странными копьями...
   - С копьями?! - Такэда побледнел,  несмотря  на  всю  свою  выдержку.
Сухов никогда прежде не видел, чтобы инженер так открыто  проявлял  свои
чувства.
   - Аматэрасу! Это был отряд СС! А может быть, и ЧК!
   Никита невольно засмеялся, закашлялся.
   - Эсэсовцы ходили в мундирах, а чекисты - в кожаных куртках, а  не  в
современных десанткостюмах.
   - Я и не говорю, что это ЧК времен революции.  ЧК  -  значит  "черные
коммандос". А СС - "свита Сатаны".
   - Чепуха какая-то! Давай посмотрим, жив ли вон тот  старик.  Они  его
проткнули копьем.
   - Я бы не советовал тебе вмешиваться.  Старику  уже  не  поможешь,  а
неприятности нажить...
   Не отвечая, Никита подошел к лежащему  ничком  седоголовому  мужчине,
перевернул его на спину. Плащ на груди незнакомца распахнулся, и  Никита
невольно отшатнулся. Не раны на груди и животе человека потрясли его,  а
глаза! Два нормальных человеческих глаза, разве что без ресниц, на месте
сосков на груди и два под ребрами! Три из  них  были  мутными,  слепыми,
полузакрытыми, неживыми, а четвертый, полный муки  и  боли,  смотрел  на
Сухова пристально, изучающе и скорбно.
   - Катакиути! - проговорил за спиной Такэда и  добавил  еще  несколько
слов по-японски.
   Никита оглянулся и снова, как зачарованный, уставился в глаз на груди
старика. Впрочем, стариком этого человека назвать было нельзя,  несмотря
на седину и худобу, ему от силы исполнилось лет сорок, если не меньше. И
он был еще жив, хотя и получил страшные раны.
   Рука  его  шевельнулась,  согнулись  и  разогнулись  пальцы.  Хриплый
клокочущий вздох  выгнул  грудь.  Страшное  лицо  повернулось  к  людям,
исказилось гримасой боли, напряглось  в  натуге  что-то  сказать,  но  у
человека не было языка. Никита убедился в этом окончательно.
   Рука незнакомца снова шевельнулась,  приподнялась,  словно  он  искал
опору, и вдруг затвердела, перестала дрожать, повернулась ладонью вверх.
Казалось, вся жизнь чужака,  еще  теплившаяся  в  теле,  сосредоточилась
сейчас в его руке. И в глазу на груди.
   В центре ладони разгорелась звездочка, сияние волнами пошло от нее  к
пальцам и запястью.  Рука  приобрела  оранжево-прозрачный  цвет,  словно
отлитая из раскаленного стекла. Звезда в центре ладони  стала  бледнеть,
превратилась  в  облачко  свечения,  начала  формироваться  в   какой-то
геометрический  знак:  сначала  это  был  круг,  затем  в  нем  появился
треугольник, круг преобразовался в квадрат, и  наконец  эти  две  фигуры
слились в одну - пятиконечную звезду, выпуклую, светящуюся,  словно  лед
под луной.
   Незнакомец замычал, протягивая руку Сухову. Тот  нерешительно  глянул
на озабоченного товарища.
   - Что ему надо?
   Седой снова замычал, обреченно, тоскливо, жутко. Глаз  на  груди  его
заполнился влагой, он умолял, он просил,  он  требовал  чего-то:  то  ли
что-то взять у него, то ли помочь встать.
   Никита решился, осторожно берясь  за  ладонь  незнакомца.  И  получил
знакомый леденяще-электрический удар, так что свело руку  и  подогнулись
ноги. Вскрикнув, он выдернул руку из горячей ладони старика, отступил на
шаг, хватая воздух ртом.
   Рука седого безвольно упала, погасла. Знака  в  виде  звезды  на  его
ладони уже не было. На лице незнакомца проступило  нечто  вроде  улыбки,
затем черты его разгладились, по лицу разлилась бледность. Глаз на груди
еще несколько мгновений пристально вглядывался  в  людей,  потом  внутри
него словно отключили свет - стал пустым и бледным.
   - Умер! - констатировал Такэда,  озабоченно  поддерживая  Никиту  под
локоть. - Что с тобой?
   - Не знаю, -  прохрипел  танцор.  -  Такое  впечатление,  будто  меня
тряхнуло током... причем уже второй раз! Эти, которые  его  убили,  тоже
имели разрядники...  копья.  О  Господи!  Башка  раскалывается!  И  рука
болит... - Он разжал кулак и взглянул на ладонь. Точно  посредине  линии
судьбы виднелась черная отметина в виде пятиконечной звезды, словно кожа
в этом месте была сожжена. Такэда хмыкнул, рассматривая ладонь друга.
