотунгейма, принося с собой тучи серые
огромные, снегом и льдом наполненные. Летом в местах многих, как очевидцы
сказывали, выпал снег и землю всю выстудил. Перестала земля плодородная в
тот год дарить всходы быстрые и обильные, необходимые для прокормления, а
стала давать всходы куцые и незаметные почти, для жизни их было
недостаточно. Потому голод начался во многих областях, к которым уже
близко подошло войско мавританское, что легче давало победу ворогов над
русичами. Оголодав сильно, стали люди вскоре замечать больше худого во
нраве своем, чем хорошего. Больше злобы и нетерпимости к соседям да
сродственникам появилось от жизни такой. Будто враз зима в душах людей
русских наступила. Да и сам день, дарованный Господом человеку, стал с тех
пор короче делаться, несмотря на лето стоявшее.
  И вот наконец, в последний день червена месяца, подошли полчища кабашоновы
под самый Солнцеград. Уже с юга и запада отрезан был город ото всех земель
соседних. Опосля того, как отряды дужарские с Отером во главе вырезали
Псков и Великий Новгород, да оборотили в пепел все окрестности, не стало
русичам и пути на север. Уже оплакали товарищи Юрия Дориановича, князя
Новгородского, вместе с Черняем Неулыбой, под стенами Новагорода павших.
Уже глодали стервятники африканские, тысячами летавшие за войском мавров,
кости Северина Святославича, князя Владимирского, вместе со своей дружиной
павшего при защите города. Надвигалась на Солнцеград, сердце земли
русской, черная сила. И, казалось, ничто не может остановить ее.
  Окружил Солнцеград почти со всех сторон силой сильною Кабашон и станом
встал всего в пяти верстах от города, поджидая воинов отставших, по всей
Руси разбежавшихся в поисках наживы великой. Дал они им неделю на
разграбление святынь русских и городов порабощенных, - пускай отдохнут
перед последним сражением. Грабили они все, что попадалось, и
насильничали. Обозами свозили к Солнцеграду награбленное. Скоро, под
холмом, где стоял шатер Кабашона, вырос целый курган из золота и другой
добычи сарацинской, вровень с шатром.
  Вышел из шатра своего черно-серебристого, на солнце горевшего, сам
властелин мавров заморских Кабашон. И злое сердце его наполнилось радостью
великой, при виде поживы, но более всего при виде стен зубчатых города
близкого, в коем последний князь русский с дружиной прятался от него.
  - Вижу я уже башни солнцеградские, - сказал Кабашон своим верным слугам
сарацинским, - сверкают они золотом. Много золота и другого богатства за
стенами высокими города этого. Все вашим будет, после того как уничтожу я
последнего князя на Руси, - Вячеслава. Уже вся земля его почти под ногами
моими, с пеплом и кровью перемешанная. Я сотру этот город златоглавый в
пыль, так что и памяти не останется от славы его прошлой. Князю же своею
рукою голову отсеку, и собаками отдам на съедение.
  Так сказал, и сверкнули глаза его лютой злобою. Меж тем, Вячеслав, князь
Великий, уже месяц целый ожидал богатыря своего самого сильного - Горыню.
Не хотел без него в поход выступать, а пока град свой укреплял. Ворота
новые дубовые, железом обитые, выстроил. Сардер для них засовом служил.
Рвы глубокие, по приказу княжескому, под стенами вырыли. Еду да оружье
вострое, мастерами кузнецами кованое, со всех концов Руси завозили купцы
городские, да всяк, кто помочь хотел. Много его успели завезти, покуда не
окружил Кабашон города и не отрезал пути-дороги к нему со всех сторон Руси
ведущие. Не решался Вячеслав пока в сраженье великое выступить, что судьбу
Руси решить должно было. Ждал вестей с юга и запада о победах, а получал
лишь недобрые вести. Войско кабашоново черной тучей прошлось по землям
окраинным. Не осталось там ни одного града русского, ни одной души живой.
Всех смерти предавали лютой. Печален сидел Вячеслав в палатах своих, а
Дубыня с Усыней его уговаривали.
  - Чего ждем, князь? - молвил Усыня, - войско же есть у нас! Дружины
сильные, оружье вострое. Чего опасаемся?
  - Хочу я Горыню дождаться, - ответствовал печально Вячеслав. - С ним мы
еще сильнее будем.
