я кобылу,
как его  изловили и  посадили на  неделю в  специальный домик, который
назывался порубом.  Для вольнолюбивых  степовиков  это  было  страшное
наказание. Многие  с радостью  вытерпели бы  хоть полсотни, хоть сотню
ударов палкой, лишь бы не подвергаться заключению в порубе.
   Рассказ на  первый взгляд  был безобиден, но князь Василь воспринял
его чрезвычайно  болезненно. В  словах ходатая  ему почудился намек на
второй этаж его дворца... Да как он смеет?!
   Василь Шугракович  медленно встал.  Ходатай отпрянул,  смекнув, что
сейчас последует  наказание. Сообразил это и палач, первым бросившийся
к новой  жертве. Мысленно  отметив его  догадливость и  расторопность,
великий  князь   обратился  к   трепещущему  ходатаю  хриплым  от  еле
сдерживаемого гнева голосом:
   - Так  ты что  же, решаешься  просить  за  неуклюжего  болвана,  не
сумевшего ускользнуть от урусов? Хочешь, чтобы я взялся защитить его и
тем самым  поссорился с  королем Данилой?!  Попался урусам,  так пусть
сидит в порубе хоть до самой смерти! И ты у меня посидишь.
   Поняв, что ему угрожает, ходатай дико закричал. Но палач и еще трое
придворных навалились  на несчастного  и, едва  дождавшись  княжеского
приказания: "В  темницу его",  - схватили  и выволокли  из зала, чтобы
запереть во втором этаже дворца.
   Да, урусский  поруб -  страшная штука.  Максимум,  на  что  хватало
фантазии у кипчаков прежде - это бросить связанного пленника в яму. Но
в яме  хоть небо  над головой видно, а в порубе лишь крохотное окошко,
забитое железными  прутьями, на  небо ни  капли не  похожее. Если  там
долго сидеть, то, пожалуй, можно сойти с ума.
   Зато в  комнатах на втором этаже дворца Таврийского князя даже окон
не было! Урусы изобрели поруб, но не смогли додуматься до темницы, где
не различаешь  времени, поскольку незаметна смена дня и ночи. А Василь
Шугракович додумался! И страшно гордился собственной находчивостью.
   Полная темнота  многократно усиливала  эффект заключения, тем более
что на  ночь дворец  оставался совершенно  пустым, и  если запертый во
втором этаже начинал вдобавок кричать, ему делалось жутко вдвойне. Уже
на следующий  день он  готов был  ползать  на  животе  перед  великим,
грозным и  ужасным  князем  и  умолять  его  о  единственной  милости:
заменить заточение  в темной комнате на любое количество ударов палкой
по пяткам.  Что обыкновенно  и было  исполняемо, ибо Василь Шугракович
был не  только строг  и справедлив  с подданными,  но также  чрезмерно
мягкосердечен. Нет,  извергом его  никак не  назовешь! А провинившийся
получал  свое   сполна  и   уползал  с   великокняжеского   двора   на
четвереньках, славя милосердие своего повелителя.
   И этот  остолоп как-нибудь  выдержит в  темнице до  завтра. Ничего,
ничего, посидит  взаперти  как  миленький,  тогда  образумится!  А  на
следующий день получит "сдачу". Вот так.
   - Посидишь  под  замком  и  подумаешь  обо  всем,  как  следует,  -
назидательно сказал  Василь Шугракович и, не заботясь более о ходатае,
которого уже  волокли вниз по лестнице, грозно спросил: - Ну что, есть
у кого-нибудь еще дела или просьбы?
   Естественно, никто  не выразил желания обратиться к великому князю,
который был  явно не  в духе.  Молчат! Боятся! Правильно, так и должно
быть.
   Довольный  собой,   Василь   Шугракович   позволил   себе   немного
расслабиться, сел,  откинулся на  спинку трона  и только  хотел отдать
кое-какие распоряжения  насчет коней,  которых требовали урусы (у него
уже вызрела  неплохая идейка), как вдруг со двора донесся громкий стук
копыт.
   "Ага, погоня  вернулась!  Кипхатага  нашли!  -  обрадовался  Василь
Шугракович. -  Зашевелились, лентяи.  Как  всыпать  им  хорошенько  да
пригрозить, так сразу же все получается".
   Однако внешне  он ничем не выказал своих истинных чувств; наоборот,
сел прямо и придав лицу суровое выражение, строго спросил:
   - Что там еще?