   - Любопытно. В эзотерике пятиконечная  звезда  -  символ  вечности  и
совершенства. Такая звезда была эмблемой Тота и  Кецалькоатля,  а  также
ключом Соломона. Кстати, у японцев это знак высокого положения. - Такэда
спохватился, видя, что Никита побледнел и еле стоит на ногах:
   - Тебе плохо?! Пошли, пошли отсюда, отвезу тебя домой. Хорошо, что  я
пошел за тобой, интуиция подсказала.
   - Его... надо... в "Скорую".
   - Поздно, ему уже никто не поможет. Позвоним от тебя в милицию.
   - Он... не человек...
   - Ладно, успокойся. Обопрись о плечо.
   - И те... амбалы пятнистые... тоже не люди.
   Такэда не ответил, выбирая дорогу и почти волоча Никиту на себе, пока
не выбрались из парка на освещенную улицу.
   Сухов не помнил, как добрался домой. Перед глазами все плыло, к горлу
подступала  рвота,  рука  горела  и  дергала,  в  ладони  точно  застрял
раскаленный гвоздь, не помогли ни йод, ни мази,  ни  таблетки.  В  конце
концов ему стало совсем плохо, и он потерял сознание, уже не видя  и  не
слыша, как Такэда вызвал "скорую"  и  сообщил  милиции  об  инциденте  в
парке.

Глава 2

   Двое  суток  Сухов  провалялся  дома  с  высокой  температурой.   Его
лихорадило, бросало то в жар, то в холод, а по ночам  постоянно  снились
кошмары: то один, то двое, а то и целый батальон "десантников" с  белыми
лицами мертвецов гонялись за ним по парку, дырявили копьями, выжигали на
груди и руках странные клейма и гудели  на  все  лады:  "Слабый!  Шагай!
Умрешь!.." Снился и многоглазый старик в плаще на голом теле, тянул руки
и беззвучно кричал, разевая черный безъязыкий рот: "Возьми-и-и! Это ключ
власти! Будешь повелевать миром!" Никита хватал из рук старика  странной
формы ключ, но тот превращался то в громадного жука, то в  скорпиона,  а
однажды - в гранату, осколки  которой  после  взрыва  превратили  голову
больного в решето...
   Первые  ночи  у  постели  танцора  дежурила  мама;  в  больницу  сына
отправить не разрешила, хотя врач "скорой", вызванный Такэдой, настаивал
на госпитализации. На третий день Никите стало легче,  и  Толя  уговорил
маму, что теперь его очередь заботиться о больном, а в случае каких-либо
осложнений он тут же вызовет ее к сыну.
   К вечеру лихорадка прошла окончательно, температура  спала,  и  Сухов
почувствовал себя значительно лучше.  С  аппетитом  поужинав  (заодно  и
пообедав), он  поднял  подушку  повыше  и,  сняв  повязку,  с  интересом
принялся разглядывать свою ладонь. Пятно  в  форме  пятиконечной  звезды
размером с жетон метро уже посветлело, приобрело  коричневый  оттенок  и
теперь походило на вдавленное в  кожу  родимое  пятно.  А  главное,  оно
сдвинулось с центра ладони к запястью. Ладонь уже не жгло, как  вначале,
а лишь покалывало, причем иногда это было даже приятно.  Врач,  осмотрев
пятно, лишь хмыкнул, когда ему сообщили о передаче звезды  с  ладони  на
ладонь.  Однако  мазать  "родинку"   не   стал,   ограничась   спиртовым
обеззараживающим тампоном. Сказал: это не рак и не СПИД, будет болеть  -
пропишу УВЧ.
   Допив кофе, Такэда убрал посуду  и  устроился  возле  рабочего  стола
Никиты,  разложив  на  нем  какой-то  старинный   с   виду   манускрипт.
Разговаривал он мало, в отличие  от  матери,  и  Сухову  это  нравилось.
Правда, после случившегося его самого тянуло к разговору. Из  головы  не
шла фраза, произнесенная гигантом-"десантником": "Слабый. Не  для  Пути.
Умрешь". Интуитивно Никита чувствовал, что  речь  шла  не  о  физической
силе, а это уязвляло и заставляло искать причину оценки.
   - Толя, а сам ты что об этом думаешь?
   -  О  чем?  -  Такэда  не  поднял  головы  от  пожелтевшей   страницы
манускрипта. Спокойный,  сдержанный,  он  будто  излучал  прохладу,  как
колодец с ничем не замутненным зеркалом воды.