  - Нельзя нам боле ждать, князь, - вторил другу своему Дубыня, - может и
нет в живых Горыни нашего, хоть и не верю я в это. А Кабашон с воинством
сарацинским уже тут как тут, почитай под стенами нашими теперь лагерем
стоит. Куражится! - сказал так, и кулаком погрозил иноземному воинству.
  - Прав был Северин Святославович, царствие ему небесное. - добавил Усыня,
- давно уж надо было в поход выступать, покуда Кабашон еще далече был. А
теперь придется под стенами бой принимать.
  - Стены у нас высокие, отобьемся, - подал голос боярин Серапион, что на
лавке у окна сидел.
  - Не сидеть в стенах, воевать врага надо, - сказал Усыня и сжал меча
рукоять, - Кабашон сейчас дожидается всех сил своих, чтобы собрать их в
один кулак и с нами одним ударом покончить. Потому надо нам его определить.
  Смолчал тогда Вячеслав, в пол дубовый глядя. А теперь стоял Кабашон уже
под стенами самыми Солнцеграда, но не шел на приступ пока, словно ждал,
что Великий князь сам ключи от города принесет ему, на коленях приползет
молить о пощаде. Не бывать тому!
  Подошел к окну резному Вячеслав, бросил взгляд на полчища иноземные, что
видать было даже из терема княжеского. Так близко подбирались кабашоновы
конники, что можно было разглядеть их лица смуглые, наживы и крови
алкавшие. Вдруг, из толпы сей конной, выпорхнула стрела черная и впилась в
стену над головой князевой. Повернулся Вячеслав, и в гневе выдернул стрелу
поганую пополам ее переломив. И уж собрался было ее наземь бросить, как
узрел на кончике востром свиток махонький.
  - Подойди ко мне, Викентий, - обратился к патриарху Вячеслав, - да прочти
сие послание поганое, жизни меня едва не лишившее.
  Подошел Викентий, языкам ученый в Византии далекой, и свиток вражеский в
руки взял. Прочитав его, будто туча черная сделался старец. Но слегка
помыслив, вымолвил Викентий:
  - Побоюсь я, князь, тебе передавать письмо сие в том самом выраженьи, коим
писано оно. Осерчаешь ты весьма на меня.
  - Мне ли вражеской брехни бояться, старец, - отвечал ему Великий князь, -
говори мне все тем самым слогом, что писал собака Кабашон!
  - Не взыщи потом великий княже, - молвил Патриарх и стал читать:
  "Если ты, навозный червь, лягушки сын последний, князь болот и топей
господин, мнишь себя еще Руси владельцем, знай же Вячеслав: ты более не
властен в землях сих от моря и до моря. Все твои князья уже в могиле,
скоро сам последуешь туда, если не отдашься мне на милость. Заперт ты, как
жук навозный в короб, смерть стучится у ворот твоих. Коли выйдешь в поле
завтра в полдень, предо мной колени преклонишь, ноги мне три раза
поцелуешь, может и помилую тебя. Ну, а если вздумаешь брыкаться, - к
смерти лютой приготовься лучше! Завтра в полдень я иду на приступ. Жизни
не оставлю никому. А тебе я сердце из груди собственной рукой своею вырву
и собакам брошу на съеденье, так же как и голову твою. Смерти жди, или
проси пощады!
  Всей земли владетель - Кабашон".
  Забурлила кровь, рассудок помутился, и родился гнев в душе у князя.
  - Не намерен ни мгновенья боле, я терпеть от этой твари оскорбленья! -
крикнул Вячеслав оборотившись, - Выводите все дружины в поле. Биться будем
завтра по утру!
  Встали все, кто был тогда у князя. Разошлись, указ его исполнить. Сам же
Вячеслав ушел к себе в покои и уединился для молитвы. После он трапезничал
с женою Настасьей Фаддеевной, размышлял о битве предстоящей с Кабашоном,
извергом из земель далеких и жарких. Тут пришла к нему душа-девица, дочка
любимая Ксения. Села рядом и поведала отцу о своем видении своем странном.