   Несколько человек  уже выскочили  из зала,  не дожидаясь княжеского
указания, и  бросились по  лестнице во  двор. Когда их шаги стихли, во
дворце некоторое  время не было слышно ничего, кроме отрывистых криков
запертого во  втором этаже ходатая. Затем вновь раздались быстрые шаги
на лестнице,  в зал  вошел бледный  и растерянный  старший советник и,
упав ниц прямо на пороге, громко воскликнул:
   - Посольство к тебе, великий князь!
   - Посольство?  - при  всей своей сдержанности Василь Шугракович все
же не сумел полностью скрыть удивление. - Что за посольство? От кого?
   - От татар, - пролепетал старший советник.
   Это еще  что за  новости?! Чего  хотят эти собаки от него, великого
князя Василя  Шуграковича,  верноподданного  урусского  короля  Данилы
Романовича?
   Вот уже больше года западные кипчаки избавлены от проклятого ига. В
начале прошлой  зимы татарам  здорово  досталось  под  Киевом,  жалкие
остатки огромного  войска без  оглядки бежали  далеко на  восток и там
затаились, зализывая  раны. Давно  о них  не было  слышно, и  вдруг  -
посольство!
   Василь  Шугракович   не  слыхал,   чтобы  татары   вели  с  урусами
переговоры. Да и какие могут быть переговоры, если король Данила велел
посадить хана  Бату в  железную  клетку,  провезти  по  всем  западным
землям, точно  диковинного зверя,  затем утопить  в последнем западном
море. Нет,  не может  быть мира  между  урусами  и  татарами!  Значит,
значит...
   Значит,  не   так  уж   не  прав   был  король   вместе  со   своим
колдуном-воеводой,  что   навязал  Василю  Шуграковичу  четыре  тысячи
воинов, готовых  в любой момент вступить в бой. А ну как татары уже на
подходе! А  ну как  решили они  припомнить кипчакам  союз с  урусами в
великой битве  под Киевом!  Это кипчацкие  лучники  расстреливали  тех
татарских собак,  которым удалось  избежать смерти  в  холодных  водах
скресшего в стужу Днепра...
   Василь Шугракович  на мгновение  даже почувствовал  благодарность к
королю Даниле  за четыре  тысячи воинов-урусов, сидящих на шее у сынов
степи. Ничего,  ничего, мы  еще посмотрим,  кто кого!  Надо немедленно
известить этих  дармоедов, хватит  им баклуши бить да по степи гонять,
пора за  дело браться! А посольство... В конце концов, князь он или не
князь? Или татарский прихвостень?!
   - Сколько их там? - спросил Василь Шугракович, судорожно вцепившись
в подлокотники трона.
   - Десяток  наберется, -  ответил старший советник, пряча испуганный
взгляд от своего повелителя.
   Он явно  струхнул, да  и другие  придворные  не  проявляли  отваги.
Боятся, собаки,  ой как  боятся! Будто ничего не изменилось с тех пор,
как воины  Бату вытаптывали  Дешт-и-Кипчак, огнем  и  мечом  подчиняли
своей  власти  вольнолюбивых  пастухов.  А  все  изменилось,  еще  как
изменилось! Нечего  теперь страшиться  татарских  псов,  не  те  нынче
времена. Четыре  тысячи вышколенных  урусских ратников  - это  большая
сила. Вместе  с кипчацкими  воинами они способны защитить княжество от
татар; а  если понадобится,  король Данила  немедля  пришлет  подмогу,
может даже во главе с самим воеводой Давидом. Вот тогда татарам пощады
не будет!
   - Послов  сюда, свиту  оставить во  дворе,  -  распорядился  Василь
Шугракович. -  Да предупреди, чтобы стража держала ухо востро, пусть в
случае чего  свиту эту!..  - он  сопроводил свои слова красноречивым и
недвусмысленным жестом.  - Чтоб  ни один  не ушел.  Шкуру спущу! Также
будь готов  отправить гонца  к урусским  дармоедам.  А  вы,  -  Василь
Шугракович обвел  взглядом придворных, - глаз не спускайте с послов. И
ежели кто  из вас  покажет, что  боится этих  собак, ежели  только кто
глаза от них отведет... у того я самолично глаза на нож выну! Ясно?!
   Всем было  ясно. Придворные  приободрились и  настороженно  замерли
вдоль стен. Старший советник пошел звать послов.
   Их было двое - старый хрыч в дорогом убранстве и одетый поскромнее,
но более  молодой и  сильный телохранитель.  Оба повели себя вызывающе
нагло, не  пав ниц  на пороге  зала и даже не поклонившись. Они просто
возникли в дверях и пошли к трону. Старик смотрел прямо в глаза Василю
Шуграковичу,  а   на  его   узких,  почти   бескровных  губах   играла
презрительная ухмылочка.