   - О встрече в парке... о старике... Ты сообщил в "Скорую"?
   - И в милицию тоже.
   - Ну и?..
   - Рассказал, что знал. Когда приехала  "скорая",  он  уже  не  дышал.
Кстати, - Такэда взглянул на Сухова поверх страницы, - глаз на его  теле
никаких не нашли.
   - Как это не нашли? Куда ж они делись?
   Толя молча углубился в изучение  книги.  Он  никогда  не  отвечал  на
вопросы пожиманием плеч или другими жестами, если не знал ответа.
   Никита полежал, переваривая  сказанное,  потом  залпом  выпил  стакан
холодного молока.
   - Ты хочешь сказать, что нам все померещилось?
   - Не померещилось.
   - Так в чем же дело?
   Такэда перелистнул страницу, любовно пригладив книгу, снова  взглянул
на лежащего.
   - Чтобы делать какие-то выводы, информации недостаточно. Похоже,  что
он был человеком с какими-то добавочными органами чувств. Как, возможно,
и те четверо, о которых ты говоришь. Но что дальше? Мы не  знаем  ни  их
координат, ни цели появления, ни причин ссоры... кстати, язык у него был
вырван.
   Никита невольно пошевелил своим, словно проверяя - на месте ли.
   - О дьявол! Серьезные, видать, разборы у них были.  Как  ты  думаешь,
что он им сделал? За что они его... так?
   Такэда углубился в штудирование очередной страницы.
   - Что ты там изучаешь? - рассердился Никита. - Напился моего чая, сел
в мое кресло, за мой стол с моей лампой, да еще и не разговариваешь!
   -  Жлоб!  -  констатировал  Такэда.  Закрыл  книгу.  Улыбнулся  своей
обычной, сдержанной и застенчивой улыбкой. - Теперь  я  понимаю,  почему
девушки с тобой не водятся: ты заставляешь их приходить со  своим  чаем.
Кстати, пока ты болел, они едва телефон не оборвали.  А  читаю  я  очень
умную книгу: Чхве Ёнсоль, "Техника "мягкого" искусства. Хапкидо".
   - На японском?
   - На корейском!
   - О-о! Вы у нас полиглот.
   - Не ругайся.
   Никита засмеялся, но посерьезнел, заметив, что Такэда смотрит на  его
ладонь. Глянул на нее сам, потрогал звезду пальцем.
   - Что же это такое? Ожог?
   - Весть, - серьезно сказал Такэда.
   - Что?!
   - Весть. Но это ты поймешь позже. - Толя предостерегающе поднял руку,
останавливая попытку Сухова выяснить смысл  сказанного.  -  Я  не  готов
ответить на твои вопросы. Как и ты - услышать правду.  Отложим  разговор
дня на два-три.
   Сухов покачал головой, с любопытством глядя на  внезапно  окаменевшее
лицо друга, хотел что-то спросить, но передумал. Показал на стакан.
   - Налей молока, плиз.
   - А нетути, дорогой. Ты выдул  все  три  литра.  Но  если  хочешь,  я
позвоню, и через полчаса принесут. А мы  пока  посмотрим  "Новости",  не
возражаешь? - Инженер включил телевизор. - Звонить?
   - А кто это?
   - Мой друг, -  уклонился  от  прямого  ответа  японец.  -  Живет  тут
неподалеку, на "Соколе". Приедет, познакомлю. - Он набрал номер:
   - Извини, подтверждаю. Квартира двенадцать, найдешь? Ждем. -  Повесил
трубку. - Сейчас принесут.
   Никита с недоверием взглянул в узкие непроницаемые глаза Такэды.
   - Ты что же, заранее договорился?
   Такэда молча увеличил громкость телевизора.