Рассказала Ксения, как прошлым вечером стояла она на балконе терема
резного и пела песню на речку Светлую глядя, на леса и поля за ней
простиравшиеся. Грустно ей на душе было. Думалось Ксении не об игрищах с
подружками, не о веселых забавах молодых, а все больше о смерти, что
пришла на землю родную из далеких заморских стран. Показалось ей на миг,
что все родные и любимые люди сгинут в сечи предстоящей, и она сама вместе
с ними, не побывав даже в замужестве. Грустно и боязно ей сделалось от
раздумий таких, как не гнала их Ксения. Но тут вдруг увидала она черного
коршуна с глазами золотыми блестящими, что сидел на башне терема
княжеского и смотрел на нее. Показалось ей на миг, что не коршун это, а
человек заколдованный. Оттого ей еще страшнее сделалось, закричала она и в
палаты бросилась. А ратники стали в него со стен стрелы пускать и ранили.
Улетел коршун, а на крыше терема от раны его пятно кровавое осталось,
которое никто из людей дворовых не смог смыть, сколь ни тужился. Каждый
раз оно снова возникало.
  Призадумался тут Вячеслав, что-то смутное ему припомнилось, от волшебника
Ставра в лесу услышанное. Да и коршун тот взаправду мог не коршуном быть,
а нечистью какой пострашнее. Велел Вячеслав дщери любимой Ксении страхи
свои оставить. Сказал, что будет битва великая скоро, но сгинут в ней все
вороги, что на Русь пожаловали нежданно негаданно. В том он ей слово свое
отцовское дал. Много сильных богатырей у него сейчас в войске собралось,
не устоять супротив них никакому иноземному воинству, сколь огромно оно бы
ни было. Ибо один русский богатырь десятерых стоит.
  - А как прогонит русская рать ворогов, выдадим тебя за муж за того, кто
лучше всех себя покажет в деле ратном, - сказал Вячеслав и по голове
погладил дочь свою любимую Ксению.

  Позлатило солнце верхи сосен, - все умолкли птицы на земле. Ветер силу
вдруг свою умерил и заснул в листве густой зеленой. Улыбнулся солнцу
русский воин, крепче сжал десницею оружье, - время жить иль умирать пришло.
  На рассвете уж давно стояли ровной цепью русские полки. Встали все они на
поле брани вдоль стены зубчатой городской. Пять отрядов стройными рядами
ворогу являли грозный вид. Славою в бою уже покрытый Мал Олегович, Рязани
князь сожженной, стал главою первому отряду, что в себя удар весь
принимал. Мал Олегович был опоясан бронью, что хранить его от стрел, мечей
и копий предназначена была в бою суровом. На груди его зерцало блещет,
словно солнце на небе высоком. Шлем крепчайший, золотом одетый, левою
рукой княже держит, в правой - меч, гроза всем сарацинам! Кудри русые до
плеч его спадают, алая накидка на плечах. Конь под ним кровей смоленских
древних, Нервно бьет копытом, чуя битву. Рядом с ним оруженосец верный,
Капитон Вешняк, державший знамя. Ало-золотой блистал на солнце стяг Руси,
поднявшейся на сечу. Сорок тысяч конников отборных составляли воинство
сие. Все в кольчугах, при мечах и копьях, щит высокий тело прикрывает.
  Чуть поодаль, правый фланг у речки, держит Белозерский князь Андрей
Мстиславич. Брат меньшой он князю Вячеславу. Так же в бронь одет могучий
витязь, и накидку алую окутан. Меч на нем и золотистый шелом. Стяг в полку
имеет свой он, Белозерский, - лебедь белый там плывет на фоне солнца. А
дружина с ним, что великаны, пятьдесят их тысяч было счетом. Крепче в ней
один другого воин, и за Русь стоять готов до самой смерти. Все любили
родину и князя, умереть готовы за него. Смело шел Андрей Мстиславич в
битву, не боялся диких сарацин.
  Левый фланг вдоль леса приходился. Ведал им князь грозный - Остромир.
Возвернулся он с походов дальних, ранами и славою покрытый. Покорил он
полземли Сибирской, сделал данниками тамошних людей. Вся его дружина
беспрестанно в битвах и походах находилась и была числом почти сто тысяч.
Все делили с князем: хлеб и воду, снег и солнце, злато и невест. Волчью
голову на ярко-алом фоне, стяг его прославленный имел. Больше всех князей
любил он битву. Ужас на окрестные народы Остромир Ипатьич наводил.
Потрясая в схватке булавою, появлялся в тыщах мест нежданно. И за то, что
скор был, смел, отважен, получил он имя - Волчий князь. А дружину звали
волчьей стаей, за бесст