   Сказать, что великий князь был возмущен таким поведением, - значит,
не сказать ничего. Василь Шугракович был сильнейшим образом ошарашен и
даже шокирован  бесцеремонностью татарских собак. Вместо того, чтобы с
порога осадить  наглецов, он  замер на  троне,  как  истукан,  и  тупо
смотрел в сияющие торжеством глазенки старика. И даже не сразу заметил
на боку молодого телохранителя кривой меч.
   А это  еще что  такое?! Где  это видано,  чтобы к правителю входили
вооруженные послы?! Как они посмели?! И кто разрешил...
   Между тем  старик не  преминул  воспользоваться  возникшей  паузой,
остановился шагах  в пяти от трона, скрестил руки на груди и заговорил
слегка надтреснутым, но твердым голосом:
   - Хан кипчаков Булугай, слушай волю пославшего меня...
   Тут уж  Василь Шугракович очнулся от столбняка и, подавшись вперед,
пронзил  посла   яростным  взглядом.   Не  всегда  великий  князь  был
мягкосердечным;  он   умел  гневаться  и  умел  показать  другим,  что
гневается, - без этого правителю никак не обойтись.
   - Ах  ты мешок  конского навоза!  Да как ты посмел предстать передо
мной и  не поклониться?!  И почему  твой охранник  не отдал моим людям
меч? И  какой я  тебе хан  Булугай? Я Василь Шугракович, великий князь
Таврийский! Что это ты позволяешь себе и своему прихвостню?!
   Игравшая на  губах посла  презрительная ухмылочка  сменилась хищным
оскалом старой  гиены -  половина зубов  у него  была сломана, а между
уцелевшими пенечками  тут и  там чернели  дырки. Он  еще  выше  задрал
острый пергаментно-желтый подбородок и изрек:
   - Никакой  ты не  великий князь  Таврийский, а  хан кипчаков, и имя
твое Булугай.  А кроме  того, ты  жалкий предатель.  Ты бросил  своего
хозяина, великого  Бату, и трусливо перебежал на сторону урусов. Новый
твой хозяин,  князь Данила,  швырнул этот  край  тебе  под  ноги,  как
бросают  обглоданную  кость  презренной  собаке.  Ты  гордишься  своим
ничтожеством, Булугай,  но не  думай, что у других нет глаз. Не думай,
что тебе  удастся обмануть  других вот  этим, -  по-прежнему не отводя
взгляда от  Василя Шуграковича,  он повел рукой вокруг, показывая, что
имеет в  виду деревянный  дворец. -  Да, ты стремишься быть похожим на
нового хозяина,  вот даже  его бога повесил над своим троном. Но знай:
стремление твое  тщетно. Тебя держат в степи подальше от Минкерфана, а
на твоих  землях находится  четыре тысячи  отборных  урусских  воинов,
которые тебе  не подчинены.  Разве это  не показывает,  как мало ценит
тебя князь  Данила, как  мало тебе доверяет? И сейчас я разговариваю с
тобой, как  разговаривают с  предателем... которому,  впрочем,  дается
шанс исправить  допущенные ошибки  и послужить  хану  Тангкуту,  брату
умершего позорной смертью великого хана Бату.
   Если  этот   старый  болван   хотел  смертельно   оскорбить  Василя
Шуграковича,  то   он  достиг   желаемого  результата.   Даже   посмел
насмехаться над  его великолепной  выдумкой с богом урусов! А ведь это
было еще  одно изобретение  Василя Шуграковича, которым он чрезвычайно
гордился. Ну  конечно! Распятие  висело позади трона, и когда бывавшие
здесь урусы  возмущались тем,  что кипчаки  ползут к  стопам  великого
князя на животе, хитрый Василь Шугракович возражал, что они-де воздают
таким образом  почтение не ему, жалкому земному правителю, а небесному
владыке Христу.
   В мыслях великого князя татарский посол уже был привязан к конскому
хвосту и  с воплями несся по заснеженной степи, постепенно превращаясь
в конвульсивно дергающееся месиво из костей и мяса, за которым тянется
кровавый  шлейф.   Но  замечание   о  Тангкут-хане   заставило  Василя
Шуграковича на  некоторое время сдержать праведный гнев и с притворным
смирением спросить:
   - Вот как? Чего же хочет от меня хан Тангкут?