   Некоторое время  они  слушали  новости  первого  канала  "Останкино":
страны Лиги Империй, как уже негласно называли  Содружество  Независимых
Государств, жили по своим  законам,  часто  не  совпадавшим  с  законами
ближнего зарубежья, конфликтовали, все  еще  воевали,  пытались  строить
экономику с помощью противоречий политики, но учились, работали,  рожали
детей, занимались спортом, слушали  музыку,  смотрели  видео,  а  иногда
спектакли - вживую,  увлекались  сексом,  наркотиками  -  все  больше  и
больше, боролись с тем и другим, митинговали  -  правда,  все  меньше  и
меньше, то есть  творили  историю.  Национализм  продолжал  буйствовать,
успешно развивался терроризм, росли цены. События  ближнего  и  дальнего
зарубежья  тоже  не  внушали  особого  оптимизма:  становление   великих
государств - Великой Сербии, Великого Афганистана, Таджикистана  и  даже
Карабаха  -  сопровождалось   невиданными,   дикими   братоубийственными
войнами, геноцидом и массовым истреблением мирного  населения.  На  этом
сообщении Никита  перестал  воспринимать  информацию,  переключая  поток
сознания в другое русло. Этому научил его Такэда,  потому  что  заметил:
после телеинформационной программы  у  друга  растет  желание  поубивать
сначала  националистов,  потом  политиков,  а  потом  уничтожить  толпу,
вознесшую этих политиков на своих плечах  к  власти.  История  толпы  не
помнит, любил повторять отец Никиты, заставляя сына быть личностью, пока
не добился своего: сын научился вкладывать  в  любое  дело,  чем  бы  ни
занимался, все физические и душевные силы,  заряжаться  на  максимальный
результат, что и позволило  ему  не  только  стать  мастером  спорта  по
акробатике, а также профессиональным танцором балета, но индивидуумом  с
высокой степенью ответственности, как опять же говаривал его отец.
   Обо всем этом вспомнил Такэда, услышав вздох друга. И  вздохнул  сам.
Несмотря на все  лестные  отзывы  и  собственное  мнение  о  Никите,  он
сомневался в том, что танцор справится с предстоящей миссией.
   Но Вестник выбрал его!..
   - Что вздыхаешь? - Толя выключил телевизор.
   - Помнишь, как старик тянул руку? А ведь  блямба  у  него  на  ладони
формировалась сначала не пятиконечная. Ты знаток символики, пояснил  бы.
Весть! - передразнил Никита  приятеля.  -  Что  за  весть?  Может  быть,
пояснишь, какой смысл вкладываешь в это слово? Я умный, пойму.
   - Позже, умник. А формировалась эта  штука  действительно  интересно.
Круг - это начало всему, знак  Вечности,  а  треугольник  в  квадрате  -
символ соединения божественного и человеческого,  небесного  и  земного,
духовного и телесного. Вестник... м-м... старик как бы  предсказал  твой
путь... если ты его начнешь.
   - Чушь какая-то! Идти я никуда не собираюсь.
   - В том-то и дело. Но, боюсь, тебя вынудят  к  этому.  Все,  все!  Не
будем об этом больше, а  то  подумаешь,  что  я  немножко  свихнулся  на
мистике.
   - Не немножко.
   - Спасибо.
   - Не за что.
   Зазвонил дверной звонок. Такэда встал.
   - Обещай мне только быть осторожным.
   - В каком смысле?
   - В любом. Обещай, это серьезно. Я не всегда смогу прийти на  помощь.
И объяснить смысл предупреждения пока не могу, так что принимай на веру.
   Такэда пошел открывать входную дверь,  в  прихожей  зазвучал  женский
голос.
   Никита медленно натянул простыню до подбородка - он  спал  летом  без
одеяла, - пребывая в шоке. Приятель, который должен был принести молоко,
оказался девушкой.
   Она вошла в гостиную вслед за Толей и остановилась,  сказав:  "Добрый
вечер".
   - Добрый, - просипел в ответ Сухов, убивая Такэду взглядом.
   Девушка была прекрасно сложена. Не слишком высокая, но и не карманный
вариант.  Черты  лица  изящные,  небольшой,  правильной  формы   нос   и
прекрасные большие глаза, не то голубые, не  то  зеленые,  глядящие  без
лишней томности и притворной робости, искренне и доверчиво. Лишь  потом,
часом позже, Никита разглядел, что одета она в скромный на первый взгляд
летний костюм, в  котором  при  более  внимательном  взгляде  угадывался
изысканный вкус и утонченность. Впрочем, удивляться этому  не  пришлось,
девушка оказалась художницей. Звали  ее  Ксения,  Ксения  Константиновна
Краснова. Такэда в шутку звал ее Три К.
   Никита не помнил, о чем они говорили, шок прошел только  после  ухода
Ксении.
   Обычно  их  разговор  с  Толей  сопровождался  шутками,  ироническими
репликами  и  пикировкой  -  оба  ценили  юмор  и  реагировали  на  него
одинаково, но если бы Такэда позволил себе подобное в данной ситуации, в
присутствии Ксении, Никита, наверное, пришел бы в  ярость.  Однако  Толя
тонко  чувствовал  состояние  друга,  и  ему   хватало   ума   и   такта
поучаствовать в беседе в качестве бессловесного предмета интерьера.