   Кажется, посол  ничего не  заподозрил. То ли старик был непроходимо
глуп, то  ли безгранично  самоуверен,  но  так  или  иначе  он,  гордо
подбоченившись, разразился  прочувствованной речью, из коей следовало,
что хан Тангкут, брат великого Бату, вставший теперь во главе остатков
западных улусов,  наследственного владения  их  отца  Джучи,  поклялся
страшной  клятвой   отомстить  за  позор  брата  и  за  поражение  под
Минкерфаном (так  называли татары  Киев). Как  раз сейчас  хан Тангкут
собирает со  всех своих  земель войска,  а с одобрения великого кагана
Угедэя, верховного  правителя татар,  многочисленные потомки  Чингиза,
властители восточных  и южных  улусов, направляют  к Тангкуту  отряды,
чтобы вновь выступить в поход на Русь.
   - Тебе  же, предатель  Булугай, повелевающий  западными  кипчаками,
великий  Тангкут  согласен  даровать  прощение  при  условии,  что  ты
немедленно отправишься  к нему в Тангкут-Сарай с повинной и с богатыми
дарами, а  также немедленно предоставишь в его распоряжение три тысячи
всадников и  обязуешься по  первому требованию  добавить к  этим  трем
тысячам еще  столько, сколько  понадобится великому  Тангкуту, - вещал
посол.
   Василь Шугракович  мысленно поздравил себя с тем, что вовремя сумел
сдержать праведный  гнев. Ведь если бы он сразу велел схватить посла и
привязать к  конскому хвосту, то ничего не узнал бы о планах Тангкута.
Интересно, известно ли об угрозе с востока королю Даниле? Сомнительно!
В  противном   случае  урусские  бездельники  не  продолжали  бы  бить
баклуши... А впрочем, они ведь затребовали свежих коней!
   На  один-единственный  миг  в  душу  Василя  Шуграковича  закрались
сомнения: а  вдруг урусы  втайне готовятся  к  походу  на  восток,  не
поставив в известность его, великого князя Таврийского?
   И тут  же он  понял, что  этого не  может быть.  С Данилы, конечно,
станется  бросить   на  произвол   судьбы  кипчаков   -  но  никак  не
урусов-переселенцев! В  их же поселках царит безмятежный покой, обычно
охватывающий землепашцев  в зимнюю  пору, они  отмечают какие-то  свои
праздники. И  нет никаких разговоров о предстоящей войне. Если бы хоть
что-то подозрительное было замечено, ему бы немедленно донесли!
   Итак, сейчас  только  он  один,  великий  князь  Таврийский  Василь
Шугракович, знает  о планах  татар. Он  может подчиниться  требованиям
посла, встать  на  сторону  Тангкута  и  заключить  союз  с  татарским
предводителем за спиной короля Данилы.
   Но кипчаки  уже испытали, что значит находиться под татарами. Кроме
того, требование  лично явиться с повинной в Тангкут-Сарай наводило на
очень неприятные  мысли. Василь  Шугракович еще  в бытность свою ханом
Булугаем хорошо  изучил нравы  татар и не сомневался, что назад он уже
не вернется. Да что там - он уже никуда и никогда не выедет за пределы
Тангкут-Сарая, ибо найдет там свой безвременный конец!
   Тогда напрашивался  второй выход,  позволявший упрочить отношения с
урусским королем, сослужить ему неплохую службу...
   И более  не раздумывая,  Василь Шугракович  резко взмахнул  рукой и
отрывисто крикнул:
   - Взять!
   Телохранитель посла  среагировал мгновенно и выхватил из ножен меч,
но пустить  его в  ход не  успел. На  телохранителя  навалилось  сразу
шестеро придворных, и через минуту он был повален на пол и разоружен.
   -  Предатель!  Грязный  предатель!  -  заверещал  старик,  которому
выкручивали руки. - Попомни мои слова: великий хан Тангкут отомстит за
меня! В  полынной чаше,  которую кипчаки  выпьют вместе  с  проклятыми
урусами в  расплату за  Бату, будет  капля и  за меня!  Гнев  Тангкута
ужасен!..
   - Заткните ему пасть, - спокойно распорядился Василь Шугракович.
   Один из  придворных ударил посла в лицо; тот слабо дернулся и повис
безвольным мешком  в руках  державших его людей. С отвисшей челюсти на
богатый кафтан  и на  пол тронного  зала потекла  жидкая алая  кровь с
раскрошенными кусочками гнилых зубов.
   - Старика в темницу, ходатая оттуда ко мне, - продолжал командовать
Василь Шугракович.  - Людей, что дожидаются во дворе - на кол, всех до
единого. Этого...