   Прощались они в коридоре, пообещав звонить, если  что,  и  Толя  увел
девушку, подарившую хозяину мимолетную улыбку и взгляд искоса, в котором
горел огонек интереса и расположения. Обалдевший  Сухов  обнаружил,  что
одет в спортивный костюм,  хотя  совершенно  не  помнил,  когда  он  его
надевал, преодолел желание проводить  гостей  до  остановки  и  вернулся
домой.
   Уснул он поздно, часа в два ночи, и спал как убитый, без сновидений и
тревог.
   В среду он  вышел  на  тренировку  с  другими  акробатами,  учениками
Вячеслава Сокола, и отработал почти полную норму, чувствуя  удивительную
легкость в теле и желание достичь новых ступеней  совершенства.  Правда,
каким образом осуществить желание, он не знал, но  смутная  догадка  уже
брезжила в голове: использовать элементы акробатики,  все  эти  рондаты,
флик-фляки и  сальто,  в  танце,  что  могло  усилить  его  эстетическую
насыщенность.
   В четверг утром планировалась репетиция труппы, и Сухов пошел на  нее
с каким-то сопротивлением в  душе:  после  воскресного  своего  сольного
выступления работать с Кореневым уже не хотелось, да  и  вряд  ли  можно
было что-то добавить к тому, что он выразил на сцене,  на  языке  танца.
Многие в труппе поняли его правильно, посчитав, как и Толя Такэда,  этот
взрыв танцевального движения прощанием. Сам же Никита понял это лишь  на
репетиции, когда увидел в глазах товарищей легкое удивление, а  на  лице
Коренева хмурый вопрос и недовольство.
   Не  дорепетировав  до  конца,  он  сошел  со  сцены  -  на  сей   раз
репетировали не в танцзале, а на сцене театра, - но не успел  спуститься
в  костюмерную,  как  вдруг  произошел  странный  инцидент:  пол   сцены
провалился! Если бы Никита остался до конца, он упал бы  на  конструкцию
поддержки пола с высоты трех с половиной метров.  К  счастью,  участники
репетиции  отделались  травмами  и  ушибами  да  поломалась  музыкальная
аппаратура, на чем инцидент этот был  исчерпан,  однако  в  душе  Сухова
осталось сосущее чувство неудовлетворения,  заноза  тихого  раздражения,
будто он что-то забыл, упустил из виду, а что именно - вспомнить не мог.
   - Бывает, - сказал Такэда, которому он позвонил на  работу.  -  Хотя,
может быть, это психоразведка.
   - Опять ты за старое?  -  разозлился  танцор.  -  Твои  намеки  я  не
понимаю: или не говори загадками, или молчи.
   - Хорошо, - коротко согласился Толя. -  Как  твоя  новая  родинка  на
ладони, держится?
   Никита взглянул на ладонь, буркнул:
   - Держится.  Но  побледнела  и  сдвинулась  к  запястью.  Только  что
чесалась здорово, я, по сути, из-за этого сошел со сцены.
   - Любопытно. А так не беспокоит?
   - Покалывает иногда...  только  не  надо  ничего  плести  про  Весть,
психоразведку и тому подобное, я сыт мистикой по горло.
   - Тогда сходи к врачу. А лучше к Три К, она тебя приглашала.
   - К... когда? То есть приглашала когда?
   - Я с ней разговаривал час назад. Сходи, посмотришь на ее работы,  на
них стоит посмотреть. - Такэда повесил трубку.
   А Никита полчаса ходил по комнатам,  пил  молоко,  пролистал  газеты,
смотрел телевизор, не вдумываясь в напечатанное и показываемое с экрана,
пока не понял, что давно созрел. Если о происшествии в  парке  он  думал
эпизодически, то о Ксении - почти все время, и - видит Бог! -  думать  о
ней было приятно.
   Громкое название "Студия художественных  промыслов"  носил  подвал  в
одном из старых зданий Остоженки. Мастерская Ксении  Красновой  занимала
одно из его помещений, освещенное двумя полуокнами и самодельной люстрой
из пяти лампочек. Все помещение было заставлено  мольбертами,  стойками,
холстами и рамами, картин в нем насчитывалось ровно две: пейзаж с  рекой
и сосновым лесом  и  портрет  какого-то  сурового  мужика  с  бородой  и
пронзительным взглядом из-под кустистых бровей.
   Ксения работала  над  третьей  картиной  -  нечто  в  стиле  "русское
возрождение": на холме, по колено в траве, стоял странник  с  посохом  в
руке, с ликом святого и смотрел на  сожженное  до  горизонта  поле,  над
которым на фоне креста церквушки всходило  солнце.  Картина  была  почти
закончена и вселяла в зрителя непередаваемое чувство печали и ожидания.
   Ксения, в аккуратном голубом халати