   Он на  минуту задумался, стоит ли разрывать телохранителя лошадьми.
Но когда  великий князь  уже решил  не делать  этого, а  послать с его
помощью  "весточку"  татарам,  то  вдруг  вспомнил  кое-что  и  грозно
спросил:
   - Кстати, кто посмел пропустить в мой дворец вооруженного татарина?
   По залу пробежал шепоток.
   - Ясно,  - ехидно  ухмыльнулся  Василь  Шугракович  и  обратился  к
старшему советнику: - Найти олуха и посадить на кол вместе с татарами.
   Кто-то выскочил из зала, за ним бросились в погоню.
   - Поймать! На кол! - рявкнул Василь Шугракович и добавил чуть тише:
- Будет  знать, как  подвергать мою  жизнь опасности.  А этого,  -  он
кивнул на  телохранителя, -  привязать к  спине коня, вырезать сердце,
довезти до  восточных пределов княжества - и пусть его тело будет моим
ответом Тангкуту.
   Со двора  донеслись крики:  там обезоруживали  и вязали  посольскую
свиту.  Старика   отволокли  в   темницу,  и  вот  уже  перед  Василем
Шуграковичем  предстал   бледный  трепещущий  ходатай,  к  несказанной
радости освобожденный до срока.
   - Тебе  повезло, -  сказал ему  князь. - Не время сейчас сидеть под
замком. Так что получишь тридцать палок по ребрам...
   Ходатай радостно воскликнул:
   - О великий!.. - и бросился лобызать сапог повелителя.
   - Не  время сейчас,  - Василь Шугракович пихнул его ногой в лицо. -
Получи свои тридцать палок и скачи к урусским воинам. Привезешь ко мне
тамошнего тысяцкого.  И быстро,  не мешкая!  А коней  урусам отправить
самых лучших.  Передашь, что  так приказал  Василь Шугракович, великий
князь Таврийский.
   Ходатай ушел  в  сопровождении  подручного  палача.  Сам  же  палач
отправился  с   Василем  Шуграковичем   по  более   важному   делу   -
присматривать за приготовлениями к казни посольской свиты и нерадивого
придворного,  пропустившего  в  тронный  зал  вооруженного  татарского
телохранителя.
   Уже под вечер, когда этот придворный и пятеро татар (трое погибли в
схватке) едва  трепыхались на высоких окровавленных кольях, примчались
стражники, волоча на аркане Кипхатага.
   - А-а-а,  явились, не  запылились! -  сказал  великий  князь  почти
ласково, разглядывая  помятого беглеца.  - Ты  что ж  это за девку мне
приволок, мерзавец?! Разве ж мне такие нужны?
   - Да  я... я...  - как  и посланные в погоню стражники, Кипхатаг со
страхом озирался на колья с умирающими татарами.
   - Что "я"?
   - Я ж это... Думал тебя, князь, разгорячить...
   - Разгорячить?! - зарычал Василь Шугракович.
   - Ну  да, неудовольствием, - залепетал перепуганный беглец. - Ты же
пришел в  настоящую ярость,  не рассчитал  я, прости, великий. Я после
хотел тебе  такую бабу  дать, как ты любишь, пышную да дородную. Но ты
слишком уж осерчал, пришлось уносить ноги...
   - А,  врешь ты  все! -  махнул рукой  Василь Шугракович,  прекрасно
понимая, что  если бы  дело обстояло  именно так, Кипхатага поймали бы
довольно быстро.  Но он  уже успел  выплеснуть накопившееся  со  вчера
раздражение, наблюдая  за казнью  посольской свиты.  -  Ладно,  прощаю
тебя. Получи  тридцать палок  по пяткам и исчезни. Но учти... - Василь
Шугракович возвел очи к потемневшему небу, в последний раз взглянул на
полуголых татар, уже переставших дергаться на своих кольях, и добавил:
- Но  учти,  скоро  начнется  большая  война.  Кипчаки  возьмут  много
пленников. И  пленниц. И  чтобы тогда  ты не  приводил ко  мне в шатер
худосочных! А теперь пошел вон.
   В конце  концов, великий  князь Василь  Шугракович  отнюдь  не  был
жестокосердным и злым...





Глава II. ЗАПАХ ВОЙНЫ



   Лютая стужа проморозила Рось до дна. Небольшой отряд спускался вниз
по течению.  Шипастые подковы  коней выбивали  на речном  льду веселую
звонкую дробь.  Лед пел,  разнося весть о продвижении всадников далеко
окрест.Они были  на  родно